Йозеф Шумпетер. 5 страница

являются прибыли, следовательно, накопление предполагает прибыль, и это разумная

причина для того, чтобы отличать сбережение от накопления. Необходи­мые для

основания предприятия средства можно обеспечить либо взяв взаймы сбережения

других лиц, наличие которых в виде мел­ких сумм легко объяснить, либо с помощью

депозитов, которые создаются банками для будущего предпринимателя. Как бы то ни

было, последний сберегает почти всегда: сбережения нужны ему для того, чтобы

подняться над необходимостью ежедневной рутин­ной работы ради куска хлеба,

обеспечить жизненное пространство, чтобы оглядеться вокруг, осуществить свои

планы, войти в коопе­рацию с другими. Следовательно, с точки зрения

экономической теории у Маркса было реальное основание - хотя он и преувели­чил

его значение для того, чтобы отрицать ту роль сбережений, которую им приписывали

классики. Однако его собственный вывод отсюда никак не вытекает, так что смех

здесь вряд ли уместен [Я не собираюсь останавливаться на этом, но хотел бы

упомянуть, что даже классическая теория не так уж неверна, как об этом писал

Маркс. "Сбережение" в са­мом буквальном смысле этого слова было, особенно на

ранних стадиях капитализма, отнюдь не второстепенным методом "первоначального

накопления". Кроме того, су­ществовал и другой метод, родственный этому, но не

идентичный ему. Многие фабрики в семнадцатом и восемнадцатом столетиях

представляли собой всего лишь на­вес, под которым человек, работавший вручную,

мог укрыться, и требовали простейшего оборудования. В этих случаях физический

труд будущего капиталиста и совсем небольшой фонд сбережений - необходимое для

создания предприятия, если не считая, разумеется, головы на плечах.].

Насмешки, однако, сделали свое дело и помогли расчистить путь для альтернативной

теории первоначального накопления Маркса. Эта альтернативная теория

сформулирована не столь определенно, как нам бы хотелось. Насилие, ограбление,

подчинение народных масс, усугубляющие их отделение от собственности, и как

результат - еще большее ограбление, усиливающее подчине­ние, - конечно все это

звучало хорошо и замечательно совпадало с идеями, распространенными среди

интеллектуалов всех мастей, причем в наши дни еще сильней, чем во времена

Маркса. Но оче­видно, это не решает проблему, состоящую в том, чтобы объяс­нить,

как некоторые люди приобретают такую власть, чтобы подчинять и грабить других.

Популярную литературу это не тревожит, и я не собираюсь адресовать этот вопрос

произведениям Джона Рида. Но мы имеем дело с Марксом.

По крайней мере, некоторое подобие решения можно получить благодаря историзму

всех основных теорий Маркса. По его мне­нию, тот исторический факт, что

капитализм вырастает из феодального общества, имеет существенное значение для

логики его развития. Конечно, и в этом случае встает тот же самый вопрос о

причинах и механизме социальной стратификации. Но Маркс по существу принимает

буржуазную точку зрения, согласно которой феодализм был царством насилия [У

многих писателей-социалистов, помимо Маркса, обнаруживается та же не­критическая

вера в познавательную ценность таких категории, как сила и контроль над

физическими средствами применения силы. Фердинанд Лассаль, например, в качестве

объяснения государственной власти не мог предложить ничего иного, кроме пу­шек и

штыков. У меня всегда вызывало удивление, что столь многие люди были слепы к

слабостям подобной социологии и не понимали, что гораздо вернее сказать, что

именно власть дает контроль над пушками (и людьми, жаждущими использовать их),

чем утверждать, что контроль над пушками порождает власть.], в котором

подчинение и экс­плуатация народных масс были уже свершившимся фактом.

Клас­совая теория, приспособленная главным образом к условиям

капи­талистического общества, была распространена на его феодального

предшественника, так же как и многое из концептуального аппара­та экономической

теории капитализма [В этом учение Маркса сближается с учением К. Родбертуса.];

при этом некоторые из са­мых щекотливых проблем были просто перенесены на

феодальную территорию, с тем чтобы появиться вновь уже в готовой форме, в виде

исходных данных, при анализе капиталистической сис­темы.

