Часть вторая 3 страница. Почему она решила выбрать именно это место, которое предстало Давиду в одном из его «видений», Шарли не знала

…к дому у озера…

Почему она решила выбрать именно это место, которое предстало Давиду в одном из его «видений», Шарли не знала. Может быть, она предчувствовала, что это неспроста?.. Что в этом есть какой‑то смысл… возможно, даже необходимость? Сказать матери последнее «прости», не сказанное за все десять лет после бегства юной Анн Шарль из наркологической клиники. Поставить последнюю точку перед окончательным отбытием в неизвестность, без всяких шансов на возвращение. И наконец, показать матери Давида. Но в то же время внутренний голос нашептывал Шарли, что это безнадежная и совершенно напрасная затея.

Дом у озера… Возможно, однако, отправиться туда было ее собственным, чисто рефлекторным побуждением: хотя Шарли ни за что бы себе в этом не призналась, но она инстинктивно искала защиты у матери, как любой человек в самые трудные моменты жизни.

И потом, всего через несколько дней, самое позднее – недель ее мать обязательно увидит в газетах или даже по телевизору ее фотографию с комментариями, вроде: «Трагедия в семье полицейского… разыскивается убийца… опасная преступница…» Рано или поздно полицейские проследят весь ее путь: ее опознает и портье из отеля, и представитель «Французских лотерей»… ведь прическа типа «Взрыв на макаронной фабрике» вряд ли так уж сильно ее изменила… В конце концов они явятся и к ее матери. Шарли понимала, как та отреагирует на все это, и хотела, чтобы мать запомнила ее как адекватное существо, нормальную женщину, любящую своего сына, а не как бывшую наркоманку, ставшую убийцей.

На ближайшей развилке она свернула и удивилась, внезапно осознав, что уже почти добралась до цели. Из‑за тумана Шарли вела машину медленно, но при этом ни разу не сбилась с пути, хотя не слишком обращала внимание на дорогу – можно было подумать, что ее вел какой‑то старый инстинкт, память об этих местах, сохранившаяся с детства…

Вот они и приехали.

Шарли замедлила ход, потом притормозила, предоставив мотору некоторое время работать на холостом ходу. Перед ней тянулась абсолютно пустая улица, как будто застывшая во времени. Высокие каштаны, окаймлявшие улицу с обеих сторон, протягивали голые ветви к свинцово‑серому зимнему небу. Шарли вспомнила, что в крайнем правом от нее доме, аккуратном белом особнячке, когда‑то жила семья профессора Гримо – он сам, его жена и двое детей, а дальше – семьи Моризо, Клейн, Морсан дю Кулак, а еще дальше, за высокой решеткой и густыми зарослями садовых кустарников, ее собственная семья: мать всегда считала, что лучше как следует отгородиться от посторонних взглядов…

Шарли почувствовала, как ее сердце забилось сильнее, и сделала глубокий вдох, чтобы как‑то справиться с нахлынувшим на нее потоком воспоминаний.

– Это здесь? – нерешительно спросил Давид. – Но… это ведь не дом у озера, нет?..

– Нет, радость моя… Мы просто заедем сюда, чтобы забрать ключи…

Шарли вновь медленно тронула машину с места, радуясь, что на пути нет ни одной живой души.

Наконец они поравнялись с решеткой своего семейного особняка. Шарли вышла из машины и в ту же секунду ощутила ледяной холод – температура здесь была как минимум на три градуса ниже, чем в городе. О боже, как же она ненавидела холод! Почему они с Брижитт не уехали на юг сразу же, как только выяснилось, что Фабиан исчез бесследно?.. Тогда все было бы иначе, совсем иначе, и они могли бы…

Напрасные мысли. Шарли чувствовала, что вообще напрасно приехала сюда. Все в ней кричало: уезжай, убегай… подальше отсюда!..

