Йозеф Шумпетер. 33 страница

подтверждаться результатами эмпирического анали­за, она подтверждается той

опорой на религиозные представления, о которой уже шла речь. На первый взгляд

это может не показаться очевидным. Утилитаристские лидеры были далеки от религии

в общепринятом понимании. Напротив, они считали себя антирелигиозными и почти

все считали их таковыми. Они гордились своим, как они считали, неметафизическим

мировоззрением и не симпатизировали религиозным институтам и движениям своего

времени. Но стоит еще раз взглянуть на ту картину социального развития, которую

они нарисовали, чтобы открыть, что она воплощает в себе ключевые элементы

протестантизма и, более того, сама основывается на этой вере. Для интеллектуала,

который отказался от своей веры, утилитаристские убеждения заменили ее. Для

многих из тех, кто остался при своих религиозных убеждениях, класси­ческая

доктрина стала их политическим дополнением [Обратите внимание на аналогию с

социалистическими убеждениями, которые также заменяли для одних и дополняли для

других их христианские убеждения.].

Переформулированные в категориях религии, эта доктрина и, как следствие,

демократические убеждения, которые на ней основа­ны, изменяют саму свою природу.

Больше нет места логическим сомнениям относительно Общего блага и Высших

ценностей. Все эти проблемы решены за нас Творцом, цели которого определяют и

санкционируют все. Все то, что раньше казалось неопределенным или

немотивированным, вдруг становится вполне определен­ным и убедительным.

Например, глас народа есть глас Божий. Или возьмем Равенство. Само значение

этого понятия сомнительно, и вряд ли есть какое-либо рациональное основание для

того, чтобы принять его как постулат, до тех пор пока мы находимся в сфере

эмпирического анализа. Но в христианстве есть сильный эгалитаристский элемент.

Спаситель умер за всех: он не делал различия между людьми различного социального

статуса. Поступив так, он подтвердил непреходящее значение каждой отдельно

взя­той души, без всяких различий. Разве это не обоснование, - как мне

представляется, единственно возможное [Можно возразить, что, как ни трудно

придать общее значение понятию Равенства, такое значение почти всегда можно

вывести из контекста. Например, из анализа условий Геттисбергской речи можно

заключить, что, заявляя, что все люди созданы свободными и равными, Линкольн

просто имел в виду равенство статуса в противовес рабству. Такое значение вполне

определенно. Но если на вопрос, почему такое заявление должно обязывать нас в

моральном и политическом плане, не ответить: "Потому что все люди по природе

одинаковы", то мы можем апеллировать лишь к божественной воле, в соответствии с

христианской верой такое решение подразумевается словом "созданы".], того, что

"каждый значит столько же, сколько другой, никто не значит больше другого", -

обоснование, которое придает неземное содержание демокра­тическому кредо,

которому трудно подобрать какое-либо другое содержание. Эта интерпретация,

конечно, не исчерпывает всего. Од­нако она может объяснить многие вещи, которые

кажутся необъяс­нимыми и даже лишенными смысла. В частности, она объясняет

отношение верующего к критике: опять, как и в случае с социализмом,

фундаментальные расхождения во взглядах расцениваются не как ошибка, а как грех;

они вызывают не просто логические контраргументы, но моральное осуждение. Можно

иначе поставить вопрос и заявить, что демократия, обос­новываемая таким образом,

перестает быть просто методом, который можно рационально обсуждать, как

устройство паровоза или свойства дезинфицирующих средств. Она становится тем,

что я с других позиций считал невозможным, т.е. идеалом или, скорее, ча­стью

идеального устройства вещей. Само слово может стать знаменем, символом всего,

что дорого человеку, что дорого ему в своей нации, независимо от того,

рационально это или нет. С одной стороны, вопрос о том, как различные тезисы,

предусматриваемые де­мократическими убеждениями, связаны с фактами политической

жизни, станут ему столь же безразличны, как верующему католику безразлично, как

совмещаются действия папы Александра VI [Александр Борджиа (1431-1503).

