Тайна воспитания сердца - в управлении детской радостью. 6 страница

Если ребенку с детства не внушают: "Не осуждай!", он не станет добрым, и в конце концов родители первыми попадут в число тех, кого любить не стоит. Сегодня мы осуждаем соседа Николая Петровича, а завтра или через пять лет этот урок будет воспринят до конца, и выросший сын начнет без жалости осуждать нас самих, а мы будем воздевать руки: "Бессердечный, как об отце говорит! Отца родного не жалеет!"

Не жалеет. Это мы научили его не жалеть отца родного в тот самый момент, когда не жалели соседа Николая Петровича со всеми его грехами.

Все знают, что нельзя критиковать учителя, в каждом доме об этом говорят детям. Но почему же именно учителя нельзя, хотя он подчас явно дурной человек, а других взрослых можно? Почему тебе, мама, можно критиковать, а мне нельзя? Потому что я маленький? Но я уже давно не маленький:

Мы не выпутаемся из этих противоречий и наши призывы не критиковать учителя не будут услышаны, пока позволяется осуждать кого бы то ни было. В лучшем случае мы добьемся, что учителей не будут обсуждать вслух, в разговоре с родителями. Но разве это воспитание?

Объект постоянной неразумной критики - телевидение. Артисты на экране, обозреватели, ученые - наши гости; включая телевизор, мы словно приглашаем их в наш дом. Но вот семья посмотрела телепрограмму, и начинается: та актриса стара, а этот актер повторяется. И так изо дня в день. Прежде, когда ребенок ходил в театр, то и балаган был прекрасным, чудесным миром для ребенка - все восхитительно. Теперь театр пришел в дом, мы садимся к телевизору в шлепанцах. Пропало волшебство! И вдобавок еще посмеялись и вынесли приговор: "Дрянь, не стоило смотреть" - вместо того чтобы вовремя и под любым предлогом выключить телевизор. Так незаметно подтачивается то благоговение перед людьми, перед их трудом, которое только и может быть основой любви к людям. И непонятно, почему над артистом можно смеяться, а над учителем нельзя, над мамой нельзя, над гостем нельзя.

Когда школа обвиняет в чем-то ребенка, то в девяноста случаях из ста виновата школа, а не ребенок. Но когда ребенок и его родители обвиняют школу, то в девяноста случаях из ста виноваты ребенок и его родители. Кто торопится обвинить другого, кто всегда ищет виноватых, тому не дело важно и даже не жизнь его собственная важна - ему важно оправдаться и обвинить. Жаждет справедливости? Но какая же справедливость, если все вокруг виноваты?

Но вот перед нами совсем дурной человек, и так трудно удержаться от осуждения: Что ж, скажем детям: "Не думайте, будто хоть какой-нибудь человек до конца понятен, не наклеивайте на людей ярлыки. Человек - тайна, эту тайну надо сохранять и уважать. Вам кажется, вы понимаете человека? Значит, вы его не очень любите, у вас нет интереса к нему, и нужно сделать усилие, чтобы этот интерес появился. Все нелюбимое - понятно, все любимое - таинственно".

Быть может, мы не способны испытать чувство любви к людям. Что ж, будем хотя бы милосердны.

Когда в доме дети, мы стараемся почаще хвалить людей, удивляться: "Прекрасный человек! Какие красивые люди!" Пусть мальчик-подросток подшучивает: "Мама, у тебя все добрые и красивые". Завтра он и сам увидит людей красивыми, добрыми, интересными.

Не побоимся отдавать из дома все, что можно, не побоимся трат. Любой подарок, любая помощь кому-то возвращается нам сторицей - богатством добра в душе ребенка. Мы ничего не пожалели бы, если бы ребенок вдруг заболел, - все до нитки спустили бы в доме, лишь бы поставить его на ноги. Так? Но разве то здоровье, которое выражается в стремлении к добру, - разве оно меньше значит для нас, чем здоровье физическое? Почему же и не потратиться?

И насколько хватает собственного мужества, будем показывать пример бесстрашия перед людьми. В доме, где есть дети, нельзя слишком опасаться воров, запирать двери на сто замков и испуганно спрашивать: "Кто, кто?" Да, обворуют; но, может быть, и не обворуют; а вред, который мы причиняем детям, показывая свой страх перед возможным ущербом, во сто раз сильнее того ущерба, который могут причинить воры.

