Часть четвертая 4 страница

– Он как будто в шапке-невидимке ходит, – с сожалением произнес Дудуев. – Или каждый раз меняет внешность. Показания свидетелей, если их можно назвать свидетелями, очень противоречивы. Кому-то показалось, что видели мужчину среднего роста в очках, кто-то говорит, что видели высокого мужика в дорогом пальто, но без очков. Одна бабка даже сказала, что видела лысого незнакомца…

– Понятно, – кивнул Чинарский. – Что ж, мне, пожалуй, пора.

Он поднялся, расправляя затекшие члены.

– Только смотри, Чинарский. – Майор тоже встал из-за стола. – Чтобы никому ни слова.

– За кого ты меня держишь, Дуда? – улыбнулся Чинарский. – Кстати. – Он дружеским жестом опустил ладонь майору на плечо. – Раз уж так получилось, одолжи сотку. Скоро верну.

* * *

– Прекрасный денек, – улыбнулся Александр сидящей за столиком собеседнице.

– Я так тебе благодарна, что вытащил меня на это мероприятие! – воскликнула она.

С волосами, выкрашенными «под красное дерево», бледнокожая, с пунцовыми губами, в обтягивающих, расклешенных от колена брючках, в глубоко расстегнутой блузке цвета утренней зари, в солнцезащитных очках «Алберто Феретти» с пятнистыми, а-ля леопард, широкими дужками, Нелька Карпатова выглядела удачливой эмансипированной женщиной.

Александр очистил очередного рака и протянул ей. На зеленом пластиковом столике остывало в высоких стаканах кеговое пиво. Они сидели посреди газона – неизвестно кому пришла в голову идея разместить столы прямо на траве.

В глухой громкоговоритель, расплющивающий слова о жаркий полуденный воздух, объявляли результаты третьего заезда. В нем участвовали рысаки-трехлетки. На этот раз победила Латифундия – гнедая ретивая лошадка, жокей которой был в зеленом камзоле и белом шлеме.

– Я так и думал, – самодовольно улыбался Александр.

– А почему же ты на нее не поставил? – удивленно приподняла брови Нелли.

– Я хожу на ипподром не для того, чтобы выигрывать деньги, а из эстетической потребности, – гордо и загадочно ответил Александр.

– В этом что-то есть, – слегка пожала плечами Нелли и вытерла пальцы белой салфеткой.

На трибуне и возле нее толпился народ. Узнанные только завзятыми игроками и привыкшими к подачкам ментами букмекеры, подобно крейсерам, рассекали шумное людское море. Александр видел их хищные глаза и подрагивающие руки. Видел и, морщась, отворачивался.

– Нет ничего прекраснее лошади, – растянул он рот в сладострастной улыбке, – и хорошей кухни.

Нелли хотела было открыть рот, но Александр опередил ее.

– Мне нравится, когда лошадь полна хладнокровия, послушания, когда она чуткая, идет четко, жестко, без всякой суеты и галопа. Одно загляденье! После ипподрома мне не хочется смотреть на людей. – Александр состроил разочарованную мину.

– Значит, ты мизантроп, – хихикнула Нелли и глотнула пива.

– Отнюдь, – таинственно усмехнулся Александр. – Но я часто в этой связи вспоминаю одно высказывание Игги Попа.

– Прости, а кто это?

– Легендарный поп-певец, – снисходительно ответил Александр. – У него есть одна песня, в которой речь идет о человеке, чья машина попала в аварию. Так вот, он в машине в полубессознательном состоянии, а кругом толпятся полицейские, зеваки…

– И что? – вскинула голову Нелли.

