Организационная часть. 1 страница

IX

VIII

VII

VI

Е послание к коринфянам святого апостола Павла, глава 13

V

IV

III

II

I

Дорогие психологи и педагоги, уважаемые теоретики и знатоки методик! Нет у меня ни специального психологического, ни собственно педагогического образования. Я не читала Песталоцци и не изучала трудов Коменского. Досадный пробел, но боюсь, уже невосполнимый. В том, что касается теории преподавания, я, увы, дилетант и опираться могу лишь на интуицию да на собственный опыт, «сын ошибок трудных». Почти тридцать лет я работаю преподавателем (читай: преподшей, училкой), и все это время учителями для меня были, как ни парадоксально, мои ученики – те, о которых я думаю, о ком тревожусь, на кого сержусь, за кого радуюсь. Они преподавали мне самые разные уроки, приводили к самым неожиданным выводам, заставляли много наблюдать и размышлять. За три десятилетия практики этих размышлений накопилось так много, что захотелось поделиться. Как говорится, не могу молчать.

ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРЕДИСЛОВИЯ

Тем не менее, в некоторых профессиях дилетантизм нежелателен и даже опасен. К их числу, несомненно, относится и педагогика, поскольку наша жизнь почти с пеленок и до вполне солидного возраста связана с учителями. ВОСПИТАТЕЛЬ-УЧИТЕЛЬ-ПРЕПОДАВАТЕЛЬ: по такой цепочке нас передают друг другу их заботливые (и не очень) руки. Им дарят цветы и конфеты, иногда суют конверты, их терпеливо слушают, но, по большому счету, всерьез не принимают, воспринимая как неизбежных и порой довольно назойливых спутников повседневной жизни. А ведь, как правило, именно от них зависит, каким вырастет ребенок, этот маленький человек. Так что, опасаясь дилетантизма в столь важном вопросе, я призываю на помощь специалистов в самых разных областях: философов, социологов, психологов. Иначе и быть не может: педагогика – блюдо со сложным рецептом, там и психологии много намешано, и без этики никак нельзя, и философский подход не помешает. Опираясь на мнение серьезных знатоков, я пишу эти заметки, адресованные вам, коллеги, учителя, преподаватели, ибо основная наша задача – не затоптать случайно чужую личность, щедрой рукой рассыпая разумное, доброе, вечное.

Накрепко запер я шкаф

И выбросил ключ.

Теперь не знаю,

как положить туда книги.

Неумелое подражание японскому танка

Боже мой, как она кричала! Слов не помню, запомнился лишь этот пронзительный, полный злобы и отчаяния голос в тишине коридора. Может, надо помочь? Приоткрываю дверь и вижу нарядно одетую, раскрасневшуюся, слегка взлохмаченную даму у доски. Напротив, за столами, сидят онемевшие студенты, во взглядах растерянность. «У вас что-то случилось?» - «Спасибо, все в порядке». На меня обращены ничего не выражающие глаза, слепые от клокочущего внутри гнева. Чему же она учила своих подопечных? Да и учила ли? Боюсь, учеба была просто предлогом для безобразного нападения на чужую психику.

В интересной и полезной книге «Тренинг влияния и противостояния влиянию» психолог Е. В. Сидоренко называет подобное поведение атакой, совершаемой «с сознательным намерением или без такового и являющейся формой разрядки эмоционального напряжения».[1] Что ж, эмоциональное напряжение знакомо всем нам. Может быть, дома не ладится: дети отбились от рук, капризничают старики-родители, муж бросил (изменил, оскорбил, ударил – нужное подчеркнуть). В душе копится раздражение, бессилие, отчаяние. Копится, копится и срывается, наконец, от случайного жеста или слова постороннего человека, который в наших несчастьях совсем не виноват. Так в горах сходит от громкого звука лавина и уносит беспечных лыжников, сминает домишки, ломает деревья. Такое поведение вполне объяснимо, но совершенно неприемлемо, поскольку является чистой воды варварством. В «Тренинге влияния» читаем: «Варварство нападения выражается в том, что другой человек воспринимается как добыча или как препятствие». Действительно, ни о каком уважении к личности в подобной ситуации и речи быть не может – преступник, нападающий с кастетом из-за угла, свою жертву ни в грош не ставит, для него это просто некое двуногое существо, у которого можно что-то отобрать и поживиться.

