Йозеф Шумпетер. 8 страница

процесса, который постоянно воспроизводит свои собственные условия, принимают

форму периодичности" [с. 648].].

Разумеется, он активно использовал материал главы, посвя­щенной описанию

конкретных фактов и событий.

Все это соответствует здравому смыслу и по существу верно. Мы находим здесь

практически все элементы, которые когда-либо включались в любой серьезный анализ

экономического цикла, и в целом здесь очень мало ошибок. Кроме того, нельзя

забывать, что одно лишь признание существования циклического движения бы­ло

огромным достижением своего времени. Многие экономисты до Маркса имели слабое

представление об этом. В основном, одна­ко, они фокусировали свое внимание на

эффектных спадах производства, получивших название "кризисы". Но они были не

способны увидеть эти кризисы в их истинном свете, т.е. в контексте циклического

процесса, элементами которого они являются. Они изу­чали кризисы, не глядя на

то, что предшествует им или следует за ними; они видели в них отдельные

неприятности, возникающие вследствие ошибок, эксцессов, неправильного

руководства или плохого функционирования кредитной системы. Маркс, как я ду­маю,

был первым экономистом, который возвысился над этой тра­дицией и предвосхитил, -

не считая статистиков, - работу Клеман Жюглара. Хотя, как мы уже видели, он не

дал адекватного объяснения экономического цикла, сам феномен был для него ясен и

он многое понимал в его механизме. Так же как и Жюглар, он без колебаний говорил

о десятилетнем цикле, "прерываемом слабыми колебаниями" [Энгельс пошел еще

дальше. Некоторые из его заметок к третьему тому "Капитала" Маркса показывают,

что он предполагал также существование длинных волн. И хотя он был склонен

объяснять относительную слабость периодов процветания и относительную

интенсивность депрессий в 70-х и 80-х годах скорее структурными изменениями, чем

воздействием депрессивной фазы волны более длительной протяженности (именно так

многие современные экономисты объясняют послевоенное развитие, в особенности его

последнее (т.е. 50-е годы. - Прим. ред.} десятилетие), тем не менее в этом можно

видеть определенное предвосхищение работы Кондратьева о "длинных циклах".].

Маркса занимал вопрос, что может быть причиной такой продолжительности, и он

полагал, что она, вероятно, имеет какое-то отношение к продолжительности жизни

оборудования в текстильной промышленности. Есть и множество других призна­ков

его предпочтительного интереса к проблеме экономического цикла в отличие от

проблемы кризисов. Этого достаточно, чтобы присвоить ему высокий ранг среди

отцов - основателей современ­ной теории этого вопроса.

Следует отметить и другой аспект. В большинстве случаев Маркс использовал термин

"кризис" в обычном смысле, говоря о кризисе 1825 г. или кризисе 1847 г., как и

все прочие исследователи. Но он употреблял его и в другом значении. Полагая, что

эволюция капитализма в один прекрасный день разрушит его институциональную

структуру, Маркс считал, что прежде чем произойдет фактический крах,

функционирование капитализма будет наталки­ваться на растущие трудности,

обнаруживая симптомы смертельной болезни. Вот к этой стадии, рассматриваемой,

конечно, как более или менее продолжительный исторический период, он и при­менял

тот же термин. Маркс стремился увязать повторяющиеся кризисы с этим единственным

кризисом капиталистической сис­темы. Он даже высказывает мысль, что циклические

кризисы можно в каком-то смысле рассматривать в качестве предвестников

окончательного краха. Поскольку для многих читателей это может выглядеть как

ключ к Марксовой теории кризисов в обычном смысле этого слова, то необходимо

указать, что факторы, ответственные, по мнению Маркса, за конечный крах системы,

не могут без достаточной порции дополнительных гипотез объяснить повторяющиеся

периоды депрессии [Чтобы убедиться в этом, читателю достаточно взглянуть еще раз

на цитату, приведенную ранее. Хотя Маркс частенько и забавлялся этой идеей, на

самом деле он старается не связываться с ней; это важно отметить, поскольку не в

его манере было упустить возможность для обобщений.], и этот ключ не выводит нас

за пределы тривиального утверждения, согласно которому "экспроп­риация

экспроприаторов" - дело более простое в условиях депрес­сии, чем в период

подъема.