Прославился организованной им серией убийств своих политических противников.] со

сверхъестественным ореолом, окружающим институт папства. С другой стороны,

демократ такого типа, принимая постулат равен­ства и братства, сможет принять,

причем искренне, любую долю отклонений от них в собственном поведении или

взглядах. Это даже не нелогично. Простое несовпадение с фактами - не аргумент

против этической максимы или мистической надежды.

Во-вторых, следует иметь в виду то обстоятельство, что формы и фразы

классической демократии для многих наций ассоциируются с событиями их истории,

которые с энтузиазмом восприни­мает подавляющее большинство населения. Любая

оппозиция установленному режиму скорее всего будет их использовать вне

зави­симости от того, какие намерения и социальные корни она имеет [Может

показаться, что следует сделать исключение для оппозиций, победы которых привели

к возникновению откровенно автократических режимов. Но большинство этих режимов,

как показывает исторический анализ, родились демократическим путем и правили,

опираясь на поддержку народа. Цезаря убили не плебеи. Но аристократы-олигархи,

убившие его, также использовали демократическую фразеологию.]. Если она одержит

победу и последующий ход событий окажется благоприятным, то эти формы укоренятся

в идеологии нации.

Соединенные Штаты - яркий тому пример. Само их существование как суверенного

государства связано с борьбой против монархической и аристократической Англии.

За исключением меньшинства роялистов, американцы во время администрации

Гренвилля [Джордж Гренвилль (1712-1770) - английский государственный деятель,

государственный секретарь и канцлер казначейства. Он был автором закона о

почтовых сборах в Американских колониях, который послужил одной из причин Войны

за неза­висимость этих колоний от Англии.], по-видимому, перестали считать

английского монарха своим королем, а английскую аристократию - своей

аристокра­тией. В войну за независимость они воевали против тех, кто и

фак­тически, и по их внутреннему ощущению стал для них иностран­ным монархом и

иностранной аристократией, препятствовавшими осуществлению их экономических и

политических интересов. Однако с самого начала они представляли войну за свои

национальные интересы как противостояние "народа" и "правителей" в терминах

неотъемлемых Прав Человека и в свете основных принципов классической доктрины

демократии. В тексте Декла­рации независимости и Конституции эти принципы

приняты на вооружение. Поразительное развитие этой страны увлекло и

удовлетворило большинство ее граждан и тем самым, казалось, подтвердило

истинность доктрины, лежавшей в основе священных документов нации.

Оппозиции редко удается одержать победу, когда правящие группы находятся в

зените власти и успехов. В первой половине XIX в. оппозиционные силы,

придерживавшиеся классических принципов демократии, укрепились и постепенно

одержали побе­ду над правительствами, некоторые из которых, как, например, в

Италии, явно находились в состоянии упадка, стали воплощением некомпетентности,

грубой силы и коррупции. Естественно, хотя и не в силу логических доводов, это

усилило позиции самих этих принципов, которые смотрелись в выгодном свете,

особенно при сопоставлении с невежеством и предрассудками, которые отстаивали

данные правительства. В этих обстоятельствах демократическая революция означала

наступление свободы и порядочности, а демократические принципы представлялись

святыней разума и человеческого рода. Ясно, что это преимущество в дальнейшем

было утеряно, и разрыв между доктриной и практикой демократии неизбежно был

обнаружен. Но ореол вокруг демократии угасал очень медленно.

В-третьих, нельзя забывать о том, что существуют социальные структуры, в которых

классическая доктрина демократии может со значительной долей приближения

соответствовать фактам. Как уже подчеркивалось, это относится в первую очередь

ко многим небольшим и примитивным обществам, которые, между прочим, служили для

авторов этой доктрины прототипами. Это может так­же касаться и непримитивных

обществ при условии, что в них нет глубокого расслоения и серьезных проблем.

