Программа защиты любовниц 6 страница

Оля отказывалась есть и пить, не хотела его видеть, говорить с ним.

– Я умру здесь, Володя, – уверяла она твердым голосом. – Умру, и моя смерть будет на твоей совести!

Он приказал себе быть жестоким, не поддаваться на женские слезы и уловки, выждать время, и результатом будет именно то, что и должно быть. Оля станет его женой, матерью его детей. Он приказал себе быть твердым, хотя, видит бог, ему очень хотелось ее выпустить.

– Она сдаст вас, Владимир Сергеевич, – ныл Ванька, видя его душевные мытарства. – К тому же вы заяву написали.

– Ее пока не приняли, – ныл он в ответ.

– Так примут.

– А может, я не стану ее писать?

– Еще подозрительнее. То заявили, что невеста пропала, а то вдруг на попятную? Неправильно…

А где взять тот необходимый пук соломы, который следует подложить, когда падать придется?!

И зачем он только позволил Ивану взять инициативу в свои руки?! Мучайся теперь чувством вины из‑за них обоих.

Черных посмотрел в спину Зое.

– Никто из полиции не был? – спросил он. Это были его первые слова по возвращении домой.

– Был какой‑то с чемоданчиком, – кивнула она. – Чего‑то помазал, попшикал, что‑то приклеил, потом отлепил. Потом скреб каким‑то ножичком. Велел больше не укрывать. Когда я спросила, что это может быть, только плечами и пожал.

– Один был?

– Нет. Трое их было. Один с брюшком такой.

Володин, догадался сразу Черных.

– Все чего‑то меж собой шушукались, слова какие‑то непонятные говорили. Снова заходили в кладовку. А чего там‑то? Я там все давно промыла! – Зоя вдруг всхлипнула. – Плохо мне тут что‑то стало, Владимир Сергеевич, плохо. Уволюсь я, наверное.

– Как знаешь, – не стал он уговаривать. – Предупреди только заранее, чтобы я замену тебе нашел.

Он бы и сам удрал бы теперь куда глаза глядят, а толку?

Зазвонил домашний телефон. Зоя вышла из кухни, а он отодвинул от себя тарелку с овощным рагу. В горло ничего не лезло, а в голове одни мысли: куда подевалась Оля? Куда?!

– Это вас, Владимир Сергеевич. Соседи, – протянула ему Зоя телефонную трубку.

Звонил сам Уваров – здоровенный мужик с вечно красной рожей.

– Здарова, сосед! – гавкнул он в самое ухо Черных.

– Здорово, – сдержанно поприветствовал он его, но стараясь держаться на его волне, чтобы не создавать барьеров в общении.

– Чего хотел‑то?

– Да потрещать надо кое о чем. Время есть?

– Давай, жду! Тут у меня как раз мясо поджарилось да потненькая литровочка водки. Ой, да под малосольные огурчики! Давай, жду!

Пить с соседом Черных жутко не хотелось, но не выпить было нельзя. Тот уважал разговор под пол‑литра, жил по понятиям, и Зоя шепталась как‑то с Ванькой, будто тот сидел по малолетке неоднократно за какие‑то гнусные разбои. Черных сплетням не верил, но держался всегда с соседом с настороженной предупредительностью.

Он влез в джинсовые шорты, на улице разогрело так, что Зоя половину имеющихся в доме кондиционеров запустила. Надел тонкую белоснежную футболку, кожаные шлепанцы, сунул в пакет бутылку виски и копченого лосося в вакуумной упаковке и двинулся к задней калитке.

Басистый голос Уварова он услыхал еще со своей территории. Тот попеременно ржал и орал на кого‑то, способного испоганить любой кусок мяса. Черных запер за собой заднюю калитку и через пару минут постучал согнутым пальцем в калитку заднего хода соседей.

– Володька? – заорал Уваров с участка. – Заходи, не заперто!

