КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
От редакции 30 страница
– По-моему, камешек! – ахнул я. – Над самой трахеей. – В кадыке, что ли? – Вот именно. И камешек этот время от времени перекрывает дыхательную трубку, точно шариковый клапан. – Я встряхнул голову Джейка. – Сейчас я сместил камешек, и вот видите, он уже приходит в себя. Вновь Джейк ожил и задышал ровно. Родди провёл ладонью по узкой голове, по спине, по мощным мышцам задних ног. – Но... но он же опять будет давиться? Я кивнул. – Боюсь, что да. – А потом камешек застрянет поплотнее и он задохнётся? – Родди побелел. – Вполне возможно. Поэтому камешек необходимо извлечь. – Как же?.. – Вскрыть горло. И немедленно. Другого выхода нет. – Ладно. – Он сглотнул. – Делайте. Если он опять свалится, я не выдержу. Я хорошо понимал, что он чувствует. У меня у самого подгибались колени, и я боялся, что могу потерять сознание, если Джейк снова начнёт давиться. Схватив ножницы, я быстро выстриг шерсть с нижней поверхности горла. Дать общий наркоз я не рискнул, а сделал местную анестезию. Потом протёр участок спиртом. К счастью, в автоклаве лежали уже стерилизованные инструменты, я вынул из него поднос и поставил на каталку рядом со столом. – Крепче держите голову, – хрипло скомандовал я и взял скальпель. Я рассёк кожу, фасцию, тонкие слои грудинно-подъязычной и лопаточно-подъязычной мышц и обнажил вентральную поверхность гортани. На живой собаке я никогда ничего подобного не делал, но тут было не до колебаний. Ещё две-три секунды, чтобы рассечь слизистую оболочку и заглянуть внутрь. Вот он! Действительно камешек. Серый, блестящий и совсем маленький. Однако достаточно большой, чтобы убить. Необходимо было быстро извлечь его точным движением, чтобы не протолкнуть в трахею. Я откинулся, порылся в инструментах, взял анатомический пинцет и занёс его над разрезом. Конечно, у великих хирургов руки так не трясутся и они не пыхтят. Но я стиснул зубы и ввёл пинцет в разрез. Когда я подвёл его к камешку, моя рука, словно по волшебству, перестала дрожать.
Пыхтеть я тоже перестал. Собственно говоря, я ни разу не вздохнул, пока очень медленно и осторожно извлекал блестящий камешек наружу. Но вот он с лёгким стуком упал на стол. – Это он? – шёпотом спросил Родди. – Да. – Я взял иглу и шёлк. – Всё в порядке. На зашивание ушло всего несколько минут, но под конец Джейк уже нетерпеливо перебирал лапами и поглядывал вокруг блестящими глазами. Он словно понимал, что все неприятности позади. Родди вернулся с ним через десять дней снять швы. Собственно говоря, это было его последнее утро в наших краях, и, вытащив несколько шёлковых петелек из отлично зажившей ранки, я проводил его до дверей, а Джейк крутился возле нас. На тротуаре у крыльца во всём своём дряхлом ржавом величии стояла старая коляска. Родди откинул брезент. – Ну-ка! – сказал он, и большой пёс вспрыгнул на своё привычное место. Родди взялся за ручку обеими руками, и осеннее солнце, вдруг выплывшее из-за туч, внезапно озарило картину, успевшую стать такой знакомой и привычной. Куртка для гольфа, расстёгнутая рубашка, загорелая грудь, красавец пёс, небрежно посматривающий по сторонам со своего высокого трона. – Ну, всего хорошего, Родди, – сказал я. – Думаю, вы сюда ещё вернетесь. Он обернулся, и я снова увидел его улыбку. – Да, наверное. Он толкнул коляску, и они отправились в путь – нелепая повозочка скрипела, а Джейк мягко покачивался в ней. И тут я вспомнил то, что увидел под брезентом в тот вечер в операционной. Ранец, в котором, конечно, хранятся бритва, полотенце, мыло и ещё другие мелочи. Пачка чая, термос. И ещё кое-что – старая помятая фотография молодой женщины, случайно выскользнувшая из конверта. Она и усугубила таинственность этого человека, и многое прояснила.