Что стоил бы наш сын, если бы он был способен любить только маму с папой? Товарищ во дворе, девочка в классе, старый дядюшка, сосед, слесарь из соседнего подъезда - кто бы ни был этот человек-любовь, как бы мы к нему ни относились, будем благодарны судьбе за то, что она послала его нашему ребенку. Драгоценнейший опыт детской души: открытая, восторженная, захватывающая любовь!

И конечно же, никаких насмешек, никакого "реализма", никаких попыток вызвать разочарование. Всегда тревожно: сын потянулся к дурному человеку. Но пройдет время, и он сам увидит его действительную цену. А чувства, а опыт чувства, а душевные волнения гораздо дороже: И не будем упрекать сына: "Ты никого не любишь!" Обычно за этим упреком слышится: "Ты меня не любишь", чувствуется требование: "Люби меня, ты обязан меня любить". Стремление к добру, зарождаясь, далеко не всегда проявляется в поступках. Сначала оно может быть скрытым, поступки ребенка противоречат его стремлению к добру. Бывает, что он стесняется своей доброты.

Только не ждать сиюминутной отдачи, только не думать, будто вымытый пол свидетельствует о доброте, а неубранная постель - симптом неблагодарности. Добрый взгляд ребенка, ласковая интонация, доброе слово, смущение, способность покраснеть от стыда - вот дорогое!

Иногда отдача приходит спустя много-много лет. Седой профессор с Дальнего Востока, приехавший в долгую командировку в Москву, рассказывает: "Сегодня звонил домой, а сын сказал мне: Сын сказал: "Папа, мне тебя не хватает". - "А сколько лет сыну?" - "Двадцать шесть. Он впервые в жизни так сказал". Что ж, эти слова так дороги, что их стоит ждать двадцать шесть лет.

Большинство из нас способны лишь на избирательную любовь: мы любим достойных нашей любви, или близких, или тех, кто любит нас. Всех любить невозможно - это факт. Но, любя избирательно, прививая избирательную любовь к людям, детей хорошо не воспитаешь, это тоже факт.

С той минуты, когда появляется первый ребенок, мы вынуждены начать бесконечный, для многих почти непосильный труд: стараться любить всех людей, окружающих нас. Этот труд и есть то главное, что мы можем сделать для нашего ребенка. Природа дает нам детей, чтобы мы любили их, испытывали счастье любви и чтобы вместе с чувством любви к нашим детям развивалось у нас чувство всеобщей любви к людям, к жизни. Но если мы и этой счастливой возможностью не сумеем воспользоваться, то тут уж ничего не поделаешь. Наша воспитательная сила прямо пропорциональна силе нашей любви к людям. Не к нашему ребенку, а к людям!

...Маленькое отступление: несколько слов об искусстве выбирать жену или мужа.

Понятно, что судьба не рожденных еще детей во многом зависит от того, какие у них отец и мать. История знает разные способы выбирать будущих супругов: по воле родителей, по материальному расчету, по различным житейским или престижным соображениям, по случаю или по любви. В наши дни больше принято жениться (или выходить замуж) по любви, хотя и не без расчета. Девушка-десятиклассница объяснила мне свой взгляд на брак: сама она вовсе не стремится к особому материальному благополучию, но хочет, чтобы ее будущие дети не жили в бедности. "А то - представляете себе? - сын просит десять копеек на кино, а мама говорит: "Ты лучше посиди почитай книжку", - у нее нет десяти копеек сыну на кино!"

Страшная фантазия. Однако, все это изложив, девушка вдруг махнула рукой и добавила: "А может, и передумаю, и выйду замуж так".

"Так" - это значит по любви. Не станем морализировать на тему опасности расчетов и необходимости выходить замуж по любви, тем более что неизвестно, какие браки крепче: по любви, по расчету или по любви с расчетом пополам. Но вот неплохой способ выбирать жену: представить себе, какой она будет матерью, что она даст детям, как будет воспитывать их. Или - каким отцом будет избранник девушки?