– Я часто кажусь себе попавшим в аварию человеком, это дает мне возможность посмотреть на мир со стороны, вылезти из шкуры обывателя, коим я являюсь. Так вот и лошади… Интересно, какими мы им представляемся? – Александр зевнул. – Но я не об этом хотел сказать в связи с Игги Попом. Я читал интервью с ним, в котором он рассказывает о своих детских впечатлениях. Он часами наблюдал за своим котом, целый день валявшимся на ковре. Кот принимал грациозные позы, сворачивался клубком, вытягивал лапы, на миг вставал, выгибая спину, чтобы снова растянуться. Кошачье изящество навсегда пленило Игги Попа, и когда его спрашивали, как ему удается так сексуально двигаться на сцене, он отвечал, что подражает своему коту. Забавно, правда? Игги Поп смотрел на кота, а я смотрю на лошадей.

– Никогда не думала, что ты такой интересный человек! – восхищенно сказала Нелли.

– В то время я был самым обыкновенным мальчишкой, разве лишь имел хобби… – Александр помрачнел. – Да и потом, что бы это изменило, если бы мы…

Он замолк.

– А сколько еще будет сегодня заездов? – сменила тему Нелли.

– Два и одна скачка, – снова зевнул Александр. – Однако припекает…

Он расстегнул короткую синюю куртку. Нелли заерзала на стуле.

– А как там Катька? – спросила она. – Сто лет от нее писем не получала.

– Нормально, – неохотно ответил Александр. – Передает тебе привет. Может быть, скоро приедет.

– Это было бы здорово! – восторженно отреагировала Нелли.

– Никак не может найти себе кавалера, – притворно улыбнулся Александр. – Ну ты же знаешь, она всегда много о себе воображала!

– Это не от этого часто зависит, – погрустнела Нелли.

– А от чего?

– От везения или отсутствия такового, – рассмеялась, отгоняя печальные мысли, Нелли. – Я вот, например, как развелась, так и все… села… Были, конечно, эпизодические романы, встречи… Но так вот, чтобы серьезно… – Она вздохнула.

В этот момент объявили старт. Это была скачка, в которой принимали участие лошади верховых пород. Диктор старался говорить отчетливо и даже медленно, однако огромное пространство ипподрома растворяло слова, точно уксус соду. Воздух пузырился и шипел, но Александр, знавший многих лошадей на ипподроме, все же расслышал клички участников скачки: Бэсси, рыжая английская кобыла, Гладиолус, гнедой английский жеребец, Норис, золотисто-бурый английский жеребец, и Глагол, гордый гнедой кавказец. Александр мысленно поставил на него. Он знал в работе мать этого жеребца – Гирлянду. Отец, Лангет, тоже был хорош в свое время. Но не только родословная вселяла надежду в Александра, он видел Глагола в нескольких скачках, и, хотя последний не всегда приходил первым, Александр решил, что в нем заложен большой потенциал.

– Победит Глагол, – сказал он.

– Чудное имя, – откликнулась Нелли.

– Прекрасное имя! – воскликнул Александр. – Гордое и озорное!

– И все же странно, почему ты не делаешь ставок, – пожала плечами Нелли.

– Посмотри на этих людишек, – презрительно кивнул Александр в сторону суетящихся букмекеров. – Они напоминают мне валютчиков в Центральном универмаге. Основа эстетического наслаждения – в незаинтересованности, это и есть принцип искусства. Не ремесла, – язвительно подчеркнул он. – Лошадь бежит и не думает о призе. А вот эти грязные стяжатели, эксплуатирующие прекрасных животных, привыкли зарабатывать таким вот мерзким способом. Им плевать на лошадей, на их грацию, даже на их особенный темперамент. Главное для этих скотов – азарт; главное – кто придет первым. Это язвы на теле искусства и спорта…

Александр вдруг умолк. Ему стало скучно. Нелли смутилась, услышав такую пафосную речь.

– Не знаю, может, я просто устал от грязи… да и нервы у меня слишком чутко воспринимают окружающее. Я ведь два дня как из больницы… – Александр скользнул взглядом по лицу собеседницы.

– Что такое? – насторожилась она.

Александр мысленно поморщился, заподозрив в этой встревоженности дань вежливому участию здорового человека больному.