Но она постаралась не думать об этом и сказала Давиду:

– Подожди немного здесь, котенок, ладно? Мне просто нужно кое с кем повидаться…

Она захлопнула дверцу машины и подняла воротник. Потом приблизилась к чугунной решетчатой калитке и протянула руку к кнопке звонка. В тот самый момент, когда ее палец коснулся кнопки, Шарли обернулась, но увидела не старую синюю «клио», а роскошное авто своего отца, медленно отъезжавшее от дома. За рулем сидел отец, на заднем сиденье – две девушки азиатской наружности. Почему две?.. Тогда, в семь лет, она этого не знала. Позже ее мать, потягивая виски из бокала, постаралась это ей объяснить. Все ей объяснить. Шарли было тогда всего девять.

Она несколько раз моргнула. Синяя «клио» стояла на месте. И Давид прижимался носом к стеклу. На его лице читалось явное любопытство. И нетерпение… и какое‑то предчувствие…

Шарли поправила волосы, потом сняла темные очки и сунула их в карман пальто. И наконец позвонила.

Давид вытянул шею с любопытством выглядывающего из норки маленького зверька. За живой изгородью он разглядел красивый особняк, совсем не похожий на те дома, среди которых он вырос. Это была какая‑то другая, неизведанная вселенная.

Значит, здесь живет его бабушка… До сих пор он думал, что она давно умерла. Мама говорила, что бабушка погибла в автокатастрофе, и он в этом никогда не сомневался, потому что у него не было никаких причин подозревать маму во лжи. Однако, когда мама совсем недавно сказала, что бабушка жива и тот самый дом у озера – это, в общем‑то, ее дом, он не удивился. Может быть, он слышал, как мама говорила об этом когда‑то давно, когда он был совсем маленький и она еще не знала о его способностях?.. Во всяком случае, у него не осталось об этом никакого четкого воспоминания. Кажется, даже никакого «воспоминания о будущем»…

По дороге сюда мама сказала только: «Видишь ли, мы с ней никогда особо не ладили… поэтому я тебя с ней так и не познакомила…» Давид не стал требовать подробностей: он знал, что со вчерашнего вечера привычный для него мир непоправимо изменился, и его мысли были слишком сумбурны, а эмоции слишком хаотичны, чтобы попытаться как‑то прояснить ситуацию, которую он не до конца понимал. Тем не менее он все же спрашивал себя: что это за бабушка, которая совсем не интересуется внуком? Такие вообще бывают?..

Сейчас, когда он смотрел на кованую узорчатую решетку перед домом и на маму, которая нервно сжимала и разжимала руки, прежде чем нажать на кнопку звонка, он все отчетливее представлял себе бабушку в образе злой феи из «Спящей красавицы».

Как же ему ее называть? Бабушка? Или мадам?..

Этот дом и весь окружающий квартал, казалось, застыли во времени. Втайне Давид желал, чтобы никто так и не открыл калитку – ему совсем не хотелось знакомиться с бабушкой. Да и вообще ни с кем. Хотелось уюта, покоя, безопасности… где‑нибудь вдали от всего остального мира. И самое главное – чтобы мама была счастлива.

Но он понимал, что так не получится. Знал, что встреча с бабушкой неизбежна. Их с мамой путешествие должно было закончиться в доме у озера – и только бабушка могла дать им ключи от него.

Словно в подтверждение его мыслей загудел интерфон, и Давид смутно расслышал, как мама что‑то произнесла. Еще через несколько секунд она сделала ему знак выйти из машины и присоединиться к ней.

Ну вот, подумал он обреченно, пора.

И удивился, осознав, что его сердце колотится гораздо сильнее, чем обычно.

Так как же все‑таки ее называть? Бабушка? Или мадам?..

Женщина, открывшая дверь, выглядела типичной домохозяйкой – на ее лице читалась неизбывная скука от постоянного пребывания в четырех стенах. Но когда Тома развернул у нее перед глазами служебное удостоверение, выражение ее лица изменилось – на нем появилось беспокойство и даже некоторая враждебность.