Конечно, это скорее благое пожелание, чем дельный совет, потому что когда люди любят, они не задумываются над будущим. И конечно же, почти невозможно угадать в молодой девушке будущую маму - с рождением ребенка женщина и мужчина меняются. Но присмотримся, как наша избранница или наш избранник относятся к людям. Не к нам и не к детям, а ко всем людям на улице, в трамвае, в очереди, на работе:

Сердятся на них, обвиняют, судят, упрекают? Мои дети будут несчастны, и я вместе с ними.

Стараются со всеми быть добрыми, прощают людей, замечают в них хорошее, ласково говорят обо всех? У нас будут прекрасные дети.

Иногда говорят: "Да ну тебя, у тебя все хорошие. Недотепа ты!"

Вот эти недотепы и становятся лучшими воспитателями.

Слепая любовь - не умная любовь и не глупая. Думают, будто слепо любить - значит не видеть недостатков в своем ребенке. Нет, слепая любовь - любовь только к одному своему ребенку, она и губит его, потому что несправедлива и, следовательно, есть зло. "Люблю всех людей, в том числе и своего ребенка!" - такая любовь поднимает детей. "Люблю своего ребенка и больше никого" - вот губительная любовь, она не вызывает любви к людям.

Много лет назад были опубликованы "Студенческие тетради" талантливого критика Марка Щеглова. Там в письме к другу он писал: "Мы с тобой в лагере Добра - прирожденно, и это, во всяком случае, предопределяет все наши раздумья и поступки".

Не для себя, а для детей наших - туда, в этот лагерь Добра, в те ряды! И будущего отца детям, и мать детям будем выбирать, насколько это возможно, из того же прекрасного лагеря Добра...

Вот как стройно складывается в душе: вера тянется к правде, любовь - к добру, надежда - к красоте. Душевные способности соединяются с духовными желаниями, человеческое с человечным.

Но что высшее в душе?

Тяга, устремление к красивому.

Справедливость требуют, о добре просят, о милосердии умоляют, а красоты и просить нельзя. Ее ждут, на нее полагаются, на нее надеются.

Что позволяет мне надеяться на лучшее - на удачу, на свои силы, на то, что любимая, которую я жду, придет, на то, что дорогой человек выздоровеет, на то, что придет помощь и все устроится, и все будет хорошо? Это не разум действует - иногда нет никаких оснований надеяться, - это действует надежда на гармонию мира. Мир устроен красиво, мир прекрасен в своей завершенности, и не будет он жесток ко мне.

Поступить красиво - значит сделать нечто такое, что выше справедливости и добра. В красивом поступке есть незаурядность. Одинаковое, штампованное, банальное красивым быть не может, красивое - уникально и потому непредсказуемо. Кто может угадать, какой вид примет работа художника? Он и сам этого не знает, его работа - завтрашняя тайна.

В современном мире, который не верит в сверхъестественное, который мог бы повторить слова Эйнштейна, что вся его жизнь была бегством от чуда, - чудо все-таки есть. Оно в волшебстве музыки, оно в пронзительной линии на рисунке гениального художника, оно в строке Толстого или Бунина. Читаешь, перечитываешь и замираешь в изумлении: неужели это человек мог придумать! Пушкин написал в "Полтаве":

Тогда-то, свыше вдохновенный,

Раздался звучный глас Петра...

Действительно, бывают мгновения, когда кажется, будто человек действует по волшебному вдохновению и о нем можно сказать лишь с пушкинской твердостью: "Он прекрасен..."

Он прекрасен. В прекрасном все: правда, любовь, вдохновение: Правда сама по себе прекрасна, любовь сама по себе прекрасна. Но у прекрасного своя роль: оно служит проводником добра и правды, оно приводит высшие стремления в наши сердца.

Не каждый способен к отвлеченным мыслям о величии мира, не все любят размышлять о высших вопросах жизни, но каждому человеку, поскольку у него есть совесть, доступно чувство прекрасного, наслаждение прекрасным и стремление к прекрасному.

