Часть 6. Поэзия темна 1 страница

Глава 1. Метаморфозы в сказке Гофмана «Золотой горшок»

И вижу берег очарованный

И очарованную даль…

А. Блок

Сказку «Золотой горшок» сам Гофман считал лучшим своим произведением.

Гофман по справедливости считается романтиком. Но что такое романтизм? В сказке Гофмана это разлад между мечтой и действительностью. Мечта у Гофмана фантастична, прекрасна, волшебна, сказочна. Действительность скучна, однообразна, наполнена буднями. Действительность населяют конректоры Паульманы и регистраторы Геербранды. В реальности торговки яблоками на чем свет стоит ругают студента Ансельма и отнимают у него кошелек с последними деньгами. В мечте обитают волшебные светящиеся змейки Серпентины (даже имя увеличивает змеистость), принцы Фарфоры, летающие драконы. Архивариусы Линдгорсты превращаются в загадочных колдунов.

Не случайно я вынесла перед работой эпиграф из «Незнакомки» Блока. Ведь он тоже был романтиком и тоже, как и Гофман, ненавидел эту низкую действительность, где скрипят уключины, где небесный диск кривится, где раздается женский визг, где пьяное чудовище ищет истину в вине. Но в этом-то и загадка романтизма, что это самое пьяное чудовище на дне стакана видит прекрасную незнакомку в упругих шелках и в шляпе с траурными перьями, которая дышит «духами и туманами». Другими словами, на изнанке действительности гнездится мистическая и таинственная романтика жизни. Мечта и действительность перетекают друг в друга, точно жидкость в сообщающихся сосудах.

Гофман называет свою сказку «Золотой горшок». В названии заключен парадокс романтизма. Горшок, особенно если он ночной, – это низкая действительность. Даже если горшок связан с варкой пищи – это тоже далеко от романтизма. И вдруг – золотой! Золото – всеми признанный символ счастья, богатства, благополучия, но и красоты. Золото тоже как бы на грани мечты и действительности. Всякий мечтает о том, чтобы озолотиться. Но ведь это мечта филистера, мещанина, которого так ненавидел Гофман. Впрочем, с другой стороны, прекрасная девушка, о которой может мечтать романтический герой Гофмана, как правило, наделена прекрасными золотыми волосами. Золото тоже, таким образом, двойственно, текуче и зыбко.

Вот эта текучесть, непонятность, перетекаемость мечты в действительность и наоборот – художественная манера Гофмана-сказочника и романтика, не только в «Золотом горшке», но, наверное, во всех его произведениях. Мы знаем, что Гофман назвал свою книгу «Фантазии в манере Калло» и в предисловии к книге он восхищается гротеском художника Калло. Гофман с восторгом пишет о причудливости его образов и неутомимости фантазии, о сочетании странного и знакомого, иронического соединения человека с животным: «Разве не превосходен, к примеру, его черт, коего нос при искушении Св. Антония вырастает в ружье, неотступно нацеленное на праведника?»[181]

Гофман стремится манеру Калло в живописи претворить в литературе, и в сказке «Золотой горшок» ему блестяще это удается. Предметы, люди и события становятся очень странными, двойственными. Каждый реальный предмет внезапно приобретает своего романтического двойника. Например, яблоки из корзины торговки, которые разбрасывает неуклюжий студент Ансельм, оказываются живые, и они всегда возвращаются от покупателей к своей хозяйке-торговке. По крайней мере, она так рассказывает нам и почему мы не должны ей верить?

А сама торговка все время меняет обличия. Допустим, она становится бронзовой ручкой звонка и корчит рожи перепуганному Ансельму. То вдруг она превращается в грозную и уродливую ведьму с ожогом на щеках, а то становится на глазах у Вероники хорошо знакомой няней Лизой.