– Обострение панкреатита, – небрежно произнес Александр. – Ты не представляешь, каким уродливым и беспомощным становится человек. Он опухает, его охватывает чудовищная слабость и… отвращение к жизни…

– Но сейчас все позади? – Нелли было тяжело и неудобно разговаривать на подобные темы.

Александр заметил это и упрекнул свою знакомую в легкомыслии. Впрочем, упрекнул молча.

– Выкарабкался, – нехотя процедил Александр.

Неловкость Нелли пробудила в нем досаду и даже злость. Он старался не смотреть на нее, повернувшись всем корпусом к арене. Отделенные выкрашенными в синий цвет металлическими перилами, в прогале между кроной каштана и правым углом низкой трибунной крыши пронеслись скакуны. Жокеи, выпятив задницы, тесно жались к их шеям, изогнутым, словно носы римских галер. В бешеном ритме мелькали ноги лошадей, и казалось, еще мгновение – и животные взмоют в небо. По трибуне прошел взволнованный рокот. Слышны были отдельные выкрики, подбадривающие отстающих и приветствующие идущую первой Норис.

– Норис слишком нервная, – отметил Александр. – То, что она впереди, – не показатель. Глагол идет третьим. Но подожди, на финишной прямой он выложится. Ах какие у них запястья, сколько изящества! – пробормотал он, любуясь скакунами.

– А Катька знает, что ты болел? – продолжала житейскую тему Нелли.

«Все события, в том числе и болезнь, ей надо обставить на бытовой лад, обнести забором семейных интересов, – раздраженно подумал Александр. – Не то, как человек переживает свою болезнь, сваливающееся на него одиночество и страх смерти, беспокоит подобных существ, а то, как на его недуг отреагировал тот или иной родственник или знакомый». Эта мысль при всей своей горечи была так сладка и отрадна для исстрадавшегося сердца Александра, что он почти уверовал в свою мнимую болезнь, дававшую ему повод прийти к такому неутешительному, но по-своему приятному умозаключению. Словно он нашел оправдание своему недовольству!

– Я известил ее и маму, поддавшись слабости. – Александр наслаждался уничижительно-горделивой горечью своего одиночества. – Поэтому у меня и есть надежда, что они приедут.

– Ты обязательно должен был известить их, – в духе добрых героинь американских мелодрам высказалась Нелли. – А как ты сейчас себя чувствуешь? – с комичным сочувствием равнодушного человека спросила она.

– Удовлетворительно, – невозмутимо ответил Александр. – Я даже думаю устроить вечеринку в честь моего выздоровления.

Он повеселел и обратил на Нелли игривый взгляд.

– Ты, кстати, уже приглашена. Возможно, Катька тоже будет там. Если приедет, – со значением пояснил он. – Я рассчитываю пригласить, кроме того, некоторых из своих нынешних приятелей и сослуживцев. Холостых. Разве это не шанс для тебя?

Александр лукаво улыбнулся. Нелли разыграла легкое смущение.

– Ты уверен, что я понравлюсь кому-нибудь? – с оттенком кокетства рассмеялась она.

– Я и сам был бы не против за тобой приударить, но знаю, увы, что не в твоем вкусе, – вздохнул Александр и тоже рассмеялся.

Однако смех его быстро погас, и лицо приняло озабоченное выражение.

– Это не ответ, – проговорила Нелли.

– Мне кажется, что ты можешь не понравиться только дураку или извращенцу, – не терпящим возражения тоном произнес Александр. – Хотя должен признать, что светлые волосы тебе больше шли.

– А мне, наоборот, кажется, что этот цвет, – Нелли выдернула пальцами упавший за ворот блузки темный, с фиолетово-красным отливом локон, – делает более выразительным взгляд.

Она сняла очки. Ее густо накрашенные глаза полыхнули изумрудным пламенем.

– Ты была более трогательной, что ли, – снисходительно заметил Александр.

– Зато так я более секси, – рассмеялась Нелли.