Феодальный эксплуататор был просто заменен эксплуататором капиталистическим. В

тех случаях, когда феодальные землевладельцы действительно превращались в

промышленников, это могло служить решением проблемы. История дает немало

подтверждений верности подобной точки зрения: многие помещики особенно в

Германии, действительно строили фабрики и управляли ими, нередко используя в

качестве финансовых источников свою феодальную ренту, а в качестве рабочей силы

- сельскохозяйственное население (не обязательно крепостных, но иногда и их)

[В.Зомбарт в первом издании своей "Теории современного капитализма" пытался

возвести такие случаи в принцип. Однако его попытка обосновать теорию

первона­чального накопления исключительно накоплением земельной ренты оказалась

безус­пешной, что в конце концов признал и сам Зомбарт.]. Во всех других случаях

марксистская теория первоначального накопления не согласуется с имеющимися

фактами. Единствен­но честный способ выйти из этого положения - заявить, что с

марксистской точки зрения удовлетворительного объяснения этого процесса нет;

иными словами, сказать, что мы не можем объяс­нить первоначальное накопление, не

обратившись к немарксист­ским концепциям, порождающим в свою очередь

немарксистские выводы [Этот вывод будет справедливым, даже если отвести

максимально возможное значение грабежу (разумеется, не принимая на веру

откровенный вымысел). Ограбления нередко вносили свой вклад в создание торгового

капитала. Богатство финикий­цев и англичан - знакомые примеры. Но даже и тогда

Марксова теория недостаточна, ибо в конечном счете успешное ограбление должно

основываться на личном пре­восходстве грабителя. И как только мы это признали,

сразу появляется совершенно иная теория социальной стратификации.].

Это, однако, опровергает марксистскую теорию как в историчес­ком, так и в

логическом аспекте. Поскольку большая часть методов первоначального накопления

определяет и последующее накопле­ние, - первоначальное накопление как таковое

продолжается в те­чение всей эры капитализма, - то мы не можем утверждать, что

Марксова теория общественных классов в полном порядке, если не считать тех

трудностей, с которыми она сталкивается, когда речь идет об отдаленном прошлом.

Но, видимо, нет смысла говорить об отдельных недостатках теории, которая даже в

самых благоприят­ных случаях не доходит сколь нибудь близко до сути тех явлений,

которые она стремится объяснить, и которую никогда не следовало принимать

всерьез. Эти благоприятные случаи можно найти глав­ным образом в тот период

развития капитализма, который опреде­лялся преобладанием предприятий среднего

размера, принадле­жавших отдельным собственникам и управлявшихся ими. За

пре­делами этого общественного слоя классовые позиции, хотя, как правило, и

отражались в более или менее соответствующем экономическом положении, скорее

были причиной, чем следствием, последнего: экономический успех, очевидно, не

всегда является един­ственным путем к социальному возвышению, но только там, где

это становится возможным, собственность на средства производст­ва однозначно

определяет позицию данной группы в общественной структуре. Но даже тогда считать

собственность определяющим элементом столь же правомерно, как называть солдатом

че­ловека, которому удалось заполучить ружье. Жесткое деление, при котором одни

(вместе со своими наследниками) якобы навсегда ос­таются капиталистами, а другие

(тоже вместе с их наследниками) навсегда остаются пролетариями, не только, как

уже неоднократно указывалось, нереалистично: при этом упускается из виду

решающий момент, касающийся формирования общественного класса, - непрерывное

перемещение отдельных семей в верхние слои и од­новременное непрерывное

выпадение из них других семей. Факты, о которых я говорю, очевидны и неоспоримы.

И если они не упоминаются в марксистской схеме, то причина всего лишь в том, что

они противоречат марксистской теории общественных классов.

Нелишне, однако, рассмотреть, какую роль играет эта теория в рамках общей

теоретической системы Маркса, задав себе вопрос об аналитических целях, которым

она должна была служить, в отли­чие от использования ее в качестве части

агитационного снаряже­ния.

С одной стороны, мы должны иметь в виду, что для Маркса те­ория общественных

классов и экономическая интерпретация истории не были тем, чем они являются для

нас, а именно двумя неза­висимыми друг от друга доктринами. У Маркса первая

связана со второй совершенно особым образом и поэтому ограничивает - де­лает

более определенным - modus operandi [Способ действия (лат.).] условий или форм

производства. Эти последние определяют социальную структуру, а через социальную

структуру - все формы цивилизации и все раз­витие культурной и политической

истории. Сама же социальная структура для всех несоциалистических эпох

определялась им в терминах классов - тех двух классов, которые являются

подлин­ными участниками драмы и в то же время прямыми порождения­ми логики

развития капиталистической системы производства, ко­торая через них воздействует

и на все остальное. Это объясняет, почему Маркс вынужден был определить свои

классы как чисто экономический феномен, причем экономический в очень узком

смысле слова. Тем самым он отрезал себе путь к более глубокому их анализу, но то

место, на которое он поместил классы в своей аналитической схеме, не позволило

ему сделать иного выбора.