Швейцария - луч­ший пример такого рода. Почти пет спорных вопросов в той стра­не

крестьян, где, за исключением гостиниц и банков, почти нет капиталистической

индустрии и проблемы государственной полити­ки настолько просты и стабильны, что

подавляющее большинство может понять их и достичь согласия. Но сделав вывод о

том, что в таких случаях классическая доктрина приближается к реальности, мы

должны немедленно добавить, что это происходит не потому, что она описывает

эффективный механизм принятия политических решений, но лишь потому, что нет

необходимости прини­мать важные решения. Наконец, случай с Соединенными Штата­ми

можно опять взять в качестве доказательства того, что классическая доктрина

иногда, похоже, совпадает с фактическим развитием событий даже в большом

обществе с высокой степенью расслоения, перед которым встают крупные проблемы,

требующие решения при условии, что благоприятное стечение обстоятельств лишает

эти проблемы остроты. До вступления этой страны в первую мировую войну

общественное мнение было в основном озабочено эксплуатацией экономических

возможностей окружающей среды. До тех пор, пока ничто серьезное этому не

препятствовало, ничто и не имело жизненно важного значения для рядового

гражданина, который добродушно презирал проделки политиков. Какая-то часть

общества могла волноваться но поводу тарифов, серебра, проблем местного

управления, очередной стычки с Англией. На­род в целом оставался равнодушным,

кроме единственного случая серьезных разногласий, который породил национальное

бедствие, Гражданскую войну.

И в-четвертых, политики любят фразеологию, которая льстит массам и даст

прекрасную возможность не только для того, чтобы избежать ответственности, но и

для того, чтобы во имя народа сокрушить противников.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" - Глава двадцать вторая.

Другая теория демократии

1. Борьба за политическое лидерство

Думаю, что большинство изучающих политику к настоящему времени уже согласились с

критикой классической доктрины де­мократии, содержащейся в предыдущей главе. Я

думаю также, что большинство из них согласны или вскоре согласятся принять иную

теорию, которая гораздо более правдоподобна и в то же время включает в себя

очень многое из того, что приверженцы демократического метода в действительности

имеют в виду под этим термином. Как и классической теории, ей можно дать краткое

определение.

Будем помнить, что основной проблемой классической теории было утверждение, что

у "народа" есть определенное и рациональное мнение по каждому отдельному вопросу

и что мнение это реализуется в условиях демократии путем выбора

"представителей", которые следят за тем, чтобы это мнение последовательно

претворялось в жизнь. Таким образом, выбор представителей вторичен но отношению

к первичной цели демократического устройства, а именно: наделить избирателей

властью принимать политические решения. Предположим, мы поменяем роли этих двух

элементов и сделаем решение проблем избирателями вторичным но отношению к

избранию тех, кто будет принимать решения. Другими словами, будем считать, что

роль народа состоит в создании прави­тельства или посреднического органа,

который в свою очередь формирует национальный исполнительный орган или

правительство [Неискреннее слово "исполнительный" на деле указывает в неверном

направлении. Однако этого не произойдет, если мы будем использовать его в том

смысле, в ка­ком мы говорим об "управляющих" в корпорации, которые делают

значительно больше, нежели просто "исполняют" волю держателей акций.

(По-английски термины "исполняющий" и "управляющий" в данном контексте

передаются одним и тем же словом - "executive". - Прим.ред.)]. Итак, определим:

демократический метод - это такое институциональное устройство для принятия

политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения

путем конкурентной борьбы за голоса избирателей.

Объясняя и обосновывая эту идею, мы незамедлительно пока­жем, что оно как в силу

правдоподобности посылок, так и благодаря логической обоснованности

предположений значительно улучшает теорию демократического процесса.

Прежде всего у нас есть достаточно эффективный критерий, при помощи которого

демократические правительства можно отличить от прочих. Мы видели, что

классическая теория сталкивается с трудностями в подобном разграничении,

поскольку воле и благу народа могут служить, и во многих исторических ситуациях

служили, правительства, которые нельзя назвать демократическими в соответствии с

любым из общепринятых смыслов этого слова. Теперь мы в несколько лучшем

положении, поскольку решили делать акцент на modus procedendi [процедуре -

лат.], наличие или отсутствие которого в большинстве случаев легко проверить

[Однако ниже обратите внимание на пункт 4.].

Например, при парламентарной монархии типа английской наш критерий демократии

выполняется, поскольку монарх может назначить членами кабинета лишь тех людей,

которых выберет парламент. В то же время "конституционная" монархия не является

демократической, поскольку электорат и парламент обладают всеми правами, которые

у них есть при парламентарной монархии, но с одним решающим исключением: у них

нет власти назначать правительство. Министры в данном случае являются слугами

монарха и по названию, и по сути и в принципе могут быть им назначены или

уволены. Такое устройство может удовлетворять народ. Избиратели могут

подтвердить этот факт, голосуя против любых изменений. Монарх может быть

настолько популярен, что сумеет нане­сти поражение любому сопернику в борьбе за

верховную власть. Но поскольку не существует механизма, делающего такую борьбу

эффективной, данный случай не подпадает под наше определение.