7. Наконец, идея, согласно которой эволюция капитализма ве­дет к развалу

институтов капиталистического общества или к пере­растанию этими институтами

рамок капиталистического общества (Zusammenbruchstheorie, или теория неизбежного

краха), дает последний пример сочетания non sequitur с глубоким пониманием

проблемы, благодаря которому можно спасти сам результат. Основанная в

соответствии с Марксовой "диалектической дедукцией" на росте нищеты и угнетения

трудящихся масс, побуждающих их к восстанию против системы, эта идея

обесценивается вследствие non sequitur, заложенного в доказательстве неизбежного

роста ни­щеты. Кроме того, марксисты, ортодоксальные в других вопросах, давно

уже стали сомневаться в правильности того положения, что концентрация

промышленного контроля в любом случае несовме­стима с "капиталистической

оболочкой". Первым, кто высказал свои сомнения и достаточно умело их

аргументировал, был Рудольф Гильфердинг [См. его работу "Финансовый капитал"

(1931). Сомнения, основанные на некоторых вторичных обстоятельствах, из которых

следовало, что Маркс слишком полагал­ся на тенденции, которые, как ему казалось,

он открыл, и что общественное развитие было гораздо более сложным и менее

последовательным процессом, возникали, конечно, и прежде. Достаточно упомянуть

Э.Бернштейна (см. гл. XXVI). Однако Гиль­фердинг в своем исследовании не

прибегает к смягчающим обстоятельствам, а сража­ется с этим выводом в принципе и

на почве самой Марксовой теории.], один из лидеров значительной группы

неомарксистов, которые фактически склонялись к противоположному выводу, а

именно, что благодаря концентрации капитализм способен приобрести дополнительную

стабильность [Это утверждение Гильфердинга зачастую смешивается (даже его

собственным автором) с другим - что экономические колебания со временем

становятся все сла­бее. Это может быть так, а может и нет (кризис 1929-1932 г.

ничего не доказывает), однако большая стабильность капиталистической системы,

т.е. несколько менее тем­пераментное поведение временных рядов, характеризующих

динамику цен и объемов производства, не обязательно предполагает и вовсе не

обусловливается большей ста­бильностью, т.е. большей способностью

капиталистического порядка противостоять атакам извне. Система и порядок,

конечно, связаны друг с другом, но это не одно и то же.]. Откладывая до

следующей части то, что я мог бы сказать по этому вопросу, отмечу лишь, что

Гильфердинг, по-моему, сильно преувеличивает, хотя, как мы увидим, нет оснований

полагать, - в настоящее время и в данной стране, - что крупный бизнес

"становится оковами для способа производства". А сделанный Марксом вывод

фактически не вытекает из его собственных предпосылок.

Однако, даже если приводимые Марксом факты и рассуждения содержали бы гораздо

больше ошибок, чем на самом деле, тем не менее его вывод оказывается верен в той

мере, в какой он является простой констатацией того, что капиталистическая

эволюция разрушает основы капиталистического общества. Я думаю, что так оно и

есть. И я не считаю преувеличением назвать это видение, выска­занное без

малейших сомнений в 1847 г., глубоким. Сегодня это общепризнано. Но первый, кто

сказал об этом, был Густав Шмоллер. Его превосходительство, профессор фон

Шмоллер, прусский тай­ный советник и член верхней палаты Пруссии не был

революционером и не занимался агитацией. Но он спокойно утверждал то же самое.

Почему и как - эти вопросы он также оставил без ответа.

Вряд ли необходимо подробно суммировать сказанное. Каким бы несовершенным ни был

наш очерк, он достаточен, чтобы уста­новить: во-первых, никто, кого интересует

чисто экономический анализ, не может говорить о безоговорочном успехе Марксовой

теории; во-вторых, никто, кого интересует эта смелая конструкция, не может

констатировать безусловную неудачу. В суде, который рас­смотрел технику его

теоретического анализа, приговор был бы не­благоприятным. Приверженность

аналитическому аппарату, который всегда был неадекватным и уже во времена Маркса

стреми­тельно устаревал; длинный список выводов, которые не следуют из

предпосылок или просто неверны; ошибки, которые если их исп­равить, существенно

меняют или превращают в противоположные построенные на их основе выводы, - все

это может быть справедливо поставлено в вину Марксу как аналитику. Но даже в

этом суде потребуется смягчение приговора по двум следующим причинам.

