От нормального к здоровому 1 страница

Георг Кюлевинд

Перевод с немецкого М.Шаскольской

ПРЕДИСЛОВИЕ

— Да мне что, делать нечего? У меня и так в жизни полно забот — что на работе, что дома... Вы посмотрите, что в мире делается, — производство падает, инфляция растет, экология в жутком состоянии... А вы говорите, я должен о сознании думать, да еще по этому поводу что-то делать! Это пусть философы, психологи, всякие там гносеологи и прочие бездельники делают — как раз для них занятие. Что вы говорите? У меня с сознанием неладно? Нет, знаете,.. вообще-то мне порой самому что-то такое кажется. Но слушайте, бросьте, это же не серьезно..."

Все правильно, почтенный читатель, все правильно. Вот только я хочу, чтобы вы вместе со мной попробовали совершить два маленьких эксперимента. Дело в том, что на мой взгляд, те самые заботы, которыми так полна ваша жизнь (в частности ваша домашняя жизнь), все-таки проистекают из сегодняшнего общечеловеческого, и конкретно из вашего сознания. Чтобы сделать мою мысль понятнее понятнее, я вас познакомлю с моим Джинном, таким волшебным духом.

(рисунок)

Вот так он выглядит, и когда я выпустил его из кувшина (а я научился по "Тысяче и одной ночи"), он мне пообещал выполнить три моих желания — сделать то, что я прикажу. И я ему задал работу.

Во-первых: расчистить всю окружающую среду — воздух, воду, леса, почву — к уровню, ну скажем, 1750 года — года кончины Иоганна-Себастьяна Баха.

Во-вторых, восполнить естественные нефтяные запасы, восстановить земные ресурсы: цинк, свинец, марганец и т.д., каковыми они были в наличии в вышеупомянутом году.

В-третьих: инфляцию он тоже должен упразднить. Цены и зарплаты вернуть к уровню 1960 года.

И все это к завтрашнему утру.

И он бы все это сделал.

И ухмыльнулся бы, выполняя мое желание.

Теперь мой вопрос к вам: что будет потом? Через неделю? Через год? Как все будет выглядеть? Совершенно верно, уважаемый читатель, вы хорошо знаете, что будет: рано или поздно все будет точь-в-точь как сегодня. А это значит: если менталитет человечества, сознание его не изменится, тогда усилия моего волшебного духа тщетны.

— Ну ладно, — скажете вы теперь, — пусть с сознанием в целом действительно что-то не так. Но у меня-то сознание здоровое! Если бы все от меня зависело, уж я бы позаботился, чтобы вся эта беда не повторилась.

Вы на меня, пожалуйста, не сердитесь — я вам не верю. Вы не исключение. Мы больны все. Когда сознание здорово, то естественно, его хозяин и есть "хозяин", он владеет своим сознанием. Вы — владеете? Вы никогда не делаете того, о чем потом сокрушаетесь? Я не говорю сейчас не о каких-то очень важных делах, я говорю об очень личном. Давайте попробуем сделать еще один маленький эксперимент, просто понарошку. Если все идет здоровым образом, то вы способны на протяжении трех минут думать на любую тему, выбранную вами по собственному усмотрению. Допустим, о вашем галстуке. А если вы галстук не носите, тогда постарайтесь найти что-нибудь по возможности столь же скучное. Итак, пробуем: три минуты думаем о галстуке. Договорились?

Да, дорогой мой, как это вы вдруг очутились на Азорских островах? Похоже, вы все-таки не совсем хозяин в своем сознании. И знаете, вы в этом не одиноки. Вы разделяете эту слабость со всеми до единого профессорами, политиками и прочими очень практичными людьми, которые — как, во всяком случае, кажется — определяли и определяют сегодняшнее положение в мире и состояние нашей цивилизации. И если все они не являются хозяевами своего сознания, тогда что же получается? Вполне возможно, многое из того, что они делают или предлагают, вообще идет не от разума, а?...