Фермер был прав. Всё своё имущество Родди вёз в своей коляске. И, по-видимому, ему больше ничего не было нужно – во всяком случае, заворачивая за угол, он что-то бодро насвистывал.
Глава 59
Я не особенный любитель пустой болтовни. Но когда после госпиталя меня назначили кладовщиком на склад военного обмундирования и потянулись долгие дни одиночества, я вдруг понял, какое удовольствие получал от разговоров с фермерами во время моих визитов. Это одна из приятнейших сторон сельской практики, но, слушая, не следует отвлекаться от дела, а не то могут выйти большие неприятности. И на ферме мистера Даглби я чуть было не вляпался в жуткую историю. Он выращивал поросят на продажу в ветхих сараюшках за железной дорогой неподалеку от Дарроуби. И был завзятым любителем крикета, знатоком истории и фольклора этой игры, о которой мог говорить часами. Ему эта тема никогда не приедалась. А я охотно слушал, потому что всегда интересовался крикетом, хотя и вырос в Шотландии, где в него почти не играют. И пока я осматривал поросят, мои мысли были далеки: я видел перед собой овальное поле в Хедингли и замечательных йоркширских крикетистов. – А Лен Хаттон в субботу! – благоговейно вздохнул мистер Даглби. – Сто восемьдесят очков! Так и не дал себя выбить. Смотреть на него было одно удовольствие. – И он очень удачно изобразил коронный удар своего героя. – Да, могу себе представить! – кивнул я с улыбкой. – Вы сказали, что поросята прихрамывают, мистер Даглби? – Утром некоторые прыгали на трёх ногах. А Морис Лейланд почти ему не уступал. Классом он, конечно, чуть пониже, но уж он им показал! – Да, Морис – настоящий лев. – Я нагнулся, ухватил поросёнка за хвост и поставил ему термометр. – Помните его с Эдди Пойнтером в игре с австралийцами? Он мечтательно улыбнулся. – Помню? Да разве такое забудешь? Что за день был! Я извлёк термометр. – А у малыша температура. Сорок и шесть. Значит, какая-то инфекция. Может быть, лёгкое воспаление суставов... – Я ощупал маленькие розовые ножки. – Но суставы не распухли... – Билл Боуз, я так думаю, вынесет нынче "Сомерсет". Отбивать для него самое милое дело.
– Да, это у него отлично получается! – сказал я. – Люблю, когда отбивают точно и сильно. Наверное, вы их всех видели – и Ларвуда, и Воука, и Аллена, и всех остальных? – Что так, то так. Если уж я о них заговорю, так до ночи не остановлюсь. Я поймал ещё одного хромого поросёнка и осмотрел его. – Странно, мистер Даглби! Половина поросят в этом закутке хромает, а почему – непонятно. – Так вы же сами сказали: суставы у них воспалились. Сделайте им какой-нибудь там укол, а я пока расскажу вам про то, как Уилфред Роде у меня на глазах... – Правильно, сделаем им укольчик, – сказал я, наполняя шприц. – Маркировочный карандаш у вас найдётся? Фермер кивнул и ухватил поросёнка, который тут же принялся возмущённо визжать. – Другого такого, как Уилфред, – продолжал мистер Даглби, перекрикивая поросёнка, мы ещё долго не увидим. Помнится, как раз дождик пошёл, а капитан накидывает ему мяч... Я улыбнулся и поднял шприц. Эти воспоминания так приятно скрашивают скучную процедуру! Довольный и весёлый, я уже собирался вколоть иглу в розовый окорочек, как вдруг какой-то предприимчивый поросёнок начал грызть каблук моего резинового сапога. Я посмотрел вниз на задранные мордочки толпившихся вокруг малышей, которых взбудоражил визг их братца. Мои мысли всё ещё были заняты Уилфредом Родсом, когда я вдруг заметил на одном из пятачков какую-то белую шишечку. И вон у того шишечка... и у того... До сих пор они лихо удирали от меня, и мордочек их я не видел, но тут у меня защемило внутри. Я нагнулся, схватил поросёнка и едва нажал на эту шишечку, как по моей спине пробежал ледяной озноб, а заманчивое видение залитого солнцем зелёного крикетного поля сразу померкло. Это была не шишечка, а тонкий пузырёк, тут же лопнувший под моими пальцами. Я перевернул поросёнка, чувствуя, как у меня трясутся руки, и осмотрел раздвоенные копытца. Вокруг них тоже были пузыри, не такие чёткие и выпуклые, но, тем не менее, полностью подтверждавшие грозную правду.