Во-вторых, теория, заключенная в этой дефиниции, дает нам возможность воздать

должное жизненно важному феномену ли­дерства. Классическая теория этого не

делает. Вместо этого она, как мы видели, приписывает избирателям совершенно

нереальную степень инициативы, практически игнорируя лидерство. Но почти во всех

случаях коллективное действие предполагает лидерство - это доминирующий механизм

почти любого коллективного действия, более значительного, чем простой рефлекс.

Утверждения о функционировании и результатах демократического метода, которые

принимают это во внимание, гораздо реалистичнее тех, которые этого не делают.

Они не ограничиваются исполнением volonte generale [общей воли?], но

продвигаются к объяснению того, откуда она возникает и как подменяется или

подделывается. То, что мы обозначили термином "Подделанная воля", не находится

более за рамками теории, отклонением, отсутствия которого мы так страстно

желаем. Он входит в основу, как это и должно быть.

В-третьих, поскольку вообще существует воля группы, - например, желание

безработных получить пособия но безработице или стремление других групп помочь

им, - наша теория ее не отрица­ет. Напротив, теперь мы можем рассматривать

именно ту роль, которую эти волеизъявления играют на самом деле. Они, как

прави­ло, не предъявляются непосредственно. Даже если групповые устремления

сильны и определенны, они остаются скрытыми часто на протяжении десятилетий, до

тех пор, пока их не вызовет к жизни какой-нибудь политический лидер, превращая в

политические факторы. Он делает это, точнее, его агенты делают это для него,

организуя волеизъявления, усиливая их и в конце концов включая в соответствующие

пункты своих предложений. Взаимодействия между групповыми интересами и

общественным мнением и способом, которым они создают то, что мы называем

политической ситуацией, под таким углом зрения видны в новом, более ясном

све­те.

В-четвертых, наша теория, конечно, не более определенна, чем само понятие борьбы

за лидерство. Это понятие представляет труд­ности, аналогичные тем, которые

вызывает понятие конкуренции в экономической сфере; их не без пользы можно

сравнить. В экономической жизни конкуренция никогда полностью не отсутствует, но

едва ли когда-либо существует в совершенном виде [ Во второй части книги мы

приводим примеры проблем, возникающих на этой почве.]. Точно так же в

политической сфере постоянно идет борьба, хотя, возможно, лишь потенциальная, за

лояльность избирателей. Объяснить это можно тем, что демократия использует некий

признанный метод ведения конкурентной борьбы, а система выборов - практически

единственно возможный способ борьбы за лидерство для общества любого размера.

Хотя это и исключает многие из способов обеспечения лидерства, которые и следует

исключить [Это также исключает методы, которыми не следует пренебрегать,

например завоевание политического лидерства в результате молчаливого согласия

людей или пу­тем выборов quasi per inspirationem [как бы по вдохновению - лат.].

Последний слу­чай отличается от выборов путем голосования только технически, но

и первый способ имеет определенное значение даже в современной политике; власть,

необходимая партийному боссу внутри ем партии, основана на молчаливом признании

его лидерства. Однако эти детали можно опустить в подобной схеме.], например

борьбу за власть путем вооруженного восстания; это не исключает случаев, весьма

похожих на экономические явления, которые мы обознача­ем как "несправедливую"

или "мошенническую" конкуренцию или ограничения конкуренции. Исключить их мы не

можем, поскольку если бы мы это сделали, то остались бы с неким весьма далеким

от реальности идеалом [Как и в экономической сфере, некоторые ограничения

включены в правовые и моральные принципы общества.]. Между этим идеальным

случаем и случа­ями, когда любая конкуренция с существующим лидером

предотвращается силой, существует непрерывный ряд вариантов, в пределах которого

демократический метод правления незаметно, мельчайшими шагами, переходит в

автократический. Но если мы стремимся к пониманию, а не к философствованию, это

так и должно быть. Таким образом, ценность нашего критерия существенно не

снижается.