Ну, хорошо, шутки в сторону. Я считаю, что наша главная проблема заключается в том, что мы не знаем, кто есть или что есть человек. И у нас нет этого знания, поскольку мы не имеем истинного представления о человеческом слове, о человеческой речи и о СЛОВЕ вообще. Оттого-то столь ущербно наше обращение со словом: у нас нет или почти нет самопроизвольной способности к правильному слову. Ведь все, что мы делаем друг для друга, друг другу, даже наперекор друг другу, — есть речь (или должно было бы ею быть). А мы интересуемся всем, чем угодно, только не тем СЛОВОМ, благодаря которому и посредством которого мы все совершаем. И не зная, что есть слово, мы не знаем и кто такой человек. А раз мы не знаем, кто такой человек, мы не знаем, что для него полезно и здорово, — на свои "инстинкты" мы в этом полагаться явно не можем. Стоит ли удивляться, что все идет вкривь и вкось? А за себя мы уж точно не волнуемся и думаем: "Вот, я — такой как я есть, и ума у меня и так хватает, чтобы свои и мировые проблемы решать и позаботиться, чтобы беды не было". Но ведь вы знаете — даже великие артисты должны каждый день тренироваться и упражняться, чтобы поддерживать форму. А мы, не являясь, скорее всего, великими виртуозами в области познания и вопросов нравственности, мы много упражняемся в этой общечеловеческой области?

Я уже слышу в ответ: "Ну послушай, чего ты хочешь? Две трети человечества недоедают, над планетой висит угроза новой войны, мир раздирают конфликты... И что же нам — тратить драгоценное время и еще более драгоценные силы на столь отвлеченные от практической жизни вещи? Это же аморально, разве не так?" — Тогда я могу сказать: "К тому, что нам угрожает все вами перечисленное — войны, голод, перепроизводство и т.п., — нас привели вовсе не такие непрактичные люди, каким кажусь вам я. Наоборот. Всему этому способствовали и все это допустили люди "практичные". Возможно (неплохая, кстати, возможность), было бы лучше, если бы мы не столь доверяли этим практикам. Может быть, потому и грозят нам эти опасности, что у людей практичных — да и вообще у всех людей в мире — способности нравственности и познания столь мало совершенствовались, столь плохо развивались и так нестойко держатся.

А кроме того, ваши моральные соображения о расточении времени и растрате сил прозвучали бы весомее, если бы вы их выдвинули, скажем, когда сидите перед экраном телевизора или посреди карточной игры, — сказали бы, вот, мир голодает, а вы тут играете, детективы смотрите, эротику...

А теперь, думаю, можно начать заниматься самим предметом.

Прежде всего, мы проведем инвентаризацию — попробуем установить феноменологически, что находится у нас в сознании. Затем мы исследуем общие симптомы заболеваний сознания, его болезнь. Дальше последует короткая психология, чтобы понять предлагаемые в последующей главе гигиенические средства. Вслед за тем мы будем говорить о руководстве к упражнениям сознания для тех, кто хотел бы для своего сознания не только заниматься гигиенической деятельностью, но и двигаться к дальнейшему развитию. Перспектива человеческой свободы будет представлена в заключение.

ГЛАВА 1. ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ

1.1 Подготовительная работа.

Что же находится у нас в сознании? Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, что такое сознание. Я не смогу вам объяснить, если вы сами этого не знаете. Для такого объяснения мне пришлось бы постоянно апеллировать к вашему же собственному опыту, к тому, что вы сами переживаете как свое сознание. Так мы получаем первый вывод: обнаружить сознание способно лишь оно само. Сознанию приходится увидеть самое себя, и никакое объяснение ничего не даст, если нет собственного опыта переживания своего сознания.

Итак, что же находится — т.е. что обнаруживает наше сознание — в сознании? Вот сию минуту, в это самое мгновение, там, вероятно, существует (надо надеяться) мышление. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, что такое мышление. Потому что я опять не смогу вам объяснить, я могу лишь как-то указать и подсказать: вот то, что вы сейчас делаете, это и есть мышление. Мышление должно обнаружить, открыть само себя. Теперь я, если позволите, задам вам такой бестактный вопрос: скажите, когда у вас последний раз появлялась новая мысль?. Ну да, при известной находчивости можно сразу же ответить: “Вот сейчас. Я именно сейчас вдруг обнаруживаю: “человек обычно очень редко думает нечто новое”. Кроме этой мысли я не могу вспомнить случая, когда бы у меня появлялась какая-то новая мысль”.