Во-первых, хотя Маркс так часто и иногда столь безнадежно ошибался, его критики

не всегда были правы. Поскольку среди них были отличные экономисты, этот факт

следует записать в его пользу, особенно потому, что с большинством из них он не

мог встретиться лично.

Во-вторых, следует отметить вклад Маркса, как критический, так и позитивный, в

разработку огромного числа индивидуальных проблем. В очерке, подобном этому,

невозможно перечислить все эти проблемы, не говоря уже о том, чтобы отдать этому

должное. Но мы касались некоторых из них, когда обсуждали его подход к анализу

экономического цикла. Я упоминал также о некоторых из тех проблем, которые

улучшили нашу теорию физической структуры капитала. Схемы, которые он

сконструировал в связи с этим вопросом, хотя и не безукоризненные, также

доказали свою полезность, будучи использованными в работах последнего времени,

которые местами очень напоминают Марксову теорию.

Но апелляционный суд, даже если он ограничится теоретиче­скими проблемами, может

склониться к тому, чтобы полностью отменить обвинительный приговор. Потому что

всем мелким прегрешениям Маркса противостоит одно поистине великое достиже­ние.

Через все, что есть ошибочного и даже ненаучного в его анали­зе, проходит одна

фундаментальная идея, в которой нет ничего ошибочного или ненаучного, идея

теории, построенной не на некотором числе отдельных индивидуальных форм или на

логике развития количественных экономических показателей в целом, но на

действительной последовательности этих форм, на развитии экономического процесса

как такового, движимого собственной энергией, в условиях исторического времени,

порождающего в каждый данный момент такое состояние, которое само определяет то,

что будет следовать за ним. Вот почему автор столь многих неверных концепций

оказался в то же время первым, кто представил себе то, что до сих пор все еще

остается экономической теорией будущего, для которой мы медленно и упорно копим

строительный матери­ал, статистические факты и функциональные уравнения.

Маркс не просто задумался над этой идеей, он попытался ее воплотить. Учитывая

великую цель, которой пыталась служить его аргументация, все искажающие его труд

недостатки должны оцениваться иначе даже там, где они - а в ряде случаев так оно

и есть - не полностью этой целью оправдываются. Существует, од­нако, один

вопрос, имеющий фундаментальное значение с точки зрения методологии

экономической теории, которую он действи­тельно создал. Экономисты обычно либо

сами делали работу в области экономической истории, либо использовали

исторические труды других. Но факты экономической истории отправлялись ими в

особое подразделение. Они включались в теорию, если вообще включались, только в

роли иллюстраций или, возможно, для проверки результатов. Они смешивались с ней

только механиче­ски. Смесь же, созданная Марксом, является химической; другими

словами, он ввел их непосредственно в аргументацию, с помощью которой

обосновываются его выводы. Он был первым экономистом высокого ранга, увидевшим и

последовательно учившим дру­гих тому, как экономическую теорию можно превратить

в истори­ческий анализ и как историческое повествование можно обратить в

histoire raisonne'e (обоснование истории - фр.) [Если верные его последователи

станут на этом основании доказывать, что он обосновал цели исследования

исторической школы в экономической теории, то это притязание нелегко отвергнуть,

хотя работы школы Шмоллера велись совершенно независимо от влияния Маркса. Но

если они будут настаивать на том, что Маркс и только Маркс знал, какую теорию

подвести под исторический процесс, в то время как сторонники исторической школы

знали только, как описывать факты без понимания их значения, то они только

навредят своему делу. Потому что эти люди на самом деле знали, как надо

анализировать. И если их обобщения были менее широкими, а изложение - менее

избирательным, это это говорит только в их пользу.]. Аналогичную проблему в

отношении статистики он не пытался решать. Но в каком-то смысле она

подразумевалась при решении проблемы с историей. Это является и ответом на

вопрос, в какой мере - в том ас­пекте, в каком это разъяснялось в конце

предыдущей главы, - экономической теории Маркса удалось вписаться в его

социологиче­скую систему. Этой цели добиться не удалось, но сама эта неудача

выдвинула одновременно и цель, и метод ее достижения.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Глава четвертая. Маркс -

учитель.