У меня пересохло во рту. Я поднял ещё двух... То же самое! Испытывая невыносимую жалость, я повернулся к фермеру. Меня охватило безотчётное чувство вины: он всё ещё радостно улыбался, торопясь возобновить рассказ, а мне предстояло ошеломить его самым страшным диагнозом, какой только может поставить ветеринар. – Мистер Даглби, – пробормотал я, – боюсь, мне надо будет позвонить в министерство сельского хозяйства. – В министерство? Это зачем? – Сообщить, что у меня есть подозрение на ящур. – Как ящур? Не может быть! – К сожалению, это так. – Вы уверены? – Я не вправе давать окончательное заключение, мистер Даглби. Это – дело министерского специалиста, а я обязан немедленно позвонить туда. Я не думал, что у мистера Даглби есть телефон, но он подрабатывал доставкой угля и поставил себе аппарат. Я сразу же дозвонился, и меня соединили с Невиллом Крэгом, одним из министерских ветеринаров. – Очень похоже, Джим, – простонал он. – Оставайтесь там, я сейчас приеду. На кухне мистер Даглби вопросительно посмотрел на меня: – И что теперь? – Вам придётся потерпеть моё присутствие, – ответил я. – Пока они не придут к точному выводу, я не имею права уехать. Он помолчал. – Ну, а если это то, так что дальше? – Боюсь, ваших поросят придётся забить. – Всех до единого? – К сожалению, таков закон. Но вы получите компенсацию. Он почесал в затылке. – Но ведь они могут выздороветь. Так чего же их всех резать? – Вы совершенно правы, многие животные выздоравливают. – Я пожал плечами. – Но ящур чрезвычайно заразен. Пока вы будете их лечить, он перекинется на соседние фермы, а потом охватит всю страну. – Ну, а как же расходы? Небось обходится в тысячи фунтов? – Безусловно. Только без этого выйдет ещё дороже. Помимо павших животных, учтите ещё потери в молоке и нагуле у коров, свиней и овец. Это означало бы ежегодно миллионы. Счастье ещё, что Британия – остров. – Пожалуй, вы дело говорите. – Он потянулся за трубкой. – По-вашему, мои перезаразились? – Да. – Ну что же, – буркнул он. – И не такое случается. Старинное йоркширское присловье. Сколько раз я слышал его в ситуациях, когда почти любой горожанин, включая и меня, начал бы биться головой о стенку. Маленькое хозяйство мистера Даглби должно было скоро окутаться кладбищенской тишиной, а он только зажал трубку в зубах и сказал: "Ну что же, и не такое случается". Чтобы вынести заключение, министерским специалистам много времени не потребовалось. Источником инфекции, по-видимому, было импортное мясо, которое мистер Даглби, готовя пойло, не проварил как следует. Ввиду появления ящура на округу в радиусе пятнадцати миль был наложен карантин. Я продезинфицировался сам, продезинфицировал машину и отправился домой. Там я сразу разделся, мою одежду забрали для обеззараживания, а я влез в горячую ванну с дезинфектантом. Лёжа в клубах пара, я раздумывал о том, что чуть было не произошло. Если бы я не обратил внимания на странные шишечки, то ничтоже сумняшеся отправился бы дальше распространять гибель и хаос. Правда, покидая любую ферму, я всегда тщательно мыл сапоги. Но ведь эти поросята покусывали полы моей длинной куртки... А шприц? А термометр? И ведь после них я собирался