Черных потянул на себя глухую калитку, с сожалением отметив, что камер видеонаблюдения в этом месте у соседей не имеется. Те располагались чуть ближе к главным воротам. Вошел на соседский участок. Там было зелено и пышно от тропической растительности, расставленной по всему участку в кадках. Трепетали на легком ветру широкие пальмовые листья, благоухали невиданные цветы, в центре участка по поверхности прудика скользили утки в ярком оперении.

Сосед сидел на широкой дубовой скамейке под полосатым красно‑белым матерчатым навесом. На нем была незастегнутая рубашка, широкие шорты. Растрепанную голову венчала соломенная шляпа. Уваров был босым. Перед ним на дубовом столе стояла литровая початая бутылка водки. На широком блюде горой громоздились большущие куски мяса. Черных не обнаружил ни единого подгорелого кусочка. В другом блюде лежала кучкой зелень и помидоры.

– Присаживайся, сосед, – громадная лапища Уварова шлепнула по дубовой скамье. – Выпьешь?

– А чего нет? – пожал Черных плечами и полез в пакет за бутылкой и рыбой. – Так сказать, от нашего стола вашему.

– О! Это дело! Это по‑нашему! А то все здрассте да до свидания! Разве так соседствуют‑то? Ну, выпьем?

Они выпили. Причем Уваров зорко следил за тем, чтобы сосед полностью опорожнил рюмку. Закусили. Потом на Черных уставились помутневшие от жары и алкоголя соседские глазищи, и тихим, непривычно вкрадчивым голосом Уваров поинтересовался:

– Так что за беда у тебя, Володя? Слышал, водителя твоего мочканули?

– Да. – Черных опустил голову, в которой зашумело, загудело от водки. – Ваньку моего того, убили. Прямо в доме!

– Кто, не знаешь? – Уваров захрустел стеблем лука.

– Знал бы, не пришел! – промямлил Черных, и тут же понял, что сморозил глупость, сосед обиженно крякнул. – В смысле, я не то хотел сказать, я завсегда за общение, но не по такому поводу, ты понял?

– Не дурак, – криво ухмыльнулся Уваров, глаза его оставались мутными и холодными. – Только что‑то не припомню, чтобы ты раньше захаживал. Брезговал, поди, уголовником‑то?

– В смысле уголовником? – Черных умело изобразил недоумение.

Он слышал, конечно, что прошлое Уварова не кристально чистое, Зоя с Ванькой шептались, но знания свои решил попридержать при себе.

– Ладно, проехали, – буркнул Уваров и, чесанув по волосатому пузу пятерней, тут же снова налил по стакану. – Давай, жахнем. Что‑то диалога не получается.

Они снова выпили. Черных поспешил закусить водку мясом, в голове уже не только шумело, но и путалось все. Уже и не помнил, с чего хотел начать разговор. Уваров сам помог.

– Ты, если считаешь, что я ментам стану помогать, то зря так считаешь, Вова, – опустил он с силой пятерню на черновский хребет. – Мое дело сторона. Я сам по малолетке два срока отмотал. Мусоров ненавижу люто и помогать им искать убийцу твоего водилы не стану. Водила твой мутный был какой‑то, слухи всякие ходили про него.

– Какие слухи?

Черных поднял голову на соседа и вдруг обнаружил, что у того почему‑то две головы.

– Бр‑рр! – Он зажмурился и замотал головой. – Кажется, мне дало!

– Это нормально, Вова, – заржал Уваров, кажется, он был доволен. – А слухи про водилу твоего ходили всякие!

– К примеру?

– Ну… К примеру, что он, когда выжил, обидчиков своих положил. Всех! При этом так умело, что на нем ни пятнышка, а пару пацанов загребли, так‑то.

– Да ладно?! – Черных снова удалось изобразить недоумение, хотя он знал об этом, пускай и без подробностей.

– Вот тебе и ладно! Всегда думай, кого спасаешь, Вова, И всегда понимай, за кого подписываешься. – Уваров не стал ему наливать, выпил водку один, сожрав еще пару стрелок лука. – Ты вот пришел за него хлопотать как бы, так?