Я уже не говорю о бесконечных превращениях архивариуса Линдгорста: тот является и грозным голосом в ветках бузины, и Саламандром, и принцем, и отцом змейки, и седовласым старцем. Короче говоря, невозможно понять, где здесь истина, где фантазия студента Ансельма (или Гофмана), где сонный бред, где пошлая действительность. Все течет, все меняется так быстро в этой сказке, что не успеваешь следить за сменой словесных рисунков, гротесковых образов, фантазий Гофмана в духе Калло.

Волшебный сад в доме архивариуса Линдгорста полон сплошных метаморфоз. Цветы в нем превращаются в разноцветных танцующих насекомых, которые машут крылышками и ласкают друг друга своими хоботками; розовые и голубые птицы, наоборот, становятся цветами, птицы-пересмешники на человеческом языке дразнят студента Ансельма.

Сам архивариус Линдгорст, помимо того что он Саламандр, дважды залезает в чашу с пуншем и делается самим огнем. Первый раз это происходит, когда студент Ансельм соблазняется прелестями филистерства вместе с конректором Паульманом и его дочерью Вероникой, а второй раз, когда он угощает автора, так сказать самого Гофмана, чашей с превосходным пуншем.

Попугай Линдгорста носит очки на клюве и превращается в старичка-компаньона, помощника архивариуса. В разгар пошлого веселья архивариус присылает попугая-старичка в дом конректора Паульмана с требованием к Ансельму, чтобы он явился завтра к архивариусу Линдгорсту. Впрочем, нет смысла пересказывать все волшебные превращения в сказке, поскольку любой читатель их крепко-накрепко запоминает.

Сосредоточимся на проблеме любви у Гофмана. Вообще для романтиков любовь – это основа основ. Но что это за любовь? Фантазия героя, полностью оторванная от реальности? Или какими-то нитями она связана с реальной жизнью? Какова любовь студента Ансельма?

В сказке студент Ансельм страдает от своей неполноценности. Он неудачник из неудачников: вечно сажает на новый фрак жирное пятно, цепляется за все предметы мебели и опрокидывает их на своих благодетелей вместе с пищей на столике, водой из лужи марает белое платье возлюбленной Вероники и т. д. Как, спрашивается, можно полюбить такого растяпу? Как ни странно, Вероника, вопреки всему, в него влюбляется. Правда, с другой стороны, в сказке больше нет молодых людей, ей не из кого выбирать, и поневоле приходится влюбиться в Ансельма.

Кого же любит сам Ансельм? Он жертва и одновременно творец любовного треугольника. Он колеблется в выборе между реальной девушкой Вероникой и золотисто-зеленой змейкой Серпентиной, дочерью Саламандра. Серпентину он полюбил, услышав ее хрустальный голосок в кусте бузины и увидев ее синие глаза, устремленные на него. Эта любовь на время вытесняет из сердца Ансельма образ Вероники. Но в горячечном сознании Ансельма Вероника и змейка Серпентина временами сливаются и превращаются в одно возлюбленное существо.

Образ Вероники тоже как будто двоится как в рассказе повествователя, так и в восприятии читателя сказки. С одной стороны, она влюбляется в Ансельма, потому что папаша сказал, что тот подает большие надежды и может стать надворным советником. Значит, она полюбила не столько реального студента Ансельма, неудачника и недотепу, сколько свой собственный образ грядущей надворной советницы, которая живет в красивом доме, крутится перед зеркалом, примеривая изящные сережки, подарок мужа, надворного советника. Она кокетливо выглядывает в окошко, и ее, надворную советницу такую-то, хвалят прохожие за грацию и красоту. Иначе сказать, здесь Вероника предстает мещаночкой, филистершей, воплощением ненавистной Гофману низкой, пошлой действительности.

