Йозеф Шумпетер. 4 страница

того, он никогда не проповедовал собст­венных идеалов. Подобное тщеславие было

ему чуждо. Как всякий истинный пророк изображает себя простым глашатаем своего

бога, так Маркс претендовал всего лишь на то, чтобы рассказать о логике

диалектического процесса исторического развития. Во всем этом есть некое

благородство, перекрывающее в ряде случа­ев мелочность и вульгарность, с

которыми на протяжении его жизни и деятельности это благородство вступало в

столь стран­ный союз.

Наконец, еще один момент, о котором нельзя не упомянуть. Сам Маркс был слишком

образованным человеком, чтобы солидаризироваться с теми вульгарными

социалистами, которые не способны узнать храма, даже когда он высится перед

ними. Он отчет­ливо понимал значение цивилизации и "относительно абсолютную"

ценность ее ценностей, как бы чужда она ни была для него са­мого. В этом

отношении нет лучшего доказательства широты его мышления, чем "Коммунистический

манифест", который пред­ставляет собой, хотя и краткий, отчет о блестящих

[Возможно, это преувеличение. Но давайте процитируем: "Буржуазия впервые

показала, чего может достичь человеческая деятельность. Она создала чудеса

искус­ства, но совсем иного рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и

готические соборы... Буржуазия... вовлекает в цивилизацию все нации... Она

создала огром­ные города... и вырвала таким образом значительную часть населения

из идиотизма (sic!) деревенской жизни... Буржуазия менее чем за сто лет своего

классового господства создала более многочисленные и более грандиозные

производительные силы, чем все предшествующие поколения вместе взятые". (Маркс

К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т-4. С.427-428). Заметьте, что все отмеченные

достижения приписываются только буржуазии - это больше того, на что могли бы

претендовать многие самые буржуазные экономисты. В этом суть того, что я имел в

виду в вышеприведенном абзаце, - и именно здесь я резко расхожусь с сегодняшними

вульгарными марксистами или с вебленовскими идеями, взятыми на вооружение

нынешними немарксистскими радикалами. Сразу же скажу: именно это будет исходным

пунктом всего того, о чем я буду говорить во второй части относительно

экономических достижений капитализма.] достижениях капитализма. Даже вынося

капитализму profuturo [в будущем - лат.] смертный приговор, Маркс не упускает

случая признать его историческую необходимость. Подобное отношение, конечно,

под­разумевает многое такое, чего лично Маркс не желал бы призна­вать. Однако,

без сомнения, это его убеждение было чрезвычайно крепким, тем более что оно

соответствовало тому пониманию есте­ственной логики вещей, частным проявлением

которой была его теория исторического процесса. Социальные явления

выстраива­лись для Маркса в определенный порядок, и хотя в некоторых ас­пектах

своей жизни он вел себя как "ресторанный заговорщик", его истинное "я" презирало

такого рода вещи. Социализм не был для него навязчивой идеей, стирающей все

краски жизни и порождающей нездоровую и тупую ненависть или презрение к иным

циви­лизациям. Во многих смыслах присущий Марксу тип социалисти­ческого мышления

и социалистического выбора, соединенные вместе в его фундаментальной позиции,

действительно заслужили название научного социализма.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Глава вторая. Маркс -

социолог.

Теперь нам надо сделать то, против чего стали бы протестовать все правоверные

марксисты. Ведь они отвергают любое применение трезвого анализа к тому, что для

них является просто светочем истины. Особенно сильно они стали бы протестовать

против дробления наследия Маркса на отдельные части и последовательного их

обсуждения. Они стали бы говорить, что самый этот акт обнаруживает неспособность

буржуазии понять великолепие целого, все части которого дополняют и объясняют

друг друга, так что истинное значение этого целого исчезает, как только одна его

часть или аспект рассматривается обособленно. Однако у нас нет выбора. Совершив

преступление и рассматривая Маркса как социолога, - после того как мы

рассмотрели его как пророка, - я вовсе не отрицаю ни наличия в работе Маркса

цельности социального видения, которое обеспечило в известной мере аналитическую

цельность и в еще большей степени видимость такой цельности, ни того факта, что

каждая ее часть, хотя и внутренне независимая, была увязана автором со всеми

другими. Тем не менее каждая часть этого обширного целого сохранила достаточно

самостоятельности, что позволяет исследователю признать плодотворной одну из

них, отвергая другие. Многое от величия веры теряется при подобной процедуре, но

кое-что удается и выиграть, спасая важное и стимулируя поиски истины, что само

по себе принесло бы больше пользы, чем в том случае, если бы она погибла вместе

с крушением целого.