– Как будто, – мотнул тяжелой головой Черных.

– А он приличным людям насолил, люди хотели его крови, понимаешь, Вова? – вразумительным твердым голосом произнес Уваров, не переставая дермыжить волосатый пупок.

– С трудом, если честно. Чего тогда так долго ждали? Ванька‑то давно у меня жил.

– Вопрос хороший… – вдруг озадачился Уваров, вперив тяжелый взгляд в пальмовый ствол. – И ты думаешь, что это не те люди?

– Которые?

– Которым он насолил?

– Я не знаю! – вдруг крикнул Черных, у него разламывалась голова от странного разговора, надсадного утиного кряканья и от водки, которую он крайне не любил употреблять. – Куда тогда Оля подевалась?!

Уваров остолбенел. Он вытаращился на соседа, кирпичного цвета кожа его физиономии поблекла, а толстые влажные губы будто кто посыпал пылью, которой были припорошены пальмовые корни в кадке.

– Какая такая Оля?! – выдавил он через паузу и пододвинулся по дубовой скамье вплотную к Черных. – Что за Оля, сосед?! Твою горничную Зойка зовут, или я что‑то путаю?

– Зоя, правильно. Ее не было в доме, когда это все случилось.

– Ну! А Оля – это кто?

– Оля, моя невеста. Я ее… Короче, она тут накануне свадьбы взбрыкнуть решила, начала черт‑те что творить, беситься. Я ее под замок и посадил одуматься. Понимаешь?

Черных боялся глаза поднять на толстого соседа, который, оказывается, не так уж мало знал обо всех его домашних делах, но тот неожиданно протянул ему растопыренную пятерню и тут же крепко пожал ему руку со словами:

– Еще как понимаю! Молоток мужик! Бабы, это такие твари… Они, кроме кнута, ничего не понимают! Стоит проявить слабину, как они тут же на шее! Даже глазом моргнуть не успеешь, как их ноги уже свисают у тебя с ушей, причем вместе с лапшой. Они на нее мастаки! Оля, говоришь… Под замком сидела… Гм‑мм… Думаешь, она… Ты посиди, мне тут надо позвонить. Посиди, выпей пока, закуси…

Черных не стал ни пить, ни есть. Он встал и, сильно пошатываясь, добрел до пруда. Встал на коленки в зеленую высокую траву, опустил руку в прозрачную воду, зачерпнул горсть и плеснул себе в лицо, потом еще и еще. Утки испуганно стайкой сбились у противоположного берега и затихли, косясь в его сторону черными глазками‑бусинками.

Он не стал долго испытывать их терпение, еще раз плеснул себе в лицо, протер мокрой ладонью шею и вернулся к столу. Через несколько минут вернулся и Уваров. Тяжело сел, тяжело глянул. Хмыкнул, выжрал еще один стаканище водки, схватил рукой кусок мяса с блюда и принялся жевать.

– Короче, брат, не знаю, что и сказать тебе, – проговорил он, проглотив мясо и вытерев руку прямо о распахнутую на брюхе рубаху. – Братва‑то вроде не при делах.

– В смысле, Олю они не трогали?

– И Олю, и Ваню твоего, блин! Они его будто и не искали. Я‑то сам, если честно, узнал пару месяцев назад, кто есть кто, ну и, чего греха таить, сказал кому надо. Думал, его братва мочканула. А там нет, полный отказ. Собирались предъяву ему кинуть, но грамотно, без мочилова. Платить он должен был, типа. Н‑да… И чего у нас получается?!

Уваров вдруг с невероятной для его грузного тела легкостью поднялся и закружил меж кадками с тропической растительностью, все чего‑то руками размахивал.

Потом вернулся к столу и спросил:

– Ты мне, Вова, только как на духу скажи, Ваньку твоего Оля могла замочить?

– Ты ее видел? – криво ухмыльнулся Черных.

– Нет.

– Там ручки‑спички. Пальчики… – Он черканул по своему мизинцу ногтем ровно посередине. – В половину моего! Чтобы она схватила кусок кафельной плитки и вогнала ему его в горло!