Но вот Вероника решает обратиться к колдунье, чтобы та приворожила к ней будущего надворного советника Ансельма. Из мещаночки Вероника превращается в отчаянную фигуру романтической возлюбленной, которая вместе с ведьмой в ночь полнолуния выходит во время жуткой бури на перекресток дороги в одной ночной рубашке, с распущенными волосами и участвует под завывания ветра и черного кота в диком шабаше ворожбы и приворота. Она держит ведьму за руку, в ужасе наблюдая, как та кидает в адское варево в железный котел ядовитые коренья, лягушек, летучих мышей и прочую нечисть.

Когда Вероника просыпается после бурной ночи, она не в силах точно сказать себе, что это был не сон. Однако вымокший под дождем плащ и зеркальце, подарок колдуньи, – залог того, что все эти чудесные и жуткие вещи происходили с ней наяву.

Кстати, в одном месте сказки Гофман предлагает остроумный рецепт от романтического мировосприятия (в его время этот рецепт применялся, чтобы не видеть привидений): поставить на задницу пиявки. Студент Ансельм вынужден выслушать этот совет от филистера в здравом рассудке.

Сцена, когда конректор Паульман зазвал к себе на суп студента Ансельма, представляется совершенно фантастической. Все действующие лица, точно сумасшедшие, несут безумный бред, с точки зрения здравомыслящего конректора Паульмана, в том числе и он сам. Ансельм утверждает, будто архивариус Линдгорст не кто иной, как Саламандр, опустошивший сад князя духов Фосфора, а его дочери – золотистые змейки, которые поют, как сирены. Регистратор Геербранд, разгоряченный парами пунша, соглашается, что только саламандры могут щелкать пальцами и извлекать из них огонь для трубок с табаком. Вероника спорит с Ансельмом, уверяя, что ведьма – мудрая старая Лиза, а ее черный кот «вовсе не злобная тварь, а образованный молодой человек самого тонкого обращения и ее двоюродный брат» (С. 244).

Предметы и живые существа одновременно равны себе и являются другими: черный кот – он же двоюродный брат; ведьма – она же мудрая нянька Лиза, она же торговка яблоками у Черных Ворот, она же старый кофейник со сломанной крышкой, беседующий с Ансельмом в склянке; Вероника – она же Серпентина; Серпентина – она же зеленая змейка; серый попугай в очках – он же помощник архивариуса; архивариус Линдгорст – он же Саламандр, он же голос в кусте бузины.

Происхождение этих существ и предметов тоже в высшей степени сомнительное: Саламандр родился в незапамятные времена где-то там в Атлантиде и туда же в конце концов возвратился, прихватив с собой дочь, золотисто-зеленую змейку Серпентину вместе с зятем, бывшим студентом Ансельмом. Впрочем, архивариус Линдгорст при этом остался архивариусом на королевской службе, иначе он не смог бы пригласить к себе в дом автора, чтобы поведать ему о счастливом финале сказки, а заодно угостить пуншем, куда и залез в качестве языка пламени. Да и враг архивариуса ведьма (она же няня Лиза) родилась от довольно странного брака: упавшего на землю пера черного дракона и свекловицы.

В последнем сражении Саламандра и ведьмы как будто затесался Михаил Булгаков «Мастера и Маргариты». Вообще он, вероятно, был внимательным читателем Гофмана. Его черный кот Бегемот, без сомнения, родственник двоюродного брата ведьмы Лизы. Метаморфозы на балу у Сатаны как будто бы вариация на тему сражения в гофмановском «Золотом горшке»: «Она сбросила свой черный плащ и осталась в отвратительной наготе, потом начала кружиться, и толстые фолианты падали вниз, а она вырывала из них пергаментные листы и, ловко и быстро сцепляя их один с другим и обертывая вокруг своего тела, явилась как бы одетой в какой-то пестрый чешуйчатый панцирь. Брызжа огнем, выскочил черный кот из чернильницы, стоявшей на письменном столе, и завыл в сторону старухи (…) Тут засверкали и воспламенились лилии на шлафроке, и архивариус стал кидать эти трескучим огнем горящие лилии на ведьму, которая завыла от боли; но, когда она прыгала кверху и потрясала свой пергаментный панцирь, лилии погасали и распадались в пепел. (…) С ревом и воплями метались кругом в жестокой схватке кот и попугай; но наконец попугай повалил кота на пол своими сильными крыльями и, проткнув его когтями так, что тот страшно застонал и завизжал в смертельной агонии, выколол ему острым клювом сверкающие глаза, откуда брызнула огненная жидкость. Густой чад поднялся там, где старуха упала под шлафроком (…) – под ним лежала гадкая свекла (С. 250 – 251)».