Это относится прежде всего к Марксовой философии, которую мы можем отринуть раз

и навсегда. Получив образование в Герма­нии и имея склонность к теоретическим

размышлениям, он имел основательные знания в области философии и питал к ней

страст­ный интерес. Чистая философия германского типа была его нача­лом, его

юношеской любовью. В течение некоторого времени он даже полагал, что это его

истинное призвание. Он был неогегельянцем, что означает примерно следующее:

признавая фундамен­тальные положения и методы своего учителя, он и его группа

уст­раняли и заменяли на противоположные те консервативные эле­менты, которые

были внесены в гегелевскую философию многими из других его приверженцев. Этот

философский фундамент обна­руживается во всех его произведениях, где только

появляется такая возможность. Не удивительно, что его немецкие и русские

читате­ли - по аналогичной склонности и в силу схожего образования - ухватились

прежде всего за эти аспекты его учения, сделав их ключевыми для всей системы.

Я же полагаю, что это было ошибочным и несправедливым по отношению к научным

возможностям Маркса. Он сохранял свою раннюю любовь на протяжении всей своей

жизни. Ему доставляли удовольствие те формальные аналогии, которые можно было

обна­ружить между его аргументацией и гегельянской. Ему нравилось подтверждать

свое гегельянство и использовать гегельянскую фра­зеологию. Но это в общем-то и

все. Нигде не изменял он позитивной науке ради метафизики. Именно об этом он

говорит сам в пре­дисловии ко второму изданию первого тома "Капитала"; то, что

он там говорит, действительно верно, а его самообман не подтвержда­ется анализом

его аргументации, которая всюду опирается на фак­ты социальной действительности

и на исходные предпосылки, ни одна из которых не является собственно

философской. Конечно, те комментаторы или критики, которые сами шли от

философии, не могли поступать так же, поскольку мало что смыслили в

обще­ственных науках. К тому же склонность Маркса к построению фи­лософских

систем отвращала их от любой интерпретации, кроме той, что выводит все его

учение из философских принципов. В итоге они усматривали философию в самых

обычных утверждениях Маркса, касающихся экономической действительности,

направляя тем самым дискуссию по ложному следу и сбивая с толку одновре­менно и

друзей, и врагов.

Инструментарий Маркса как социолога заключался в первую очередь в овладении

обширным историческим и современным фактическим материалом. Знание последнего

было у него всегда немного устаревшим, поскольку он был самым книжным из людей,

и потому материалы фундаментальных исследований в отличие от газетных долго

ждали своей очереди и всегда доходили до него с опозданием. Однако едва ли

существовало хоть сколько-нибудь значительное по своему содержанию и посвященное

общим вопросам историческое исследование его времени, которое бы ускользнуло от

его внимания, хотя эта участь постигла значительную часть монографической

литературы по отдельным проблемам. И хотя мы не можем превозносить полноту его

информации в области истории в той же степени, в какой это касается его эрудиции

в сфере экономической теории, тем не менее он мог иллюстрировать свою социальную

концепцию не только масштабными историческими фресками, но и многими деталями,

достоверность которых была скорее выше, чем ниже, среднего уровня

социологических исследований его времени. Взгляд Маркса, охватывая разом эти

факты, проникал через случайную нерегулярность поверхностных явлений и

устремлялся вглубь - к грандиозной логике исторического процесса. Здесь

страстность сочеталась с аналитическим порывом. Итог его попытки сформулировать

эту логику, так называемая "экономическая интерпретация истории" [Впервые

опубликована в связи с его уничтожающей критикой "Философии нищеты" Прудона в

работе, названной "Нищета философии" (1847). Другая версия была включена в

"Коммунистический манифест" (1848).], несомненно, является одним из величайших

открытий современной социологии, совершенных каким-либо исследователем. В свете

этого не имеет значения, является ли это открытие полностью оригинальным и в

какой мере следует отдать должное предшественникам - немцам и французам.