Итак, главные составляющие теоретической структуры Маркса перед нами. Что же

можно сказать относительно их впечатляюще­го синтеза как целого? Вопрос не

праздный. Если это вообще возможно, то именно в данном случае целое превышает

сумму час­тей. Более того, синтез способен в такой мере испортить зерна или,

наоборот, утилизировать плевелы, которые присутствуют почти всюду, что целое

может оказаться более верным или, напротив, более ошибочным, чем любая его

отдельно взятая часть. Наконец, существует учение, которое вытекает только из

целого. Однако о последнем мы ничего больше не скажем. Пусть каждый решает сам,

что оно значит для него.

Наше время восстает против безжалостной неизбежности спе­циализации, а потому

вопиет о синтезе, причем нигде так громко, как в общественных науках, в которых

так велик удельный вес не­профессионального элемента [Этого непрофессионального

элемента особенно много в работах тех поклонников Маркса, которые, не являясь

типичными экономистами-марксистами^до сих пор принимают всерьез все, что написал

учитель. Это очень важно. В каждой стране на одного грамотного экономиста

приходятся по меньшей мере три непрофессионала, и даже этот экономист, как

правило, является марксистом в том специфическом смыс­ле, о котором мы говорили

во введении к этой части: он молится перед этим алтарем, но поворачивается к

нему спиной, как только приступает к исследованию.]. Однако система Маркса

является хорошей иллюстрацией того, что, хотя синтез способен нести но вый свет,

он может означать и новые оковы.

Мы уже видели, как в Марксовой теории социология и экономическая теория

пронизывают друг друга. По замыслу Маркса, а в некоторой степени и в реальной

действительности они едины. Следовательно, все основные концепции и положения

являются здесь одновременно экономическими и социологическими и имеют одинаковое

значение на обоих уровнях, если, с нашей точки зрения, мы все же можем говорить

о двух уровнях аргументации. Так, экономическая категория "труд" и общественная

- класс "пролетариат" в принципе соответствуют друг другу, а фактически

идентичны. Другой пример. Функциональное распределение дохода в экономической

теории, т.е. объяснение того, как образуются доходы в качестве вознаграждения за

производственные услуги независимо от того, к какому социальному классу

получатель подобного дохода может принадлежать, выступает в Марксовой системе

только в форме распределения между общественными классами и таким образом

приобретает иное, дополнительное значение. Еще пример. Капитал в системе Маркса

становится капиталом только в руках особого капиталистического класса. Те же

предметы, но в руках рабочих капиталом не являются.

Не может быть никакого сомнения в том, что тем самым в анализ вливается

живительная сила. Воображаемые концепции экономической теории начинают дышать.

Бескровная теорема погружается в agmen, pilverem at clamorem [Движение толп,

пыль и грохот (лат.).]: не теряя своей логической природы, она перестает быть

только положением, характеризующим логические свойства системы абстракций; она

превращается в мазок художника, рисующего дикий беспорядок общественной жизни. В

подобном анализе не только заключено более глубокое содержание, нежели в обычном

экономическом анализе, но он охватывает и более широкую сферу - он включает в

рассмотрение любой вид классового действия, независимо от того, соответствует ли

это классовое действие обычным правилам бизнеса или нет. Войны, революции,

законодательство всех видов, изменения в структуре правительств, короче все

явления, которые немарксистская экономическая теория рассматривает просто как

внешние возмущения, находят свое место наряду, скажем, с инвестициями в

обору­дование или с трудовыми договорами, - все охвачено единой объясняющей

схемой.

В то же время подобная процедура имеет и свои недостатки. Концептуальная

структура, на которую надето такого рода ярмо, может легко терять в

эффективности по мере усиления ее "жизнен­ности". Спаренная категория

рабочий-пролетарий может служить наглядным, хотя и банальным примером. В

немарксистской экономической теории все доходы от услуг отдельных лиц по своей

природе становятся заработной платой, являются ли эти лица первоклассными

юристами, кинозвездами, служащими компаний или дворниками. Поскольку все эти

доходы с точки зрения связанных с ними экономических процессов имеют много

сходного, то подобное обобщение не является ни бесполезным, ни искусственно

сконструированным. Напротив, оно может нести определенную информацию даже с

точки зрения социологии. Но уравнивая тру­дящегося и пролетария, мы искажаем эту

информацию; фактиче­ски выбрасываем ее из нашей картины. Равным образом полезная

экономическая теорема благодаря ее социологической метаморфозе может вместо

обогащения содержания внести ошибку, и наоборот. Таким образом синтез

экономической теории и социологии в принципе и марксистский его вариант в

частности может легко привести к ухудшению как экономической теории, так и

социологии.