– Ни хрена себе! – ахнул Уваров, снова плюхаясь на скамью.

– Вот, вот. И при этом не оставила ни единого отпечатка нигде. Кладовка стерильная, представляешь?! Сами менты в шоке!

– Они от всего в шоке, – сморщился Уваров. – А это… Про девушку твою они знали? Что она взаперти сидела у тебя?

– Там один… один ее бывший жених. Из‑за него у нас с ней, собственно, и разлад вышел.

– Оп‑па!!! – сочувственно качнул головой Уваров. – Да ты, брат, в полной жопе, как я посмотрю.

– Да нет, адвокат все разрулил, классный спец. На мне будто ни пятнышка, но Оля‑то где??? – закончил он плаксиво. – У меня же с ней свадьба должна была быть, а она пропала! Вместо нее в кладовке Ванькин труп, что делать‑то, сосед?!

– Да‑аа, тут дело литром не решишь, – вдруг чмокнул губами Уваров, вылил остатки водки в свой граненый стаканище и начал скручивать крышку у бутылки виски. – Будем пить сейчас, Вова, будем думать и станем говорить.

– О чем?! – Черных с болью смотрел на янтарную жидкость, заполняющую его стакан.

– За жизнь станем говорить, Вова, и за то, сколько ты готов заплатить за то, чтобы людишки начали шустрить. Ну, будем, Вова…

Глава 8

Спагетти склеились несъедобным комком, Мельников с тоской наблюдал за тем, как на самом верху этой неаппетитной кучки тает кусок масла. Шлепнул сверху горсть мелко натертого сыра и взялся за вилку.

Ему надо просто было съесть хоть что‑то, хотя и не хотелось совершенно. Но не есть третий день – это уже перебор. Володин станет ворчать, слушая урчание в желудке у друга.

– Ты должен быть сильным и энергичным, брат, – сетовал тот, наблюдая за тем, как тает на глазах его лучший друг. – Мы найдем ее, обязательно.

– Ага, – кивал в ответ Мельников, хотя уже не верил в это.

Олю убили, понял он вчера ближе к ночи, когда сидел на своем балконе и смотрел на холодные далекие звезды. Если бы ей удалось убежать, она давно бы нашла способ связаться с ним или со своим женихом, лощеным уродом, которому удалось выскользнуть из их рук, как угрю.

Она бы дала о себе знать своим друзьям, а от нее ни слуху ни духу. Ее убили просто как случайного свидетеля, просто устранили и все, вывезли из дома. За ним очень удобная тропа, там можно десяток трупов протащить, сунуть в машину и уехать, оставшись незамеченным. А Олю, худенькую, изящную, можно было вынести в большой сумке.

И что самое печальное, никто ничего не видел и не слышал! Он насчитал три дома, в обзор видеокамер которых могли попасть злоумышленники. Сначала просто попросили, потом официально, ни черта никто не помог! Никто ничего и никого не видел и не заснял, ни людей, ни посторонних машин. Он и сам таращился в эти записи – пусто. Причем часть записей велась неравномерно. Отсутствовали целые куски времени, по отсутствию этих кусков тоже никто ничего пояснять не захотел.

– Света, наверное, не было…

– Не знаю, может, сбой какой‑то…

– Ой, да кто знает, чего эта камера так пишет!..

И что скажешь людям на такие вот ответы, если ты пришел к ним помощи просить? Ничего!

Валера медленно накручивал на вилку спагетти, тянул их из тарелки, равнодушно наблюдая, как тянется следом тонкая нитка расплавившегося сыра. Отправлял все в рот, жевал, вкуса не чувствовал.

Смириться…

Надо было смириться с тем, что он потерял Олю. Не надо было снова тормошить и ее и свои чувства тем роковым вечером. А он напился и растормошил. Она расплакалась, позвонила жениху, тот очень быстро примчался за ней, наверное, он очень любил ее, невозможно было не любить! Оля что‑то наговорила ему по дороге, вполне возможно, решила отложить свадьбу. И эта холеная сволочная морда посадила ее в своем доме под замок.