Секрет в том, что у совести и у искусства одна природа. Совесть - моя, личная, и она же - общечеловеческая. Но и художественный образ - личное творение, он единичен, индивидуален, и в то же время он содержит в себе общечеловеческое, "типичное", как говорят литературоведы. Какой-нибудь Собакевич - просто Собакевич, человек с грубым нравом и смешной фамилией, но он же еще и тип, в нем, в неясной форме, вся мировая история, можно сказать, заключена.

Совесть и художественный образ - одной природы, они существуют одним и тем же способом. Поэтому искусство так сильно влияет на человека с развитой совестью и не влияет на бессовестных, хотя и может доставить удовольствие. Если мы не заботимся о совести ребенка, он никогда не поймет искусства, сколько лекций ему ни читай и по каким музеям его ни води.

Впрочем, искусство и само пробуждает совесть. Обычно наши обращения к совести - это укор, стыд, боль. Когда же на совесть действует прекрасное, оно приносит радость. Оно и обостряет совесть, и лечит ее, оно примиряет с жизнью, укрепляет надежду тем, что само есть образец мастерства. В жизни правда и неправда переплетены, искусство же показывает нам чистую, высшую, гармоническую правду.

Но как развить стремление к прекрасному? Это все тот же вопрос о сущности и форме. Можно хорошо учиться в школе и не знать тяги к правде. Можно благонравно вести себя и не знать, что такое любовь к людям. Можно наслаждаться искусством и даже создавать нечто, похожее на произведения искусства, играть на фортепьяно, рисовать, вышивать и танцевать в ансамбле - и не знать стремления к прекрасному. Суть прекрасного все-таки в гармонии. Главное слово в мире прекрасного - вкус. Гармонично развитых и гармонично сложенных людей не так уж и много, но еще реже встречаются люди гармоничного, прекрасного духа. Они поражают с первой встречи. Они несут покой - но не покой застоя, а покой внутреннего напряжения, живую тишину. Когда-нибудь появятся педагоги, которые, соединив древнее искусство добиваться гармонии с современной активностью, соединив упражнения с просвещением сознания, достигнут новой гармонии и научатся возбуждать ее в детях; тогда-то и появится человек, в котором, по мысли Чехова, "все прекрасно".

Что же? Есть стремления к точному пределу; есть бесцельные блуждания; но есть и стремления к таинственной, волшебно-манящей цели - мы не знаем ее, но чувствуем ее существование, ее притягательность, и одно лишь стремление к ней делает нас выше и чище. Будем стремиться к гармонии, что бы ни значило таинственное это слово, будем держать ее перед своим духовным взором - и дети от этого станут лучше.

Чем ближе к нижним сферам, к быту, тем труднее выполнять требования жизни. Но чем выше поднимаемся мы по ступеням духа, тем легче и прочнее усваивает ребенок законы людей. Из высокого прорастает и будничное, оно содержится в высоком. Но из будничного высокое не рождается. Если мы не даем ребенку духовной пищи, если мы держим его только на будничном: "сделай, сходи, подмети", то ему потребуются немалые усилия, чтобы развить свой дух. Не каждый на эти усилия способен. Не каждый получает какой-то толчок, от которого начинается самостоятельное развитие духа, - и человек на всю жизнь остается бездуховным, то есть несчастным. Он несчастен в главном - в своем труде.

Стремление к добру, правде и красоте - это ведь не что иное, как стремление к труду и творчеству. Не может быть правды без творчества - правда живая. Не может быть любви без творческой силы. И тем более не может быть красоты без творчества. Духовные стремления неутолимы, они становятся источником тяжелых страданий человека, если не находят выхода в творческом общении с людьми, в творческом труде. Тогда и получается: "Духовной жаждою томим:" Эти страдания высоких духом людей и выражены русской классической литературой. Духовные стремления героев Толстого, Достоевского, Чехова безмерны, а выхода нет, а деятельности нет, а поприща нет. Страдание. Но именно красота этого страдания и поражает нас, потому что противоположность ему - бездуховный, бессмысленный труд. Где нет духа, там нет ни силы жизни, ни смысла жизни. Смысл жизни состоит в охране и развитии жизни, в развитии духа и в утолении его:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился:

..........................

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал:

"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей".