– Ну так я могу рассчитывать на твое присутствие на этой вечеринке?

– Можешь, – застенчиво, вразрез с провокационным блеском глаз, пробормотала Нелли.

– Я еще подумал, – нерешительно произнес он. – Может, лучше было устроить встречу на нейтральной территории?

– А если у меня? – предложила Нелли.

– Это было бы замечательно, – улыбнулся он.

«В скачке для верховых пород на дистанции тысяча шестьсот метров победил гнедой жеребец дагестанской породы Глагол, девяносто восьмого года рождения. Мастер-наездник Срутнев. Поприветствуем победителя!» – раздался голос диктора.

Трибуна взорвалась аплодисментами и радостными криками. Игроки заметались вокруг букмекеров.

– Что я говорил! – Александр поднял стакан с пивом и осушил его до дна, словно пил в честь победителя.

Глава XVIII

Дудуев проводил Чинарского до дежурного. Тот достал откуда-то из-под стола грубо сколоченный деревянный ящик и выгреб вещички Чинарского.

– Чинарский Сергей Иваныч? – пробаритонил он.

– Он самый, – кивнул Чинарский и разложил по карманам записную книжку, карандаш, паспорт, ключи и все остальное, в том числе пакетик с осколком. Дежурный пренебрежительно проводил взглядом пакет. Мол, все на месте?

– О’кей, – не стал возмущаться Чинарский, рассовывая вещички по карманам.

Дудуев ушел, не дожидаясь окончания процедуры.

– Ну и черт с тобой, – пробормотал Чинарский.

– Чего? – не понял дежурный, подняв свой бульбообразный нос.

– Все в порядке, – кивнул Чинарский.

Выйдя на улицу, он распахнул пальто навстречу свежему теплому ветру и зашагал в сторону дома.

* * *

Опьяненный свободой, Чинарский зашел на минуту в бар «Седьмая верста». Прекрасное настроение срочно требовало подкрепления. Правда, была одна червоточина в охватившем Чинарского упоении – жестокое убийство Надьки Кулагиной и необходимость в этом срочно разобраться. Радостный порыв духа перерос вскоре в благородное стремление заплатить свой долг. Мероприятие обогатилось пафосом благородного служения и воздаяния. Покойникам деньги не нужны, справедливо рассудил Чинарский, а вот если он, вечный Надькин должник, раскроет преступление, жертвой которого она стала, то не просто выполнит долговое обязательство, но завершит начатую ею работу.

Он забежал домой, помылся, побрился, переоделся и снова спустился на улицу. Окрыленный готовностью раскрыть убийство и восстановить справедливость, он махнул пятьдесят «Столичной», закусил твердой, как рог носорога, конфеткой и отправился к Надьке на работу.

Его встретила обремененная траурными думами секретарша главного редактора. Учинила настоящий допрос.

– Какое вы имеете отношение к гибели Кулагиной? – спросила она, когда Чинарский обратился к ней с просьбой показать ее файлы.

– Косвенное, но я имею непосредственное отношение к ней самой, – стараясь соблюдать приличия, ответил Чинарский.

Секретарша заморгала, задумалась, потом настороженно взглянула на визитера и со скептическим видом кивнула. Кивок ничуть не ободрил Чинарского. Он знал эту породу дамочек. Между сорока и пятьюдесятью, с жестким, временами пугливым взглядом неудовлетворенных моралисток.

– Вы ее родственник? – недоверчиво спросила секретарша, сверля Чинарского недружелюбным взглядом.

– Друг ее отца, – твердо произнес Чинарский.

Дамочка критически оглядела визитера.

– И что вам угодно?

– Поговорить с коллегами Кулагиной, – не терял оптимизма Чинарский.

– О чем? – тупо уставилась на него секретарша своими круглыми бесцветными глазами.

– О Кулагиной, – вздохнул Чинарский.