Потом, видимо, перепугалась и заявила о ее пропаже.

А может, он и не врет, и это Оля попросила его заявить так. Потому что боялась, что Валера снова станет тянуть из нее нервы.

Оля находилась в доме своего жениха, когда туда явились убийцы. Им нужен был Иван. Они убили его, а заодно устранили и ее, как свидетеля преступления. Вот и все! Других версий у него не было. То, что Оля могла убить своего тюремщика – так думал временами Володин, – Валера считал бредом. Оля не могла! Она не справилась бы пускай и с переломанным, но все же мужиком, имеющим за плечами богатейший опыт в плане обороны и нападения.

Оли больше нет.

Теперь вопрос, как найти ее убийц?! Ни следа, ни зацепки. След на подоконнике, внимание к которому привлек холеный Черных, мало что сказал криминалистам.

– Да, царапина свежая, – пожимали они плечами.

– Что за синева в трещине? – дергал Мельников нервно кадыком, надеясь на чудо.

– Это крем для обуви синего цвета. Обычной марки, который выпускается – мы уточняли, – подчеркнули эксперты. – Фабрикой, имеющей по стране с десяток филиалов, рецептура везде одна.

– Что можно мазать таким синим кремом? – дергал он замотанных экспертов снова и снова.

– Этим кремом не мажут, Валера! – стенали они от его настойчивости. – Этим кремом чистят обувь. Преимущественно синего цвета.

– А какая обувь может быть синего цвета? – задавался он вопросом. И сам же себе отвечал: – Любая! Кроссовки, туфли, мокасины… Но скорее всего, для лазанья по подоконникам была использована спортивная обувь.

Найти по таким признакам преступника все равно что океан черпать чайной ложечкой.

Тупик…

Мельников кое‑как впихнул в себя спагетти, швырнул тарелку с сырными сталактитами в раковину, распахнул окно и полез в ящик шкафа за сигаретами. Он тысячу раз бросал курить, Оле обещал, ее больше нет, наверное. Обещать больше некому, да и перед тем, как ей исчезнуть, она не особенно сильно морочилась его дурной привычкой, ей было все равно.

Почему же ему не все равно, а?! Почему так дерет душу?!

Потому что он все еще любит ее! Любит всем сердцем, любит всей душой, и так ему мерзко без нее, что…

Мельников часто заморгал, сам себе объясняя, что глаза заслезились от дыма. Ткнул окурок в пепельницу и пошел из кухни. Надо было позвонить Володину, спросить о новостях.

Он знал, что новостей нет, но позвонить хотел. Вдруг тот замотался и забыл оповестить его?

– Ты чего, Валер? – Володин шумно дышал в трубку.

– Просто… – Мельников притворно зевнул. – Мало ли, думаю, может, ты скучаешь без меня.

– Я без тебя бегаю, дружище.

– Бегаешь? Куда?

– Не куда, а для чего! – фыркнул Володин и задышал еще тяжелее.

– И для чего?

– Для того, чтобы стать стройным. Уф… Щас, погоди, остановлюсь, отдышусь. – Какое‑то время в трубке было слышно лишь вдохи, выдохи, потом Володин смачно сплюнул и пояснил: – Врач сказал, что если десять килограмм не сброшу, то до инсульта мне рукой подать. И самое главное, пиво запретил, прикинь!

– Убийца, – грустно пошутил Мельников, покосившись на свой плоский живот.

С чем у него никогда не было проблем, так это с лишним весом. Он мог есть, мог не есть, вес оставался на одном уровне. Володин с Олей ему беззлобно завидовали.

– Все, отдышался, – проговорил Володин. – К подъезду подхожу. Сразу скажу, что к своему, к тебе не приеду, не проси. Сейчас водные процедуры, потом дыхательная гимнастика и здоровый сон.

– Ишь, ты! Жениться, что ли, собрался?

– Нет, пожить подольше.