Нам не дано "глаголом жечь сердца людей", у каждого свое, скромное жизненное поприще. Но "угль, пылающий огнем" есть в каждом, и если мы хотим видеть своего ребенка просто-напросто трудолюбивым, ничего больше, - то мы должны заботиться о его духе. Любовь к труду, как и всякую любовь, невозможно навязать; она прорастает изнутри, из души человека, когда он устремлен к доброму, красивому, справедливому, когда в нем живет совесть и любовь.

Чем больше духовности - тем больше творчества в труде, тем больше и радости в нем; чем более творческий труд у человека, тем духовнее он сам. Одни люди вносят творческое, духовное во всякий труд, у других даже чисто творческий труд не рождает высокого духа - не воспитаны.

Давно спорят об авторитарном и пермиссивном воспитании. Первое держится на подчинении авторитету: "Я кому сказал?" Пермиссивное - значит многое разрешается. Но людям непонятно: если "все дозволено", откуда же берется дисциплинирующее начало?

Педагоги упрашивают: будьте добры к детям, любите их! Родители слушают их, и вырастают капризные, избалованные люди. Все хватаются за голову и кричат педагогам: "Это вы научили! Вы детей испортили!"

А дело в том, что результат воспитания зависит не от твердости или мягкости, и не от одной лишь любви, и не от того, балуют детей или не балуют, и не от того, все им дают или не все, - он зависит лишь от духовности окружающих людей.

Именно духовность, это невидимое, но совершенно реальное и определенное явление, вносит укрепляющий, дисциплинирующий момент, который не позволяет человеку поступать дурно, хотя ему и все дозволено. Только духовность, не подавляя воли ребенка, не заставляя его бороться с собой, подчинять себе - себя же, делает его дисциплинированным, добрым человеком, человеком долга.

Где высокий дух, там можно все, и все пойдет на пользу; где властвуют одни лишь конечные желания, там ребенку все во вред: и конфетка, и ласка, и таска. Там всякое общение с ребенком опасно для него, и чем больше взрослые занимаются им, тем хуже результат. Учителя пишут родителям в детских дневниках: "Примите меры!" Но в иных случаях, если быть честными, надо бы писать: "Ваш сын плохо учится и мешает классу. Оставьте его в покое! Не подходите к нему!"

У матери несчастье, вырос сын тунеядец. Она убивается: "Я виновата, я ни в чем ему не отказывала!" Она покупала ребенку дорогие игрушки и красивую одежду, "все ему давала, чего ни попросит". И все жалеют маму, говорят: "Верно... Слишком мы на них тратимся! Я свой первый костюм..." - и так далее.

Но все, что можно оценить, измерить в рублях, часах, квадратных метрах или других единицах, все это, быть может, и важно для развития ума и пяти чувств ребенка, но к воспитанию, то есть к развитию духа, отношения не имеет. Дух - это бесконечное, не измеримое ни в каких единицах. Когда мы объясняем дурное поведение выросшего сына тем, что мы сильно на него тратились, мы отчасти похожи на людей, охотно сознающихся в небольшой вине, чтобы скрыть серьезную. Наша истинная вина перед детьми - в полудуховном, в бездуховном отношении к ним. Конечно, легче признаться в материальной расточительности, чем в духовной скаредности.

В век науки мы все хотим делать по-научному. Молодой человек, объяснившись в любви и получив отказ, не страдает, не горюет, не идет вешаться, как было когда-то, нет, он достает школьную тетрадку, вырывает листок и пишет негодующее письмо в редакцию газеты: "Куда смотрит наука? Почему она не дает научных рекомендаций о том, как безотказно объясняться в любви?" На все случаи жизни мы требуем научных рекомендаций! Но если кому-нибудь нужна рекомендация, как по науке вытирать нос ребенку, то вот она: с научной точки зрения духовный человек может вытирать ребенку нос как ему заблагорассудится, а бездуховный - не подходи к маленькому. Пусть ходит с мокрым носом.

Нет духа - ничего не сделаешь, ни на один педагогический вопрос правдиво не ответишь. Да ведь и всех вопросов о детях не множество, как нам кажется, а всего лишь три: как воспитать стремление к правде, то есть совестливость; как воспитать стремление к добру, то есть любовь к людям; и как воспитать стремление к красивому в поступках и в искусстве.