Экономическая интерпретация истории не означает, что люди сознательно или

бессознательно, полностью или в первую очередь руководствуются экономическими

мотивами. Напротив, объяснение роли и механизма неэкономических мотивов и анализ

того, как социальная реальность отражается в индивидуальной психике, являются

существенным элементом теории и одним из самых важных ее достижений. Маркс не

считал, что религия, философия, разные направления искусства, этические идеи и

политические ус­тремления могут быть сведены к экономическим мотивам и не имеют

самостоятельного значения. Он лишь стремился вскрыть экономические условия,

которые формируют их и которые обус­ловливают их взлет и падение. Вся система

фактов и аргументов Макса Вебера [Вышесказанное относится к веберовскому

исследованию социологии религии и в особенности к его знаменитой работе

Протестантская этика и дух капитализма", переизданной в его собрании сочинений

(см. Вебер М. Избранные произведения. М.:Прогресс, 1990. С. 61-272).] отлично

вписывается в систему Маркса. Конечно, больше всего его интересовали социальные

группы и классы и способ, каким эти группы или классы объясняют себе свое

собственное существование, место в обществе и поведение. Он изливал свой са­мый

яростный гнев на тех историков, которые брали эти представления и их словесное

выражение (т.е. идеологию, или, как сказал бы Парето, деривацию) в буквальном

значении и пытались с их помощью объяснить социальную реальность. Но хотя идеи и

ценности не были для него главным двигателем социального процесса, он не считал

их и пустым звуком. Если использовать аналогию, то в его социальной машине они

играют роль приводных ремней. Мы не можем рассматривать здесь наиболее

интересное послевоенное направление, развивающее эти принципы анализа и лучше

всего объясняющее данное явление, а именно “социологию зна­ния”[Немецкий термин

- Wissensoziologie. Лучшие авторы, достойные упомина­ния, - это Макс Шелер и

Карл Маннгейм. Статья последнего в Немецком Социологическом словаре

(Handworterbuch der Soziologie) может служить введением в тему.]. Но об этом

надо было сказать, поскольку Маркса в этом пла­не постоянно интерпретируют

неверно. Даже его друг Энгельс у открытой могилы Маркса так изобразил эту его

теорию, будто инди­виды и группы подвержены воздействию главным образом

экономических мотивов, что в некоторых важных аспектах неверно, а в остальном, к

сожалению, тривиально.

Говоря об этом, нам следует защитить Маркса и от другого недоразумения:

экономическую интерпретацию истории часто называют материалистической

интерпретацией. Так было сказано самим Марксом. Эта фраза чрезвычайно увеличила

популярность данной концепции у одних и непопулярность у других. На самом деле

она абсолютно бессмысленна. Философия Маркса не более материали­стична, чем

философия Гегеля, а его историческая теория не более материалистична, чем любая

другая попытка объяснить историче­ский процесс средствами, имеющимися в

распоряжении эмпири­ческих наук. Следует понять, что логически это совместимо с

любой метафизической или религиозной верой - точно так же, как последняя

совместима с любой физической картиной мира. Сред­невековая теология сама дает

методы, с помощью которых можно обосновать подобную совместимость [Я встречал

немало радикалов-католиков, среди них одного священника, и все они, будучи

правоверными католиками, придерживались этой точки зрения и фактически

провозглашали себя марксистами во всем, кроме вопросов, относящихся к их

ве­ре.].

То, о чем на самом деле говорит эта теория, можно свести к двум положениям: (1)

формы или условия производства являют­ся базисными детерминантами социальных

структур, которые в свою очередь определяют оценки людей, их поведение, типы

ци­вилизаций. Маркс иллюстрирует это своим знаменитым утвержде­нием, что "ручная

мельница" создает феодальное, а "паровая мельница" - капиталистическое общество.