отправиться прямо к Теренсу Бейли осматривать его бесценное стадо элитных шортгорнов – двести великолепнейших молочных коров, плод тщательного отбора на протяжении поколений. Покупать их приезжали иностранцы со всего мира, и вот я стал бы причиной их гибели... А сам мистер Даглби? Я представил себе, как он разъезжает по фермам в своём угольном фургоне, тоже развозя инфекцию. А в конце недели он, возможно, продал бы на аукционе часть поросят, перезаразив не только Йоркшир, но и соседние графства. Вот так и вспыхнула бы эпизоотия – катастрофа в национальном масштабе, которая обошлась бы стране в миллионы и миллионы фунтов. Если бы я уже не потел в своей горячей ванне, то, конечно, облился бы при этой мысли холодным потом. Ведь я чуть было не попал в число бедолаг-ветеринаров, которые упустили ящур! Я знавал кое-кого из них и тут почувствовал к ним острую жалость. Как легко это может произойти! Занятые по горло люди пытаются осматривать вырывающихся животных в полутёмных коровниках и хлевах, а мысли их, возможно, уже заняты следующим вызовом. Не говоря уж о таких факторах, как полная неожиданность, нетипичность, различные отвлечения. Для меня отвлечением оказался крикет, и он чуть было не стал причиной моей профессиональной гибели. Но мне повезло, и, соскользнув поглубже в горячую воду, я мысленно возблагодарил судьбу за это спасение буквально в последнюю минуту. Позже, полностью сменив всю одежду и инструменты, я продолжил объезд и вновь порадовался своей удаче, когда вошёл в длинный коровник Теренса Бейли. Эти бесподобные красавицы, стоящие длинными рядами, ухоженные, с изящными головами, стройными утопающими в соломе ногами, между которыми виднелось тугое вымя, являли собой истинную картину коровьего совершенства, и безвременная их гибель была бы невозместима. Стоит где-то обнаружиться ящуру, и по всей округе начинается период напряжённого ожидания. Фермеры, ветеринары, а главное, сотрудники министерства сельского хозяйства претерпевают страшные пытки, гадая, не успела ли инфекция распространиться до того, как были приняты меры, вздрагивая при каждом телефонном звонке: не возвестит ли он начало грозной эпизоотии, которая исковеркает им жизнь? Для горожан вспышка ящура – это лишь газетные заметки и статьи, но для сельских жителей она означает превращение тихих ферм и лугов в морги и крематории. Она означает крушение надежд и разорение. И мы в Дарроуби ждали. Но дни шли, ниоткуда не поступали пугающие сведения об охромевших или пускающих слюни животных, и в нас крепла уверенность, что всё действительно свелось к изолированному единичному случаю, вызванному куском импортного мяса. На каждой ферме я буквально купался в дезинфекционных средствах, обливая сапоги и комбинезон лизолом с таким усердием, что моя машина насквозь им провоняла, а стоило мне войти на почту, в магазин или в банк, как люди отворачивались, морща нос. После двух недель я почти уже успокоился, и всё-таки, когда мне позвонили с прославленной фермы Бейли, у меня тревожно сжалось сердце. Звонил сам Теренс Бейли: – Вы бы не приехали посмотреть одну из моих коров, мистер Хэрриот? У неё на соске какие-то пузыри. – Пузыри! – Я