С другой стороны, Маркс хотел определить капитализм на ос­нове тех же

характерных черт, что и деление общества на классы. Небольшое размышление должно

убедить читателя, что подобная взаимосвязь не является ни неизбежной, ни

естественной. На деле это было смелым ходом в аналитической стратегии, который

свя­зал судьбу феномена классов с судьбой капитализма таким обра­зом, что

социализм, который в действительности не имеет ничего общего ни с наличием, ни с

отсутствием общественных классов, становится, по определению, единственным видом

бесклассового общества, за исключением первобытного племени. Эту бесхитрост­ную

тавтологию нельзя было бы столь же удачно сформулировать, если выбрать

какие-либо иные определения классов и капитализма, а не те, что избрал Маркс, а

именно определения, основывающиеся на частной собственности на средства

производства. Из Марксовых определений следовало, что в обществе должны

существовать только два класса - имущие и неимущие, а все прочие принципы

классового деления, причем гораздо более важные, иг­норировались,

недооценивались либо сводились к данному.

Преувеличение Марксом определенности и значимости разде­лительной линии между

характеризуемым таким образом классом капиталистов и пролетариатом уступает по

масштабам лишь его абсолютизации антагонизма между ними. Для любого ума, не

извращенного привычкой перебирать марксистские четки, совершенно очевидно, что

отношения классов в обычное время характе­ризуются прежде всего сотрудничеством

и что любая теория противоположного характера должна базироваться

преимущественно на патологических случаях.

В общественной жизни антагонизм и сотрудничество встреча­ются всюду и фактически

неразделимы, за исключением редчай­ших случаев. Но я почти убежден, что в старой

теории гармонии интересов было гораздо меньше полных нелепостей, - хотя и в ней

их хватало, - чем в Марксовой конструкции, предполагающей непреодолимую пропасть

между собственниками орудий труда и теми, кто их применяет. Однако мы

подчеркиваем еще раз: у него не было выбора не потому, что он стремился к

революционным выводам, - последние могли быть получены с таким же успехом на

основе дюжины других возможных схем, - а потому, что так требовал его

собственный анализ. Если классовая борьба была ре­шающим фактором исторического

развития, а также способом приближения социалистического будущего и если

предполагалось существование только этих двух классов, то их отношения обязаны

были быть антагонистическими в принципе, в противном случае его теория

социальной динамики утратила бы свою силу.

Далее. Хотя Маркс определяет капитализм социологически, т.е. на основе института

частного контроля над средствами производст­ва, механику функционирования

капиталистического общества он объясняет с помощью своей экономической теории.

Эта экономи­ческая теория призвана показать, как социологические категории

класс, классовый интерес, классовое поведение, обмен между клас­сами проявляются

через посредство экономических категорий - стоимости, прибыли, заработной платы,

инвестиций и т.п. - и как они порождают такой экономический процесс, который в

конце концов разрушает свою собственную институциональную структу­ру и в то же

время создает условия для возникновения иного соци­ального порядка. Эта особая

теория общественных классов являет­ся тем аналитическим инструментом, который,

соединяя экономи­ческую интерпретацию истории с концепцией экономики,

основан­ной на прибыли, определяет все общественные события, сводит воедино все

явления. Следовательно, это не просто теория какого-то индивидуального явления,

призванная объяснить именно это явление и больше ничего. Ее внутрисистемная

функция в Марксовой системе в целом гораздо более важна, чем мера успеха, с

которой она решает свою собственную задачу. Эту внутрисистемную функцию следует

иметь в виду, если мы хотим понять, как иссле­дователь такой силы, как Маркс,

мог мириться с ее недостатками.