Мы видим, что войско старухи с черным котом, повержено серым попугаем и огненными лилиями Саламандра. За метаморфозами следит из банки студент Ансельм (он попал туда из-за того, что польстился на соблазны мещанско-филистерской жизни), а в волшебное зеркальце за исходом сражения наблюдает Вероника. Она понимает, что ее партия бита, ведь ведьма побеждена, и тогда Вероника со спокойной душой соглашается стать женой надворного советника Геербранда, получая все те блага (в том числе изящные сережки), о которых она уже знала из своих грез.

Итак, мы обнаруживаем у Гофмана странный мир двух параллельных существований. Люди вроде бы живут в маленьком бюргерском городке, ходят на учебу и на службу, заглядывают на рынок, где покупают овощи и фрукты. Вместе с тем стихийные духи огня (саламандры) то и дело вьются в кустах бузины, надо их только вовремя разглядеть; для того требуются особые духовные очи. В доме чиновника-архивариуса происходят волшебные метаморфозы, да и сам он князь из Атлантиды. Ведьма-гадальщица тоже пришла из неведомо откуда взявшихся глубин и родилась от пера дракона и матери-свеклы. Студент Ансельм женится на возлюбленной змейке Серпентине, и от их брака рождается лилия в золотом горшке. Фантазия здесь неотделима от реальности. Границы между мирами в романтическом воображении Гофмана все время нарушаются. Метаморфозы, происходящие с предметами и живыми существами, которые превращаются друг в друга, бесконечны и беспрерывны.

Мир у Гофмана, таким образом, как бы «плывет». Этот мир вовсе не типичен для романтиков. Если у них границы между мирами, как правило, жестко разделены: вот пошлый и тупой мир филистеров, а вот – мир романтической грезы, мир тонкой любви, мир художника. В гофмановском мире этой сказки все в своем роде художники, но одновременно и филистеры. В них побеждает то одно, то другое. Какой мир истинен? Мир реальности или мир фантазии? Невозможно с полной определенностью установить это, так как миры Гофмана текучи и зыбки, точно вода или огонь, в котором пребывают духи огня – саламандры.

Глава 2. Франц Кафка «Превращение» и мотивы превращения в мировой литературе

1) Превращение Грегора Замзы и метаморфозы его родных.

Сила Кафки-иисателя – в его способности разрушать привычные для людей стереотипы, один из которых стойкое убеждение в том, будто жизнь навсегда сложилась, ее течение неизменно и происходит в навеки установленном русле. Люди перестают замечать странность и необычность жизни. Они как бы закостеневают в своем заданном и повторяющемся день ото дня мире.

Для Кафки жизнь чревата странными, чаще всего враждебными и опасными для человека переменами. Сюжет «Превращений» прост и страшен: вот живет человек обыкновенной жизнью, он полон планов и замыслов; рано утром он должен ехать на поезде по делам компании, где исправно служит коммивояжером. И вдруг наутро он находит себя превратившимся в мерзкое, гадкое насекомое.