Здесь подчеркивание важности технологического элемента доводится до опасных

пределов, но с этим можно согласиться при условии, что технология - это дале­ко

не все. Немного упрощая и признавая, что при этом многое из существенного

утрачивается, можно сказать, что именно наш повседневный труд формирует наше

сознание; наше место в производственном процессе - это как раз то, что

определяет наш взгляд на вещи - или ту сторону явления, которую мы выделяем, - и

то социальное окружение, в котором находится каждый из нас. (2) Са­ми формы

производства имеют собственную логику развития, т.е. они меняются в соответствии

с внутренне присущей им необходи­мостью, так что то, что является им на смену,

есть исключительно следствие их собственного функционирования. Проиллюстрировать

можно тем же примером Маркса: система, характеризовавша­яся применением "ручной

мельницы", создает такие экономиче­ские и социальные институты, которые делают

неизбежным ис­пользование механических методов помола, и эту неизбежность ни

индивиды, ни группы не в состоянии изменить. Распространение и работа "паровой

мельницы" в свою очередь порождают новые социальные функции и места размещения

производства, новые группы и взгляды, которые развиваются и взаимодействуют

таким образом, что перерастают собственные рамки. В итоге мы имеем тот

двигатель, который в первую очередь обусловливает экономи­ческие, а вследствие

этого и все прочие социальные изменения, двигатель, работа которого сама по себе

не требует никакого внеш­него воздействия.

Оба положения, несомненно, содержат значительную долю правды и являются, как мы

увидим впоследствии, бесценной рабочей гипотезой. Большинство существующих

возражений абсолют­но несостоятельны, в частности те, которые в качестве

опровержения указывают на влияние этических или религиозных факторов; или такое,

с которым выступил Эдуард Бернштейн, последний с восхитительной простотой

утверждает, что "люди имеют голову на плечах" и, следовательно, действуют так,

как им заблагорассудится. После всего, что было сказано выше, едва ли необходимо

подробно останавливаться на слабостях подобных аргументов: конечно, люди

"выбирают" свой образ действий, который непосредственно не навязывается им

объективными условиями окружающей среды; но они выбирают, исходя из таких

позиций, оценок и склонностей, которые не только не принадлежат к числу

независимых перемен­ных, но сами формируются под влиянием объективных факторов.

Тем не менее возникает вопрос: не является ли экономическая интерпретация

истории всего лишь удобной аппроксимацией, которая в одних случаях работает

менее удовлетворительно, чем в других. Очевидное уточнение следует внести с

самого начала. Социальные структуры, социальные типы и взгляды, подобно монетам,

не стираются быстро. Однажды возникнув, они могут сущест­вовать столетиями, а

поскольку разные структуры и типы обнару­живают различные способности к

выживанию, мы почти всегда обнаруживаем, что фактически существующие группы и

реальное национальное поведение более или менее отклоняются от того, ка­кими им

следовало быть, если бы мы попытались вывести их из господствующих форм

производственного процесса. Хотя это име­ет место повсюду, особенно наглядно это

видно, когда в высшей степени устойчивая структура полностью переносится из

одной страны в другую. Общественная ситуация, возникшая в Сицилии в результате

норманнского завоевания, может служить иллюстра­цией того, что я имею в виду.

Подобные факты Маркс не игнори­ровал, но вряд ли представлял все их значение.

Еще более пагубную роль играют следующие обстоятельства, схожие с только что

упомянутыми. Рассмотрим возникновение феодального типа землевладения в

Королевстве франков в шестом - седьмом столетиях. Наверняка это было самым

важным явлени­ем которое сформировало общественную структуру на многие века и в

то же время оказало влияние на условия производства, включая потребности и

технологию.

Но самое простое объяснение его возникновения можно найти в функции военного

лидерства, ранее выполнявшейся отдельными семьями или индивидами, которые

(сохраняя эту функцию) становились после окончательного завоевания новой

территории феодальными ленд-лордами. Подобное объяснение совсем не уклады­вается

в Марксову схему и легко может быть истолковано противоположным образом. Факты

подобного рода, несомненно, можно включить в общую теорию с помощью

вспомогательных гипотез, однако необходимость включения подобных гипотез обычно

озна­чает начало конца самой теории.

Многие другие трудности, возникающие при попытках истори­ческой интерпретации на

основе Марксовой схемы, могут быть преодолены, если признать некоторую степень

взаимодействия между сферой производства и прочими сферами общественной жизни

[На склоне жизни Энгельс это признал открыто, Плеханов же пошел еще дальше в

этом направлении.]. Однако чары, окружающие фундаментальную истину, за­висят как

раз от точности и простоты утверждаемого ею одностороннего отношения. Если же

оно ставится под вопрос, то экономи­ческая интерпретация истории должна будет

занять свое место среди прочих теорий такого же рода - в качестве одной из

многих частичных истин - или уступить дорогу другой, способной возве­стить более

фундаментальную истину. Однако ни ее ранг в качест­ве научного открытия, ни ее

операбельность в качестве рабочей ги­потезы от этого не страдают.

