Питирим Александрович Сорокин 5 страница

Эти соображения заставляют меня считать более вероятным ярлык "республики" на нашем политическом фасаде.

Если спросят меня, почему я так определенно высказываюсь за будущую власть как за крестьянскую, я отвечу: потому, что сейчас нет в России других сколько-нибудь социально весомых групп. Пролетариат и раньше составлял у нас ничтожный процент - теперь его почти нет. Крупные землевладельцы - ликвидированы. Старая буржуазия, и раньше слабая, - тоже. Новая еще не успела превратиться в значительную силу. "Средние слои и интеллигенция" - и раньше незначительные - разгромлены. Остается крестьянство, абсолютно тоже несколько ослабленное, но относительно - по сравнению с другими слоями - усилившееся и на своих боках путем горького опыта кое-что усвоившее, в частности понимание своих интересов, связь судьбы государства со своей судьбой и необходимость играть игру, называемую "политикой" и "борьбой за власть". Оно поняло и многое другое: свое значение и роль как класса, отличие своих интересов от интересов пролетариата и других групп, необходимость политической организации и т. д.

Почва для последней готова в меньшей мере. Редкие зародыши союзов появляются. За классовой идеологией крестьянства дело не станет. Она уже создается. Остается ждать легальных возможностей для широкой и серьезной политической организации. Она придет. А вместе с ней - и первая.

Я знаю те громадные трудности, которые стоят на пути политической организации крестьянства. Но опыт стран показывает, что они преодолимы.

В итоге в России, как и в Европе и даже в Австралии после мировой войны, можно ждать выступления на сцену политики крестьянства как новой силы и... да будет позволено сказать, "Крестьянского Интернационала" в противовес пролетарским и капиталистическим.

Это нужно, и поскольку он не будет проводить "политику диктатуры" и "пролетарского большевизма", это целесообразно. В этом Интернационале немалую роль суждено играть и русскому крестьянину.

"Сие буди и буди".

6. МОРАЛЬНО-ПРАВОВЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ

"Каждый поступок и каждое слово, брошенное в этот вечно живущий и вечно творящий мир, это семя, которое не может умереть", - писал Карлейль (57*). В применении к данному случаю эти слова означают, что совершаемые нами действия не проходят бесследно для нас самих, но рикошетом влияют на все наше поведение. "Функция создает орган" - гласит биология: Наши поступки рикошетом видоизменяют наш организм, нашу душу и наше поведение. Тем более это относится к актам и поступкам, прививаемым войной и революцией.

И война, и революция представляют могучие факторы изменения поведения. Они "отвивают" от людей одни формы актов и "прививают" новые, переодевают человека в новый костюм поступков.

Являясь противоположностью мирной жизни, они прививают населению свойства и формы поведения, обратные первой... Мирная жизнь тормозит акты насилия, убийства, зверства, лжи, грабежа, обмана, подкупа и разрушения. Война и революция, напротив, требуют их, прививают эти рефлексы, благоприятствуют им всячески. Убийство, разрушение, обман, насилие, уничтожение врага они возводят в доблесть и заслугу: выполнителей их квалифицируют как великих воинов и бесстрашных революционеров, вместо наказания одаряют наградой, вместо порицания - славой. Мирная жизнь развивает продуктивную работу, творчество, личное право и свободу; война и революция требуют беспрекословного повиновения ("повинуйся, а не рассуждай", "подчиняйся революционной дисциплине"), душат личную инициативу, личную свободу ("дисциплина", "диктатура", "военные суды", "революционные трибуналы"), прививают и приучают к чисто разрушительным актам, отрывают и отучают от мирного труда. Мирная жизнь внедряет в население переживания благожелательности, любви к людям, уважения к их жизни, правам, достоянию и свободе. Война и революция выращивают и культивируют вражду, злобу, ненависть, посягательство на жизнь, свободу и достояние других лиц. Мирная жизнь способствует свободе мысли. Война и революция тормозят ее. "Где борьбу решает насилие - все равно: насилие ли пушек или грубое насилие нетерпимости, - там победа мудрых, положительная селекция по силе мозга и самая работа мысли затрудняется и делается невозможной".