А чем же мы тогда целый день заняты? Иметь готовые мысли, готовые мысленные образы — вовсе не означает мыслить нечто новое. Это мышление лишь в той мере, что какая-то мыслительная деятельность соединяет готовые мысли. А само присоединение мыслей одна к другой отнюдь не всегда есть мышление, оно может осуществляться и без всякой логики, бездумно: тогда это называется ассоциация. Именно ассоциации увели нас тогда от нашего галстука (ну вот, хотя бы теперь надо прочесть предисловие).

У взрослого человека мысли, с которыми он имеет дело, по большей части ему уже известны. У ребенка, который как раз "учится" говорить и мыслить (а как он, интересно, это делает, не имея мышления?), все мысли — новые.

Все остальное, что можно обнаружить в нашем сознании, мы обнаруживаем посредством мышления, посредством мыслительного внимания. И пожалуйста, не спрашивайте меня, что такое внимание. Я вам опять не могу ответить — по той же самой причине, что и в случае сознания, и в случае мышления. Есть много понятий, которые нельзя определить. Ну, подумайте: чтобы определить одно слово, нужно, по меньшей мере, три других. А для определения этих трех мне понадобились бы еще девять и т.д. Это знал еще святой Фома Аквинский, но нынешние люди чаще всего не знают. Сам факт, что можно научным образом определить многие слова, основывается на том, что есть немало других слов, которые остаются без определения. И как раз эти-то последние суть основополагающие понятия, такие как "бытие", "пространство", "время" и т.д., то есть — категории.

У взрослого человека внимание — всегда мыслительное внимание. И хотя оно само есть феномен сознания, оно может быть обращено на другие феномены сознания. Тогда появляется загадочный вопрос: находятся ли эти два феномена — внимание и объект внимания — в сознании одновременно или есть два сознания: одно, которое направлено на объект, и второе, которое направлено на первое? И тут надо сразу же исправить одно представление, которое возникает от самого выражения "в сознании", — представление. что сознание есть некий сосуд, куда можно вливать какое-то содержимое. Дело в том, что сознание есть всегда сознание своего содержимого, т.е. оно всегда идентично с тем, что в нем содержится. Не существует пустого сознания: ощущение и распознавание пустоты есть опять же "содержимое" сознания, есть само сознание. Пустота всегда переживается, закономерно и реально, только в том случае, когда меняется уровень сознания. Так же очевидно, что сознание может в единый момент времени быть направлено лишь на один объект, иметь лишь одно содержание. Разделенное сознание, разделенное внимание, такое, как вам, например, требуется за рулем автомобиля, есть на самом деле очень быстрое поочередное переключение с объекта на объект. Если мы это поняли, то теперь загадка становится еще глубже: каким образом может сознание распознать феномен самого себя? Идею наличия двух сознаний придется сразу откинуть — иначе тут же возникает вопрос: кто же их увидел и кто их сосчитал? Для этого должно было бы существовать третье сознание, и т.д. Присмотревшись поточнее, мы придем к весьма примечательному переживанию: всякий душевный феномен, распознаваемый мыслительным вниманием, в сознании уже всегда "здесь", он всегда есть результат чего-то уже произошедшего — мышления, восприятия, представления, — самого по себе не осознаваемого. То что мы можем наблюдать в сознании, всегда уже прошло и никогда не протекает в настоящем. При этом мы сами совершенно необходимы для этого протекания — всякий знает, как приходится напрягаться, когда думаешь (поэтому, на самом деле, люди так редко и думают). И тем не менее: в мышлении мы никак не переживаем самого мышления, мы внезапно просыпаемся, оказываясь в уже подуманном, помысленном. И с восприятиями, и с представлениями дело обстоит точно так же.