чуть не задохнулся. – У неё идёт слюна? Она хромает? – Нет-нет. Только эти чёртовы пузыри. И в них словно какая-то жидкость. Я повесил трубку, всё ещё не в силах перевести дух. Вполне хватит и одного чёртова пузыря. У коров ящур иногда именно так и начинается. Я опрометью бросился к машине, и всю дорогу мысли бились у меня в голове, точно птицы в ловушке. Ведь первый, к кому я поехал после Даглби, был Бейли! Что, если это я занёс? Но я же полностью сменил одежду, принял ванну, взял другие инструменты и термометр. Что ещё я опустил? Колеса моей машины? Но я и их продезинфицировал... Вина, во всяком случае, не моя... но... но... Меня встретила миссис Бейли. – Я заметила это во время утренней дойки, мистер Хэрриот. (Их стадо всё ещё выдаивалось вручную, и в лучших традициях трудолюбивой крестьянской семьи миссис Бейли утром и вечером доила коров вместе с мужем и работниками.) Только я взялась за соски, вижу, корова беспокоится. И тут я увидела, что они все в мелких пузырьках, а один большой. Я всё-таки её выдоила. Мелкие пузырьки полопались, но большой остался. Я с тревогой осмотрел вымя. Всё было, как она сказала: много мелких лопнувших везикул и одна большая, целая, флюктуирующая. Симптомы до ужаса неопределённые. Я молча прошёл вперёд, ухватил корову за нос, повернул и раскрыл ей рот. С отчаянным напряжением я всматривался в слизистую оболочку губ, дёсен, щёк. Мне кажется, если бы я обнаружил хоть что-нибудь, то хлопнулся бы в обморок, но всё было чисто и выглядело вполне нормально. Я приподнял переднюю ногу и промыл межкопытную щель мыльной водой. Потом повторил ту же операцию с другой ногой. Нигде ничего. Я обвязал верёвкой правую заднюю ногу, перебросил верёвку через балку и с помощью дояра задрал копыто. Опять промывал, скоблил, смотрел, но снова без всякого результата. То же я проделал с левой задней ногой. Когда я кончил, то был мокрым как мышь, но пузырьки так и остались загадкой. Я измерил температуру. Она оказалась слегка повышенной. Я пошёл по проходу. – А у других коров ничего нет? Миссис Бейли покачала головой: – Ничего. Только у этой. Как вы думаете, что с ней? У меня не хватило духа сказать этой красивой тридцатипятилетней женщине с обветренным лицом, что именно я думаю. Корова с везикулами на сосках в районе, где введён ящурный карантин! Рисковать я не мог. Необходимо было сообщить в министерство. И всё-таки у меня не хватило духа произнести роковое слово. Я только спросил: – Можно мне позвонить от вас? Она посмотрела на меня с некоторым удивлением, но тут же улыбнулась. – Конечно! Пойдёмте в дом. Я шёл по коровнику и с обеих сторон видел прекрасных коров, а впереди за открытыми дверями тянулись загоны с тёлками и телятами. Во всех них текла кровь, созданная и облагороженная тщательным отбором на протяжении многих поколений. Но боенский пистолет ни с чем подобным не считается, и, если мои опасения оправдаются, через час-другой серия торопливых выстрелов оставит здесь только траурную пустоту. Мы вошли в кухню, и миссис Бейли кивнула на внутреннюю дверь. – Телефон там, в комнате, – сказала она. Я сбросил резиновые сапоги, зашлёпал по полу в носках и чуть было не споткнулся