В-пятых, наша теория, похоже, объясняет существующее отношение между демократией

и индивидуальной свободой. Если под последней мы понимаем существование сферы

индивидуального самоуправления, границы которого исторически изменяются, - ни

одно общество не терпит абсолютной свободы, даже абсолютной свободы сознания или

слова, и ни одно общество не ограничивает ее до нуля, - то в данном случае речь

идет о степени свободы. Мы видели, что демократический метод не обязательно

гарантирует больший объем индивидуальной свободы, чем любой другой позволил бы в

аналогичных обстоятельствах. Это вполне может быть и наоборот, но тем не менее

эти два явления соотносятся друг с другом. Если по крайней мере в принципе

каждый волен бороться за политическое лидерство [Волен в данном случае, в том же

смысле, в котором каждый волен открыть еще одну прядильную фабрику.], выставляя

свою кандидатуру перед избирателями, это в большинстве случаев, хотя и не

всегда, означает значительную долю свободы дискуссий для всех. В частности, это,

как правило, подразумевает значительную свободу прессы. Это соотношение между

демократией и свободой не является абсолютно строгим, им можно манипулировать.

Однако, с точки зрения ин­теллектуала, оно тем не менее очень важно. В то же

время об этом соотношении практически больше нечего сказать.

В-шестых, следует учитывать, что, считая формирование правительства первичной

функцией избирателей (прямо или через посреднический орган), я предполагал

включить в эту фразу также и функцию его роспуска. Первая означает просто

согласие принять лидера или группу лидеров, вторая - отказ от этого согласия.

Это обращает внимание на один элемент, которого читатель, возмож­но, не заметил.

Он мог подумать, что избиратели контролируют правительство точно так же, как и

приводят его к власти. Но поскольку избиратели, как правило, могут

контролировать своих политических лидеров лишь через отказ переизбрать их или

парла­ментское большинство, их поддерживающее, это, по-видимому, ограничивает

возможность контроля до уровня, зафиксированного в нашем определении. Время от

времени происходят внезапные резкие изменения, приводящие к падению

правительства или от­дельного министра либо вынуждающие предпринять определенные

действия. Но подобные случаи не только исключительны, они, как мы увидим,

противоречат духу демократического метода.

В-седьмых, наша теория проливает столь необходимый свет на старое противоречие.

Любой, кто принимает классическую доктри­ну демократии и, следовательно,

полагает, что демократический метод должен гарантировать, что проблемы решаются

в соответст­вии с волей народа, должен быть поражен тем фактом, что, даже если

эта воля выражена вполне определенно, принятие решений простым большинством во

многих случаях исказит ее, а не воплотит в жизнь. Вполне очевидно, что воля

большинства есть воля большинства, а не воля "народа". Приравнять в определении

одно к другому не означает решить проблему. Однако попытки прийти к

действительному решению были сделаны авторами различных планов

"пропорционального представительства".

Планы эти подверглись резкой критике из практических соображений. В самом деле,

очевидно, что пропорциональное предста­вительство не только сделает возможными

утверждение разных типов идиосинкразии, но в условиях демократии может помешать

формированию эффективного правительства и, таким образом, оказывается опасным в

периоды напряженности [Данный аргумент против пропорционального

представительства был обоснован профессором Ф.А.Херменсом (F.A. Hermens) в

статье "Троянский конь демократии" в "Social Research" за ноябрь 1938 г.]. Но

прежде чем делать заключение о том, что демократия становится недееспособной,

если се принцип соблюдается последовательно, хорошо было бы задать себе вопрос,

действительно ли этот принцип предполага­ет пропорциональное представительство.

На самом деле это не так. Если признание лидерства является истинной функцией

голосова­ния избирателей, доводы в пользу пропорционального представи­тельства

рушатся, поскольку его предпосылки более не действуют. Принцип демократии в

таком случае означает просто, что бразды правления должны быть переданы тем, кто

имеет поддержку большую, чем другие конкурирующие индивиды или группы. В свою

очередь это гарантирует статус системы большинства в рамках логики

демократического метода, хотя мы можем ее критиковать с точки зрения, выходящей

за пределы этой логики.