– Но… что я могу для вас сделать? – спросила она.

– Мы расследуем дело о поставке наркотиков, и я попросил бы вас припомнить, не замечали ли вы в последнее время по соседству чего‑нибудь подозрительного?

Женщина – лет сорока, спортивного телосложения, ненакрашенная – слегка нахмурилась:

– Чего именно?

– Ну, например, не появлялись ли здесь какие‑то незнакомые люди?

Немного поколебавшись, она впустила его в дом – примерно такой же, как у Тевеннена, но с более соответствующей данному кварталу обстановкой.

– Хотите кофе? Я только что сварила…

Тома совершенно не хотелось кофе, как не хотелось и мучить бесполезными расспросами эту женщину. После того как он обнаружил в доме Тевеннена первую камеру, он вышел на улицу, чтобы посмотреть, нет ли где поблизости припаркованного грузовичка. Хотя Тома не слишком хорошо разбирался в аппаратуре слежения, он все же предполагал, что шпионы обосновались явно не за километры отсюда. «Режиссерская аппаратная», куда передавалось изображение, наверняка находилась в этом же квартале.

Осмотр ближайших окрестностей ничего не дал. Но, вернувшись в дом, Тома с помощью Орели обнаружил еще две камеры – одну на кухне, другую в супружеской спальне. Настоящая сеть видеонаблюдения, опутавшая весь дом!

Он взял чашку кофе, протянутую женщиной.

– Так что же, вы не заметили каких‑нибудь незнакомых людей, подозрительных перемещений?.. – снова спросил он.

– Да… это началось несколько месяцев назад. Еще весной, если память мне не изменяет… Они появились… как будто из ниоткуда.

– Кто – «они»?

– Сначала их было двое. То есть… в основном двое. Время от времени к ним присоединялся третий. Вы понимаете, когда двое мужчин снимают жилье в тихом семейном квартале… это немного странно.

Тома кивнул.

– У них был такой вид… в общем, они совсем не вписывались в здешнюю обстановку. Особенно один из них. Настоящий гигант. Немного похож на Себастьяна Шабаля, знаете?.. Только бритый наголо. А второй… ну, в общем, скорее симпатичный парень, такой стройный… Но было такое ощущение, что они здесь ненадолго. Как будто выполняют какую‑то работу…

– А где конкретно они снимали жилье?

– Это дом в самом конце улицы. У перекрестка.

Дом?.. Тома скорее предполагал, что они приезжали и уезжали в небольшом пикапе… но съемный дом?.. Кто же они такие, если проводили операцию с подобным размахом?.. Или это просто совпадение и те двое ребят занимались чем‑то другим?..

Он поднялся и подошел к окну.

– Вон тот дом? – спросил он, указывая на серо‑белый домик у поворота.

– Да, – подтвердила женщина, приблизившись.

Недалеко от этого дома Тома увидел Орели, оживленно беседующую с каким‑то пожилым господином. Время от времени она поглядывала на дом. Неужели и впрямь?..

– А как они себя вели, эти двое мужчин? – спросил он. – Вы сказали, они производили странное впечатление… А что именно было странного, кроме того, что они вместе снимали дом?

– Да в общем, ничего такого особенного… Они не пили, не дебоширили, почти никуда не отлучались, разве что в магазин… По очереди, никогда вместе… И не принимали никаких гостей, кроме того, третьего… Он приезжал раза два в неделю…

– Вы не могли бы описать их подробнее?

– Ну… один из них такой здоровяк, прямо чемпион по регби… Другой – не слишком высокий, стройный, темноволосый… чем‑то похож на вас. Только побледнее. А третий… о, этот тип был самый странный из всех! Высокий блондин, худой, даже тощий… такой, я бы сказала, женоподобный. С ним я однажды даже общалась – наши машины столкнулись, и он слегка повредил мою…

– Он вам случайно не называл свое имя? Или профессию?