Если только представить себя в роли Грегора Замзы (а у Кафки, как правило, действует не характер, не тип, не индивидуальность, а человек в его обобщенном понимании – иначе говоря, каждый из нас мог бы оказаться в положении героя Кафки), то любого читателя пронзит немыслимый страх. Еще вчера он лег спать обычным человеком, а сегодня, к своему ужасу, проснулся отвратительным, безобразным животным, которого все ненавидят, боятся и которому желают смерти. Если жизнь, как считает Кафка, странная, таинственная, непонятная стихия и она развивается по законам, неведомым людям, то почему, собственно, с нами не может случиться то же самое, что с героем Кафки Грегором Замзой?

Кафка детально прослеживает метаморфозы, происходящие с Грегором Замзой и его родными. Причем эти метаморфозы идут как бы навстречу друг другу. В конце концов превращения доходят до некоей критической массы, своеобразной «точки замерзания», когда сталкиваются друг с другом и происходит неминуемый взрыв, катастрофа, отмеченная физической смертью главного героя Грегора Замзы.

Поначалу Грегор Замза даже как следует не осознает, что с ним стало.

Он лежит на постели на «панцирно-твердой спине»[182], с его коричневого выпуклого живота, разделенного дугообразными чешуйками, сползает одеяло, множество тонких ножек на животе беспомощно копошатся у него перед глазами.

Но при этом по инерции он продолжает думать о своем хозяине, обиды на которого копились годами; он продолжает лелеять мечту через 5–6 лет уйти от хозяина и в момент ухода выложить ему всё, что о нем думает. Телесно сделавшись насекомым, Грегор Замза душою остался человеком. Вот почему он по-прежнему, по-человечески смертельно пугается того, что проспал службу и опоздал на утренний поезд, вдобавок ко всему, будучи коммивояжером, не упаковал набор образцов для клиентов. Что с ним сделают хозяин и управляющий? Они сживут его со света! Одним словом, герой никак не может свыкнуться с, казалось бы, очевидной мыслью, что он уже вовсе не человек, что его превращение в мерзкое насекомое необратимо, что мир людей отныне и навсегда ему чужд.

Тем не менее, обратившись в гадкое существо, Грегор Замза ничуть не потерял способность по-человечески мыслить и чувствовать. Напротив, постепенно его чувства необыкновенно обостряются и утончаются: он делается духовно тоньше, деликатнее, услужливее к своим близким и вообще к людям.

Чтобы понять, насколько уродливы отношения между людьми, нужен был художественный парадокс в духе Кафки. Коммивояжера Грегора Замзу с утра пораньше приходит инспектировать сам господин управляющий, грубый и тупой человек, одуревший от своей власти и от чванства. Он требует, чтобы его подчиненный немедленно отпер ему дверь: управляющий надеется уличить Грегора Замзу в симуляции болезни и непомерной лени. Между тем у Грегора Замзы уже нет рук, чтобы выполнить требование начальника и открыть дверной замок. Правда, герой еще не совсем утратил человеческие свойства: произнесенные им в ответ на родительские увещевания «нет» и «да» еще способны быть услышаны другими людьми.

Перепугавшись угроз управляющего, Грегор Замза оправдывается в длинном монологе за закрытой дверью, тогда как окружающие уже воспринимают его речь то ли как писк, то ли как издевательство, то ли как странные болезненные звуки, причину которых сможет распознать один только врач.

Никто не удивился бы, если бы проспавший службу служащий, боясь увольнения, побежал бы открывать дверь начальнику, заискивая и извиняясь, но совсем иначе это воспринимается, когда то же самое пытается сделать насекомое. Оно забирается своими липкими тонкими ножками на поверхность двери – и, беззубым ртом поворачивая ключ, принимается открывать замок.

Однако, по сути, для Грегора Замзы ничего не меняется, ведь мысленно он всё еще пребывает в роли коммивояжера, подчиненного, которому работодатель угрожает увольнением, а также в роли сына и брата, обеспечивающего состояние своей семьи. К тому же его отец в припадке угоднических чувств посылает служанок за слесарем, чтобы быстрее вскрыть запертую дверь непокорного сына, некстати взбунтовавшегося против начальника.