Ну, не надо впадать в крайности, скажете вы. Разве можно сравнивать образованную даму, подверженную нервным срывам, с каким-то уголовником? Можно. Бандит отнимает у нас деньги и ценности, чтобы потом их с удовольствием пропить-прогулять. «Интеллигентный» же варвар лишает душевного равновесия и самоуважения, стремясь самоутвердиться за чужой счет. И в том, и в другом случае корысть налицо, только неизвестно еще, что хуже. В конце концов, денег мы заработаем, документы восстановим, а спокойствия ни за какую валюту не купишь. Жертва психологической атаки впадает в состояние тяжелого стресса, на который, как известно, существуют две реакции: борьба или бегство. Только вот беда: подавленные «праведным» гневом педагога, учащиеся ни того, ни другого сделать не могут, так как зависят от нападающего. Сессия, оценки, стипендия, сами понимаете. Впрочем, бежать они иногда пытаются, причем в те края, откуда нет возврата. Известен случай, когда студент престижного вуза после очередной неудачной пересдачи бросился под поезд. Остались доживать в тоске немолодые родители (они, наверное, так гордились, когда мальчик поступил), долго и тяжело переживал машинист, возмущались однокурсники. А мне вот не дают покоя два вопроса. Какое отчаяние, какую черную безысходность должен был испытывать молодой, физически здоровый человек, чтобы шагнуть навстречу мучительной смерти? И еще: что же все-таки сказали ему на той злосчастной пересдаче, чтобы полностью лишить воли к жизни?

Разумеется, никто и не думал убивать бедного юношу. Напротив, наставники были уверены, что урок пойдет ему на пользу, ибо «варвары могут заявлять, что действуют в интересах дела или даже в интересах другого человека». В интересах дела? Любопытно. Мы ведь хотим, чтобы наши выпускники стали хорошими специалистами, чтобы вспоминали нас добрым словом, помнили предмет. Но ничего этого не будет, если вколачивать знания дубинкой; не станет человек хорошо делать то, что ненавидит, зерна разумного-доброго упадут на асфальт.

В любой работе, будь то ремонт унитазов, выпечка пирогов или создание компьютерных программ, существует вопрос профессионализма. Рискну предположить, что под профессионализмом следует понимать умение хорошо справляться с поставленной задачей. Задачу Учителя (именно так, с большой буквы) прекрасно сформулировал Константин Циолковский, который был не только отцом-основателем советской космонавтики, но и талантливым педагогом: «Надо суметь привлечь учащихся, заинтересовать их знаниями и зажечь их сердца высоким идеалом жизни, чтобы знание было источником возвышенного счастья, а не источником мук и слез».[2] Прибегая к психологическому насилию, мы не просто удаляемся от нашей благородной цели, но уничтожаем ее. Конфликт со студентами – это непрофессионально.

Существует и еще одно, чисто практическое соображение, из-за которого нам следует избегать чрезмерно эмоциональных реакций на действия учеников. Когда повышает голос мужчина, он еще может казаться грозным, внушать трепет. А вот если кричит женщина, она всегда выглядит уродливой и жалкой. Если глаза выпучены, рот перекошен, по щекам пятна, то уже не важно, что в ушах изумруды, а на плечах кашемир. Достоинство, украшающее любую представительницу прекрасного пола, утрачено безвозвратно.

Но позвольте, спросите вы: а как же быть, если мы действительно рассердились? Без конца сдерживать себя, подавлять эмоции? Так и заболеть недолго. Ведь слухи о святости студентов сильно преувеличены. Они болтают на уроках и списывают, они упорно игнорируют все, что мы им говорим. Да эти юные создания способны вывести из себя кого угодно! Вы совершенно правы. Но, помимо крика, существует множество способов выразить свое недовольство – например, сделать это спокойно, в декларативной форме: «Вы меня очень расстроили» или «Я была о вас лучшего мнения». Да мало ли что можно сказать! Тут уж все зависит от находчивости и самообладания педагога.