Освободиться от этих влияний войны и революции никому не дано. Они неизбежны. Следствием их является "оголение" человека от всего костюма культурного поведения. С него спадает тонкая пленка подлинно человеческих форм поведения, которая представляет нарост над рефлексами и актами чисто животными. Война и революция разбивают ее. Объявляя - это особенно относится к революции - моральные, правовые, религиозные и др. ценности и нормы поведения "предрассудками", они тем самым: 1) уничтожают те тормоза в поведении, которые сдерживают необузданное проявление чисто биологических импульсов, 2) прямо укрепляют последние, 3) прямо прививают "антисоциальные", "злостные акты".

Вот почему всякая длительная и жестокая война и всякая кровавая революция деградируют людей в морально-правовом отношении.

К тому же они ведут и иначе: через голод и лишения, которыми они обычно сопровождаются. Создавая и усиливая нищету и голод, они тем самым усиливают в поведении этот стимул, толкающий голодных к нарушению множества норм морали и права в целях утоления первого. Словом, эти следствия войн и революций "биологизируют" поведение людей в квадрате. Целиком же взятые, война и революция представляют школу преступности, основные факторы криминализации людей. "Функция создает орган", акты зверства оскотинивают их выполнителей рикошетом.

Подробное доказательство этих положений дается мной в подготовляемой к печати работе "Социология революции" и в III томе "Системы социологии". Читая древние описания древних революций, видишь, как "история повторяется" и в этом отношении. Приведу для примера сокращенное описание Керкирской революции Фукидида: "Война делается учительницей насилия... Смерть предстала во всех видах... Отец убивал сына, людей отрывали от святынь и убивали возле них... Керкирцы убивали всех, кто казался врагом [демократии], некоторые (под этим предлогом, это всегда так бывает. - П. С.) были убиты из личной вражды, кредиторы - должниками. И обычное значение названий заменили личным именем. Безрассудная дерзость стала считаться мужеством, предусмотрительная медлительность - трусостью, рассудительность - обличием труса, внимательность ко всему - неспособностью к делу, безумная решительность - за свойство настоящего мужа, осторожное обдумывание - за предлог уклониться, кто вечно недоволен - тот заслуживает веры, кто ему возражает - тот человек подозрительный. Кто затеял коварный замысел и имел удачу, тот умный, а кто разгадал это - еще умнее, кто же сумел обойтись без того и другого - предатель и трус. Восхваляли того, кто умеет сделать дурное раньше другого... Родственное чувство стало менее прочной связью, чем партийное товарищество, требовавшее риска без оговорок. Верность скрепляли не божеским законом, а совместным преступлением. Отомстить за обиду считалось важнее, чем претерпеть ее. "Клятвы не соблюдались"... Большинство соглашается скорее, чтобы их называли ловкими плутами, чем честными простаками; последнего названия стыдятся, первому радуются... Таким образом, вследствие смут явилось извращение нравов" - и т. д. (Thucydides. III. 81-85) (58*). А вот отрывок из описания Ипувером современной ему Египетской революции за 2000 лет до Р. Х.: "Правда выброшена, попраны предначертания богов, земля бедствует, повсюду плач, области и города в скорби... Встаем рано, а сердца не облегчаются от тяжести. Широка и тяжела моя скорбь. Приди, приди, мое сердце, и объясни мне происходящее на земле... Земля перевернута. Злобные обладают богатствами. Почтенные в горе, ничтожные в радости. Умалились люди, повсюду предатели..." - и т. д. (Тураев. Древний Египет. 60-61).

Эта "биологизация" поведения людей и "переоценка ценностей" - обычное явление при всех кровавых революциях. Эллвуд прав, говоря, что в революциях и в войнах "всегда есть тенденция возврата к чисто животной деятельности вследствие разрушения бывших привычек. Итогом может быть полное извращение социальной жизни в сторону варварства и дикости, ибо борьба, как одна из самых примитивных форм деятельности, стимулирует все низшие центры активности. Поэтому революционные периоды создают благоприятные условия для грубости и дикости в человеке, сдерживаемые с такой трудностью цивилизацией. Применение насилия начинает процесс одичания, разрушительный для высших ценностей", - и т. д. (Elwood. Introduction to social Psychologie, ch. VIII).