Грегор Замза никак не ожидает следующего превращения: управляющий и его родные не видят подчиненного Грегора Замзу или сына и брата – они видят мерзкое существо с лапками, панцирем и безобразной головой, в которое превратился хорошо знакомый им человек. Все-таки, вероятно, какое-то неуловимое сходство между Грегором Замзой и этим странным животным остается, потому что люди, ожидавшие у двери, сразу узнают в этом насекомом Грегора Замзу. Мать падает в обморок, отец сначала грозит ему кулаком, потом беспомощно рыдает, управляющий бежит от него по лестнице сломя голову, перепрыгивая через несколько ступенек и забывая пальто, трость и шляпу.

Роли, таким образом, меняются: когда-то, да и теперь еще так же, управляющий внушал Грегору Замзе ужас – теперь страх одолевает управляющего при виде Грегора Замзы – насекомого. Но ведь Грегор Замза внутренне всё тот же: почему же люди так странно на него реагируют? Вплоть до того, что мать села на стол, опрокинув кофейник с кофе. Он же тянется к ним со всей своей доброй душой! Его любовь к людям, вопреки оболочке омерзительного насекомого, делается сильнее и преданнее. Неужели на любовь может рассчитывать только тот, прежний красавчик Грегор Замза, изображенный на старой фотографии в бравой позе молодца лейтенанта с усами?!

Метаморфозы происходят не только с управляющим, но и с родными Грегора Замзы. До его превращения все они целиком зависели от него и его жалованья.

Мать, страдавшая астмой, часто отдыхавшая на кушетке у окна всегда держалась с сыном деликатно, и в этот первый день превращения сына она тоже с опаской стучалась в его дверь, полагая, будто тот случайно проспал.

Дряхлый отец встречал Грегора Замзу из деловых поездок в халате; не в силах подняться с кресла он делал сыну рукой в знак приветствия; во время прогулок по воскресеньям или в праздничные дни он медленно передвигался между Грегором и женой, «выставляя вперед костылик»[183].

Младшая сестра нежилась в постели допоздна, изящно одевалась, немного помогала матери по хозяйству, играла на скрипке.

Никто из них не подумал бы ненавидеть Грегора Замзу или испытывать к нему отвращение, ругать его или тяготиться его существованием. Особенно с сестрой они были духовно близки: сестра заботилась о брате, тонко чувствовала все оттенки его настроения, поддерживала всем, чем могла.

С отцом метаморфоза происходит почти мгновенно, едва он видит перед собой отвратительное насекомое. Он готов его раздавить, растоптать, избить подвернувшейся под руку тростью управляющего. Отец топочет ногами, загоняя Грегора в его комнату, концом палки разворачивает мордой к двери неуклюжее тело сына, превратившегося в насекомое. Он с шумом гонит своего бывшего сына к узкой створке двери, куда Грегор Замза в теперешнем виде явно не проходит. Вместо того чтобы открыть вторую створку, он пугает сына своими наскоками до такой степени, что тот, протискиваясь в узкую дверь, застревает в проеме, ранит себе бок, оставляя на белой двери безобразные пятна; до боли прижимает он к полу слабые лапки и, наконец, получает от отца спасительный пинок такой силы, что стремительно влетает в свою комнату.

Иначе говоря, отец сбрасывает с себя ярмо постылой ему зависимости от сына. Изнутри него наружу как будто вырывается подспудная, долго сдерживаемая и копившаяся на протяжение пяти лет ненависть к сыну. И вместе с этим сброшенным ярмом с отца спадает также благообразная маска его мнимой беспомощности, слабости, неприспособленности к жизни.