☼ Как сейчас помню, он читал нам лекции по политэкономии социализма. Полноватый мужчина средних лет, со спокойным мягким лицом. Мы, студенты-филологи, личности творческие и склонные к диссидентству, предмет всерьез не воспринимали и вели себя не лучшим образом: шушукались, перекидывались записочками и даже играли в коробок (была у нас тогда такая игра, требовавшая немалой сноровки). Преподаватель на все реагировал внешне невозмутимо, над опоздавшими подтрунивал («Вы слишком долго пребывали в объятиях Морфея?»), прохаживался у доски, правой рукой писал на ней какие-то загадочные формулы, а левую все время держал в кармане. Мы, впрочем, до поры до времени не обращали на это никакого внимания. Но однажды его терпению пришел конец. Он вдруг остановился, окинул задумчивым взглядом полупустую поточную аудиторию и тихо произнес: «Я понимаю, вам неинтересно. Но вы что думаете, я всю жизнь мечтал преподавать политэкономию социализма? Нет, я закончил консерваторию, но потом судьбе было угодно сыграть со мной злую шутку». С этими словами он вынул из кармана левую руку, и все увидели, что на ней осталось только два пальца – большой и мизинец. Мы замолчали, а лучше сказать, онемели, и весь остальной курс прослушали, не позволяя себе никаких выходок. Политэкономию социализма я так и не усвоила, но этот урок запомнила навсегда: каким бы скучным ни казался предмет, преподает его человек, и относиться к нему следует по-человечески.

Помнится, Франц Кафка говорил, что один сражается под Марафоном, а другой – за обеденным столом, ибо бог войны и богиня победы вездесущи. Прав был этот великий знаток человеческих страхов и комплексов: вся наша жизнь – сплошная борьба. Мы атакуем и отражаем атаки в общественном транспорте, в магазинах, в присутственных местах и, конечно же, в аудиториях, потому что всюду, где происходит тесный личностный контакт, неизбежны и столкновения. Только вот обязательно ли прибегать к варварским методам, защищая свое достоинство? Отнюдь. Это можно сделать спокойно, никого не оскорбляя и одновременно не давая в обиду себя. Такое поведение психологи называют ассертивным. Обратимся к Большому Психологическому Словарю: «Ассертивность – способность человека уверенно и с достоинством отстаивать свои права, не попирая при этом прав других. Ассертивным называется прямое, открытое поведение, не имеющее целью причинить вред другим людям». Конечно, термин тяжеловатый, чужеродный, вот и компьютер подчеркнул его, как ошибку. Что поделаешь, заимствование – их часто используют для обозначения новых явлений и тенденций. Хотя новых ли? Об ассертивности писал и Эпикур, только называл ее иначе: справедливостью. Он утверждал, что справедливость – это «некоторый договор о том, чтобы не вредить и не терпеть вреда». Во многих странах есть специальные курсы, где обучают ассертивному (читай, справедливому) отношению к окружающим и к себе, только вот у нас их и Диоген бы днем с огнем не сыскал, не до того нам сейчас. Так что будем учиться сами, полагаясь исключительно на интуицию, а она подсказывает, что есть одна палочка-выручалочка, за которую всегда можно ухватиться: чувство юмора.

Была у меня несколько лет назад одна чрезвычайно шумная группа. Нет, они хорошо учились, задания выполняли, отвечали правильно, но минут через двадцать после начала урока словно забывали о моем присутствии. Перешептывание быстро перерастало в шум, шум – в безобразный гвалт. Я раздражалась и уставала от этого. Что делать? Извлечь «Стандартный набор разъяренного препода»: «Это что за безобразие!», «Вы где находитесь?», «Прекратите немедленно!»? Да нет, что-то не хочется. Расскажем им лучше о бесценном опыте заводчиков страусов. Что-что? Рты закрылись, глаза изумленно уставились на меня. Ну, хорошо, пусть хоть про страусов послушают: «Понимаете, ребята, говорят, что если работник страусиной фермы хочет пройти целым и невредимым мимо своих питомцев, он должен высоко поднять руку, чтобы птицы думали, будто он гораздо выше их, и не нападали. Так что придется мне вести урок стоя, может, немного потише будет». Нетривиальность примера возымела действие: с тех пор, стоило мне со вздохом подняться со стула, юные весельчаки начинали толкать друг друга локтем в бок и шипеть: «Ну, ты, страус, помолчи!» Постепенно они привыкли слушать молча, и в особо удачные дни мне удавалось весь урок провести сидя. Конечно, приемчик несерьезный какой-то, но результаты дает неплохие – и волки, как говорится, целы, и овцы сыты. Я к нему и по сей день иногда прибегаю.