– Нет… Он… – тут женщина слегка покраснела, – он заплатил мне наличными…

– Вы помните, какая у него была машина?

– Я не очень разбираюсь… внедорожник. А двое других ездили на серой «ауди». Мы с мужем, помнится, даже удивлялись – люди снимают самый маленький домик во всем квартале, а машина у них такая здоровенная… и они ей почти не пользуются.

Тома снова взглянул в окно на дом.

– А сейчас что‑то не видно ни джипа, ни «ауди», – заметил он.

– Ну да. Я так и подумала, что вы по этому поводу… – отозвалась женщина.

– Э‑ээ… то есть?..

– Они уехали как раз сегодня утром. Примерно с полчаса назад. Я видела, как они грузят вещи в машину. В «ауди». Столько чемоданов, сумок!.. Я подумала, что они едут куда‑то на отдых.

Торопливо поблагодарив собеседницу и распрощавшись с ней, Тома вышел из дома и почти бегом устремился через улицу к Орели.

Близость полицейских в форме всегда вызывала у Клео ди Паскуале дискомфорт. Они напоминали ей о многочисленных неприятных эпизодах времен юности: о принудительном сексе в зарешеченных фургончиках, о ночевках в «обезьяннике». С полицейскими в штатском, которые занимались гораздо более серьезными делами, чем ночные облавы на шлюх, она чувствовала себя намного увереннее. Здесь была привычная для нее почва: все вопросы решались либо с помощью связей, либо с помощью денег. Но с «синими» она предпочитала не иметь никаких дел: недостаток власти и денег те предпочитали компенсировать, издеваясь над своими «клиентами», которых запросто могли задержать под каким‑нибудь абсолютно надуманным предлогом.

И уж особенно не повезло бы «клиентке» неопределенного пола и непонятной национальности, да еще и облаченной в длинную белоснежную меховую шубу и такую же шляпу.

Вот почему Вдова не решилась выйти из машины, обнаружив целую толпу полицейских в форме, собравшуюся у того дома, где Клео надеялась обнаружить фальшивую Софи Бердан, – именно этот адрес был указан в анкете бывшей танцовщицы из «Эль Паласио».

«Мерседес» остановился в нескольких метрах от полицейского ограждения, возле которого уже начали собираться журналисты и телеоператоры. Некоторое время Вдова наблюдала из окна за происходящим, чувствуя неприятный холодок в животе при мысли о том, что тридцать четыре миллиона евро могут от нее ускользнуть.

– Что‑то не так? – обернувшись с водительского сиденья, спросил Жамель.

Вдова помедлила с ответом. Она не объяснила подручному причину своего визита. Она не доверяла Жамелю, как не доверяла вообще никому на свете, и хотя до сих пор он ни разу не дал ей повода для подозрений, но кто бы устоял, услышав о тридцати четырех миллионах?..

Уж точно не она. И тем более, надо полагать, не Жамель Зерруки…

Но, так или иначе, она должна узнать, что происходит. Ей необходимо узнать, что случилось или может случиться с «ее» деньгами…

В толпе журналистов и зевак она высмотрела какого‑то юнца с фотоаппаратом на шее, усиленно работающего локтями, чтобы пробиться в первые ряды, но более опытные в таких делах коллеги оттесняли его назад.

Подходящая добыча, решила Клео.

Не сказав ничего Жамелю, она вышла из машины, захлопнула дверцу и направилась к репортеру.

– Что тут происходит? – небрежно поинтересовалась она с высоты своего гигантского роста.

Молодой человек обернулся к ней. На миг в его глазах промелькнуло изумление, но тут же он слегка пожал плечами, словно ему много раз доводилось видеть и большие диковины, чем полунегритянский аналог Снежной королевы.