По необходимости вернувшись к службе и сделавшись банковским рассыльным, он стал «довольно-таки осанист», с гордостью носил синий мундир с золотыми пуговицами, не желая вылезать из него даже дома, «над высоким тугим воротником нависал жирный двойной подбородок»; черные глаза глядели из-под кустистых бровей внимательно и живо; обычно растрепанные, седые волосы были безукоризненно причесаны на пробор и напомажены»[184]. Теперь, после превращения сына в насекомое, его отношения с сыном сводились к досадливой гримасе, вызванной производимым насекомым шумом за закрытой дверью, да еще, пожалуй, к раздраженному вопросу: «Что он там опять вытворяет?»[185]

Когда Грегор Замза в облике насекомого вырывается из своей комнаты, превращенной в тюрьму опять-таки по молчаливому согласию родителей, отец беспощадно бомбардирует хоть и гадкое, но слабое и хрупкое тело сына яблоками, взятыми из фруктовой вазы. Одно из этих яблок застревает у него в спине и превращается в отвратительное и загнивающее месиво (никто из родных так и не отважился удалить его с тела Грегора Замзы) – вечно беспокоящую его и саднящую открытую рану. От близкой смерти Грегора, потерявшего сознание, спасла мать, умолившая отца не делать из сына врага.

Впрочем, если до этого эпизода насекомое могло свободно передвигаться по комнате и даже висеть по стенам и на потолке с помощью липкой жидкости, выделявшейся из его лапок, теперь Грегор Замза превратился в старого инвалида, с трудом переползавшего из конца в конец комнаты, страдавшего одышкой и перемогавшего боль.

Конечно, конфликт отца с сыном не такая уж большая редкость. Но вот отречение матери от своего ребенка – это уже вещь исключительная, почти немыслимая. Тем не менее зримая метаморфоза происходит также и с ласковой, любящей матерью Грегора Замзы. Она поначалу рвется или делает вид, что рвется, в комнату сына. Она кричит родным: «Пустите меня к Грегору, это же мой несчастный сын!» Да и сам Грегор Замза думает, насколько лучше бы ухаживала за ним мать с ее чутким материнским сердцем, нежели семнадцатилетняя девочка – сестра, совсем еще ребенок, взвалившая на себя груз ответственности не по годам. Однако нервную и слабую здоровьем мать не пускают к сыну отец и сестра, и она не слишком настаивает: приличия как бы соблюдены, можно вздохнуть с облегчением. Разве может она в чем-нибудь себя упрекнуть?! Так сын лишается матери.

Наконец, сестра Грета, которую Грегор Замза больше всех любит, ради счастья которой он служит на нелюбимой работе не жалея сил, предполагая уже в это Рождество сделать сестре подарок: заплатить за ее обучение в консерватории.

Сестра предает брата еще решительней, чем отец с матерью. С ней тоже происходят поразительные метаморфозы. В начале превращения Грегора Замзы сестра пока еще по привычке испытывает братские чувства. Даже с ужасным насекомым она удивительно деликатна, так как она считает насекомое братом. Она выставляет ему на выбор ряд кушаний, чтобы узнать вкус насекомого, в которого превратился ее брат. Она тихо закрывает дверь, зная по опыту, что тот не будет есть в ее присутствии. Догадавшись, что Грегор хочет смотреть в окно, сестра подвигает для его удобства кресло к подоконнику и раскрывает внутренние створки окна. Преодолевая отвращение, она убирается в его смрадной комнате, где пахнет гнилой едой, которую брат-насекомое предпочитает. Правда, со временем ее уборки становятся всё короче: она, задыхаясь от вони, распахивает окно и быстро, небрежно убирается.

Позднее, когда сестра устроилась работать в магазин, перед тем как утром пойти на службу, она «ногою запихивала в комнату Грегора какую-нибудь еду, чтобы вечером, независимо от того, притронется он к ней или – как бывало чаще всего – оставит ее нетронутой, одним взмахом веника вымести эту снедь»[186]. Вечерняя уборка свелась к формальности. «По стенам тянулись грязные полосы, повсюду лежали кучи пыли и мусора»[187]. Сестра специально оставляла грязь по углам, хотя отлично видела ее залежи. Грегор Замза забивался в эти углы, стремясь как бы упрекнуть сестру в равнодушии, но она уже не желала догадываться о его настроениях и вообще отбросила мысль о том, что это гадкое существо способно что-то чувствовать и понимать.