Вообще-то, с некоторых пор я стала замечать, что совсем разлюбила театр. Какой там театр, когда сама каждый день на сцене! Причем не в качестве актера знаменитой труппы, а в качестве этакого массовика-затейника: «Уважаемые зрители, сегодня для вас…» А что эти зрители сейчас выкинут, совершенно неизвестно. Будут аплодировать, уснут прямо в зале или закидают цветами в горшках? Вон тот, например, голубчик, который всегда садится в уголке у окна и всячески демонстрирует презрение к горячо любимому мною предмету. Он и с соседями шепчется, и хихикает, и толкается, а уж SMSки так и летят с тихим стрекотом из его мобильника. Прямо монстр общения! Чувствую, как в душе начинает закипать раздражение. Спокойно: для таких ценителей педагогического мастерства у нас в арсенале имеется страшное оружие – план Х. Применять его следуетвнезапно, без предупреждения, и действует он быстро и безотказно. Чуть отодвинуться, отвернуться, вести урок, как ни в чем не бывало, но в сторону «ценителя» не смотреть, на дурацкие реплики не реагировать. Затеваем оживленную дискуссию с другими студентами, а его как бы и нет, там пустой стул. На языке любителей интернет-коммуникации это, кажется, называется, «поставить в игнор».

Минуты через три рука отрывается от клавиатуры мобильника и нерешительно повисает в воздухе. То ли записать что-то решил в виде исключения, то ли хочет вставить свое слово в общий разговор. Оставим без внимания этот скромный прогресс. Подождем, пока заговорит детская обида: «Меня не принимают в игру!». Еще немного, и на лице появляется заинтересованное выражение, и вот уже «отпетый нигилист» начинает отвечать раз, другой… Тут важно не пропустить дивный момент, когда из серой куколки безразличия показалась бабочка сознательного участия. Теперь надо реагировать немедленно, подкормить это новое создание сладким сиропом умеренной похвалы: «Да, это очень интересно», «Пожалуй, Вы правы».

Механизм подобного воздействия очень прост: человек готов принять любое отношение – заинтересованность, агрессию, симпатию. На заинтересованность он ответит благодарностью, на агрессию – протестом, на симпатию – искренним расположением. Невыносимо только пренебрежение, оно задевает особенно глубоко. Почему? Ответ на этот вопрос можно найти в работах американского социального психолога Чарльза Кули,[3] разработавшего теорию «отраженного Я», согласно которой наше мнение о себе, наша самооценка формируется в зависимости от мнения и оценки окружающих. Смотришь в глаза собеседника, слушаешь его слова и видишь свое отражение: маленького уродца, прекрасного принца, змею подколодную, умницу-красавицу, рабочую скотину, рубаху-парня. Нравится тебе отражение – замечательно, веди себя соответственно образу. Не нравится – протестуй или меняй свое поведение, меняйся сам, а не хочешь изменить, боишься протестовать – уходи. Но что если заглянул ты в зеркало, а там пусто? Словно и нет тебя совсем, словно там и в правду пустой стул, серая стенка. Нет, только не это. Вот он, я! Так что если надо играть по каким-то правилам, чтобы заявить о себе, - что ж, будем играть.

В последнее время я все реже прибегаю к плану Х: слишком уж откровенная манипуляция. Предпочитаю честно предложить недостаточно усердному студенту: «Хотите, я совсем не буду Вас спрашивать? Давайте я Вам перестану ставить оценки». Пока еще никто не ответил утвердительно. Да и вообще, план Х далеко не самый хитроумный трюк. В арсенале каждого опытного педагога (какое тяжелое все-таки слово) найдутся средства и посложнее, и все они доступны любому специалисту, обладающему маломальской профессиональной интуицией. Но если это так, то почему же мы охотнее хватаемся за дубинку крика и угроз, вместо того, чтобы воспользоваться более достойными инструментами? Чтобы ответить на этот вопрос, попробуем разобраться в анатомии психологического насилия, к которому, увы, слишком часто прибегают в наших школах и вузах.