Правда, и в войне, и в революции есть обратная сторона: жертвенности и "положения души за други своя", подвижничество и героизм, но... эти явления - достояние единиц, а не масс. Они редки, исключительны, тонут в море противоположных явлений и потому их роль ничтожна сравнительно с "биологизирующей", и "криминализирующей" ролью войны и революции. Затем "полагание" здесь сопровождается убийством, и это убийство аннулирует ценности самопожертвования.

Раз таково влияние последних вообще, не является исключением отсюда и последняя война вместе с революцией. Напротив, они ярко подтверждают правило.

В итоге войны и особенно революции Россия превратилась в "клоаку преступности". Население ее в сильной степени деградировало в моральном отношении. Особенно значительная деградация в молодом поколении. Таковы дальнейшие "завоевания" войны и революции. Фактов для подтверждения сказанного имеется, увы, в вполне достаточной мере.

Первой категорией подтверждений служат явления: террора, диких разнузданных разрушительных действий индивидов и масс, колоссальный подъем зверства, садизма и жестокости взаимных убийств и насилий. Из подобных явлений создается и состоит так наз. гражданская война. He- убийца - стал убийцей, гуманист - насильником и грабителем, добродушный обыватель - жестоким зверем.

В мирное время все эти явления не имели места и не могли его иметь. Простое убийство вызывало отвращение. Палач - омерзение. Психика и поведение людей органически отталкивались от таких деяний. Три с половиной года войны и три года революции, увы, "сняли" с людей пленку цивилизации, разбили ряд тормозов и "оголили" человека. Такая "школа" не прошла даром. Дрессировка сделала свое дело. В итоге ее не стало: ни недостатка в специалистах-палачах, ни в преступниках. Жизнь человека потеряла ценность. Моральное сознание отупело. Ничто больше не удерживало от преступлений. Рука поднималась на жизнь не только близких, но и своих. Преступления для значительной части населения стали "предрассудками". Нормы права и нравственности - "идеологией буржуазии". "Все позволено", лишь бы было удобно - вот принцип смердяковщины, который стал управлять поведением многих и многих.

Отсюда все указанные явления. Отсюда зверства гражданской войны, отсюда - террор ЧК, пытки, расстрелы, изнасилования, подлог, обман и т. д., которые залили кровью и ужасом Россию за эти годы.

Что все это, как не прямое подтверждение огромного морально-правового декаданса.

А вот и более конкретные данные, говорящие сухим языком цифр. В Петрограде в 1918 г. было по меньшей мере 327 тыс. (ровно 22% населения) воров, кравших в форме карточки общественное достояние, вырывавших последний кусок хлеба изо рта ближнего.

В Москве таковых было 1 100 000, т. е. 70% населения. Уровень моральных требований так опустился, что на такие факты смотрят "сквозь пальцы". С точки зрения морального сознания они составляют квалифицированную кражу.

Беру далее официальную статистику уголовного розыска г. Москвы, дающую непреувеличенную картину.

Если принять коэффициент каждой группы преступлений в 1914 г. за 100, то движение преступлений в 1918-1919 гг. в Москве выразится в таких цифрах:

Кражи 315

Вооруженный грабеж 28 500

Простой грабеж 800

Покушение на убийство 1 600

Убийство 1 060

Присвоение и растрата 170

Мошенничество 370

Не правда ли, веселенькие цифры?

Идем дальше. По данным Народного комиссариата путей сообщения, за 1920 г. зарегистрировано на железных дорогах 1700 хищений багажа. Похищено 109 800 пудов груза, т. е. в месяц пропадало 100 тысячепудовых вагонов. Короче, по сравнению с довоенным состоянием хищения здесь увеличились в 150 раз! Недурные завоевания революции.