Конечно, для правоверного марксиста эта концепция пред­ставляет собой

универсальный ключ ко всем секретам челове­ческой истории. И хотя временами

такой наивный способ ее при­менения вызывает улыбку, нам не следует забывать,

какие кон­цепции она заменила. Даже убогая сестра экономической интерп­ретации

истории - Марксова "теория общественных классов" - выступает в более

благоприятном свете, как только мы вспомина­ем об этом.

В первую очередь следует подчеркнуть научное значение этой теории. Экономисты

удивительно запоздали с признанием феномена общественных классов. Конечно, они

всегда классифицирова­ли экономических субъектов, взаимодействие которых

порождало изучаемые ими процессы. Но эти классы представляли собой лишь

совокупности индивидов, обнаруживающих некоторые общие черты: так, отдельные

индивиды классифицировались как землевладельцы или рабочие, поскольку они

владели землей или продавали услуги своего труда. Однако общественные классы не

являются порождением классифицирующего наблюдателя, это живые организмы,

существующие сами по себе. Их существование вызывает последствия, которые

полностью игнорируются схемой, рассматривающей общество как аморфную

совокупность индиви­дов или семей. С точки зрения чистой экономической теории

воп­рос о значении феномена общественных классов остается откры­тым. То, что он

имеет очень важное значение с точки зрения прак­тической жизни, а также для всех

более широких аспектов соци­ального процесса в целом, не вызывает никаких

сомнений.

Не вдаваясь в детали, можно сказать, что общественные классы совершили свой

торжественный выход на сцену благодаря извест­ному тезису, содержащемуся в

"Коммунистическом манифесте", согласно которому история общества есть история

классовой борьбы. Конечно, это сильное преувеличение. Но даже если ослабить этот

тезис до предположения о том, что исторические события не­редко можно объяснить

на основе классовых интересов и классовых позиций и что существующие классовые

структуры всегда важны как фактор исторической интерпретации, - этого

достаточ­но, чтобы иметь основание говорить о концепции столь же ценной, как и

сама экономическая интерпретация истории.

Очевидно, успех этого направления анализа, исходным пунк­том которого является

принцип классовой борьбы, зависит от верности выбранной нами теории классов.

Наша картина истории, вся наша интерпретация культурных форм и механизма

обществен­ных изменений будет изменяться в зависимости от того, изберем ли мы, к

примеру, расовую теорию классов и подобно Гобино (Gobineau) сведем человеческую

историю к истории борьбы рас или, скажем, основанную на разделении труда теорию

классов в ду­хе Шмоллера или Дюркгейма и сведем классовые антагонизмы к

антагонистическим интересам профессиональных групп. Разница точек зрения может

объясняться не только различными определе­ниями классов.

Какую бы точку зрения мы не приняли в этом вопросе, мы все равно будем иметь

различные интерпретации в зависимости от определения классового интереса

[Читателю надо понять, что любая концепция классов и их происхождения вовсе

неоднозначно определяет, каковы интересы этих классов и как каждый из них будет

Действовать, преследуя то, что в представлении и ощущении его вождей и рядовых

членов в долгосрочной или краткосрочной перспективе верно или ошибочно считается

его интересами. Проблема группового интереса полна собственных преград и ловушек

совершенно независимо от природы тех групп, которые мы исследуем.] и

представления о том, в чем вы­ражаются сами классовые действия. Эта тема по сей

день полна предрассудков и вряд ли находится на стадии научного исследова­ния.

Довольно любопытно, что Маркс, - насколько нам известно, - никогда

последовательно не разрабатывал того, что совершенно очевидно являлось одним из

центральных пунктов его теории. Возможно потому, что он откладывал эту работу

так долго, что уже было поздно этим заниматься, а скорее потому, что его

мышление настолько естественно оперировало концепцией классов, что он вовсе не

чувствовал необходимости ее точного определения. Впол­не возможно, что отдельные

ее моменты в его собственном созна­нии оставались непроясненными; а путь ко

всеобъемлющей теории классов преграждали созданные им самим трудности, а имен­но

упор на чисто экономическую и сверхупрощенную трактовку этого феномена.

