Мужество

Однако мужское мужество – самое превосходное. В божественных искрах кровь несется по артериям, когда человек, звеня оружием, выходит на поле боя в яс-ном сознании собственной смелости. Под атакующим шагом все ценности мира развеиваются как осенние листья. На таких вершинах личности можно ощутить почтение к самому себе. Да и что могло бы быть более свято, чем сражающийся человек? Бог? Потому что мы должны разбиться об его всевластие как об заост-ренную пулю? О, всегда самое благородное ощущение посвящало себя слабому, одиночке, который уже окоченевающей рукой размахивал мечом в последнем ударе. Не звучит ли умиление также из нашего смеха, когда животные оборо-няются от нас, такие маленькие, что мы можем раздавить их пальцем?

Мужество – это ветер, который движет к дальним берегам, ключ ко всем сокро-вищам, молот, который выковал великие империи, щит, без которого не выдер-жит культура. Мужество – это использование собственного лица вплоть до са-мой железной последовательности, нападение идеи на материю, не обращая внимания на то, что может из этого выйти. Мужество это значит позволить при-бить себя в одиночку на кресте ради своего дела, мужество это значит, в по-

следней нервной конвульсии с умирающим дыханием еще быть верным мысли, за которой стоял и пал. К черту то время, которое хочет лишить нас мужества и мужчин!

Ведь это чувствует каждый, как бы глух он ни был. У мужества есть что -то непреодолимое, которое в мгновение действия прыгает от сердца к сердцу. От чувства героического никто не может уклониться так легко, если у него нет очень подлого и низкого характера. Конечно, борьбу освящает ее цель, но еще больше сама цель освящается борьбой. Как иначе можно было бы уважать вра-га? Но только смелый может понять это в полной мере.

Борьба все еще является чем-то святым, божьим судом над двумя идеями. Это лежит в нас защищать наше дело острее и острее, и таким образом борьба яв-ляется нашим последним разумом и только то, чего мы добились в борьбе, – нашим подлинным владением. Никакой плод не созреет в нас, который не про-держался в железных бурях, и даже самое лучшее и самое прекрасное хочет быть сначала добыто в борьбе.

Тот, кто так копает корни для борьбы и почитает подлинное чувство борца, тот почитает его всюду, и у противника тоже. Поэтому примирение после борьбы должно было сначала охватывать фронтовиков. Я пишу как воин; пусть это не подходит к нынешним дням, но почему бы нам, воинам, не попробовать сойтись по нашей линии, линии мужского мужества? Нам тут не может грозить большая неудача, чем политикам, художникам, ученым и священникам. Разве мы не по-жимали достаточно часто те руки, которые как раз бросали еще ручные гранаты в нас, когда там позади, в тылу, все еще глубоко запутывались в густой чаще своей ненависти? Разве мы не ставили кресты также и на могилы врагов? Все еще самыми приличными были мы, которые каждый день снова схватывались в кровавой драке. Борьба с самого начала является образом жизни, но ее можно облагородить рыцарственностью. И с самым могущественным выявлением борь-бы, войной, дело обстоит так же, как с религией. Человечество молится слиш-ком многим богам, в каждом Боге правда выражается в особенной форме. Настоящее кольцо не пропадало, это демократическая болтовня, до тех пор, пока есть особенности, должны будут быть и различные кольца. И каждого, кто осознанно бежал в жужжащую смерть, вело что-то свое, что-то другое, но у каждого было свое право. Как уважают веру каждого, хотя, возможно, прихо-дится бороться с ним, так нужно уважать также и его мужество.

Воин острее всего выступает за свое дело; мы доказали это, мы, фронтовики земного шара, каждый на своем месте. Мы были поденщиками лучшего време-

ни, мы разбили застывший сосуд мира, чтобы дух стал снова жидким. Мы выч е-канили новое лицо земли, пусть даже лишь немногие могут это узнать.

Для многих это будет еще оставаться невидимым под покровом облаков собы-тий: огромная сумма достижений хранит то общее, которое связывает всех нас. Никто не погиб зря.

Так как боец, который поднимается на бой ради своих целей, не может не заме-тить этого, и это сознание также не обладает ценностью для борьбы, так как она ослабляет его мощь: все же, где-нибудь все цели должны совпасть. Борьба является не только уничтожением, но и мужской формой зачатия, и потому не сражается зря даже тот, кто борется за что-то ошибочное. Враги сегодняшнего и завтрашнего дня: они связаны в появлениях будущего, это их общее произве-дение. И это приносит пользу: чувствовать себя в кругу той жесткой европей-ской нравственности, которая над криком и мягкостью масс укрепляет себя все сильнее в своих идеях, той нравственности, которая спрашивает не о том, что должно применяться, а только о цели. Это возвышенный язык силы, который звучит для нас прекраснее и более опьяняюще, чем все раньше, язык, у которо-го есть свои собственные оценки и своя собственная глубина. И то, что этот язык понимают только немногие, это делает его аристократическим, и опреде-лено, что только наилучшие, это значит самые мужественные, смогут говорить на нем.

Но мы жили во время, в котором мужественный был наилучшим, и ничего бол ь-ше не должно было происходить из этого времени как воспоминание о событи-ях, при которых человек не стоил ничего, а его дело всё, так что мы все еще можем оглядываться на них с гордостью. Мы жили во время, в котором нужно было иметь мужество и владеть мужеством, это значит, уметь справляться с лю-бой судьбой, это самое прекрасное и самое гордое чувство.

Снова и снова в нахлынувшем вихре атак огромных битв удивлялись увелич е-нию сил, на которое способен человек. В минуты перед штурмом, где для странным образом измененного сознания внешнее уже расплывалось в опьяне-нии, взгляд еще раз скользил над рядом согнувшихся в серых траншеях фигур. Там был мальчик, который снова и снова теребил походное снаряжение, му ж-чина, который безразлично уставился на глинистые стены, ландскнехт, который докуривал последнюю сигарету. Перед ними всеми поднималась жадная смерть. Им предстояло последнее и через короткое время уже суждено было найти свой конец. В них еще раз сжималось все самое сокровенное, пестрый мир еще раз проносился по мозгу как быстро мчащаяся кинопленка. Но тут было еще что-то возвышенное, что-то, из-за чего, когда раздавался сигнал к атаке, никто не от-

ставал. Победителями были те, кто взвивались над краем окопов, оттуда и то равномерное спокойствие, с которым они шагали под огнем.

Затем наступало, позволенное только самым породистым, опьянение собствен-ной смелостью. Не бывает ничего более деятельного, активного, как бег в атаку на полях, над которыми развевается плащ смерти, где противник является це-лью. Это жизнь на водопаде. Там нет компромиссов; речь идет обо Всем. Здесь самая высшая ставка, и если выпадает черное, то потеряно все. И, все же, это больше не игра, игру можно повторить, здесь же при промахе все потеряно, и изменить ничего нельзя. Это здесь как раз самое сильное.

Так воины в опьянении битвы нетвердо ступали туда, запуская из лука стрелы в тумане, танцора в неизведанном. Но над этими звенящими покрывалами, кото-рые так часто рвались в огне, висело нечто гораздо большее, чем секундное опьянение. Мужество можно сравнить с танцем. Личность танцора – это форма,

– это второстепенное дело, важно только то, что поднимается и опускается под покрывалом его движения. Таким образом, мужество – это также выражение самого глубокого сознания того, что человек охватывает вечные, нерушимые ценности. Как мог бы иначе только один единственный человек осознанно ша-гать навстречу смерти?

Дата добавления: 2015-05-08