о Джайлса, годовалого баловника, который вперевалку вышел из-под стола. Я нагнулся, чтобы перенести его в сторону, и он одарил меня широченной улыбкой, открывшей все четыре его зубика. Миссис Бейли засмеялась. – Нет, вы только посмотрите! Угомону на него нет, а ведь левая ручка после прививки оспы всё никак не заживёт. – Бедный малыш! – сказал я рассеянно, открывая дверь и мысленно уже начиная страшный разговор по телефону. Я сделал несколько шагов по ковру, и вдруг меня как током ударило. Я обернулся: – Вы сказали – "после прививки оспы"? – Да. Мы всем нашим детям прививали оспу в годик, но у них никогда так не затягивалось. Мне всё ещё каждый день приходится менять ему повязку. – Вы сменили ему повязку... и пошли доить эту корову? – Да. На меня словно брызнуло яркое солнце, и все волнения исчезли без следа. Я вернулся на кухню и затворил за собой дверь. Миссис Бейли посмотрела на меня и сказала нерешительно: – Вы ведь хотели позвонить? – Нет... нет... Я передумал. – А-а! – Она подняла брови, по-видимому, не зная, что сказать. Но потом улыбнулась и взяла чайник. – Так, может, выпьете чашечку чая? – Спасибо, с большим удовольствием! – Я опустился на жёсткий стул, чувствуя себя безоблачно счастливым. Миссис Бейли поставила чайник на плиту и обернулась ко мне: – Вы же так и не сказали, что с коровой. – Да-да, конечно. Извините! – ответил я небрежно, словно просто забыл это сделать. – У неё оспа. Собственно говоря, это вы её заразили. – Я заразила?.. Как это? – Видите ли, вакцину для прививок изготовляют из вируса коровьей оспы. И вы перенесли его от малыша корове на своих руках. Я улыбнулся, смакуя такую приятную для меня минуту. Рот у неё полуоткрылся, потом она засмеялась. – Уж не знаю, что скажет муж! В первый раз такое слышу! – Она пошевелила пальцами у себя перед глазами. – А я-то всегда стараюсь быть аккуратной и внимательной. Но из-за его больной ручки у меня голова кругом пошла. – Ну, ничего серьёзного, – сказал я. – У меня в машине есть мазь, которая быстро её вылечит. Я прихлёбывал чай и наблюдал за Джайлсом. Он уже успел перевернуть на кухне всё вверх дном, а в эту минуту извлекал содержимое из шкафчика в углу. Согнувшись пополам и выставив круглую попку, он деловито кидал за спину кастрюли, крышки, щётки, пока шкафчик не опустел. Потом он поглядел по сторонам в поисках нового занятия, увидел меня и затопал ко мне на кривых ножках. Пальцы моих ног в носках произвели на него неотразимое впечатление. Я принялся ими шевелить, и он вцепился в них пухлыми ручонками. Когда ему удалось, наконец, завладеть большим пальцем, он поглядел на меня со своей широкой ухмылкой, сверкая всеми четырьмя зубами. Я ответил ласковой улыбкой. И не потому, что был ему благодарен за избавление от тревоги, – просто он мне нравился. Джайлс нравится мне и по сей день. Он один из моих постоянных клиентов – дюжий фермер, который уже обзавёлся собственной семьёй, питает нежную любовь к племенным коровам, знает о них всё и по-прежнему ухмыляется до ушей. Только зубов он при этом показывает гораздо больше. Но он и представления не имеет о том, что его прививка от оспы чуть было, не довела меня до инфаркта.