– Не знаю. Это у полицейских надо выяснять. Хотя они делают все от них зависящее, чтобы помешать людям работать…

– Я приехала навестить подругу, – светским тоном прощебетала Клео. – Ее зовут Софи Бердан. Надеюсь, с ней ничего плохого не случилось…

– Я еще не узнал имя жертвы, я только что приехал… – пробормотал юный журналист.

– Жертвы?.. А что именно произошло?

– Убийство. Невероятно зверское… Какой‑то маньяк насиловал и пытал женщину несколько часов, прежде чем прикончить…

Вдова попыталась с честью выдержать удар. Все эти кошмарные подробности, скорее всего, преувеличение (наверняка судмедэксперты еще даже не успели осмотреть тело), но в том, что убийство действительно произошло, сомневаться не приходится.

– О боже!.. Я надеюсь, это не моя подруга!.. – с притворным волнением воскликнула она. – Как же мне узнать имя жертвы?..

– Брижитт Биша.

Клео обернулась на голос, в то время как начинающий журналист поспешно выхватил из кармана записную книжку и ручку. Рядом потрясенно охнула какая‑то женщина – на вид обычная пожилая домохозяйка, в дешевом пальто, наброшенном поверх розовой блузки.

– Я ее хорошо знала… – пролепетала она. – Брижитт часто ходила за покупками для меня… Господи, кто бы мог подумать, что с ней такое случится… Какой ужас!..

Не дожидаясь окончания рассказа – женщина лепетала что‑то о том, что осталась совсем одна и теперь ей некого будет попросить сходить за хлебом, – Вдова вернулась к машине. Теперь она знала уже достаточно.

– Жена Тевеннена пока еще жива, – сообщила она Жамелю. – Во всяком случае, это не ее отвезли отсюда в морг сегодня утром.

– Но убийство, скорее всего, не случайное, – отозвался тот. – Именно в этом доме, именно сегодня ночью…

– Да, очевидно, кто‑то еще охотится за деньгами… или за женой Тевеннена, кто знает… Надо это выяснить.

Клео поудобнее устроилась на сиденье и дала знак Жамелю трогаться с места. По пути она начала выстраивать план дальнейших действий.

Женщина, ребенок, холодный ветер сельских равнин, длинная аллея, дверь. Шарли медленно шла по гравийной дорожке, окаймлявшей огромную клумбу напротив главного входа в дом – белый особняк в стиле ар‑деко. Все ее детство прошло здесь. И вот теперь она сюда возвращается – через двадцать лет. Гораздо более печальных, чем те, что она прожила в этом доме…

Ей казалось, что, по мере того как она подходит все ближе, крепко держа Давида за руку в шерстяной варежке, дом все больше отдаляется от нее и сама окружающая обстановка становится все более нечеткой, словно размытой.

Наконец она поставила ногу на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к входной двери. Потом шагнула на вторую… третью…

Дверь открылась.

С верхней площадки наружной лестницы, увенчанной небольшим портиком с колоннами, на нее смотрела мать.

Долгое время они молча разглядывали друг друга. Несмотря на охватившее ее смятение, Шарли заметила и морщинки в углах губ матери, которые, видимо, уже не мог убрать никакой лифтинг, и поредевшие и поседевшие волосы, хотя и тщательно уложенные. Но это были всего лишь детали, и Шарли почти сразу же забыла о них, поскольку с удивлением осознала, что в целом ее мать не изменилась. Тот же самый пристальный холодный взгляд ярко‑голубых глаз, та же молочно‑белая кожа природной блондинки… И та же непреодолимая дистанция, всегда существовавшая между матерью и всем остальным миром…

…кроме тех моментов, когда она напивалась.

– Здравствуй, Анн Шарль, – наконец произнесла женщина с холодными голубыми глазами.

Анн Шарль…

Это имя мгновенно пробудило в ней хаотический поток воспоминаний.