Детская преступность в Петрограде по сравнению с 1913 г. выросла в 7,4 раза. Прибавьте к этому мошенничества с пайками, подделывание ордеров, незаконные получки, беспринципную спекуляцию, небывалое грандиозное взяточничество, достигшее фантастических размеров, кражи из продовольственных складов ("У нас взятки на каждом шагу", заявил Ленин в 1921 г. (59*) Куклин, комиссар Петрокоммуны, утешал рабочих, жаловавшихся на утечку продуктов из Петрокоммуны, тем, что крадут не очень уж много, только... 20% всего. Недурное утешение!). Присоедините сюда сотни тысяч произвольных "национализации", "реквизиций" агентами власти в свою пользу, тысячи и сотни тысяч "легальных" убийств и расстрелов для захвата бриллиантов и др. ценностей, миллионы разнообразных злоупотреблений, от обыска до убийства, невероятно возросшее число грабежей, налеты на квартиры, тысячи изнасилований, кражи из домов, с полей, огородов, массовый рост уголовного бандитизма и т. д. и т. д., - и вы поймете, почему не является преувеличением квалификация России за эти годы как "клоаки преступности", почему можно и должно говорить о громадной криминализирующей роли войны и революции.

Катастрофический голод 1921-1922 гг. в голодных областях еще более повысил число преступлений по сравнению с 1920 г.

С началом голода - в Поволжье, на Дону, в восточных губерниях и т. д. - кражи и грабежи резко стали подниматься. Это видно хотя бы из следующих цифр:

Число возбужденных в судах дел

Губернии в 1920 г. в 1921 г.

Астраханская 10 800 11 520

Уфимская 13 000 18 000

Саратовская 20 000 27 000

Симбирская 30 500 31 200

Самарская 37 000 39 000

1922 г. в этих же губерниях дает еще большие цифры.

Рост здесь вызван голодом, но сам голод - следствие войны и революции, поэтому этот богатый урожай преступлений приходится считать "заслугой" последних,

Ту же деморализирующую роль этих факторов можно легко проследить и в других областях поведения. Возьмем область половых отношений.

Революция, объявляя многое "предрассудком", т. е. разбивая ряд тормозов поведения, сдерживающих проявление примитивно-биологических импульсов, разбивает и те тормоза поведения, которые ограничивают свободу удовлетворения половых инстинктов. Отсюда рост половой вольности при всех революциях. Так, в Париже число внебрачных детей, еще в 1790 г. не превышавшее 23 000, в последующие годы революции достигло 63 000. В течение двадцати месяцев после закона о разводе (1792 г.) суды постановили 5994 развода, а в VI году число их превысило число браков. "13-14-летние дети вели себя так, что их слова и поступки были бы скандальными и для 20-летнего человека..." "Узда половых инстинктов была ослаблена. Летом разыгрывались сцены человеческой животности и озорства". "Девки открыто занимались на бульварах своим ремеслом" и т. д. (Tain. Les engines de la France contemporaine. 1885. III. 108, 499) (60*).

To же повышение половой вольности и преступлений половых имело место и в революции 1848-1849 гг. (См.: Oettingen. Moralstatistik. 1882, 240, 311).

То же и у нас в годы революции 1905 г. (1906-1909 гг.) То же повторилось и теперь.

У нас он проявился с необычайной силой, захватив прежде всего молодое поколение, у которого моральные тормоза, естественно, слабее. Большая "заслуга" в этом принадлежит прежде всего партии коммунистов, энергично принявшейся бороться с "мещанско-буржуазным предрассудком". Отдельные ее члены, вплоть до занимавших очень высокие посты в Нар. ком. просвещения, взялись на эту борьбу "экспериментально", путем публичного развращения институток и гимназисток...

Позицию коммунистов характеризует хотя бы тот факт, что еще в данном году сам Ленин в ответ на мою статью усмотрел в этом великую заслугу коммунистов: "освобождение от буржуазного рабства". Да, освобождение, несомненно, но чего? - Половых органов, а не людей. (См. статью Ленина в "Под знаменем марксизма", No 2-3, 1922.) (61*)

В итоге этой "политики" и всей обстановки молодое поколение начало жить половой жизнью раньше, чем по физиологическим условиям это можно делать безнаказанно, вольность его приняла здесь огромные размеры, эксцессы приняли массовый характер, преступления и злоупотребления - также, а в связи с этим - и половые болезни... Особенно огромная была роль в этом деле Коммунистических союзов молодежи, под видом клубов устраивавших комнаты разврата чуть не в каждой школе. Большое значение имели и "детские колонии", "детские приюты", "детские дома", где вольно и невольно дети развращались.

(Мудрено ли поэтому, что дети двух обследованных колоний в Царском селе оказались сплошь зараженными гонореей. Летом этого года один врач рассказал мне такой факт: к нему явился мальчик из колонии, зараженный триппером. По окончании визита он положил на стол миллион рублей. На вопрос врача, откуда он взял деньги, мальчик ответил спокойно: "У каждого из нас есть своя девочка, а у девочки есть любовник - комиссар". Эта бытовая сцена довольно верно рисует положение дела.)

Представление о положении дел дают хотя бы следующие цифры. Девочки, прошедшие через распределительный центр Петрограда, откуда они распределяются по колониям, школам и приютам, почти все оказались дефлорированными, а именно из девочек до 16 лет таковыми было 96,7%; из девочек до 9 лет - 8%!! Цифры комментария не требуют.

Я специально занимался обследованием состояния молодого поколения в 1919-1920 гг. в Петрограде и его окрестностях. Картина вскрылась весьма тяжелая во всех отношениях. Жившее в годы анархии, в атмосфере войны, убийств, насилия, обмана и спекуляций молодое поколение естественно впитало в себя целый ряд привычек нездорового характера, и обратно - не усвоило многих форм поведения, необходимых для здорового общежития.

В деревне дело обстоит лучше, но также малоутешительно.

Война и революция не только биологически ослабили молодежь, но развратили ее морально и социально.

Сходное, как мы видели, случилось и со взрослыми. Деградировав морально во многих отношениях, они, подобно молодому поколению не избегли ослабления тормозов, сдерживавших половую вольность. Подтверждением сказанному служат цифры разводов и продолжительность браков, с одной стороны, сильное распадение семьи - с другой.

Процент разводов сильно повысился. В 1920 г. в Петрограде он достиг цифры 92,2 на 1000 браков - коэффициент необычный для Петрограда и превосходящий коэффициенты всех столиц Европы. (Соответственно цифры для Берлина равны 41,7, Стокгольма - 35,5, Брюсселя - 34,6, Парижа - 33,3, Бухареста - 28,7, Христианин - 24,9, Вены - 18,1.) Из каждых 100 расторгнутых браков 51,1 были продолжительностью менее одного года, из них 11% менее месяца, 22% менее двух месяцев, 26% - менее шести. Отсюда понятно, почему я называю современные браки в России "легальной формой нелегальных половых связей".

Множество семейных организмов распалось. Новые оказались хрупкими, непрочными и быстро исчезающими.

Словом, и в этой области мы видим обычные следствия войны и революции. Одним из результатов такой половой вольности является громадное распространение венерических болезней и сифилиса в населении России (около 5% новорожденных - наследственные сифилитики, около 30% населения заражены этой болезнью).

Рядом с этим количественным ростом преступности мы видим ее качественный рост: переход от некровавых и несадических форм преступности к кровавым и зверским. Наблюдая гражданскую войну, борьбу сторонников власти с ее противниками, мы видим с той и другой стороны невероятные акты жестокости и садизма, редко имеющие место в обычных войнах. Люди озверели и свои жертвы убивали не просто, а с изощренными пытками (см. коллекцию таких фактов в однобокой книжке М. Горького "О русском крестьянстве") (62*); прежде чем убить пленника, его подвергали десятку пыток: обрезали уши, вырезали у женщин груди, отрубали пальцы, выкалывали глаза, вбивали под ногти гвозди, отрезали половые органы, иногда закапывали жертву в землю, привязывали ее к двум согнутым деревьям и медленно разрывали, защемляли половые органы и т. д. и т. д. На наших глазах воскресло средневековье! Оно воскресло в факте коллективной ответственности. За преступления одного убивали десятки и сотни лиц, не имеющих к нему никакого отношения. За покушения на Ленина, Урицкого и Володарского (63*) были расстреляны тысячи людей, не имевших к ним никакого касательства. За одного "бандита" делалась ответственной вся его деревня и нередко сжигалась артиллерией целиком. За виновного члена семьи расстреливались последние. За выстрел в агента власти убивались десятки "заложников", сидевших в тюрьмах обширной России. Институт "заложничества" стал нормой, "бытовым явлением" нашей действительности... Поистине воскресли первобытные времена и нравы в 20 столетии.