Вместе с тем сестра кичилась своей жертвенностью и самоотречением ради брата и, едва лишь мать в ее отсутствие принялась за генеральную уборку, устроила бурную истерику, «разразилась рыданиями», «колотила по столу своими маленькими кулачками»[188], мучая болезненно чувствительного Грегора Замзу криками и шумом.

Наконец, именно от сестры исходит предложение убить насекомое. Для нее оно уже отнюдь не брат Грегор Замза, а мерзкая тварь, от которой во что бы то ни стало следует избавиться. Эти слова сестра произносит в тот самый момент, когда Грегор Замза, зачарованный красотой мелодии ее поющей скрипки, выбирается из своей пыльной и грязной комнаты и незаметно для себя прокрадывается под звуки музыки к комнате жильцов, по просьбе которых сестра и играет на скрипке.

Чудесная музыка необычайно взволновала душу Грегора Замзы, несмотря на то что она была заключена в гадкую и смрадную оболочку безобразного насекомого. Звуки прекрасной музыки пробудили и усилили его любовь к сестре, они открыли перед Грегором Замзой «путь к желанной, неведомой пище. Он был полон решимости пробраться к сестре и, дернув ее за юбку, дать ей понять, чтобы она прошла со своей скрипкой в его комнату, ибо здесь никто не оценит ее игры так, как оценит эту игру он».[189]

Итак, что же за превращения случились с героями? Грегор Замза, превратившись в насекомое, сделался человеком. Он нежно и заботливо избавляет сестру и мать от мучительного зрелища, пряча свое уродливое тело под простыней, которую он на себя неуклюже натягивает. Преодолевая страшную боль, он сам возвращается в свою постылую комнату-тюрьму, чтобы угодить близким, желающим его смерти. Он мужественно отказывается от пищи, для того чтобы скорее умереть и избавить нежно любимых им родных от себя и забот о себе. Любовь, нежность и жертвенность – вот истинные свойства человека.

В финале Грегор Замза слышит жестокие слова сестры и понимает, что этими словами сестра окончательно порывает все связи между «этим животным» и им, ее братом Грегорой Замзой: «Будь он Грегор, он давно бы понял, что люди не могут жить вместе с таким животным, и сам ушел бы. Тогда бы у нас не было брата, но зато мы могли бы по-прежнему жить и чтить его память».[190] Монолог сестры стал для Грегора Замзы последней каплей, чтобы окончательно отрезать от себя близких людей и укрепить в нем решимость умереть. По существу, Грегор Замза сознательно кончает жизнь самоубийством, жертвуя собой во имя ближних, отступившихся от него и его предавших. В этом поступке героя явно ощущается христианская идея Кафки. Парадокс в том, что Грегор Замза распинает себя на кресте, подобно Христу, но кто может оценить этот поступок, если видит перед собой гадкое, смердящее насекомое?!

Кафка пишет: «О своей семье он думал с нежностью и любовью. Он тоже считал, что должен исчезнуть, считал, пожалуй, еще решительней, чем сестра. В этом состоянии чистого и мирного раздумья он пребывал до тех пор, пока башенные часы не пробили три часа ночи. Когда за окном все посветлело, он еще жил. Потом голова помимо его воли совсем опустилась, и он слабо вздохнул в последний раз».[191]

В то время как Грегор Замза превращается в подлинного человека, его родные, наоборот, теряют человеческий облик. Личина их деликатности и нежности спадает с лица. Они не выдерживают испытания грязью, уродством, не способны за безобразным обликом животного разглядеть человеческие страдания их сына и брата. Их душа черствеет и ожесточается.

Дата добавления: 2015-05-08