«И возвращается ветер на круги свои»

Книга Екклесиаста или Проповедника

Театр начинается с вешалки, а образование – со школы. Там все заваривается, все складывается, все определяется. Школа – основа основ. Это только кажется, что в ней учат математике, языку, биологии. На самом деле в школе ученики получают свои первые уроки подчинения и протеста, презрения и понимания. Первые – и главные. Ребенок, этот маленький человек, вырастет и разучится брать интегралы, забудет химические формулы, но преподанный когда-то урок ненависти или любви будет помнить всегда. В школе формируются самые прочные стереотипы поведения и восприятия: как следует реагировать на агрессию (заплакать-обмануть-замкнуться) или, например, каким должен быть учитель. И каким же? Мне вот досадно смотреть рекламные ролики (а реклама, как известно, мощный создатель и выразитель стереотипов), в которых учительница представлена этакой злобной занудой, и только употребление рекламируемого продукта меняет ее до неузнаваемости. Авторы этих мини-шедевров тоже когда-то были учениками и, видимо, очень «любили» своих наставниц, которые, между прочим, тратили на неблагодарных немало душевных сил и нервов. Обидно, обидно. Но подождите обижаться, давайте поразмыслим. К сожалению, наше образование часто носит репрессивный характер; глаголы «ругать» и «учить» многими воспринимаются как синонимы. Одна моя коллега недавно сетовала: «Ну что за группа! Уж я их ругаю, ругаю, времени на учебу не остается, а они все ни с места!» И правда: ученик не понимает правило? Объясним погромче, добавим эпитетов, может, тогда дойдет. Хотя если бы лично мне довелось работать в школе, я бы через неделю сбежала. Попробуй, удержи внимание тридцати непосед, втолкуй сложные истины легкомысленным птенцам, которые ни о чем таком и помышлять не желают. Вроде бы они нас слушают, а что слышат? Какими они видят нас, стоящих у эшафота классной доски, за баррикадой учительского стола? Дадим им слово, тогда узнаем:

I. «Эта пожилая женщина – страшное испытание для наших нервов. Я не считаю, что наше поколение настолько ужасно, насколько она говорит. Еще одна черта, которая меня в ней раздражает – ее несдержанность. Я никогда не забуду тот момент, когда она назвала меня девушкой с панели»

«Я ужасно боюсь уроков математики, потому что наша учительница постоянно срывается на нас; я прихожу домой в истерике»

«Если я не поняла тему, она начинает орать и унижать, она не раз доводила меня до слез. Она думает, что воспитывает нас этим! Ничего подобного. Чем больше она орет, тем сильнее я ее ненавижу»

«Ее кабинет – это лестница в преисподнюю. У меня слов не хватает, чтобы выразить свою ненависть к ней! Сидишь на уроке и трясешься»

«Даже на уроке, когда мы чего-то не понимаем, мы боимся поднять руку, так как она сразу начинает орать, унижать. Когда она в прошлом году заболела, мы все с удовольствием ходили в школу»

Прелесть, не правда ли? Дети писали это анонимно, а потому чувств не скрывали. Их травмирует немотивированная агрессия учителя, ранит бестактность (взрослая женщина назвала проституткой девочку-подростка), их угнетает страх. Если кто-то из милых дам, упомянутых в опросе, преподавал математику, то ее подопечные вряд ли подружатся с «царицей наук», если биологию или историю, то нескольких биологов или историков мир явно недосчитается. Ненавидя учителя, ученики возненавидят и сам предмет и никогда не свяжут с ним свою жизнь. Слово – мощное оружие, и при неумелом обращении может сеять настоящие разрушения.

Однако справедливости ради следует сказать, что были и другие отзывы:

II. «Очень классный учитель по литературе. Общается с нами на равных. Можно пошутить, поговорить, выразить свое мнение. Когда идешь на урок, коленки не трясутся. Самое удивительное, что мы все выполняем домашнюю работу, и при этом никто на нас не орет»

«Она очень понимающая, добрая, выносливая, справедливая и вообще она супер»

«С таким учителем одно удовольствие работать. Она очень хороший, интересный человек, но одновременно и строгий. Она нам близка по духу»

«Мой любимый учитель – это Надежда Владимировна. Она очень понимающий человек, никогда ничего плохого не скажет. Она и на внешность очень хороша. На нее приятно смотреть, ее приятно слушать, она объясняет хорошо, доходчиво. Она, конечно же, строга, но в меру. У нее отличное чувство юмора, она не держит весь класс в страхе»

Как видите, все просто. Дети ценят доверие, деликатность, терпение, принимают и строгость, если она не оскорбительна. Охотно выстраивают с учителем партнерские отношения («С ней приятно работать»). Обстановка раскрепощенности куда конструктивнее, чем атмосфера угнетенности и страха.