Секретарша все время как-то подозрительно наклонялась в его сторону, налегая тощей грудью на стол. А Чинарский незаметно отступал. «Никак водку чует, бестия! У этих чистюль все так стерильно, что от их внимания не ускользнет ни одна бацилла!» – иронично подумал он и снова немного отстранился, потому что дамочка вышла из-за стола и решительно к нему приблизилась.

– Ну, это надо посмотреть, кто свободен… Здесь, видите ли, работают, – излишне резко сказала она.

Словно делая одолжение, секретарша связалась с замом главного редактора. Что-то неразборчиво прокурлыкала в трубку и отрицательно покачала головой: мол, никто вас, дорогой товарищ, принять не может.

– Дамочка, – проворковал Чинарский, – дайте мне с кем-нибудь поговорить, там я сам разберусь, что к чему. Люди, я думаю, у вас что-то соображают.

– Хотите сказать, что я ничего не понимаю? – взвилась секретарша.

– Да ничего я не хочу сказать, – начал выходить из себя Чинарский. – Дай мне поговорить с твоим начальством, вот и все.

– Не могу, – отрезала она, – все заняты.

– Когда освободятся?

– Не скоро, – язвительно ответила дамочка.

Чинарский не стерпел такого с собой обращения. Он глубоко вздохнул и выпалил:

– Ты, кошелка драная, где твое начальство, сука?

Секретарша зашлась в судорожном вдохе. Пока она хватала ртом воздух, Чинарский ринулся в первый попавшийся кабинет.

– Назад! – вдруг обрела дар речи секретарша и, выскочив из-за стола, преградила ему путь. – Не пущу.

– Уйди с глаз моих, дура, – честно сказал Чинарский то, что чувствовал.

– Что вы себе позволяете! – заголосила секретарша.

– Уйди лучше, а то хуже будет. – Чинарский попытался отстранить ее, но та уперлась, как якорь старого корабля, вросший в ил сто лет тому назад.

Чинарский был морально не готов к рукоприкладству, тем более в отношении женщины. Она хоть и ярилась как мегера, но выглядела такой беззащитной и убогой, что легче было в нее плюнуть. Что Чинарский и сделал.

– Сука, – буркнул он, харкнув в сторону дебелой тетки.

– Что вы себе позволяете?! – заверещала она, когда он уже развернулся и пошел к выходу.

– Пошла в задницу, – ругнулся он.

Она чуть не присела, обомлев от такой наглости. Несколько секунд секретарша молча стояла, пока Чинарский не скрылся за дверью, а потом вернулась на свое место, заняв его с горделивым видом.

* * *

На первом этаже Чинарский нашел буфет. Взглянув на цены, он понял, что в состоянии принять еще несколько граммов, не сильно напрягая свой бюджет. Тем более что водку наливали не в разовые пластиковые стаканчики, а в стеклянные. В принципе он бы мог выпить и из пластикового, но какое-то эстетическое чувство, глубоко запрятанное в его душе, во всем, в том числе и в питии, искало заповедный эталон. Водка в стеклянных стаканах была вкуснее и крепче. Так ему казалось.

Он заказал себе сто, когда в буфет вошел высокий бородатый мужчина в джинсовом костюме. Чинарский мгновенно понял, что этот мужик ему поможет, так как тот всем своим видом говорил, что ему нужно срочно похмелиться.

– Эй, – без лишних экивоков поманил его Чинарский, – иди сюда.

– Чего? – сперва оторопел тот, но вскоре понял, что его не отошьют.

– Примем по соточке, – предложил Чинарский, доставая смятую пятидесятирублевку.

– Почему нет? – Мужик в джинсе сразу понял, в чем дело.

Он хапнул у Чинарского полтинник и заказал себе выпивки.

– Такие дела, – произнес он, усаживаясь перед Чинарским. – Антонов, Александр, – протянул он руку.

Чинарский руку пожал.

– Серж Чинарский.

– Ты откуда? Что-то я тебя здесь раньше не видел, – спросил Антонов.