Синтез как таковой, т.е. координация методов и результатов различных направлений

анализа, является трудным делом, за которое не каждый способен взяться. В итоге

за него обычно вовсе никто не берется; от студентов же, которых учат видеть

только отдельные деревья, мы слышим гневные требования показать им лес в целом.

Однако они не могут представить себе, что проблема частично состоит в embarras

de richesse [Шок от изобилия (фр.).] и что синтезирован­ный лес может стать для

исследователя концентрационным ла­герем.

Синтезу по-марксистски, т.е. координации экономического и социологического

анализа в интересах сведения и того и другого к единой цели, конечно же,

особенно присущи подобного рода черты. Цель - histoire raisonnee, т.е.

объяснение истории капиталисти­ческого общества, - носит достаточно широкий

характер, но не та­кова аналитическая основа. Действительно, перед нами

грандиозное сочетание политических фактов и экономических теорем; но они

соединены насильственно, в итоге ни одна из сторон не в состоянии дышать.

Марксисты претендуют на то, что их система решает все великие проблемы, с

которыми не могла справиться не­марксистская экономическая теория. Да, она их

решает, но только путем выхолащивания содержания. Однако здесь требуется

некоторое разъяснение.

Несколько выше я говорил, что Марксов синтез охватывает все те исторические

события, такие, как войны, революции, изменения в законодательстве, и все те

институциональные моменты, такие, как собственность, контрактные отношения,

формы государствен­ного правления, которые экономисты, не являющиеся

сторонни­ками марксизма, предполагают рассматривать как дестабилизиру­ющие

факторы либо как исходные данные. Это значит, что они предполагают не объяснять

их, а только анализировать их modi operandi [Способы функционирования (лат.).] и

последствия. Это необходимо для того, чтобы ограни­чить предмет и границы

анализа, о какой бы исследовательской программе ни шла речь. Если же эти

предпосылки не всегда явно обозначены, то лишь потому, что считается, что они

всем извест­ны. Особенность Марксовой системы состоит в том, что она подчи­няет

сами эти исторические события и социальные институты процессу объяснения,

основанному на экономическом анализе, или, если использовать специальную

терминологию, она рассмат­ривает их не в качестве исходных данных, а в качестве

перемен­ных величин.

Поэтому Наполеоновские войны, Крымская война, Граждан­ская война в Америке,

мировая война 1914 г., Французская фронда, Великая Французская революция,

революции 1830 и 1848 гг., Свобода торговли в Англии, рабочее движение в целом и

в отдельных его проявлениях, колониальная экспансия, институциональные

изме­нения, национальная и партийная политика во все времена и во всех странах -

все это включено в сферу Марксовой экономиче­ской теории, претендующей на

открытие теоретического объясне­ния всех этих явлений на основе классовой

борьбы, стремления к эксплуатации и протеста против эксплуатации, накопления

капи­тала и качественных изменений в его структуре, изменений нормы прибавочной

стоимости и нормы прибыли. Экономист не должен более удовлетворяться чисто

техническими ответами на техниче­ские вопросы; вместо этого он учит человечество

познавать скры­тый смысл его борений. "Политика" не рассматривается более как

независимый фактор, от которого можно и должно абстрагироваться в анализе

фундаментальных величин. Ее вторжение в традиционную экономическую теорию либо

играет роль мальчика, который злонамеренно портит машину, стоит лишь инженеру

повернуться к ней спиной; либо, наоборот, роль deus ex machina [Бог из машины;

перен. неожиданное спасение (благодаря божественному вмешательству) - лат.],

т.е. неожиданного спасителя благодаря таинственной мудрости, прису­щей

сомнительной разновидности млекопитающих, называемых "государственными

деятелями". У Маркса сама политика определяется структурой и состоянием

экономического процесса, становится проводником экономических эффектов и так же

полностью включается в сферу экономической теории, как обычная покупка или

продажа.

Вновь повторим: нет ничего легче, чем понять очарование подобного синтеза.