Теперь представим себе, что респонденты из списка I и из списка II выросли и сами стали учителями или преподавателями. Подумайте, кто из них в своей педагогической практике чаще будет прибегать к психологическому насилию? Правильно, вы угадали. Почему? Да потому, что в детстве у них сложился прочный стереотип ролевого поведения: учить значит кричать на учащихся, унижать их. Варварское отношение к ученикам опасно, поскольку, как пишет автор книги «Тренинг влияния», «такая практика может породить лишь порочный круг воспроизведения и усугубления варварства». Разорвать этот порочный круг непросто, тут требуются значительные усилия и время. Для начала надо сбросить броню собственной непререкаемой правоты, в которой мы, педагоги, так любим щеголять: «Я прав, потому что я прав всегда». Броня эта имеет опасную способность прирастать к телу, избавляться от нее больно.

☼ Как сейчас помню себя на заре своей славной педагогической карьеры. Увы, эти воспоминания не доставляют мне радости. Самонадеянная, раздражительная девица, уверенная в том, что ее знания абсолютны и, как говорится, «кто не с нами, тот против нас». Особенно доставалось от меня юноше по имени Толя. Даже не юноше – молодому мужчине, потому что значительную часть наших студентов составляли тогда так называемые производственники, ребята с рабочим стажем, отслужившие в армии. С ними было трудно работать: в силу возраста и полученного в средней школе образования иностранные языки давались им нелегко. Но почему-то именно Толя особенно раздражал меня, и изводила я его нещадно. Несчастный краснел и бледнел, пытался возражать - все напрасно. Впрочем, вскоре обстоятельства освободили его от моего присутствия. Я родила дочь, увлеклась радостями материнства и забыла обо всем на свете, в том числе и о работе. Прошло несколько лет, в течение которых судьба терпеливо ждала подходящего момента, чтобы преподать урок мне, молодой преподавательнице. Как-то летом мы отдыхали в Латвии, в маленьком приморском поселке, где сразу за заборами начинался лес, а кабаны среди бела дня бродили в дюнах, разыскивая маслята. И вот однажды в этой кабаньей глуши, стоя у дверей крохотного магазинчика в многометровой очереди за молоком, я вдруг заметила его, Толю. Он сразу узнал меня, приветливо кивнул. Почти в ту же минуту я поняла, что безумно виновата перед ним, и вместо приветствия спросила: «Скажите, Толя, Вы простили меня?» Он лукаво улыбнулся: «Да что там, дело прошлое». Больше мы не виделись никогда, да и зачем? Дело было сделано, урок получен. В зеркале этой невероятной встречи я увидела себя со стороны, панцирь уверенности в собственной непогрешимости треснул и развалился. Именно тогда, жарким летним днем, вдали от аудиторий и учебников, я впервые начала учиться – учиться быть учителем.

Мы, добросовестные преподаватели, стремимся выполнить учебную программу, проверить контрольные, написать отчеты, и за деревьями не видим леса, не понимаем себя, не анализируем своего поведения. Иногда ученики делают это куда лучше нас. Перебираю листки с ответами, вырванные из школьных тетрадок, и натыкаюсь на удивительный комментарий: «Я вообще придерживаюсь точки зрения, что отношения между людьми должны быть спокойными. А крик – это способ хоть как-то защититься. Это слабость. Учитель должен быть психологом, а не психом». Судя по почерку, писал мальчик. Нет, с трудами Альфреда Адлера он определенно незнаком, но в точности повторяет утверждение о том, что агрессивное стремление навязать другим свое превосходство есть невротическое отклонение, результат глубокого чувства собственной ущербности - того, что австрийский психолог назвал комплексом неполноценности.