Рост кровавой преступности сказался и на характере уголовных преступлений. Как только перестали круглые сутки граждане дежурить у ворот домов - такая повинность существовала в 1919-1920 гг., - сразу же начались в Петрограде, Москве и других городах массовые грабежи и убийства. В прошлую зиму ночью было опасно идти по улицам, не рискуя - в лучшем случае- быть раздетым. Кражи в квартирах резко поднялись. Причем - что важно - преступники не только грабили, но зверски убивали людей совершенно бесцельно, без пользы для целей грабежа.

Подобные факты, подтверждая рост кровавой преступности, лишний раз говорят о сильнейшей моральной деградации. Наконец, о том же говорят и многочисленные факты людоедства и даже убийства с целью пожирания убитого, имевшие место в этом году...

Голодовки бывали не раз в 19 веке в России, но людоедства не было, или оно носило совершенно единичный характер. Теперь мы дожили и до него. Причина его лежит не только в голоде, но в развенчивании всех моральных тормозов, вызванном войной и революцией.

С 1921 г., когда наметилось возвращение к нормальным условиям жизни, когда отпала гражданская война, появились и первые признаки морального оздоровления страны, стали оживать угасшие моральные рефлексы, а вместе с ними - и борьба за восстановление нравственности. В 1922 г. эта "реставрация" продолжалась и дала себя знать в ряде явлений: в уменьшающейся половой вольности, в попытках самого населения бороться активно с убийствами, кражами, грабежом, в растущей строгости моральной оценки взяточничества, спекуляции, обмана и т. д. Но это только начало... Нужны еще годы и годы, чтобы хоть сколько-нибудь залечить глубокие раны, нанесенные душе народа войной и революцией. А есть ряд явлений, которые могут быть исправлены только исчезновением молодого поколения, рожденного в грехе войны и революции (*)!

(* Е. Д. Кускова (64*) и Петрищев нашли эту характеристику преувеличенной и выступили с возражениями. Увы! в возражениях они не опровергли ни одного факта, ни одной цифры и не противопоставили ничего, кроме "протяженно-сложной словесности". Единственно что фактически Е. Д. Кускова пыталась оспаривать - это % сифилитиков. По ее мнению, % их с 2% довоенного времени возрос до 8-10%, а не до 30%. К сожалению, требуя от меня "источников", она сама не указала иного источника, кроме неизвестного "компетентного специалиста". Удовлетворю ее требование "источников". Цифры 30% сифилитиков и 4% рождающихся сифилитиками взяты мной из "П. Правды". Таковы же цифры, даваемые проф. Г., специалистом, занимавшимся изучением этого вопроса. Что они не преувеличивают зло, это следует из того, что на съезде венерологов в 1922 г. в Петрограде фигурировали такие цифры в отношении венерической заболеваемости населения Петрограда, как 90% всего населения. Далее, в заседании, состоявшем из профессоров военно-медиц. академии и медиц. ин-та, где я читал доклад летом 1922 г., ни один из присутствовавших не нашел мои цифры преувеличенными. Даже в моск. "Правде" в августе-сентябре этого года в статьях по этому вопросу один из писавших давал цифры более высокие, чем г. Кускова и ее неизвестный "специалист". Я уже не говорю, что в Петрограде на эту тему я имел разговоры не с одним, а с рядом специалистов. Наконец, если в Риме после войны половая заболеваемость поднялась в 3-4 раза, то неужели же в России, с гражданской войной и без медицинской помощи, она поднялась во столько же раз, а не более?

Сказанное, полагаю, показывает, что мои источники куда серьезнее, чем "компет. специалист" моего оппонента.