Всегда были и по-прежнему существуют энтузиасты, которые восхищались Марксовой

теорией общественных классов как таковой. Но более понятны чувства тех, кто

настолько восхищается силой и величием общей концепции, что готовы простить все

недостатки ее составных частей. Мы постараемся дать свою собственную оценку (в

гл. IV). Но сначала следует посмотреть, каким образом экономический механизм,

описываемый Марксом, осуществляет ту задачу, которая возложена на него общей

концепцией.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Глава третья. Маркс -

экономист.

Как экономист-теоретик Маркс был прежде всего очень эрудированным человеком.

Может показаться странным, что я считаю необходимым подчеркнуть эту особенность

автора, которого я называл гением и пророком. И тем не менее это важно отметить.

Гении и пророки обычно не отличаются профессиональными познаниями и оригинальны

- если они действительно оригинальны - зачастую именно потому, что этих познаний

у них нет. Однако в Марксовой экономической теории нет ничего, что говорило бы о

каком-либо стремлении к учености как таковой или об упражнени­ях в технике

теоретического анализа. Он был ненасытным читате­лем и неутомимым тружеником и

оставил без внимания лишь не­многое из того, что имело значение. И что бы он ни

читал, он усва­ивал прочитанное, бросаясь в схватку по поводу каждого факта или

аргумента с пристрастием к отдельным частностям, совершенно необычным для

человека, который способен был охватывать своим взглядом целые цивилизации и

вековые тенденции. Критикуя и отвергая одно, признавая и обобщая другое, он

всегда доходил до сути любого вопроса. Выдающимся доказательством этого

являет­ся его работа "Теории прибавочной стоимости", являющаяся па­мятником

теоретическому энтузиазму. Это непрерывное стремле­ние к самообразованию, к

овладению всем, чем только можно было овладеть, в какой-то мере способствовало

освобождению его от предрассудков и вненаучных целей, хотя он, конечно, работал

для того, чтобы подтвердить определенное видение реальности.

Для его могучего интеллекта интерес к проблеме как таковой имел первостепенное

значение вопреки его собственному намере­нию, и как бы сильно не искажал он

смысл своих конечных выводов, в процессе самой работы он занимался прежде всего

оттачива­нием инструментов анализа, предлагаемых современной ему наукой,

решением логических трудностей и строительством на основе созданного таким

образом фундамента теории, которая по своей природе и намерениям была подлинно

научной, несмотря на все ее недостатки.

Легко понять, почему и друзья, и враги исказили смысл его достижений в чисто

экономической области. Друзья считали его больше, чем просто профессиональным

теоретиком, что, с их точ­ки зрения, было бы просто оскорблением придавать

слишком большое значение этому аспекту его деятельности. Для противни­ков же,

возражавших против его позиций и теоретической аргументации, оказывалось почти

невозможным признать, что в некоторых частях своей работы он по сути делал то же

самое, что цени­лось ими так высоко, когда исходило из других рук. Кроме того,

холодный металл экономической теории на страницах Марксовых работ погружен в

такой котел кипящих фраз, что приобрел темпе­ратуру, ему несвойственную. Всякий

лишь пожмет плечами по поводу предложения считать Маркса аналитиком в научном

смысле, имея в виду, конечно, эти фразы, а не мысли, этот полный страсти язык,

эти пылающие обвинения в "эксплуатации" и "обнищании" (imimiserization)

(вероятно, последнее - лучший перевод слова Verelendung, которое на немецком

звучит не намного лучше, чем на английском такой монстр, как "immiserization".

На итальянский это переводится как immiserimento). Эти инвективы, как и многое

другое - грубые выпады или вульгарные замечания, вроде ссылки на Леди Оркни

[Подруга Вильгельма III (1650-1702) - короля, который, будучи столь непопулярным

в свое время, стал в тот период идолом английской буржуазии.], - все это

существенные компоненты спектакля как для самого Маркса, так и для тех, кто

верил или не верил ему. Это частично объясняет, почему многие упорно желают

видеть в Марксовых теоремах нечто большее, чем в аналогичных концеп­циях его

учителя, и даже нечто совершенно противоположное им. Однако все это не влияет на

природу его анализа.