Глава 60
На складе у меня было много вынужденного досуга, чтобы думать и вспоминать, и, как большинство солдат, я вспоминал свой дом. Только его у меня больше не было. Когда я ушёл в армию, Хелен переехала к отцу, и комнатки под черепичной крышей Скелдейл-Хауса стояли пустые и пыльные. Но в моей памяти они жили совсем такими, как прежде. Я всё ещё видел заплетённое плющом окошко, а за ним – хаос крыш и зелёные холмы, видел нашу скудную мебель – кровать, придвинутый к стене стол и старый гардероб, который удавалось закрыть, только засунув поверх дверцы мой носок. Странно, но именно воспоминание об этой болтающейся шерстяной пятке особенно будило во мне тоску. И хотя всё это ушло в прошлое, я словно ещё слышал музыку, льющуюся из приёмника на тумбочке у кровати, и голос моей жены, сидящей по ту сторону камина, и вопль Тристана, заглушивший его в тот зимний вечер. Он кричал, стоя у лестницы далеко внизу: – Джим! Джим! Я выбежал на площадку и перегнулся через перила: – Что случилось, Трис? – Извини, Джим, но не мог бы ты спуститься на минуту? – Его обращённое вверх лицо было встревоженным. Я сбежал по длинным маршам, перепрыгивая через две ступеньки, и когда, немного запыхавшись, добрался до Тристана, он поманил меня за собой в операционную в дальнем конце коридора. Там у стола стояла девочка лет четырнадцати, придерживая свернутое одеяло, всё в пятнах. – Кот! – сказал Тристан, откинув край одеяла, и я увидел крупного трёхцветного кота. Вернее, он был бы крупным, если бы его кости были одеты нормальным покровом мышц и жира, но таз и рёбра выпирали сквозь шерсть, и когда я провёл ладонью по неподвижному телу, то ощутил только тонкий слой кожи. Тристан кашлянул: – Тут другое, Джим. Я с недоумением посмотрел на него. Против обыкновения, он был совершенно серьёзен. Осторожно приподняв заднюю ногу, он передвинул кота так, что стал виден живот. Из глубокой раны наружу жутковатым клубком вывалились кишки. Я ещё ошеломлённо смотрел на них, когда девочка заговорила: – Я эту кошку увидела во дворе Браунов, когда уже совсем темно было. Я ещё подумала, что она очень уж тощая и какая-то смирная. Нагнулась, чтобы её погладить, и тут увидела, как её изуродовали. Сбегала домой за одеялом и принесла её к вам. – Молодчина, – сказал я. – А вы не знаете, чей это кот? Она покачала головой. – Нет. По-моему, он бродячий. – Да, похоже... – Я отвёл глаза от страшной раны. – Вы ведь Марджори Симпсон? – Да. – А я хорошо знаю вашего отца. Он наш почтальон, верно? – Ага! – Она попыталась улыбнуться, но губы у неё дрожали. – Ну так я пойду. Вы его усыпите, чтобы он не мучился, правда? Ведь вылечить такое... такое нельзя? Я покачал головой. Глаза девочки наполнились слезами, она тихонько погладила тощий бок и быстро пошла к двери. – Ещё раз спасибо, Марджори, – сказал я ей вслед. – И не тревожьтесь, мы сделаем для него всё, что можно. Мы с Тристаном молча уставились на растерзанное животное. В ярком свете хирургической лампы было хорошо видно, что его буквально выпотрошили. Вывалившиеся кишки были все в грязи. – Как по-твоему, – спросил наконец Тристан, – его переехало колесом? – Может быть, – ответил я. – Но не обязательно. Попался в зубы большому псу, а то кто-нибудь пнул его или ткнул острой палкой. С кошками всякое бывает: ведь некоторые люди считают их законной добычей для любой жестокости. Тристан кивнул. – Ну да он всё равно подыхал с голоду. От него один скелет остался. Его дом наверняка где-нибудь далеко. – Что же, – сказал я со вздохом. – Остаётся одно. Кишки ведь в нескольких местах порваны. Безнадёжно. Тристан только тихонько засвистел, водя пальцем по пушистому горлу. И – невероятная вещь! – мы вдруг услышали слабое мурлыканье. – Господи, Джим! – Тристан поглядел на меня округлившимися глазами. – Ты слышишь? – Да... поразительно. Наверное, ласковый был кот. Тристан, низко наклонив голову, почесывал кота за ухом. Я догадывался, что он чувствует: хотя к нашим пациентам он относился словно бы с бодрым безразличием, обмануть меня ему не удавалось, и я знал, что