Укажу заодно и другие источники цифр, приведенных в тексте этой главы. Цифры о преступлениях взяты из "Красной Москвы", кн. Васильевского о голоде (он большевик), из разных номеров "Правды", "Известий", "Крас. газеты" и др. официальных источников, преуменьшающих, а не преувеличивающих их. Цифры о преступности детей из No 1 журнала "Психиатрия и неврология" (1922 г.). Цифры о движении браков и разводов из V вып. "Материалов по статистике Петрограда" (изд. "Губ. Стат. Бюро" Петрограда). Цифры о % дефлорированных из источника Нар. Ком. Просв., который я не назову по понятным причинам, но что они верны - это, напр., может подтвердить М. Горький, которому эти цифры также известны. Картина состояния молодого поколения, лично мной изучавшегося в 1919-1921 гг., не только не преувеличена, но смягчена скорее. В докладе, прочитанном мною среди педагогов г. Петрограда, помогавших мне в собирании материала, эта картина не вызвала ни одного возражения. А они-то знают положение дел куда лучше, чем гг. Кускова и Петрищев. Последний сам в России в "Новостях" писал о браках 11-13-летних детей как о современном бытовом явлении. Почему он теперь забыл об этом? Может быть, потому, что и эти браки он квалифицировал как "здоровое и не внушающее опасений явление". Но... едва ли кто согласится с ним в этой оценке, кроме российских Кандидов (65*).

В виде возражений далее мои оппоненты противопоставляют мне отдельных лиц или отдельные школы, например, "трех дочерей В. М. Чернова (166*), и "Алферовскую гимназию". Не отрицаю, что такие лица и школы есть, но ведь я говорю не об индивидуальной, а об общей картине. Смешно поэтому противопоставлять общим лицам... "трех неиспортившихся дочерей В. М. Чернова".

Настаивая на этом повышении - и очень резком - морального разложения, я вместе с тем категорически протестую против нелепого толкования моих слов, приписанного мне г. Петрищевым, что будто бы, по моему мнению, в России не осталось ни семьи, ни брака и царит универсальный разврат. Предыдущие строки говорят о сильном моральном распаде. Насколько он силен - указывают цифры, но... только наивный или неграмотный читатель может истолковать их так, как истолковал г. Петрищев. За такую нелепость я не отвечаю и к ней не имею отношения. Я был бы рад, если бы мои оппоненты убедили меня в том, что я преувеличиваю деградацию. Но, увы, кроме "словесности" и "трех дочерей В. М. Чернова", они ничего не смогли противопоставить. Это багаж очень и очень... легкий. Не следует быть излишним пессимистом, но нехорошо быть и "блаженным россиянином", теперь еще готовым в кровавой революции и зверстве видеть... прекрасную Дульцинею Тобосскую. Что извинительно для Дон-Кихота и Кандида, то неизвинительно для публицистов, выступающих с опровержениями. *)

7. НАРОДНОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ И НАУКА

Казалось бы, в чем, в чем, а в этой области уж никак нельзя упрекнуть революцию и Советскую власть. Не было ли объявлено Urbi et orbi (67*), что в области просвещения за эти годы сделаны чудеса, что безграмотность ликвидирована, что образование народа поднялось на громадный уровень, что власть во главе с просвещенным Луначарским (у нас его называют Луна-паркским и Лупанарским) обнаруживает исключительно заботливое отношение к ученым, покровительствует науке, искусству и интеллектуальному творчеству! Не посылались ли чуть ли не ежедневно по радио об этом широковещательные рекламы: "всем, всем, всем". Не писали ли об этих чудесах десятки корреспондентов! В каждом доме - "клуб", в каждой избе - "читальня", в каждом городе - университет, в каждом селе - гимназия, в любом поселке - народный университет и по всей России сотни тысяч "внешкольных", "дошкольных" и "подшкольных" образовательных учреждений, приютов, очагов, детских домов, садов и т. д. и т. д. - такова картина, которая нарисована была иностранцам. Казалось бы, дело так и обстоит. Не значится ли в "Статистическом ежегоднике" за 1919/20 г., что в России было 177 высших школ с 161 716 учащимися, 3934 школы II ступени с 450 195 учащимися, школ I ступени с 5 973 988 учениками; сверх того 1391 профессиональная школа с 93 186 учащимися, 72 школы для дефективных с 2391 учащимися, 80 рабочих и народных университетов и факультетов с 20 483 слушателями, плюс 2070 дошкольных учреждений с 104 588 воспитанниками, 2936 детских домов с 141 890 детьми, 46 319 библиотек, читален и клубов, 28 291 школа для ликвидации безграмотности, 3479 народных домов, 263 студии, 534 музея и выставки!

Дата добавления: 2015-05-06