Поразительно, правда? Представьте себе птицу, которая перепархивает с ветки на ветку, и мы не видим, как она летит — мы только видим, как в какой-то следующий момент она сидит на новом месте. Именно так всегда появляется в сознании новая мысль, новое восприятие. Наше сознание всегда осознает прошлое и именно свое прошлое, потому что вряд ли можно себе представить, что мысли и восприятия возникли не благодаря предшествующей работе сознания, а благодаря чему-то другому. Значит, можно с полным основанием называть наше сознание «уже-прошедшим сознанием». Тут, однако, надо не забыть одну вещь: это сознание оказалось способно очень легко заметить свой собственный «уже-прошедший» характер. Тогда появляется следующий вопрос: а каким образом это возможно?

Здесь вы совершенно вправе заметить: мы ведь пока рассматривали только мышление. А в сознании есть еще много всякого: например, представления, чувства, воля, восприятия...

С представлениями дело не сложнее, чем с мыслями. Представление есть образ воспоминания о некоем восприятии, и этот образ мы можем вызвать в сознании посредством определенного понятия или мысли. Или мы строим воображаемую картину (образ фантазии) из элементов воспоминаний. И в этом случае мы можем столь же автономно направлять свое внимание, как и в случае мышления, как и в случае восприятия. «Автономно» означает, что мы делаем это по нашей собственной сознательной воле, а говоря «столь же», мы подразумеваем, что автономия эта ограничена — вспомните упражнение с галстуком (смотри предисловие). Такие же отклонения внимания, такие же побочные пути, уводящие в сторону, могут возникнуть и в случае восприятия.

В наших чувствах мы отнюдь не столь автономны, как в мышлении, восприятиях и представлениях. Наоборот, можно сказать, это они от нас автономны. Всякому знакома власть настроений и душевных порывов и всякий знает, как трудно преодолеть чувство. Чувство появляется в душе как некая чуждая сила. Свои чувства человек узнает извне, он не обитает в них, как обитает в мыслях, известных нам изнутри, внутренним образом. Чувства сами выказывают человеку все, чем они являются, они имеют над нами огромную власть, они охватывают нас, у нас не спросясь, и уж если чувство появилось, от него даже при желании трудно отделаться. Я могу думать на определенную тему по своему усмотрению, но я не могу по собственной воле пережить определенное чувство — если бы мог, жизнь была бы куда проще.

Когда я встречаю знакомого и мы вежливо интересуемся друг у друга: "Ну, как жизнь?", то вопрос этот относится не столько к объективной жизненной ситуации, сколько, в гораздо большей степени, к душевному настроению, к некоей общей жизненной ситуации; он означает "Как ты себя ощущаешь, что ты чувствуешь?".

В мышлении мы можем импровизировать — в тех случаях, когда мы действительно думаем, т.е. мыслим нечто новое, пусть даже это и нечасто происходит (мы, правда, не можем знать заранее, что именно подумаем — как только знаем, значит уже подумали). Возможность появления новых мыслей безгранична (по крайней мере, теоретически). Чувства — дело иное. В области чувств импровизация невозможна, потому что чувства мы не вызываем в сознании по своему усмотрению. Это не получится еще и потому, что имеющаяся у нас в распоряжении возможность испытывать разные чувства обычно отнюдь не безбрежна, их палитра существенно ограничена: от "мне хорошо" до "мне плохо", а посередине — "скучно”. Если поднапрячься, можно иногда построить новое понятие, но можно ли, в принципе, образовать новое чувство?

То, что я мыслю, я способен наблюдать тут же вслед за тем, как мысль возникла. Чтобы пронаблюдать свое чувство, мне надо подождать, покуда волна этого чувства в значительной степени схлынет — до того я едва ли способен собрать должное внимание. Бурные волны подхватывают и несут меня и не остается во мне ни одной-единственной точки, никакого маяка, откуда я мог бы сверху все бурлящее море охватить взглядом.