– Знаешь Кулагину? – вскинул на него взгляд Чинарский.

– Надьку? – Мужик поднял голову. – Так она же…

– Знаю, – кивнул Чинарский. – Я жил с ней… по соседству. Какой-то гад ее разделал, как креветку, а я решил, что должен найти этого ублюдка. Как считаешь?

– Правильное решение. – Антонов поднял стакан. – А какие проблемы?

– Надька залазила в Интернет, – сказал Чинарский. – Я в этом абсолютно не смыслю. А там этот придурок размещал картинки. Ты как с Интернетом?

– Хочешь посмотреть? – Антонов склонил голову набок. – Нет проблем. Я вообще-то художник. Так, рисую между делом. Карикатуры там, всякое…

– Замечательно, – приободрил его Чинарский. – Давай посмотрим, что там Надька надыбала.

– Нет проблем. – Антонов поднял стакан. – А за что пить будем?

– Давай Надьку помянем, – просто сказал Чинарский.

Они подняли стаканы и выпили не чокаясь.

– У меня деньги кончились, – вздохнул Чинарский.

– Деньги – не проблема, – пожал плечами Антонов. – Но сначала – дело. Пошли.

Они поднялись на несколько этажей, и Антонов завел Чинарского в какую-то комнату. Там сидели несколько человек за компьютерами. Одна машина была свободна. Ни слова не говоря, Антонов присел к компьютеру. Быстро пробежал пальцами по клавиатуре.

– Смотри. – Антонов показал Чинарскому файлы, на которых были изображены жертвы маньяка.

Грудки… Печень… Цветные палочки… Мозги… Все с рецептами.

– Это все? – спросил Чинарский.

– Больше ничего нет, кажется. – Антонов еще несколько раз нажал на клавиши.

– А как бы нам эти рецептики переписать? – задумчиво произнес Чинарский.

– Это можно.

Антонов выделил нужные места и отправил в печать. Через минуту где-то на другом столе заработал принтер, выдавая распечатанные рецепты. Получился всего-то навсего неполный печатный лист. Антонов сходил за распечаткой и протянул ее Чинарскому.

– Думаешь, это поможет?

– А черт его знает, – пожал плечами Чинарский. – Но надо же с чего-то начинать. Ладно, пошли. – Он поднялся со стула.

– Пошли, – согласился Антонов.

Напротив здания, в котором располагалась редакция «Столицы провинции», был разбит небольшой парк – «Елочки». Туда и направился Чинарский.

* * *

У входа в парк Антонов встретил какого-то друга. Тот торговал картинами, написанными масляными красками. Картины были так себе, но, видно, дела у его приятеля шли не самым плохим образом.

– Ваня, привет, – махнул ему рукой Антонов и отвел в сторонку.

О чем-то с ним пошептавшись, он вскоре вернулся с довольной миной.

– Я же говорил: деньги – не проблема, – похлопал он себя по карману. – Чего возьмем?

– Я пока – пас, – замотал головой Чинарский. – Нужно с этим разобраться. – Он вытащил из кармана листок с рецептами и направился к ближайшей скамейке.

И без того длинное лицо Антонова вытянулось еще больше.

– Давай хоть по пиву возьмем, – предложил он, – в глотке пересохло.

На пиво Чинарский согласился, решив, что оно не повредит мыслительному процессу. Пока довольный Антонов бегал за пивом, он устроился на скамейке и стал внимательно вчитываться в текст. Он прочитал его вдоль и поперек, сверху вниз и справа налево, но не обнаружил ничего необычного. Чего-то такого, от чего можно было бы оттолкнуться.

Антонов вернулся с двумя банками «Балтики-3», и Чинарский пожалел, что не заказал свою любимую «девятку». «Черт с ним, – подумал он, открывая банку, – мозги светлее будут». Сделав несколько больших глотков, Чинарский поставил банку на асфальт прямо перед собой и достал сигареты. Закурив, он все вглядывался в рецепты, думая, за что здесь можно зацепиться. «Может, и нет в них ничего такого, – рассуждал Чинарский, мусоля бумажку в руках. – Может, этот тип вывешивал рецепты в Интернете только для того, чтобы заявить о себе?»