Вообще слово «комплекс» прочно обосновалось в русском языке, обросло суффиксами и приставками: «комплексовать», «закомплексованный». Прижилось – и захватило чужие ниши. Мы называем «закомплексованным» застенчивого человека, говорим «Не комплексуй» вместо «Не робей», что в корне неверно, ведь и застенчивости, и робость по сути своей одномерные свойства, в то время как любой комплекс является сложным сочетанием психологических проблем. В данном случае он включает в себя недовольство собой и стремление от этого недовольства избавиться. Если стремление реализовано, от комплекса не останется и следа. Был у меня однокурсник, которого страшно изводили преподаватели английского: бесконечные двойки, уничижительные характеристики и пересдачи. Другой бы сломался, бежал от языка Шекспира, как от огня, вспоминал бы, как страшный сон. А этот ничего, выдержал и не просто выдержал, а стал переводчиком с английского, переводил Брэдбери и Сарояна. Мы встретились через много лет после выпуска: передо мной стоял спокойный, уверенный в себе мужчина, авторские экземпляры своих переводов подарил. Я держала их в руках и видела не просто книги, а кубки победителя, преодолевшего собственную слабость и чужую враждебность. Так и хотелось сказать его мучителям: «И где вы сейчас? Нет вас, сгинули, и имен ваших никто, кроме близких родственников, не помнит. А курилка-то жив и знаменит, не сумели вы его затоптать».

Но что происходит, если цель не достигнута, комплекс неполноценности по каким-то причинам не преодолен? Если ребенок вырос, своих детей завел, на работу вышел, но в глубине души по-прежнему ощущает себя маленьким запуганным неучем? Тогда он будет стремиться избавиться от тягостного ощущения за чужой счет, ведь его собственные счета пусты. И начнутся крики, унижения, истерики. Бесплодные попытки насильственным образом утвердить свое Я, причиняющие поистине танталовы муки, ведущие к глубокому неврозу. Вот тебе и «псих».

Так что агрессивное поведение педагогов – змея, кусающая свой собственный хвост. Давным-давно неумелый «учитель» нанес ребенку травму, напугал и унизил, оставив в сердце ледяную занозу. И вот прошло много лет, ребенок вырос, сам стал преподавать, а заноза не растаяла, сердце хочет освободиться, душа жаждет признания, но никогда не получит его таким способом. Порочный круг психологического варварства так просто не разомкнешь, что-то мешает. Что? Об этом в следующей главе.

«Пятая планета была очень занятная. Она оказалась меньше всех. На ней только и помещалось, что фонарь и фонарщик»

«Маленький принц»

Все-таки «Маленький принц» - не детская книга. За простым языком, за сказочным сюжетом такая глубина, такие точные и горькие наблюдения, что понять их может только тот, кто пожил, кто знает цену утратам и одиночеству. Ведь каждый человек действительно обитает на своей планете, в тесных горизонтах привычных забот и убеждений. Трудно представить себе, что на других небесных телах и состав воздуха иной, и дышится по-другому. И понять постороннего человека мы не в состоянии именно из-за безнадежной замкнутости в своем. Для тех, чья работа связана с интенсивным общением, это опасно.

☺ И такое бывает. Старослав нам преподавала пожилая, сухонькая, блеклая женщина, похожая на маленькую цикаду, чудом сбежавшую из альбома коллекционера-энтомолога. Иногда даже казалось, что где-то между лопатками у нее до сих пор торчит булавка, а она не замечает, привыкла. Одна моя однокурсница вышла замуж, и на ее планете настало время решать демографический вопрос. После родов юная мама почему-то не ушла в декретный отпуск, а отважно ринулась сдавать очередную сессию. Но старослав завалила. Попробовала объяснить: «Понимаете, у меня три недели назад родился ребенок, я недавно из больницы». Серые пыльные бровки изумленно поползли вверх: «Вы что же, хотите сказать, что в родильном доме Вы не занимались старославянским языком?»

Странный малый этот фонарщик. На его крошечной планете нет ничего – только фонарь. У пьяницы хотя бы есть вино, стыд и желание об этом стыде забыть. У делового человека есть миллионы звезд, которые он считает и пересчитывает, у старика-ученого – книги с картами стран, где он, правда, никогда не побывает. Фонарщик лишен и этого. У бедняги имеется лишь фонарь, он зажигает свет и гасит, зажигает и гасит, не зная отдыха и сна. Честный трудяга, отменно выполняет свою работу, давно набил руку. Маленький принц даже хотел с ним подружиться, но вот беда: планета слишком маленькая, на ней нет места для двоих.

Дата добавления: 2015-03-29