У Володина запищал сигнал на подъездной двери, потом дверь с грохотом за ним закрылась, через несколько его шумных шагов загремела дверца почтового ящика.

– А почты‑то, а почты, – пыхтел его друг, выгребая корреспонденцию из узкой щели почтового ящичка. – Вот ведь не нужен никому, а все что‑то шлют мне, шлют… Ты вообще, чего звонишь‑то, дружище?

– Да так.

– Может, я тебя наберу из квартиры? А то я тут половину конвертов по полу рассыпал.

– Валяй! – разрешил Мельников с грустным смешком.

Он не стал спрашивать его про Олю. Раз друг бегает трусцой и помалкивает, значит, ничего нового нет. Валера прошел в комнату, упал на диван, положил рядом с собой телефон, уставился отсутствующим взглядом за окно.

За стеклом висел ярко‑голубой квадрат неба без намека на облака. Конец июня, конец дня, а жара полуденная и не спадает. Остро захотелось грозы и дождя. Чтобы молотили тяжелые капли по подоконнику, стучали распахнутые порывистым ветром форточки, чтобы воздух наполнился свежестью и прохладой.

Но он тут же вздрогнул, подтянув колени к животу.

Нельзя дождя! Нельзя грозы! Каждая новая жертва серийного убийцы, за которым они давно и безуспешно охотились, появлялась наутро после непогоды. Поначалу на это не обратили внимания, но после четвертой жертвы все наполнилось зловещим смыслом, и хотя они с Володиным пока не доложили никому о своих соображениях, для себя по умолчанию решили, что эта мразь отлавливает зазевавшихся девчонок в дождь.

Кажется, он задремал. Ему даже что‑то приснилось: темное и тревожное. Он мучительно размышлял в этой неприятной дреме, был очень сосредоточен и серьезен и едва не пропустил звонок от Володина.

– Алло, – просипел Мельников в трубку. – Чего ты, брат?

Тут же взгляд его уперся в оконный проем. Небо нахлобучилось сизыми облаками, простреливаемое грозовыми сполохами. Дождь все‑таки будет.

– Ты дома? – спросил, замешкавшись, Володин.

– Да, задремал чего‑то. – Он протяжно зевнул, потер глаза. Тут же сказал со значением: – Видал? Гроза собирается.

– Поел? – вдруг спросил зачем‑то Володин голосом сердобольной старшей сестрицы.

– Да, – и, слыша его недоверчивое хмыканье, проговорил убедительно: – Честно, поел! Пришлось, в животе такой гвалт поднялся, что телевизор заглушил.

– Понятно… Ты это, Валер, приехал бы ко мне, – каким‑то странным опекающим тоном попросил вдруг Володин.

– Что случилось?! – Он сразу напрягся, покосился на окно, по стеклу поползли толстые струи дождя.

– Да ничего, господи! Чего сразу что‑то должно случиться? – Он принужденно засмеялся. – Может, пивка захватишь?

– Тебе же нельзя. Лишний вес, давление и все такое.

Мельников выдохнул с облегчением. Кажется, друг просто перестарался на пробежке, теперь мается от ноющих мышц и суставов. Вот и зовет его к себе пригубить по паре стаканчиков «обезболивающего». В одиночку пить Володин ненавидел.

– Ладно, приезжай, – совсем тихо попросил Володин. – Только скорее…

Мельников жал кнопки его домофона уже через пятнадцать минут. Успел даже пива прихватить с рыбой на углу в торговом павильоне. Мало ли, вдруг у новоявленного спортсмена, кроме желания, ничего в холодильнике не имеется.

Володин с мокрой после душа головой и полотенцем через шею встретил его в одних спортивных трусах у порога. И зачем‑то сразу полез обниматься.

– Чего это ты расчувствовался? – отпихнул его от себя Мельников, стащил мокасины, погремел пакетом. – Я все взял.

– У меня все есть. – Володин отвернулся и тяжело пошел в кухню.