Если обычная повседневная жизнь чувств доступна наблюдению хотя бы после того, как наступает затишье — как некое, едва понимаемое восприятие, то повседневная жизнь воли как таковая вообще наблюдению не доступна. Я могу наблюдать волевое действие в его целенаправленности, но это будет представление или мысль. Я неизбежно должен иметь мысль или представление, прежде чем вступает воля и совершается действие. «Пустой», беспредметной воли мы не знаем. После того, как «поволенное» осуществилось, я могу видеть результат, сама же воля остается вне сознания, в надсознании, если это действительно моя воля, если я что-то делаю по своей свободной инициативе, или по меньшей мере, для себя это так ощущаю. Точно так же скрытым остается волевой акт, если я делаю что-либо по внешнему побуждению или по влечению.

Понятно, что по отношению к этой «скрытой» воле совершенно бессмысленно спрашивать "Когда вам случалось последний раз являть волю в чем-то новом?”, потому что вопрос сразу стал бы относиться к мотиву мышления "Когда у вас последний раз появилась новая мысль, что вы хотите что-то сделать?”

Из всех феноменов сознания восприятие кажется максимально "данным" и минимально "поволенным". Любой из нас, однако, может согласиться, что открытых глаз недостаточно, чтобы видеть — стоит только вспомнить свои школьные годы. Как часто вам или вашим одноклассникам случалось смотреть на учителя широко открытым взором, следить глазами за всеми его движениями... Уши при этом тоже открыты (уши вообще не закрываются), т.е. голос учителя ребенок "слышит" — при этом он не видит и не слышит ничего. Спроси его о чем-нибудь учитель, он не знает, о чем идет речь. Школьные учителя прекрасно знают этот мечтательный взгляд и отсутствующее выражение лица.

По всем законам физики и физиологии ребенок этот должен видеть и слышать: лучи света, световые фотоны достигают глаза, колебания воздуха достигают уха, доходят до барабанной перепонки и стимулируют все соответствующие физико-химические процессы. Это в свою очередь обусловливает дальнейшие процессы в нервных волокнах и ничто не препятствует им доходить до мозга, до тех самых областей, где именно они и должны "действовать", чтобы человек слышал и видел. Чего же не хватает? Мы говорим: нет внимания. "Ребенок рассеян, ребенок отсутствует". И куда он делся? Замечтался, задумался.

Итак физиологических, физических, химических процессов недостаточно, для того чтобы происходило восприятие: у внимания нет никакого физиологического выражения, и когда учитель говорит "А ну-ка, соберись", он имеет в виду не физиологию и не физику. Тем самым, восприятие не есть нечто просто "данное".

Помимо внимания (которое, кстати, человек может также и сознательно, посредством концентрации на некоей теме, отвратить от восприятия) должно существовать еще что-то, чтобы мы могли "нечто" воспринимать. Это понятие того, что воспринимается. Понятие или должно быть в нас уже загодя, готовым, или внезапно возникает при восприятии, но без него мы "это нечто" не воспринимаем. Человек, не образовавший понятия "дом", дома не видит. Он, может быть, видит стены, окна, трубу — если у него есть эти понятия стены, окна, трубы. Человек видит ровно то, для чего он располагает понятиями. Мы всегда воспринимаем "что-то", а если спросить, что же именно, то отвечаем мы на этот вопрос именно понятием.

Восприятие не достигается, если мы не сводим воедино внимание и понятие, а они у нас не из восприятия: внимание — это мы сами, а понятия возникают благодаря мыслительной интуиции (о которой мы скоро будем говорить). Однако именно восприятия обусловливают те "вопросы", которые должны присутствовать, когда дело доходит до понятий: ребенок, у которого сильно сужено восприятие, будет образовывать понятия с трудом или вовсе не сможет.

Итак, похоже, что проводя нашу инвентаризацию сознания, мы обнаружили там содержания двух видов. В области мышления: есть готовые мысленные образы или мысли и есть свободная способность мышления, благодаря которой мы можем строить новые мысли и понятия. В жизни чувства — одни только готовые чувства и никакой возможности свободно творить свои переживания; в жизни воли — воление, которое может принимать разную форму — в зависимости от того, устремлена ли эта воля на что-то, для чего уже существует готовая мысль, или она несет в себе силу осуществления новой интуиции. В жизни восприятий, так же как и в жизни представлений, у нас встречается и уже готовое, и новое содержание.

1.2. Наводим порядок

Проводя нашу инвентаризацию сознания, мы, совершенно очевидно, прежде всего пользовались мышлением, вернее, мыслительным наблюдением. Именно оно разъясняет нам и что такое оно само, и что такое восприятие, и что такое чувства. Без мыслительного наблюдения мы, например, воспринимая что-либо, вообще не знали бы, что мы осуществляем и получаем восприятие. Именно тому обстоятельству, что в мышлении мы можем отделиться от своих восприятий, обязаны мы способностью это заметить. Это так же, как из самой способности зрения нам никогда не узнать, что мы видим посредством глаза, потому что глаз нам этого не выказывает, если он здоров и при зрении не болит. Мышление выявляет нам, что мы видим посредством глаза, подвигая нас на попытку проверить — зажмуриться или закрыть глаза руками и мысленно вывести результат: мы видим посредством глаза. Неаккуратный мыслитель — а таких очень много — делает следующее заключение: глаз видит. Однако мы только что "увидели" — отнюдь не глазами — что это не так.

Мышление редко переживается в чистом виде — только тогда, когда мы специально стараемся логично и научно размышлять. Но даже и в этом случае отнюдь не всегда удается убрать из мышления все остальное. И это “остальное”— чувства, ассоциации, настроения и т.п. — еще и перемешивается с мышлением. То, что мы в обычном понимании называем "мышлением", по большей части мышлением вовсе не является. Смешаны между собой и другие виды душевной деятельности (насколько мы там "деятельны", т.е. активны, это пока вопрос) — наши чувства, эмоции всегда переплетаются с представлениями; представления, мысли, даже волевые импульсы вступают в игру в восприятии. Мы видели, что ассоциации уводят в сторону наше внимание, в принципе автономное — мы рассеиваемся и тогда, когда мы думаем, и тогда, когда что-то воспринимаем. Этот феномен может теперь подсказать нам, куда двигаться дальше.

Когда мы говорим, что наше внимание отвлекается, речь не идет о каком-то засыпании, ослаблении внимания, как бывает, когда поле зрения нашего внимания будто заволакивается каким-то туманом, замутняется. Острота внимания сохраняется, только в поле нашего зрения появляются другие, непрошенные объекты и темы. Зачастую они столь же четкие и ясные как и исходно задуманная тема, а то и еще четче. Какая-то сила, независимая от моей воли, подсовывает их в фокус моего внимания помимо меня. И сама эта в большинстве случаев ясная очерченность нежелательного содержимого, само то, что оно готовое и появляется в готовых формах, помогает нам придти к одному из важнейших открытий в нашем наблюдении жизни души.

Мы уже встречались с такими готовыми образами, когда только приступали к проведению нашей инвентаризации. Мы обнаружили в области мышления с одной стороны — готовые мысли (мыслеформы), а с другой — свободную способность мышления, благодаря которой мы способны строить новые мысли и понятия. И те, и другие могут стать волевыми мотивами. Соответственно представления могут появляться уже готовыми или строиться как нечто новое. В жизни чувств такое неготовое, которое можно рассматривать как способность, так скоро обнаружить не удается.

Когда вы видите, например, табличку “Не курить”, вам не надо ломать голову, что это значит. Но если вам доведется прочесть фразу “Вопрос преднамеренности действия не является вопросом его причины”, то вам волей-неволей придется крепко подумать. Если же вдруг окажется, что вы философ и сведущи в области этики, тогда эта фраза доставит вам трудностей не больше, чем “не курить”. По опыту известно, что в этом последнем случае, чтобы понять наше предложение, потребуется значительно меньше внимания и активности. Процесс понимания будет более автоматическим. “Не курить” есть фраза обычного человеческого языка. Всякая фраза первый раз понимается посредством общечеловеческой способности мышления, а вслед за тем становится частью моей системы сознания, с помощью которой я могу реагировать и не думая, без активного понимания. Фраза выделилась из автономного понимающего мышления, мое “Я” уже должно меньше (или вовсе не должно) присутствовать, чтобы ее прослеживать.

Очевидно, что такой автоматизм возникает только в случае уже готовых мыслей, новые мысли всегда должны прорабатываться посредством активного внимания. С другой стороны, какой-то минимум “читающего” или “думающего” внимания к этому высвобождению мыслительного автоматизма относится: тому, кто читать вовсе не умеет, вышеупомянутая табличка ничего не скажет (хотя бы по форме букв человек должен понимать, о чем в ней говорится). Но точно так же или почти так же, она ничего не скажет человеку, который эту табличку много раз видел и читал.

В области чувств автоматизм строится еще легче и самопроизвольнее, т.е. более независимо от собственной воли человека — ведь проявление чувств не есть результат деятельности субъекта, а даже весьма нередко происходит против его воли и намерений. К чувству могут автоматически прицепляться желания, вожделения, волевые импульсы. То, что в области содержания мышления происходит как нечто неправильное — появление автоматизма, — то в области чувства считается нормальным процессом. Готовые мыслеобразы, представления часто бывают соединены с чувствами (эмоциями) и этот готовый мир — именно за счет своей компоненты чувства — обладает большей самостоятельностью по отношению к сознательно волящему субъекту, которого мы обнаружили в активном внимании. Из этой готовой области произрастают ассоциации, побочные мысли, рассеянность, иррациональные страхи, шаблоны поведения, душевные привычки, зачастую пускающие корни в биологическую природу человека, — так называемые комплексы, т.е. специфическая, биографически обусловленная восприимчивость и вытекающие из этого реакции. Это область, не пронизанная светом сознания и трудно ему поддающаяся. Действие же ее пробивается в сознание и часто там одерживает верх. Сказка о рыбаке, который вопреки собственному разумению все снова и снова слушается своей жены, как раз об этом и рассказывает: “Пуще прежнего старуха вздурилась, не дает старику мне покоя” (или в немецком варианте сказки “Meine Frau, die Isebill will nicht wie ich selber will” — т.е. “Моя жена Изебиль хочет не того, чего хочу я”). В психологии эта область называется “подсознанием”. Название, вообще говоря, не особо удачное и вот почему. Во-первых, это “подсознание” присутствует в сознании, проявляется в нем и сквозь него и стремится проявляться посредством сознания. Во-вторых уже написаны целые библиотеки книг по этому самому подсознанию — и почему же оно все еще под-сознание? А в-третьих, вся сфера души, которая раньше так называлась, сегодня не только признана, но по большей части господствует в общем характере повседневной жизни. Это никак не означает, что сегодня существует меньше подсознательного, просто смысл и тенденции “подсознательного” смещаются со временем. Мы, однако, сохраним для пользования этот термин, потому что в тот момент, когда готовые образы начинают действовать в сознании, сознание не только не “волит” этого действия — оно его даже не замечает. Позже сознание может поразмыслить, что же произошло, и даже может это понять. Так, например, объясняется, почему и как, сконцентрировавшись на галстуке, я вдруг оказался в Гренландии: галстук мне подарила тетя, а ее муж когда-то в моем детстве подарил мне книгу о путешественниках к Северному полюсу, а в этой книжке я впервые прочел о Гренландии. Можно там еще обнаружить и эмоциональный мотив: я в то время сильно восхищался своим дядей, в том числе его светскими манерами, а он, увы, не обращал на меня никакого внимания.

Ассоциации по большей части возникают вне логики, основа их — субъективные переживания. Они относятся к внутренней сфере души, даже тогда, когда много людей ассоциируют какое-то конкретное слово с одной и той же конкретной картиной или испытывают в связи с этим словом одно и то же чувство. На этом явлении построена реклама и вся индустрия развлечений — а иначе каждый бы ходил в свой собственный отдельный ресторан и заводил бы свой частный ночной клуб. Мы не слишком индивидуальны в нашем подсознательном, хотя считаем свою область чувств самой частной нашей сферой. Зависть, честолюбие, тщеславие, насколько мне известно, суть распространеннейшие явления чувств. Их никто не “хотел”, я не знаю человека, который поставил бы себе целью с сегодняшнего дня стать эгоистом, не будучи эгоистом до того. “Решился я стать подлецом” — так говорил Ричард III в драме Шекспира, а он подлецом и был.

Дата добавления: 2015-05-06