Значит, у Маркса есть учитель? Да. Настоящее понимание его экономической теории

начинается с признания того, что как теоре­тик он был учеником Рикардо. Он был

его учеником не только в том смысле, что его собственные аргументы явно берут

свое нача­ло от рикардианских предпосылок, но и в гораздо более существен­ном

смысле - у Рикардо он научился искусству теоретизирования. Он всегда пользовался

рикардианским инструментарием, а каждая теоретическая проблема выступала у него

либо в форме трудностей, с которыми он столкнулся при глубоком изучении работ

Рикардо, либо в виде тех требующих дальнейшей разработки положе­ний, которые он

оттуда тщательно отбирал. Многое из этого при­знавал сам Маркс, хотя, конечно,

он не согласился бы с тем, что его отношение к Рикардо было типичным отношением

ученика, который ходит к своему профессору, слушает, как тот повторяет одни и те

же сентенции об избыточности населения, о населении, которое избыточно, и вновь

о машинах, которые делают население избы­точным, а затем идет домой и старается

усвоить все это. То, что обе стороны в споре о Марксе не склонны были признавать

это, вполне объяснимо.

Рикардо не единственный, кто повлиял на экономическую теорию Маркса; но в

настоящем очерке упоминания заслуживает лишь Кенэ, у которого Маркс взял свою

фундаментальную концепцию экономического процесса в целом. Группа английских

экономистов, пытавшихся в период 1800-1840 гг. развить теорию стоимости,

возможно, повлияла на некоторые положения и частности, но это влияние

охватывается в данном случае ссылкой на рикардианское направление в

экономической мысли. Ряд других авторов, работы которых во многих отношениях

параллельны его собствен­ной (Сисмонди, Родбертус, Джон Стюарт Милль), -

враждебность Маркса в отношении некоторых из них была обратно пропорциональна

расстоянию между их теориями и его собственной - принимать в расчет не следует,

как и все, что прямо не относилось к главной линии его аргументации, как,

например, крайне слабую область денежной теории, в которой ему не удалось

подняться даже до рикардианского уровня.

Теперь обратимся к чрезвычайно краткому изложению Марксовой экономической

теории, которое неизбежно будет во многих от­ношениях несправедливым по

отношению к структуре "Капитала", который, пусть где-то незаконченный, а где-то

потрепанный ус­пешными атаками противников, все еще сохраняет свои могучие

очертания.

1. Маркс начинает с обычной для теоретиков своего времени, как и более ранних

периодов, попытки сделать теорию стоимости [При переводе этой главы, посвященной

Марксовой экономической теории, мы сочли необходимым употреблять термин

"стоимость" в соответствии с традицией рус­ских переводов работ Маркса, а не

ценность", несмотря на то, что последний лучше передает смысл английского слова

"value" и немецкого "Wert". - Прим. ред.] краеугольным камнем всей теоретической

структуры. Его теория стоимости - рикардианская. Я знаю, что такой выдающийся

авторитет, как проф. Тауссиг, не согласен с этим и всегда подчеркивал различия

этих теорий. Да, есть масса различий в словах, в методах дедукции и

социологических выводах, но никаких различий в са­мой теореме, которая одна

только и имеет значение для современ­ного теоретика, не существует [Остается,

однако, открытым вопрос, только ли это имело значение для самого Маркса. Он был

во власти того же заблуждения, что и Аристотель, а именно, что стоимость, хотя и

является фактором, определяющим относительные цены, в то же вре­мя есть нечто,

отличное от них, существует независимо от относительных цен или меновых

отношений. Положение, согласно которому стоимость товара есть количе­ство труда,

воплощенного в нем, вряд ли означает что-либо другое. Но если это так, то между

Рикардо и Марксом различия есть, поскольку стоимость у Рикардо - это просто

меновые стоимости или относительные цены. Об этом стоит упомянуть, поскольку,

если мы примем эту концепцию стоимости, многое в теории Маркса, кажу­щееся нам

неприемлемым или даже бессмысленным, перестает быть таковым. Но, конечно, мы не

можем сделать это. Ситуация не улучшится и в том случае, если, следуя некоторым

марксологам, мы согласимся с точкой зрения, согласно которой - независимо от

того, существует отличная от меновой стоимости "субстанция" или нет - Марксовы

стоимости, определяемые количеством труда, предназначены лишь для того, чтобы

служить инструментом для разделения совокупного общественного дохода на трудовой

доход и доход на капитал (при том, что теория индивидуальных относительных цен

имеет второстепенное значение). Потому что, как мы увидим, теория стоимости

Маркса не справляется и с этой задачей (при условии, что мы можем отделить эту

задачу от проблемы индивидуальных цен).].