И сам Маркс, и его последователи применяли эту недостаточно разработанную теорию

к отдельным случаям; из них самым выда­ющимся примером является его собственная

работа "Классовая борьба во Франции" [Другим примером является социалистическая

теория империализма, на которой мы остановимся ниже. Интересная попытка О.Бауэра

антагонизм между различными расами, населявшими Австро-Венгерскую империю,

интерпретировать на основе классовой борьбы между капиталистами и рабочими (Die

Nationalitatenfrage, 1905) также заслуживает упоминания, хотя искусство

аналитика лишь подтверждает неадекватность этого инструмента анализа.]. Кроме

этого никакого реального прогресса достигнуто не было. Теория его главного

соратника Энгельса была по сути своей немарксистской разновидностью теории,

выводящей классы из разделения труда. За исключением этого мы имеем лишь

отдельные и мимолетные проблески - некоторые из них потрясающей силы и яркости,

- которые разбросаны по всем произведениям мастера, особенно в "Капитале" и

"Коммунистическом манифесте".

Задача сведения воедино этих фрагментов является весьма сложной, и мы не можем

ее здесь осуществить. Однако главная идея достаточно ясна. Разделение общества

на классы основывается на собственности или отстранении от собственности на

средства производства - такие, как фабричные здания, оборудование, сырье и

потребительские товары, которые входят в потребление рабочих. Мы имеем поэтому в

принципе только два класса - собственников, капиталистов, и неимущих,

вынужденных продавать свой труд, т.е. рабочий класс, или пролетариат.

Существование промежуточных групп - таких, как фермеры или ремесленники, которые

нанимают труд и в то же время занимаются физической работой, служащие, лица

свободных профессий, - конечно не отрицается; но они рассматриваются как

отклонения, которые постепенно исчезнут в ходе капиталистического развития. Эти

два основных класса в соответствии с логикой их положения и совершенно

независимо от желаний их отдельных представителей являются глубокими

антагонистами. Раскол внутри класса и столкновение между отдельными подгруппами

случаются и даже способны иметь исторически важное значение. Но в конечном счете

подобные расколы и коллизии преходящи. Единственный антагонизм, который не носит

преходящего характера и встроен в основу капиталистического общества, коренится

в частном контроле над средствами производства, а потому отношение между

капиталистическим классом и пролетариатом по природе своей - это борьба, война

классов.

Далее, как мы увидим, Маркс пытается показать, что в этой классовой борьбе

капиталисты уничтожают друг друга, а заодно уничтожают и капиталистическую

систему. Он старается также показать, как собственность на капитал ведет ко все

большему его накоплению. Но эта линия доказательства, так же как и само

определение, делающее собственность конституирующей характеристикой

общественного класса, только усиливает важность проблемы первоначального

накопления, т.е. проблемы того, как капиталисты становятся капиталистами в самом

начале и приобретают тот запас товаров, который согласно Марксовой доктрине

необходим для того, чтобы дать им возможность начать эксплуатацию. На этот

вопрос Маркс отвечает гораздо менее ясно [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.

23. С. 725-773.]. Он презрительно отвергает буржуазную сказочку (Kinderfiebel) о

том, что некоторые люди стали и становятся капиталистами благодаря большим

умственным способностям и энергии, проявляемым в работе и сбережении. Он

намеренно глумился над этой историей о хороших мальчиках, потому что нет лучшего

способа дискредитировать неудобную правду, - и это знают все политики, - как

поднять ее на смех.

Те же, кто изучает историю и современность без предубеждений, не могут не

обратить внимания на то, что эта сказочка, хотя и не говорит всей правды, все же

многое раскрывает. В девяти случаях из де­сяти экономический успех, в

особенности при основании промыш­ленного предприятия, действительно обязан

незаурядным умст­венным способностям и энергии. Как раз в начальной стадии

капи­тализма в целом и каждой индивидуальной карьеры в отдельности сбережения

были и остаются важным элементом процесса, хотя и не в том смысле, как считала

классическая экономическая теория. Действительно, стать капиталистом

(промышленником - нанима­телем рабочей силы) путем сбережений из заработной

платы или жалованья, чтобы основать собственную фабрику с помощью на­копленного

таким образом фонда, чрезвычайно трудно. Источни­ком большей части накоплений

Дата добавления: 2015-05-22