…Тебя уже ничем не исправить, Анн Шарль… ты конченый человек… Где мой бокал, Анн Шарль?.. Этот скот бросил меня ради двух блядей, ты слышишь, Анн Шарль?.. Даже не ради одной, а ради двух!.. Это просто таблетки для улучшения сна, Анн Шарль… ничего страшного… Тебе нужно больше спать… Успокойся, Анн Шарль, и прими эти таблетки… вот так… теперь я за тебя спокойна…

Она почувствовала, как рука Давида сжала ее руку. Шарли встряхнула головой, отгоняя непрошеные воспоминания, и слегка улыбнулась сыну, взглянув на его испуганное личико, наполовину скрытое толстым синим шарфом.

Потом наконец произнесла, обращаясь к матери:

– Это мой сын, мама. Его зовут Давид.

Обстановка в доме была прежней – утонченной, изысканной. Везде чувствовалась женская рука. Даже запахи были прежними. Особенно приятен был запах горящих в камине дров.

– Я не ждала вашего визита, Анн Шарль, иначе я бы приготовила обед. Но ты всегда преподносила мне сюрпризы…

«Вашего визита…» Конечно, ей было известно о существовании Давида… Когда Шарли сбежала из наркологического центра, куда ее насильно поместила мать – которая и сама прежде проходила там курс лечения, избавляясь от алкогольной зависимости, развившейся в результате постоянных вечеринок и званых обедов, – она была уже на третьем месяце беременности. Именно это обстоятельство и побудило ее к бегству: мать настаивала на том, чтобы она сделала аборт.

«Ты не должна рожать ребенка от наркомана! К тому же ты не в том состоянии, чтобы растить его в одиночку! Подумай как следует хоть раз в жизни!»

Но, натолкнувшись на решительный отказ, мать пришла в такую ярость, что Шарли стала всерьез опасаться самого худшего: она знала, что, встречая сопротивление своей воле, та становится непредсказуемой. Поэтому она и решила бежать вместе с Фабианом – ночью, тайком, как преступница… Поэтому и жила с тех пор по поддельным документам.

Но хотя она до сих пор не забыла нескольких месяцев, проведенных в клинике – это был настоящий ад! – она все же надеялась, что мать изменилась, простила ее… и сама Шарли тоже готова была ее простить.

Сейчас она поняла, насколько сильно ошибалась. «Ты всегда преподносила мне сюрпризы…» Язвительность под прикрытием любезной улыбки… Подразумевались конечно же неприятные сюрпризы. От дочери, которая не должна была родиться девочкой… которой, возможно, и вообще не стоило бы появляться на свет…

Не дожидаясь ответа, мать перевела взгляд на внука:

– Сколько же тебе лет, Давид? Девять, так?

– Да, мадам, – вежливо ответил Давид, глядя на нее с некоторой настороженностью.

Лиан Жермон, урожденная Массьер, улыбнулась странной улыбкой. Шарли не могла понять, что именно она выражала: сожаление, горечь или просто любопытство.

– Ты знаешь, кто я?

– Да… – почти прошептал Давид, смущенный и очевидной двусмысленностью ситуации, и самим видом женщины, стоявшей перед ним.

Мать снова посмотрела на него долгим пристальным взглядом, в котором на сей раз явственно читались жадный интерес и непритворное волнение.

– Ты любишь шоколад? Горячий шоколад? Сейчас холодно, ты, наверно, замерз… Обедать еще рано, но выпить шоколада – это как раз то, что тебе нужно. И еще у меня есть круассаны…

Шарли заметила на лице Давида слабую улыбку – смущенную и растерянную улыбку ребенка, который не понимает взрослых игр и, скорее всего, спрашивает себя, зачем его сюда привезли, – и ответную улыбку матери, излучавшую столь непривычную для этой женщины доброжелательность. Они вошли в дом. Мать отправилась на кухню и отдала какое‑то распоряжение прислуге, потом вернулась и помогла им раздеться. Ее движения были быстрыми и уверенными – казалось, она испытывает настоящий прилив энергии.