– Слышь, Саня. – Он вдруг повернулся к Антонову, который с блаженным видом допивал свое пиво. – Знаешь, что такое куркума?

– Кажется, это приправа такая, – предположил он.

– Точно?

– Ну, не знаю, – пожал он плечами, – не уверен.

Чинарский вытащил блокнот и что-то быстро стал в нем писать огрызком карандаша.

– Пошли, – сказал он, пряча блокнот в карман.

Антонов, ничего не спрашивая, с готовностью подхватился с места.

– Пиво не забудь, сыщик, – показал он на банку, оставшуюся стоять у скамейки.

Пройдя несколько кварталов по центральному проспекту, приятели вышли к городскому крытому рынку. Рядом с его зданием, еще дореволюционной постройки, раскинулся рынок открытый. Здесь было все или почти все, о чем мог мечтать среднестатистический житель провинции на постсоветском пространстве.

Сотни лотков и разноцветных палаток приткнулись вплотную друг к другу, поражая изобилием товаров. Здесь были и «фирменные» итальянские шмотки, сшитые в турецком кооперативе, и «испанская» кожаная обувь из той же страны, и «настоящие французские» духи, изготовленные и разлитые во флаконы в Польше, уж не говоря о китайских, корейских и тайваньских кроссовках, солнцезащитных очках, пользующихся ввиду потепления ажиотажным спросом, и прочая ерунда.

Пройдя мимо рядов с промтоварами, Чинарский свернул туда, где торговали продуктами. Он проходил мимо разноцветных банок консервированного горошка и кукурузы, тушенки и кильки в томате, бутылок с оливковым маслом и маслом из сои. Антонов едва за ним поспевал, проталкиваясь сквозь толпу народа, закупавшего продукты на майские праздники.

– Куда мы идем-то? – Он тронул Чинарского за плечо.

Тот резко обернулся и посмотрел на художника так, как будто только что его увидел. Он на самом деле забыл о своем новом знакомце, весь погрузившись в свое расследование.

– Сейчас, Саня, – кивнул ему Чинарский, останавливаясь у прилавка со специями.

Молодой кавказец угодливо поднял на него глаза.

– Наборчик для шашлыка? – поинтересовался он, показывая на небольшие пластиковые ванночки с разложенными в них пряностями.

– Не совсем, – покачал головой Чинарский. – Куркума есть?

– Куркума? Конешна, дарагой. – Торговец схватил небольшой кулек, свернутый из газетной бумаги, миниатюрную ложку и потянулся к ванночке с ярко-охристым порошком.

– Это куркума? – Чинарский остановил его, подозрительно глядя на ванночку.

– Куркума, шафран, какая разница? – Тот зачерпнул ложкой порошок. – Сколько надо?

– То есть как это – «какая разница»? – строго посмотрел на него Чинарский. – Куркума или шафран?

– Это одно и то же, земляк, – пожал плечами кавказец. – Будешь брать?

– Мне нужна куркума, – стоял на своем Чинарский.

– Это куркума, – кивнул кавказец.

– Ты сказал, что это шафран, – подозрительно глядел на него Чинарский.

– Куркума – это наше название. Правильно – шафран. Порошок из корня шафрана. Есть еще другой шафран. Вот. – Он показал на ванночку, в которой были насыпаны маленькие красно-бело-оранжевые иголочки. – Это цветы шафрана.

– Значит, куркума или шафран – вот это? – Чинарский взял щепоть охристого порошка и, понюхав, осторожно положил на язык.

– Это, это, – подтвердил продавец, – брать будешь?

– Погоди, – остановил его Чинарский, доставая записную книжку. – Еще мне нужен мускатный орех.