Спрашиваю: но как же быть тем родителям, у которых нет этих стремлений к высокому? Как им воспитывать детей?

Ответ звучит ужасно, я понимаю, но надо быть честными... никак! Что бы такие люди ни предпринимали, у них ничего не выйдет, дети будут становиться все хуже и хуже, и единственное спасение - какие-то другие воспитатели. Воспитание детей - это укрепление духа духом, а иного воспитания просто нет, ни хорошего, ни плохого. Так - получается, а так - не получается, вот и всё.

Но что же эта девочка, семнадцатилетняя Ира Л., - почему она убила?

Убила из-за платья, убила из-за денег, убила потому, что хотела выглядеть красивой, - все это понятно. Но почему она смогла убить? Почему не сработало великое "не могу"?

Мы не знаем подробностей ее воспитания, но объяснение может быть лишь одно: ужасающая, полная бездуховность. Читала книги, слушала музыку, разговаривала с умными людьми, была по-своему честна - но бессовестна. Тянулась к людям - но не любила их. Не могла раздавить жука, но от брезгливости. И не было у нее чувства к подруге, к этой милой и тихой девочке. Она могла любить одного, но не знала любви ко всем, той любви, которая одна только заставляет нас охранять и спасать чужую жизнь, а не отнимать ее. Не будем ужасаться мелочности повода - красивое платье. А если человек поднял бы руку на другого ради значительного какого-то дела, - скажем, ради строительства плотины, которая нужна многим людям? Его преступление было бы так же безобразно. Платье ли, плотина ли, мелкое ли, крупное - добивайся своей цели за свой счет!

Требования нравственности ограничивают нас, указывают нижний предел доступных средств, заставляют отказываться от целей, если они недостижимы без посягательства на другого.

Требования духа открывают простор, указывают цели: добро, красота, правда.

Нравственность - нижняя граница, а верхней границы нет, вверх - бесконечное духовное устремление.

Всего этого девушка не получила. Внешнюю порядочность - да, волю к достижению цели - да, образование - да, но духа любви и правды - нет. Тяжелый укор ее воспитателям. Прежде чем девочка пошла убивать, был убит ее дух. Прежде чем она стала убийцей, она убила свою душу, свои лучшие стремления. Достаточно вспомнить, что она вместо филологического факультета поступила в торговый техникум, чтобы не рисковать. Практичное загубило в юной душе высокое; конечное победило бесконечное.

Одна деталь, проскользнувшая в журнальном материале. Когда девочка попросила 170 рублей у родителей, они: Что они ответили?

Вздохнули, сказали: "Ну что ты, ну где ж у нас такие деньги?" Пожалели девочку? Забеспокоились - а не собрать ли нужную сумму? Погоревали вместе с дочкой?

Нет, они подняли ее на смех. А что, если в семье и во всем царили такие отношения: совпадающие с нормами морали, но безлюбовные? Если можно поднять близкого человека на смех, то почему нельзя чужого и убить? Это ведь по сути одно и то же. Духовно развитый человек, причинив даже и случайную обиду другому, содрогается и не знает, как загладить вину.

А наша героиня? В месте заключения она, как явствует из справки, выполняет норму швеи-мотористки на сто один процент, участвует в выпуске стенной газеты, выписывает журналы мод и готовится через десять лет, после отбытия наказания, поступить в институт.

...Криком кричу, душой изнываю, ненавижу свой ум за бессилие, свой труд - за слабость, но все-таки - ну давайте же сдвинемся с места, давайте же задумаемся, что же мы делаем не так, давайте признаем, что привычное воспитание далеко не всегда срабатывает, давайте искать, искать, искать надежные пути, давайте учиться воспитывать душу человеческую и дух. Ну нельзя же, чтобы девушка-медалистка ножом убивала подругу за платье!

Только дух и достойные условия жизни, вместе взятые, составляют достоинство человека.

Но в воспитании детей все зависит от того, что все-таки пересиливает в нашей душе, какие стремления, какие желания: конечные или бесконечные.

Можно показать, в каком соотношении находятся достаток, духовность и воспитание.