Затем Лиан Жермон провела дочь с внуком в гостиную. Шарли мельком окинула взглядом привычное убранство: мягкие диваны, бархатные портьеры, мебель из ценных пород дерева, изящные дорогие безделушки… Высокие окна‑двери выходили на веранду, с которой открывался вид на бесчисленные крыши Парижа. Кое‑где над трубами вился дымок. Шарли вспомнила, как подолгу разглядывала эту картину: город, далекий и близкий, распахивал ей свои объятия, манил фальшивыми обещаниями свободы…

На какое‑то время в комнате повисла тишина, которую нарушила горничная‑азиатка, принесшая на подносе обильный завтрак. Шарли никогда не смогла бы вообразить себе подобной сцены – а впрочем, чего именно она ждала?.. Она не знала, и у нее даже не было времени, об этом подумать: все эти непредвиденные события, стресс, постоянное чувство опасности лишили ее такой возможности. Она приехала сюда в поисках убежища, но теперь нелепость этого шага предстала перед ней со всей очевидностью.

Однако, после того как горничная ушла, случилась еще одна неожиданная и удивительная вещь: Лиан Жермон принялась буквально засыпать Давида вопросами:

– Тебе нравится в школе? Какие у тебя отметки? Ты хорошо ладишь с одноклассниками? Ты бывал на море? Ты занимаешься каким‑нибудь спортом?

Это были вполне обычные вопросы, которые взрослые задают детям, и если поначалу Давид стеснялся, отвечая на них, то понемногу, видимо ободренный бабушкиной улыбкой, не сходившей у нее с лица, расслабился и начал говорить увереннее. Между ними очень быстро установилась некая связь, почти сообщничество, и Шарли стало казаться, что они совсем забыли о ней, поглощенные своей беседой. Любопытство и явный интерес матери к внуку удивляли Шарли, но внезапно она поняла, что было тому причиной, – и это открытие отнюдь ее не обрадовало.

«Я не создана была для того, чтобы иметь дочь…» – часто повторяла Лиан Жермон тоном шутки или упрека, в зависимости от того, была ли она трезва или пьяна. В этих словах таилось нечто гораздо более серьезное, чем просто признание в том, что ей хотелось иметь сына: Шарли была виновата в том, что в каком‑то смысле заняла место Шарля, первого ребенка четы Жермон, умершего от менингита в возрасте трех лет, за два года до рождения сестры. Об этом мальчике Шарли почти ничего не знала, хотя была «обязана» ему многим, и отнюдь не лучшим: своим именем, разводом родителей, нелюбовью матери…

И вот, против всякого ожидания, десять лет спустя после расставания с дочерью и тридцать лет спустя после смерти первенца Лиан Жермон сидела напротив ребенка, черты лица которого, скорее всего, чем‑то напоминали ей давно потерянного сына.

При виде этой картины Шарли с трудом сдерживала в себе самые противоречивые чувства: сожаление, жалость, готовность простить…

Она откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза. Невозможно поверить, что всего двенадцать часов назад она бросилась на Сержа с ножом в руке!.. Невозможно представить, что всего через неделю у нее будут тридцать четыре миллиона и они с сыном отправятся в Бразилию…

Господи, как же Давид пережил все это, если она сама уже на грани нервного срыва?..

– …я тебя совсем заболтала, Давид!.. – неожиданно донесся до нее голос матери. – Ты же проголодался, а я не даю тебе съесть ни кусочка! Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы с твоей мамой уйдем в соседнюю комнату поговорить, а ты поешь в свое удовольствие. Все эти сладости – твои!

Шарли почувствовала, как внутри у нее все холодеет. Итак, настало время объяснений.

– Кто его отец, Анн Шарль?