– Вот молотый, вот ядра, – показал кавказец на две стоявшие рядом ванночки.

Он уже начал уставать от этого дотошного гражданина, который, похоже, ничего покупать не собирался.

Зацепив немного порошка табачного цвета, Чинарский проделал с ним такую же процедуру, какую только что провел с куркумой. Он втянул ноздрями тонкий пряный запах, чем-то напоминавший запах семян укропа, и снова поглядел на продавца.

– А лайм у тебя есть?

– Чего? – не понял кавказец.

– Лайм, дурья твоя башка. – Чинарский тоже начинал терять терпение.

– Это не у меня. – Он махнул куда-то в сторону. – Там.

У прилавка начал скапливаться народ, и кавказец переключился на следующего покупателя, но Чинарский от него не отставал.

– Что такое лайм? – Он схватил продавца за руку, не давая тому обслуживать клиентов.

– А-а, – вырвал тот руку, – лимон такой зеленый.

– А мантаура? – Чинарский снова перехватил его руку.

– Отстань, да. – Кавказец снова вырвался. – Не мешай работать. Не знаю никакой мандуры.

– Ман-та-у-ра, – по слогам повторил Чинарский название, которое выписал из последнего рецепта.

– Не знаю такого.

– Ну ты и тупой. – Чинарский сплюнул на землю и пошел в ту сторону, где торговали цитрусовыми. Разыскивать лайм.

Антонов, прихватив еще одну банку пива, пока Чинарский стоял у прилавка со специями, двигался следом.

Лайм нашелся довольно быстро. Он действительно был похож на лимон, только размером был немного меньше, с гладкой травянисто-зеленой кожицей. Слегка надавив на него и поднеся к носу, Чинарский понял, что это не то, что он ищет. Он положил плод лайма на поднос.

– А мантауры у тебя нет? – поинтересовался он у продавца.

Переспросив название, тот отрицательно покачал головой.

– Тупица, – буркнул Чинарский себе под нос и пошел дальше.

До конца дня, пока торговцы не начали складывать свои товары, Чинарский несколько раз обошел рынок, задавая один и тот же вопрос и корейцам, торговавшим острыми закусками, и торговцам зеленью, приехавшим из Средней Азии, и продавцам экзотических фруктов вроде гуавы и манго. Он пробовал все, что можно было попробовать на язык, и вынюхивал буквальным образом то, что можно было нюхать. Никто о мантауре даже не слышал. Чинарский достал свой пакетик с осколком стекла и давал его нюхать всем торгашам, кто мог хоть что-то знать о приправах и пряностях. Он уже не сомневался, что мантаура – это и есть тот самый запах, который сохранился на осколке стекла. Запах был таким сильным и стойким, что за несколько дней, пока лежал у дежурного, а затем в кармане у Чинарского, не стал менее явственным. От осколка по-прежнему несло тиной, какими-то водорослями и затхлостью. В то же время в нем сквозили свежесть моря и зной пустыни.

Следовавший за Чинарским, как нитка за иголкой, Антонов несколько раз предлагал ему пива, но тот только отрицательно качал головой.

– Куда теперь? – спросил Сашка, лакавший пиво банку за банкой.

– В ресторан, – твердо ответил Чинарский.

– На какие шиши, Серж? – Антонов тоскливо вывернул карманы, достав оттуда несколько мятых десяток и полсотни. – На эти деньги нам могут предложить разве что объедки с барского стола.

– Я не хочу есть, – покачал головой Чинарский.

– Тогда почему ресторан? – Антонов непонимающе уставился на Чинарского.

– Должен же хоть кто-то знать, что такое мантаура.

Глава XIX

В городе было несколько ресторанов с национальной кухней. В ближайшем из них – «Мандарине» – готовили китайские блюда. Туда и направился Чинарский. Ресторан располагался в полуподвале почти в самом центре города. Нужно было только свернуть с проспекта на небольшую тихую улочку.

Дата добавления: 2015-03-31