На столе стояла трехлитровая банка пива. Два высоких стакана. Селедочница с крупными кусками малосольной форели. Тарелка с хлебом и рядом с ней лежал большой белый конверт без адреса и марок. Конверт, судя по объемно вздувшимся бокам, имел содержимое. И, видимо, из‑за этого содержимого Володин его и вызвал.

– Что там? – ткнул пальцем в конверт Мельников, бросая пакет с пивом и рыбой на пол у двери. – Из‑за этого весь кипиш?

Володин молча кивнул и полез в спасительную брешь между холодильником и столом. Он всегда там сидел, когда сильно волновался. На старом колченогом стуле, с выстеленным байковым одеялом сиденьем. Он был старым, скрипучим, растрескавшимся, давно и мучительно просившимся на свалку, но Володин его не выбрасывал.

– Люблю эту рухлядь, – признавался он другу с застенчивой улыбкой. – Она напоминает мне о бабкином бараке, где я провел раннее детство. Как же мне там было здорово! Полная воля, никакой ответственности. А любви, брат, сколько! Я купался в любви и заботе! Помню, бабка пошлет меня, шестилетнего, в ларек за сигаретами…

Историй про бабку у Володина было множество. Одна интереснее другой. В какие‑то Мельников верил, в какие‑то нет. Но точно верил, что бабку друг обожал. Погибла та в пожаре, когда какой‑то умник поджег их деревянный барак, из которого кучка настырных стариков не пожелала выезжать. Володин тогда давно вырос и жил один. Все, что осталось от нее, это старый стул, который она успела выбросить в разлетевшееся от жара окно.

– Что там? Фотографии?! – Мельников сел напротив друга, боясь протянуть руку к конверту. Дождался, когда Володин кивнет. – Оля?

Снова кивает.

– Она… – В горле сделалось сухо и больно. – Она жива?!

Еще один кивок.

– А чего ты тогда?! Раз жива, значит…

Он схватил конверт за нижний край, тряхнул. На стол высыпалось пять больших цветных фотографий, на всех его бывшая девушка. Измученная, с синими кругами под глазами, но все равно милая и прекрасная. Четыре фотографии запечатлели Олю в разных местах первого этажа дома Черных. Оля в джинсовых шортах, футболке с рукавами до локтя, босая. Смотрит в объектив и хмурится, потом робко улыбается фотографу. На третьем фото она вдруг почему‑то закрывает лицо ладонями, за ее спиной видна лестница на второй этаж. На четвертом снимке Оля там же, но…

Но уже вся в крови. Босые ноги, руки до локтя, футболка, все перепачкано кровью, а она смотрит в камеру пустыми, безжизненными глазами, хотя на губах блуждает улыбка. На пятом снимке Оля в машине, снято с улицы, прямо с капота. Ее лицо крупным планом рядом с водительским местом. На ней другая кофточка, в камеру таращатся все те же безумные глаза, и та же пустая странная улыбка. Дата одна и та же, день убийства водителя Черных, время на фотографиях следует строго друг за другом.

– Господи… – ахнул Мельников и впился пальцами в виски. – Я не знаю… Я не знаю, что это, Саня!!! Что это, Саня???

– Говори, буду слушать, – покорно склонил голову Володин. – Потом я скажу, что я по этому поводу думаю.

– Я не знаю! – Мельников скорчился на стуле так, будто у него разболелось все тело. – Я не знаю, что говорить!

– Попробуй! – прикрикнул на него Володин.

– Ну… Оля жива, это первое. Она сидит в машине уже после того, как… – дальше язык у него не поворачивался выговорить страшное слово «убийство». – Она переоделась. Из этого следует… Я не знаю!!!

Глазам стало так больно, что Мельников зажмурился. Он ни думать, ни дышать не мог. Олины руки в крови, одежда тоже. Ее испуганный взгляд.

Господи‑ии!!!

Вдруг она убила?! Вдруг?!

– Даже не думай про это, дурак, – вдруг буркнул слабым голосом Володин. – Кто‑то просто вымазал ее руки в крови, или она пыталась спасти бедного малого и перепачкалась, а потом ее увезли, и все.