И Рикардо, и Маркс утверждают, что стоимость каждого товара (в условиях

совершенного равновесия и совершенной конкурен­ции) пропорциональна количеству

труда, содержащегося в этом товаре, при условии, что этот труд соответствует

существующим стандартам эффективности производства ("общественно необходи­мому

количеству труда"). Оба измеряют это количество часами труда и используют тот же

самый метод сведения различных свойств труда к единому стандарту. Оба одинаково

относятся к фундаментальным трудностям, внутренне присущим этому под­ходу (т.е.

Маркс относится к ним так, как он усвоил это у Рикардо). Ни один из них не

сказал ничего толкового относительно монопо­лии или того, что мы называем

сегодня несовершенной конкурен­цией. Оба отвечают на критику одинаковыми

аргументами. Только Марксовы аргументы менее вежливы, более многословны и более

"философичны" в самом худшем смысле этого слова.

Все знают, что эта теория стоимости неудовлетворительна. Од­нако в бесчисленных

дискуссиях на эту тему правда вовсе не всегда принадлежит одной стороне, и

оппоненты трудовой теории выска­зали немало ошибочных аргументов. Коренной

вопрос состоит вовсе не в том, является ли труд истинным "источником" или

"при­чиной" экономической стоимости. Этот вопрос может быть пред­метом

первостепенной важности для социального философа, который стремится вывести из

него этическое притязание на продукт, и сам Маркс, конечно, не был безразличным

к этому аспекту проблемы. Для экономической же теории как позитивной науки,

которая призвана описать или объяснить фактический процесс, гораздо важнее

ответить на вопрос, как трудовая теория стоимости вы­полняет свою функцию

инструмента анализа и каковы те реальные причины, в силу которых она выполняет

ее столь плохо.

Начнем с того, что она вовсе не работает вне условий совершенной конкуренции.

Во-вторых, даже в условиях совершенной конкуренции она никогда не работает

гладко, за исключением того случая, когда труд является единственным фактором

производства в притом весь труд выступает как труд одного вида [Необходимость

второй предпосылки является особенно гибельной для трудовой теории стоимости.

Она способна справиться с различиями качества труда, обусловленными обучением

(приобретенной квалификацией): соответствующие количества труда, которые

затрачиваются на обучение, следует добавить к каждому часу квалифицированного

труда; так что мы можем, не нарушая принципов, считать час труда, совершаемого

квалифицированным рабочим, равным часу неквалифицированного труда, умноженному

на определенный коэффициент. Однако этот метод не срабатывает в случае

"естественных" различий в качестве, обусловленных различиями в умственных

способностях, силе воли, в физической силе или ловкости. В этом случае

необходимо учесть различия в стоимости часов, отработанных рабочими, которые

облада­ют разной работоспособностью в силу своих естественных особенностей, но

это явление не может быть объяснено в соответствии с принципом трудовых затрат.

Фак­тически Рикардо поступает следующим образом: он просто говорит, что эти

качественные различия каким-то образом воплотятся в правильные соотношения

благодаря игре рыночных сил, так что мы можем в конце концов сказать, что час

труда работника A равен умноженному на определенный коэффициент часу труда

работника В. Однако он полностью упускает из вида, что, следуя этой логике

доказательства, он апеллирует к иному принципу оценки стоимости и фактически

отказывается от прин­ципа трудовых затрат, который таким образом с самого начала

оказывается несостоя­тельным в рамках своих собственных предпосылок, прежде чем

он потерпит неудачу из-за наличия иных факторов, не относящихся к труду.]. Если

любое и; этих условий не выполняется, приходится вводить дополнительные

предпосылки; при этом аналитические трудности возрастают в такой степени, что

вскоре становятся неуправляемыми. Следова­тельно, аргументация, основанная на

трудовой теории стоимости, является объяснением очень специального случая, не

имеющего практического значения, хотя кое-что можно сказать и в ее пользу, если

интерпретировать ее в смысле аппроксимации к историче­ским тенденциям в движении

относительных стоимостей. Теория, которая пришла ей на смену, - в ее самой

ранней и ныне уже уста­ревшей форме, известная как теория предельной полезности,

- может претендовать на превосходство по разным причинам. Но реальным аргументом

в ее пользу является то, что она носит более общий характер. С одной стороны,

она равным образом примени­ма к условиям монополии и совершенной конкуренции, а

Дата добавления: 2015-05-22