Мать задала этот вопрос сразу же, как только переступила порог небольшого кабинета и прикрыла за собой дверь.

Шарли вновь была захвачена врасплох. Она ожидала любого вопроса: «Зачем вы приехали?», «Что у тебя опять стряслось?», – только не этого.

Однако же нет. Видимо, счет претензий Лиан Жермон датировался 1998 годом.

– Я… его не знаю, мама.

На губах матери появилась легкая торжествующая улыбка.

– Чего ты от меня ждешь? – не выдержав затянувшейся паузы, спросила Шарли. – Хочешь, чтобы я сказала: да, ты была права, мама, это был какой‑то наркоман, мне не стоило с ним связываться, я должна была послушать тебя, как всегда? Да, он был не готов к тому, чтобы стать отцом, тут я с тобой совершенно согласна. Но он меня любил. Возможно даже, это был единственный человек, который любил меня по‑настоящему…

Молчание. Мать даже не пыталась убеждать ее в обратном…

– И к тому же он вытащил меня из этой… тюрьмы. И дал мне этого ребенка. Он сделал мне два самых ценных подарка за всю мою жизнь!

– Эта «тюрьма», как ты ее называешь, Анн Шарль, спасла тебе жизнь. Одному Богу известно, что бы с тобой случилось, если бы не она.

– Но я попала туда из‑за тебя, мама. Ты забыла таблетки, которыми пичкала меня в детстве? Те самые, «для улучшения сна»?.. Да, я плохо спала и нервничала, после того как папа от нас ушел… Что это были за таблетки? Валиум? Теместа? Нечего сказать, лучшее средство для ребенка восьми лет!.. Конечно, позже я о них забыла, но в этой чертовой клинике, на сеансах терапии, которые продолжались целые часы, если не недели подряд, я все вспомнила! Это не я начала принимать наркотики. Это ты меня на них подсадила! Всему виной ты и твои прихоти, ты и твоя собственная блажь!..

У Шарли перехватило дыхание. Зачем все это?.. Ничто не изменилось и никогда не изменится. Не будет никакого возрождения там, где нет самого главного: любви.

– Зачем ты приехала? – спросила мать ледяным тоном. – Тебе нужны деньги?

Шарли пожала плечами. Деньги. Универсальное средство. И отец так же считал: уехав в какой‑то тропический рай для миллионеров, он продолжал платить бывшей жене деньги, причем с королевским размахом, вплоть до того, что каждые два года покупал ей новый «мерседес». Видимо, таким образом он заглушал упреки совести.

– Нет, мне просто нужны ключи от дома у озера. Максимум на неделю.

– Ты хочешь отвезти туда Давида? Сейчас, в разгар зимы?! Чего ради?

– Ну, скажем так: человек, с которым я живу последние годы, стал создавать мне… некоторые проблемы. Мне нужно какое‑то время побыть одной, в уединенном месте, безопасном для меня… и для Давида, – на всякий случай добавила Шарли, надеясь, что этот последний аргумент окажет нужное воздействие.

Подозрительный, по‑прежнему холодный взгляд.

– В какую историю ты снова впуталась, Анн Шарль?

О черт, это и вправду была плохая идея… очень, очень плохая идея – отправиться сюда! Ни в коем случае не нужно было этого делать! Почему она послушалась Давида? И как он мог обмануться?.. Очевидно же, что им ни в коем случае не стоило сюда приезжать! Нужно было придумать какой‑то другой вариант, но только не этот: лишний раз дать матери убедиться в собственной правоте!..

В этот момент из гостиной донесся крик. Резкий и пронзительный крик, в котором звучали изумление и ужас. И сразу вслед за ним раздался звон осколков.

– Давид! – воскликнула Шарли и бросилась в гостиную.

Давид полулежал на диване. Казалось, он в обмороке.

Из носа стекала тонкая струйка крови.

– О боже!..

Дата добавления: 2015-05-08