Особенно это понятно в отношении молодежи, а также тех интеллектуальных

обитателей нашего читающего газеты мира, которым боги, видимо, даровали вечную

молодость. Страст­но желая выразить собственное "я", мечтая от чего-нибудь

спасти мир, испытывая отвращение к неописуемой скуке учебников, разочарованные

эмоционально и интеллектуально, неспособные создать собственный синтез, они

отыскивают страстно желаемое у Маркса. Вот он - ключ ко всем самым сокровенным

тайнам; вот та волшебная палочка, которая управляет и великими и малыми

событиями. Именно они владеют объяснением, которое - на мгновение я позволю себе

удариться в гегельянство - одновременно является и самым общим, и самым

конкретным. Им не нужно больше выискивать его среди многообразия жизненных

явлений - они насквозь видят всех этих претенциозных марионеток от политики и

бизнеса, которые ничего не понимают в окружающем. И кто может их обвинять, зная,

какие существуют альтернативы?

Да, конечно, это так. Но кроме этого: какова все же в конечном счете польза от

Марксова синтеза? - спрашиваю я. Обычный экономист, описывающий переход Англии к

свободе торговли или первые достижения английского фабричного законодательства,

не забывает и, видимо, никогда и не забывал упомянуть о тех струк­турных

особенностях английской экономики, которые породили подобную политику. Если он

не делает этого в учебном курсе или в книге, посвященной чистой теории, то

только потому, что он ста­вит своей целью более тонкий и более эффективный

анализ. Марксисту же остается добавить лишь одно - отстаивать сам принцип, и в

особенности ту узкую, искаженную теорию того, как этот принцип следует внедрять.

Эта теория, несомненно, дает результаты, к тому же достаточно простые и

определенные. Но начните систематически применять ее к отдельным случаям, и вам

быстро наскучит этот бесконечный трезвон по поводу классовой борьбы между

собственниками и теми, у кого собственности нет. Вы начнете испытывать

болезненное чувство неадекватности этой теории, если не присягали на верность

лежащей в ее основе схеме; или еще хуже - ее тривиальности в том случае, если вы

исповедуете марксистскую веру.

Марксисты обычно с торжеством указывают на успех Марксова диагноза экономических

и социальных тенденций, которые, как полагают, внутренне присущи

капиталистической эволюции. Как мы уже видели, в этом есть доля правды: более

ясно, чем любой другой автор своего времени, Маркс разглядел тенденцию к росту

крупного производства и не только это, но и некоторые особенности последующей

ситуации. Мы видели также, что в этом случае общее видение помогло анализу,

исправив некоторые недостатки последнего и сделав синтез более верным, чем сами

составляющие его элементы анализа. Но на этом все и кончается. Этому достижению

следует противопоставить ошибочный прогноз относительно растущей нищеты,

являющийся объединенным результатом неправильного видения и неверного анализа -

результатом, на котором базируется огромное множество марксистских спекуляций

относительно будущего развития общественной жизни. Тот, кто в своем стремлении

понять современную ситуацию и ее проблемы делает ставку на Марксов синтез в

целом, к несчастью, оказывается неправ[На это некоторые марксисты ответили бы,

что экономисты-немарксисты вообще ничего не внесли в понимание нашего времени,

так что последователи Маркса в этом отношении находятся все же в лучшем

положении. Избегая обсуждения вопроса о том, что лучше - ничего не говорить или

изрекать ошибочные вещи, следует иметь в виду, что это утверждение неверно,

потому что и экономисты, и социологи немарксистского направления на самом деле

внесли немалый научный вклад, правда, в разработку отдельных проблем. Меньше

всего это притязание марксистов должно базироваться на сравнении учения Маркса с

теориями австрийской, вальрасовской или маршаллианской школ. Приверженцы этих

школ целиком или по преимуществу интересовались чисто экономической теорией. Их

теории, следовательно, несопоста­вимы с Марксовым синтезом. Их можно сравнивать

только с теоретическим аппара­том Маркса, и в этой области сравнение полностью в

их пользу.]. Фактически это понимают теперь многие марксисты. В частности, нет

никаких оснований испыты­вать гордость по поводу того, как с помощью Марксова

синтеза объясняется опыт последнего десятилетия [Речь идет о длительной

депрессии после Великого кризиса 1929-1933 гг. - Прим. ред.]. Каждый

продолжительный период депрессии или слабого оживления будет слу­жить

подтверждением любого пессимистического прогноза в той же мере, в какой он будет

подтверждать и марксистский прогноз. В этом случае впечатление, что он

подтверждает именно марксистский прогноз, создается болтовней лишившихся

мужества буржуа и ликующих интеллектуалов, которые благодаря своим страхам и

Дата добавления: 2015-05-22