2. Применение нашего принципа

Выше приведено описание теории, теперь мы попробуем выделить наиболее важные

характеристики структуры и действия политической машины в демократических

странах.

1. В условиях демократии, как я уже говорил, первичная функ­ция голосования

избирателей - формирование правительства. Это может означать выборы всех

представителей администрации. Подобная практика, однако, свойственна главным

образом выборам местного правительства и впредь мы будем ее игнорировать [Мы

сделаем это только для простоты. Это явление прекрасно ложится в нашу схему.].

Рассматривая только национальное правительство, мы можем ска­зать, что

формирование правительства практически сводится к решению, кто будет лидером

[Это верно лишь приблизительно. Хотя есть основания ожидать, что человек,

который восходит к верховной власти, как правило, будет сильной личностью,

каковы бы ни были его другие качества, - к этому мы вернемся позже - это вовсе

не всегда так. Следовательно, термин "лидер" не предполагает, что люди, которых

так называ­ют, обязательно одарены качествами лидера, или что они всегда

осуществляют некое личное руководство. Существуют политические ситуации,

благоприятные для возвы­шения людей, лишенных качеств лидера (и прочих качеств),

и неблагоприятные для создания сильных индивидуальных позиций. Партия или группа

партий может, следовательно, быть лишена лидера. Однако все признают, что это

патологическое состояние и одна из частых причин поражения.]. Как и раньше, мы

будем называть его премьер-министром.

Есть только одна демократическая система, в которой этот вы­бор является прямым

результатом голосования избирателей, - Соединенные Штаты Я полагаю, что мы можем

не принимать во внимание коллегию выборщиков. Называя президента Соединенных

Штатов премьер-министром, я хочу подчеркнуть фундаментальное сходство его поста

с постом премьер-министра в других демократических системах. Но я не хочу свести

к минимуму различия, хотя многие из них скорее формальны, чем действительны.

Наименее важное из них состоит в том, что президент выполняет также те, в

основном церемониальные, функции, которые есть, скажем, у президента Франции.

Гораздо более важно, что он не может распустить конгресс - но этого не может и

премьер-министр Франции. С другой стороны, его позиция сильнее, чем у

английского премьер-министра, благодаря тому, что его президентство не зависит

от поддержки большинства в конгрессе - по крайней мере юридически, поскольку он

может попасть в тупик, если у него нет поддержки большинства. Он также может

назначать и увольнять членов кабинета министров (почти) по своей воле. Последних

едва ли можно назвать министрами в английском смысле слова. Они скорее

"секретари" в повседневном значении этого слова. Таким образом, мы можем

сказать, что президент - не премьер-министр, он единственный министр, если

только мы не сможем провести аналогии между функциями министра английского

кабинета и лидерами фракции правящей партии в конгрессе.

Несложно интерпретировать и объяснить эти и многие другие особенности в той или

иной стране с демократическим методом правления. Но в целях экономии места мы

будем рассматривать неимущественно английскую модель и трактовать остальные

случаи как большие или меньшие ”oтклонения”, исходя из того, что логика

демократического правления наиболее полно проявляется в английской практике,

хотя и не в ее правовых формах.]. Во всех остальных случаях голосование

избирателей формирует не непосредственно правительство, но посреднический орган

- впредь будем называть его парламентом [В дальнейшем нам придется вспомнить,

что я определял парламент как орган государства. Хотя это было сделано просто из

соображений формальной (правовой) логики, это определение особенно подходит к

нашей концепции демократического метода. Членство в парламенте является, таким

образом, государственной службой.], которому передастся функция формирования

правительства. Может показаться, что принятие или, скорее, эволюцию такого рода,

а также различные формы, которые он принимает в различных моделях общества,

легко объяснить как исторически, так и с точки зрения целесообразности. Но это

не логическое построение; это ес­тественное развитие, едва различимые оттенки и

результаты которого совершенно ускользают из официальных доктрин, не говоря уже

о правовых.

Каким образом парламент формирует правительство? Самый очевидный способ -

избрать его или, что более реалистично, избрать премьер-министра и затем

Дата добавления: 2015-05-22