– И все?! А зачем?!

– Для чего, не знаю пока. Но зачем фотографировать‑то, объясни мне?! Зачем?!

– Чтобы нам с тобой показать.

– Во‑оот! Первое разумное из твоих уст! Олю сфотографировали, возможно, до убийства, и после, выпачкав ее в чужой крови. Не сама же она ухрюкалась, прости господи!

Володин истерично хихикнул. Стащил с шеи полотенце, принялся аккуратно складывать его конвертиком на столе. Глаз на друга он не поднимал. Банка с пивом, продолжая истекать росой, стояла невостребованной, а он все говорил и говорил. Скорее для себя, чем для него.

– Кто‑то проник в дом. Зачем? Не знаю, возможно, собираясь убить водителя нашего жениха, а может, по другой причине. Это вопрос для меня номер один: зачем кто‑то проник в дом? Водителя убивают. Вопрос номер два: это было целью, или целью было что‑то еще?

– Что?

– Не что, а кто! Ольга!

– Зачем?!

– Не знаю. Чего пристал?! – ощетинился Володин. – Я лишь предполагаю! Будешь слушать или нет?! Или ты такой умный, что сам что‑то придумаешь?!

Он придумать не мог.

– Если целью был водитель, то Ольгу забрали как свидетеля, как страховку, понимаешь?

– Да, но с трудом. Гораздо проще было отделаться от нее прямо там. А не фотографировать ее с разных ракурсов, в разной одежде. В машине ее для чего сфоткали? Дать нам понять, что она жива? Что ее везут куда‑то?

– Вот! Вот, брат Валера, в самую точку! Оля теперь заложница! Какая бы причина появления убийцы в доме ни была, конечный результат один: Оля заложница!

– Ух, ты! Молодец! – выдохнул Мельников.

Он сумел, наконец, распрямиться. Болезненная судорога понемногу отпускала, стало даже возможным дышать. Он обвел глазами крохотную кухоньку друга, нашел, что здесь хорошо и уютно, так ему и раньше казалось, а то пять минут назад думалось, что он сидит на краю черной пропасти и смотрит прямо туда, и ничего не видит, кроме гулкой черной пустоты.

Оля не убийца, и она жива. Это главное на теперешний момент, и это не он, это Володин сказал, аналитик ого‑ого какой!

– Давай, пригубим, потом продолжим, а то меня сейчас от страха и волнения и впрямь инсульт лупанет.

Друзья налили по стакану, выпили. Мельников положил на ломоть хлеба жирный кусок форели, сверху два луковых кольца. Откусил, совершенно не чувствуя вкуса. Принялся жевать, рассеянно наблюдая за тем, как за окном сгущается непогода.

Черные облака рвало на клочья огненными сполохами молний. Гром гремел, не переставая почти. Время маньяка, вдруг подумалось ему, кто будет следующей его жертвой?

Тут же встряхнулся и мысленно поплевал через левое плечо.

Оказалось, что Володин думает о том же, хотя и в окно не смотрит.

– Завтра на работу страшно идти, – признался он, сморщившись. – Как представлю…

– Ладно, не отвлекайся. Давай подытожим.

– Давай.

Они быстро убрали со стола, разложили фотографии, стараясь не касаться пальцами снимков и конверта. Но все равно каждый из них понимал, что рассчитывать на отпечатки глупо. Тот, кто прислал это, прислал не для того, чтобы его засветили.

Этот конверт был практически требованием выкупа, хотя о цене не было сказано ни слова; был бомбой замедленного действия. Требования будут, они непременно последуют, но позже. А не то…

Тут тоже были варианты. К примеру, если они не сделают того‑то и того‑то, то фотографии попадут к третьим лицам. И тогда Оля автоматически из пропавших без вести становится подозреваемой номер один, скрывающейся от правосудия. Или, к примеру, если друзья не сделают того‑то и того‑то, то Олю просто‑напросто убьют.

Дата добавления: 2015-05-08