к кошкам он питает особую слабость. Даже теперь, когда мы оба разменяли седьмой десяток, он частенько описывает за кружкой пива проделки своего старого кота. Отношения между ними весьма типичны: оба немилосердно изводят друг друга, но связывает их самая нежная дружба. – Что делать, Трис, – сказал я мягко. – Другого выхода нет. Я потянулся за шприцем, но мне стало как-то неприятно втыкать иглу в это изуродованное тело, и я прикрыл голову кота краем одеяла. – Полей сюда эфиром, – сказал я. – Он уснёт, и всё. Тристан молча отвинтил крышку флакона с эфиром и поднял его. И тут из бесформенных складок снова донеслось мурлыканье. Оно становилось всё громче, словно где-то вдали урчал мотоцикл. Тристан окаменел. Пальцы напряжённо сжимали флакон, глаза уставились на одеяло, из которого доносились эти дружелюбные звуки. Потом он посмотрел на меня и сглотнул: – Рука не поднимается, Джим. Может, попробуем что-то сделать? – Убрать всё это на место? – Да. – Но ведь кишки повреждены, кое-где это просто решето. – Так их же можно зашить, а? Я приподнял одеяло и вновь осмотрел рану. – Трис, я просто не знаю, с чего тут можно начать. И ведь кишки все в грязи. Он только молча смотрел на меня. Правда, особых убеждений мне не требовалось. Мне не больше Тристана хотелось заглушить эфиром это ласковое мурлыканье. – Ну ладно, – сказал я – Попробуем. Голова кота скрылась под маской, побулькивал кислород, а мы промывали тёплым физиологическим раствором выпавшие кишки. Но удалить все комочки присохшей грязи было попросту невозможно. Затем началась невероятно медленная штопка множества отверстий в маленьких кишочках, но я вновь с радостью убедился, насколько гибки пальцы Тристана: он орудовал небольшими круглыми иглами куда более ловко, чем я. Потрудившись так два часа и израсходовав ярды и ярды кетгута, мы, наконец, засыпали заштопанную брюшину сульфаниламидом и вложили клубок в брюшную полость. Когда я сшил мышцы и кожу, наш пациент обрёл вполне благопристойный вид, но меня томило скверное чувство, словно, убирая комнату, я заметал мусор под ковёр. Такие повреждения при такой загрязнённости... Перитонита не избежать! – Во всяком случае, Трис, он жив, – сказал я, когда мы начали мыть инструменты. – Посадим его на сульфапиридин и будем надеяться на лучшее. Хотя антибиотиков тогда ещё не существовало, это новое средство было значительным шагом вперёд. Дверь открылась, и в неё заглянула Хелен. – Что-то ты долго, Джим... – Она подошла к столу и поглядела на спящего кота. – Бедняжка. И такой тощий! – Видела бы ты его, когда мы за него взялись! – Тристан отключил стерилизатор и завинтил кран анестезирующего аппарата. – Сейчас он выглядит много лучше. – А у него серьёзные повреждения? – спросила Хелен, поглаживая пёструю шкурку. – Боюсь, что да, Хелен, – сказал я. – Мы сделали, что могли, но он вряд ли выкарабкается. – Жалко! Он ужасно симпатичный. Все лапки белые, а расцветка такая интересная. – Она провела пальцем по рыже-золотистым полоскам, просвечивавшим на серо-чёрном фоне. Тристан засмеялся: – В его родословной явно присутствует рыжий котище. Хелен улыбнулась, но как-то рассеянно и задумчиво. Потом быстро вышла из комнаты и вернулась с картонкой. – Да-да, – сказала она, что-то взвешивая. – Это ему для постели, а спать он будет у нас, Джим. – Ах так? – Но ему же требуется тепло, правда? – Конечно. Позже в сумраке нашей спальни я, засыпая, созерцал мирную сцену: по одну сторону камина – Сэм в своей корзинке, по другую – кот на подушке в картонке под тёплым половичком. Бесспорно, было приятно сознавать, что мой пациент устроен так уютно, но, закрывая глаза, я подумал, что утром, возможно, всё будет кончено. Когда я открыл их в половине восьмого, то понял, что кот ещё жив, – моя жена уже встала и беседовала с ним. Я подошёл к ним в пижаме, и мы с котом поглядели друг на друга. Я почесал ему горло, а он открыл рот и испустил хрипловатое "мяу!" Но при этом не шевельнулся.
Дата добавления: 2015-03-31; Просмотров: 266; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |