Тридцать седьмая

Это была самая длинная ночь в моей жизни. Каждая минута будто длилась год. Мама обнаружила меня утром в том же кресле и в той же позе, в какой меня оставила Женевьева. Наверное, мое лицо было ужасным, потому что она бросилась ко мне, наклонилась и прикоснулась, но я вообще ничего не почувствовала. Будто превратилась в камень. Она провела рукой по моей щеке, затем положила руку на платье и наконец выпалила:

– Что стряслось, Кэти? Ты совсем замерзла, и ты не ложилась спать. Боже мой, тебя кто‑то обидел? На тебя напали?

Я с трудом повернула к ней голову, мои глаза были налиты кровью, а голос был хриплым и огрубевшим.

– Ночью здесь была Женевьева. Она поджидала меня, когда я вернулась домой.

Мама вздрогнула, будто ее ударили.

– Что она от тебя хотела?

Я не ответила. Мама сделала шаг назад, затем еще один, и еще, будто хотела сбежать от меня. Затем она дошла до двери и пробормотала что‑то по поводу кухни. Через несколько минут она вернулась с чашкой горячего питья, от которого поднимался пар. Она даже взяла мои руки и обхватила ими чашку, чтобы я случайно не облилась. Я не сопротивлялась, потому что пальцы онемели.

Я сделала глоток и тут же поперхнулась обжигающим чаем.

– Она собиралась уезжать, – прокашляла я. – Она так решила, потому что здесь было слишком скучно и моя жизнь даже не стоила того, чтобы красть ее, но потом кое‑что изменилось.

– Что?

Я разглядывала маму так, будто очень давно не видела ее.

– Ты. Мы говорили о тебе, и это все изменило.

– Кэти, тебе надо было отпустить ее… из наших жизней.

– Я должна была защищать тебя, – с жаром ответила я. – Она должна была знать, что ты только хотела спасти ее.

Мама схватилась за стул, чтобы не упасть.

– И что она тебе сказала?

Меня снова затрясло, и зубы застучали по краю чашки.

– Она сказала, что существует определенная причина, почему у нас с ней столько общего.

Ее глаза забегали, зрачки расширились, и я даже засомневалась, стоит ли мне продолжать свой рассказ. Мне очень хотелось прекратить, сделать вид, будто прошлой ночи вообще не было и все останется таким же, как раньше. За исключением того, что с тем, что я узнала, я уже не могла продолжать жить по старому сценарию. Единственное, что я смогла сделать, это крепче зажмурить глаза и выпалить ужасную правду.

– Женевьева сказала, что мы родственницы. И не просто сестры, а двойняшки.

– И ты ей поверила? – прошептала мама.

Я поставила чашку на столик и закрыла лицо руками.

– Это глупо и невероятно, ужасно и отвратительно, но…

– Но?

– Других объяснений нет. Почему мы думаем одинаково и копируем друг друга, сами не подозревая, и с детства нам снится один и тот же сон.

Я подумала, что мама сейчас взорвется, но она села, и в какой‑то момент мне показалось, что она выглядит лет на двадцать старше. Минуты шли, и я наблюдала, как различные эмоции сменяются на ее лице, и тишина в комнате все усиливалась, чтобы под конец стать просто оглушающей. Затем она наконец сказала, словно потерпев какое‑то поражение:

– Это правда.

– Ты разделила нас! – накинулась я с обвинениями, стиснув зубы так, что заболели челюсти. – Неудивительно, что Женевьева так относится к тебе.

– У нее есть все причины на это, – со странным спокойствием ответила мама.

Я говорила все громче и злее.

– Ты что, бросала монету? Или оставила себе ту, которая меньше плакала? Как вообще может мать поступить так?

– Я хотела сделать, как лучше.

– Не смей так говорить…

– Я считала, что делаю, как лучше, – повторила она.

Она сидела в кресле, склонив набок голову и безвольно соединив руки. Мне захотелось подойти и встряхнуть ее.

– Даже не надейся на то, что она уйдет. Она – часть нашей жизни, независимо от того, хотим мы этого или нет.

– Уже слишком поздно менять что‑либо, Кэти. Ты знаешь, что она из себя представляет. Она просто уничтожит нас.

– Ты думаешь только о себе!

– Нет. Я думаю о тебе и вещах, которые она сделала.

Невероятно, но я стала защищать Женевьеву.

– Может, она не справляется сама. Ты никогда не давала ей шанс…

Мама не возражала.

– Ты права, Кэти, все было так, как ты сказала: либо ты, либо она, и выбор был очень тяжелым.

– Даже и не надейся, что я сейчас начну благодарить тебя за то, что ты выбрала меня, – презрительно ответила я.

Она пристально смотрела на меня где‑то минуту и затем опустила глаза.

– Я не ожидала никакой благодарности, но… теперь, когда ты все знаешь…

– Я ничего не хочу слышать! – закричала я.

Мама грустно замолкла, но я не могла побороть в себе желание как следует наказать ее.

– И ты придумала всю эту историю с наркоманкой, жившей по соседству. Это просто чудовищно!

Ее лицо из бледного стало пепельно‑серым, и на нем отражались сразу и шок, и обида, и стыд, но мое сердце не дрогнуло.

– Я тебе не врала, – смогла только вымолвить она.

– Конечно, ты соврала, ты и сейчас врешь. Вся моя жизнь – это сплошное вранье.

Я поднялась на ноги, собираясь уйти.

– Не уходи, на самом деле все не так, как ты думаешь, – попросила она. – Я расскажу тебе правду, Кэти. Всю правду.

Я с треском захлопнула дверь гостиной и бурей вылетела на улицу. Сначала я подумала, что она может пойти за мной, и несколько раз оглянулась, но она осталась дома. Было всего лишь семь утра, и по дороге я встретила только местного молочника на машине с прицепом. Он чуть не свернул шею, когда увидел меня в вечернем платье, но потом улыбнулся и погромыхал дальше. Теперь осталось только одно место, в которое я могла пойти, и я твердо это знала. Перестроенный амбар стоял на окраине города на полуакре земли, где хватило бы места для лошади. Я перелезла через ограду и пошла коротким путем через поле, покрытое толстым слоем снега. Подол платья быстро промок и измочалился. Хрупкие атласные туфельки были уничтожены, в них хлюпала вода, мои ноги опасно проскальзывали с каждым шагом и один из каблуков практически сломался. Скоро мне пришлось идти, нелепо задирая ноги вверх, я быстро устала и обрадовалась, когда невдалеке увидела дом. Ворота амбара были заменены большими стеклянными дверями до самой земли, и я увидела Женевьеву, сидящую за столом. Она подняла голову и помахала мне.

– Я знала, что ты придешь, – сказала она так просто, будто ничего и не произошло.

– А я знала, что ты знаешь, что я приду.

Мы впервые за все время знакомства искренне засмеялись, не пытаясь соперничать или подкалывать друг друга.

– Пойдем, – кивком она подозвала меня ближе. – Я дам тебе что‑нибудь из своих вещей переодеться.

Весь первый этаж был одной просторной комнатой, в которой большую часть пространства занимали огромный пухлый угловой диван, модный обеденный стол на восемь персон, и рабочий уголок, скрытый за ширмой. Даже яркая красная кухня будто специально была на виду, такая сверкающая и чистая, что я засомневалась, готовили ли в ней когда‑нибудь. Везде старинные вещи странным образом сочетались с современными, но от этого внешний облик только выигрывал. Наверху было что‑то вроде балконного полуэтажа, отделанного светлым дубом, к которому подводила такая же винтовая лестница с четырьмя поворотами.

Я поднималась за Женевьевой, смотря вверх и слушая, как наши шаги раздаются в пустом пространстве. У нее была небольшая спальня с видом на сельский пейзаж. Сегодня он напоминал прелестную картинку: белые обледенелые крыши, заснеженный церковный шпиль, деревья и кусты с пушистыми белыми ветвями. Женевьева достала из своего гардероба джинсы и свитер, и я безо всякого смущения разделась, думая, что по насмешке судьбы теперь она почувствует себя дополнением ко мне. Ее одежда и кроссовки сели на меня, как влитые. Он дала мне расческу, и когда я взглянула в зеркало, то обнаружила, что мои волосы все еще собраны в аккуратный французский пучок, который совершенно не вязался с повседневной одеждой. Я осторожно вынула шпильки и вытянула заколку, и волосы упали мне на плечи кудрявыми локонами, будто я специально завивала их щипцами.

– А ты была сорванцом? – с любопытством спросила Женевьева. – Когда была маленькой?

Я кивнула.

– Ага… Вечно пыталась влезть в компанию к Люку и его банде.

Она сделала недовольную гримаску.

– И я тоже, но меня все время заставляли носить платьица цвета розовой жвачки, с сердечками и лентами, и блузки с рюшками.

Затем мне кое‑что вспомнилось – одна заметка в журнале.

– Я читала, что у некоторых близнецов есть собственный язык и они годами не говорят вслух, а потом… Но мы не идентичные, так что…

– Это не имеет никакого значения, – с жаром перебила она. – У близнецов все общее. Наверное, правильно, что нам лучше быть вместе, как считаешь?

В ее устремленном на меня пристальном взгляде было что‑то такое, от чего я слегка поежилась.

– Просто не верится, что я здесь с тобой… вместе…

– Теперь я уже не могу от тебя уехать, Кэти, ты это понимаешь? Я слишком долго тебя разыскивала.

Я кивнула, ощутив, как меня одолевает уже привычное чувство ужаса, хотя сейчас в кои‑то веки она вела себя совершенно нормально.

– Ты решила не уезжать, так что… Мы теперь сможем гораздо чаще общаться, – проблеяла я.

– Я не хочу просто встречаться с тобой, – пренебрежительно отмела она. – Мы вместе были в животе мамы целых девять месяцев, и так со всеми близнецами… Они принадлежат друг другу, так же, как ты принадлежишь мне, Кэти.

Мне внезапно вспомнились ее слова. «Все сложится так, будто тебя никогда и не было». Я до сих пор не понимала, что она имела в виду, но по коже у меня побежали мурашки.

Она осмотрела истерзанное тряпье на полу, которое когда‑то было моим русалочьим платьем.

– Ты спала?

– Нет, ни секунды.

– И я тоже, – призналась она. – Пойдем позавтракаем.

Ее кухня была просто мечтой поклонника хай‑тека: красные глянцевые дверцы, столешницы из черного гранита, блестящая хромированная плита и защитные покрытия. Огромный двухдверный холодильник и кофе‑машина с пятью разными режимами просто кричали о том, что их хозяева не бедствуют. Кроме соковыжималки, остальные кухонные навороты я даже не смогла определить. Женевьева сделала нам омлет, как раз такой, как я люблю, – нежный, но не жидкий, достала рогалики из муки грубого помола, мюсли и свежие апельсины. Она казалась здесь полноправной хозяйкой, и я не понимала, как она может оставить все это ради полной неизвестности.

– А те люди, с которыми ты сейчас живешь, знают про нас что‑нибудь? – спросила я, в то время как мой желудок радовался первой пище за день.

Она покачала головой:

– Они милые, сердечные люди, но я никого не подпускаю слишком близко… Не доверяю им… Больше.

Ей даже ничего не надо было объяснять. Всю свою жизнь я пыталась не оказаться чересчур близко с чужими людьми. Раньше я думала, что это они отдаляются от меня, и только теперь поняла, что это мой неосознанный выбор и мое не очень дружелюбное настроение выступало барьером.

– Лучше не полагаться ни на кого другого, – добавила она. – Тогда тебя никто не обидит.

В голове не укладывалось, что мы прожили такие разные жизни и смогли остаться настолько похожими. Я могла не рассказывать ей, что мне было сложно найти друзей, она безжалостно сказала об этом еще в нашу первую встречу. Я старалась не смотреть, как Женевьева заправляет омлет перцем, но не кладет никакой соли, добавляет совсем немного молока в свои хлопья и хрустит сухими. Потому что я делала абсолютно то же самое. И тут настало время вопроса на миллион долларов. Я отложила нож и вилку и осушила чашку с кофе.

– Когда ты обо всем узнала?

Она задумчиво приложила палец к губам:

– Я, кажется, знала об этом всегда. Я даже не помню, чтобы было время, когда я тебя не помнила. И я всегда думала, будто виновата в том, что тебя нет рядом.

– Почему?

– Приемные родители говорили мне, что я совершенно ужасная, – почти весело сказала она. – Поэтому я считала, что нас разделили из‑за меня.

– А как ты нашла меня?

Она пристально посмотрела на меня, и я заметила, что ее глаза стали влажными, как листья кувшинки на воде.

– Это было совпадение, судьба… Можешь называть это, как угодно.

Я глубоко вздохнула.

– Правда?

– Правда, – с нажимом произнесла она. – Я очень много разъезжала по стране, поэтому каковы были шансы когда‑нибудь приехать и в твой город? А потом произошел этот случай в автобусе… Ты, наверное, тоже что‑то почувствовала?

Получается, что мы встретились абсолютно случайно. Я не была уверена, было ли сложнее поверить в это, чем в предположение, что она как‑то узнала, где я, и специально выследила меня. Она посчитала, что это провидение, и с этим нельзя было не согласиться.

– Да, почувствовала, – призналась я. – Но не поняла, что это было. Я почувствовала эти волны эмоций и подумала, что это была ненависть.

Женевьева склонила голову набок:

– Да, я правда тебя ненавидела. Ты выглядела такой счастливой, что мне захотелось стереть эту довольную улыбку с твоего лица или выдернуть тебя из твоего самодовольного жалкого мирка.

– Ты обвиняла меня в том, что случилось?

– Да, – уверенно ответила она. Я хотела, чтобы она объяснила свой ответ, но она продолжала молча гипнотизировать меня своим взглядом. Раньше никто так не смотрел на меня, а она еще и могла прочесть мои самые сокровенные мысли, что казалось вдвойне назойливым.

– И поэтому ты делала все эти ужасные вещи?

Она непринужденно пожала плечами.

– Ты даже не ощутила всего горя, даже не знала, что я существую. Ты хоть представляешь, что я почувствовала, когда впервые увидела тебя в тот день жизнерадостно смеющейся, будто тебе на все наплевать?

– Но это была не моя вина.

– Я пыталась достучаться до тебя, – настаивала она и похлопала себя по макушке. – Ты не могла этого не чувствовать и должна была ответить. Я тебя так любила, но годы шли, и я вырастила в себе презрение и обиду.

– Но я ничего не сделала, – повторила я. – Меня нельзя было ни в чем обвинить.

Она выставила вперед руки, ладонями вверх, и сказала как бы самой себе.

– Сначала я хотела, чтобы ты страдала, потом, чтобы ты вообще исчезла, но наконец поняла… Это же второй шанс для нас обеих. Теперь все снова может наладиться.

Я громко фыркнула от негодования, не желая верить собственным ушам.

– Просто так? И ты думаешь, что я прощу и все забуду?

Она, похоже, была очень озадачена, что я не соглашаюсь с ней. Для нее эта ситуация представлялась ясной, как день.

– Ты должна посмотреть на ситуацию моими глазами, Кэти. У меня ничего не было, у тебя было все. Но оказалось бессмысленным ненавидеть тебя или пытаться прогнать. Теперь я поняла, что мы не можем скрыться друг от друга, и больше нас никто не разлучит.

Что‑то пошло не так, и ее слова серьезно пугали меня. Все, что она говорила и делала вплоть до этого дня, не убеждало в том, что она способна измениться. От навязчивого желания уничтожить меня она переключилась на какой‑то удушающий собственнический инстинкт, который напрягал меня совершенно так же. И еще оставалась мама, которая будет переживать это неизвестно как.

– Маме был всего двадцать один год, – попыталась я объяснить. – Она не понимала, что делает. Никто не знал, что она беременна, и она была в депрессии…

– Почему ты до сих пор защищаешь ее, Кэти?

– Это как‑то странно, – пробормотала я. – Человек, о котором ты думал, что знаешь лучше всех, и единственный в целом мире, кому можешь полностью доверять, оказывается совершенно другим. Кем‑то, способным на невообразимые поступки.

– Разве мы все на самом деле то, чем кажемся, Кэти? У нас есть разные маски, которые мы надеваем для других людей, потому что боимся, что если они увидят реального человека изнутри, то мы им не понравимся.

Я собралась с духом, чтобы задать важный вопрос.

– Твои приемные родители… ты на самом деле не причинила им вреда?

Не знаю, улыбнулась она или это была игра света и тени.

– Они были просто отвратительными людьми. Ограниченными и самодовольными, без любви и радости, только одни страдания, покорность и воздаяние. Они оставили меня у домашнего алтаря, чтобы я молилась и стала лучше… у двух горящих свечей. Я открыла окно, и занавеска загорелась. А огонь разошелся так быстро…

Я закрыла глаза и беззвучно прочитала молитву, благодаря за то, что несчастный случай не был подстроен ею. Но остался еще один пожар, в доме священника.

– И с тех пор ты больше туда не возвращалась?

– Никогда.

Я отчаянно хотела ей поверить, потому что иначе оставалась только ужасная альтернатива.

– Мне кажется, это было предрешено, – несмотря на страх, медленно произнесла я. – Мы должны были найти друг друга и дать маме второй шанс.

– Да, у нас одна мать, – согласилась она, но ее голос звучал странно, будто она заранее репетировала эту реплику. – И этого никто не оспорит.

– И что мы будем делать?

– Я думаю, настало время нам навестить ее, Кэти. Вместе.

ГЛАВА

Дата добавления: 2015-05-06