Пока достаток семьи еще в новинку для нее и непрочен, пока мы все как новоселы, которые вешают занавески и кухонные полки, а детям кричат: "Марш во двор, не путайся под ногами!" - то и дети растут, как трава, и малыша, поцарапавшего новый шкаф, разве что не убьют. Вещи дороже детей. Материальные заботы сильнее духовных, и дух ребенка зависит от каких-то других обстоятельств - от товарищей, от школы, от знакомых во дворе.

Но идет время, люди обживаются, привыкают к вещам, и постепенно в их сознании дети поднимаются до уровня вещей - в чем виден и прогресс. Не надо этого бояться. На наших глазах нужда в хорошем воспитании детей выходит в число первых социальных потребностей, и к детям начинают относиться с той же ревностью, как и к прочим элементам престижности. Отношение к детям принимает полудуховный характер. Малолетний обидчик, ударивший сына, вызывает такую же ярость, как и злоумышленник, поцарапавший автомобиль. Сын - мое, точно такое "мое", как сервант, холодильник, люстра и другие вещи. И родители бросаются на защиту сына, скандалят во дворе и кричат на учительницу в школе ради него самого, а потому что - мое! Не тронь мое! Это довольно опасная стадия развития, потому что сами родители, люди вполне добропорядочные, иногда не замечают, что дети для них, их успехи и даже их судьба - лишь одно из средств для осуществления материально-престижных целей. Вполне естественно, что ребенок не выдерживает такой нагрузки, он не может быть элементом семейного благополучия, ему неуютно в неживом вещном ряду, и он это благополучие нарушает, если и не вовсе разрушает. Он сопротивляется - он не вещь, не средство для достижения престижных родительских целей.

А так как он испорчен полудуховным воспитанием, то и протест его принимает уродливую форму лени, безделья, презрения к родителям, ко всем взрослым. Это случается не только в семьях, где родителей одолевает страсть к наживе, нет, это может произойти и в обыкновенной, по средствам живущей семье, если материальные заботы ее так велики, что останавливают духовное развитие, вызывают нелюбовь к людям, зависть, душевный непокой. Одних отравляют свои вещи, других - чужие.

Вот простой закон семейного воспитания: всякий прирост материального благосостояния должен сопровождаться таким же духовным приростом, иначе дети начинают голодать среди изобилия, им не хватает духовной пищи.

Материальное благосостояние само по себе не портит ребенка, иначе лучшие дети вырастали бы в нищете, а это не так. Материальное благосостояние вообще не имеет отношения к результатам воспитания. Все, что можно измерить, повторюсь, в метрах (жилье), в рублях, потраченных на детей, в часах, отведенных им родителями, - все это важно для обучения, развития, приобретения культурных навыков, но к воспитанию нравственности и духовности отношения не имеет, если, конечно, родители способны оставаться духовными людьми при всех обстоятельствах. Говорят: "А как же мы в войну росли - голодные, холодные? Учились без учебников, занимались при коптилках". Это кажется загадкой: условия были тяжелые, а результаты воспитания хорошие. Но загадки нет. В тяжелое для страны время повсюду царил дух самоотверженности, сознание общего долга, деятельное стремление к правде - стремление к победе; этот дух и воспитывал детей. Когда мы говорим о высоком духе народа, это означает, что в нем сильны высшие стремления; наоборот, в годы упадка нравственности падает дух - люди меньше стремятся к правде и добру, перестают отличать красивое от некрасивого.

Излюбленная тема разговоров "дети и вещи" лишь затуманивает наше педагогическое сознание. Действительно вечная тема для обсуждения - "дети и духовность". Так называемый "вещизм" - не желание хороших вещей (кто их не желает?), а бездуховность.

Все очень просто, математически просто: "больше - больше". Материальный достаток необходим именно потому, что он создает лучшие возможности для духовного развития. Если же достаток появляется, но не несет с собой духовного развития, он становится отравой, как спитой чай. В нашей семье появился достаток? Подумаем, как соответственно увеличить духовный потенциал семьи, помня, что духовность не в посещении музеев и театров, а в собственных стремлениях к правдивому, доброму, красивому. Больше материального - больше духовного, иначе детям придется трудно.

Дата добавления: 2015-03-31