Мануэль Саркисянц 2 страница

Еще один оксфордский профессор — Винсент Харлоу — нару­шал непререкаемое правило, согласно которому джентельмен ни­когда не должен выказывать своих чувств: он приводил в замеша­тельство будущих колониальных чиновников тем, что не мог без слез говорить о благородной миссии попечительства по отноше­нию к отсталым расам... Стоит вспомнить и Гарфилда Тодда, кото­рый, начиная с 1920-х гг., был миссионером в Родезии. После того, как Родезия отделилась от Великобритании, Тодц был арестован за свои выступления против расовых притеснений⁵⁰⁰^¹¹¹.

Однако подобные примеры являлись лишь исключением. Не толь­ко в дни расцвета Британской империи этос империализма прони­зывал буквально все средства массовой информации. «В массовой культуре не существовало никакого антиимпериализма», — утверж­дал Джон Маккензи. «Критика [империализма] замалчивалась; па­родии высмеивали сами себя» в мюзик-холлах. Даже в 1930-е гг. Джон Ю. Норвич вспоминал: «Империя окружала нас повсюду... она была основой нашей жизни. Тогда мы все были империалиста­ми». Даже после окончания первой мировой войны «Британия все еще могла позволить себе смотреть на мир через призму своего особого имперского статуса... расового превосходства и высокого национального самомнения... Давая четкие определения характер­ных признаков британской «расы», создатели книг для юношества решительно отграничивали англичан от представителей других рас». Даже оксфордский профессор истории Джеймс Энтони Фрод выс­казывался против отмены рабства для африканцев. После 1890 г. в Британии практически перестали ставить мелодрамы о жизни чер­нокожих рабов, которые раньше играли для рабочих. Мелодрамы в мюзик-холлах «больше не настаивали на том, что целью британс­кого правления является освобождение»^ХХХ1Х.

Подданные Британии, лишенные в своем большинстве избира­тельных прав, вынуждены были довольствоваться «правлением луч­ших», тех, кто занимал более высокое положение*¹. Однако и пос­ле того, как это большинство получило некоторую возможность участвовать в политической жизни, оно практически не обладало политическим сознанием. Тем не менее «консервативные классы считали, что рабочие чувствовали свою отчужденность от основ-

ных ценностей, и потому представляли опасность... В результате между двумя войнами в Британии была создана политическая куль­тура среднего класса, построенная на противостоянии угрозе со стороны недовольного рабочего класса». «В конце первой мировой войны британский средний класс был мобилизован... перед лицом растущей враждебности к политике, проводимой рабочим классом», — писал Росс Маккиббин. В качестве примера он цитировал слова Ричфорда, опасавшегося «бесчисленных людских масс, не призна­ющих ни одного из стандартов человеческого общества и всегда готовых поглотить их». Авторы «Тайного сговора Чемберлена и Гитлера» приводят воспоминания, касающиеся леди Дианы Мэн-нерс, которая во время всеобщей забастовки 1926 г. «слышала скрип тележек и падение отрубленных голов». В ответ на ее взволнован­ные расспросы, когда же они смогут достойно уехать из страны, ее муж Дафф Купер отвечал: «не раньше, чем начнется резня». И все это несмотря на то, что избиратели от британского рабочего класса сохраняли почтительное отношение к консервативной элите и придерживались мнения, что она «более приспособлена для руко­водства», чем они сами. (Этого отношения не смогли изменить даже ужасные условия жизни рабочих, например, на рудниках Южного Уэльса, которые описал в своих романах Кронин.) При этом рабо­чие презрительно или же безразлично относились к остальному миру. Они испытывали «чувство искреннего удовлетворения от того, что являются британцами, а не какими-нибудь иностранцами»^хы. Имен­но такое отношение было свойственно Сесилу Родсу и «лучшим представителям» британской расы, именно такое отношение ранее стремился привить британцам премьер-министр Дизраэли. (Посол Его Величества короля Великобритании, сэр Невилл Гендерсон полагал, что «все иностранцы невыносимы».)

«London Financial News» била тревогу, утверждая, что даже соб­ственная «политическая машина Британии до такой степени под­чинила себе британское человечество (sic), что ей удалось втиснуть в одну десятую избирательных участков британского парламента людей чужой крови в качестве своих представителей... Чужеродная кровь... из синагоги Каиафы... может просочиться на самые верха британской политической машины». Демократические реформы, проводимые этой «политической машиной есть не что иное, как выковывание новых цепей для нации рабов»; «Мир... реформа» — демонические слова, воплощающие настоящее евангелие Синагоги Сатаны... это орудие Дьявола, собирающегося украсть меч у свято­го Георгия». В этом тексте («Зов Меча») заявлялось, что «мир» как «выгода» является доктриной Мамоны, а не Христа... Меч отделит

вселенскую правду от вселенской неправды», — настаивал Дж. Кларк, автор памфлета, опубликованного в 1917 г. в издательстве «London Financial News». Кларк утверждал, что «Пруссию и Герма­нию населяют не христианские, но иудейские нации... Шейлок — их священнослужитель». В его представлении евреи и немцы были тождественны. Как показал Панаи («Враг среди нас»), уже в июле 1918 г. в Британии разразилась паника, связанная с присутствием немецко-еврейской тайной руки. «Евреи, нанятые Германией, под­рывают мощь Британии при помощи проституции и венерических заболеваний». «Германия всегда стремилась заразить чистые нации со свойственной гуннам кротономанией», — писала газета «The Vigilante», предвосхищая тем самым навязчивые представления Гит­лера и Юлиуса Штрайхера о евреях. В Британии времен первой мировой войны враждебное отношение к евреям сочеталось с та­ким же отношением к немцам, а представление о зловещей тайной руке прежде связывали не с евреями, а с немцами... Считалось, что именно немецкие агенты контролируют партию либералов и партию юнионистов, что это они стоят за суфражистками и пацифистами, их же обвиняли в организации забастовок. Об этом заявлял, напри­мер, автор «Невидимой руки» Киртон Варлей. Еще в 1917 г. он внес предложение, согласно которому королю, военно-морским силам и армии следовало собрать «верных представителей нации» и наделить их «полномочиями править... Новым Государством» — после «отказа от следования любым партийным интересам»*¹-¹¹ — Варлей говорил об этом еще за пять лет до прихода Муссолини к власти и формирования замысла «Mein Kampf».

Д. С. Льюис в своей книге об Освальде Мосли и фашизме в британском обществе (1987) подтверждал, что «фашизм был не чужд Британии... Он не был привезен из-за границы. Фашизм развился на британской почве в соответствии с британскими требования­ми». Выступай за сильную империю, английский фашизм придер­живался «патриотической программы». «Высказывать предположе­ния, будто британскому обществу были свойственны какие-то осо­бые уникальные качества, предохранявшие его от фашизма... зна­чит проявлять излишнюю самонадеянность... Лучше обойтись... без популярного мифа, согласно которому фашизм был искоренен та­кими чертами британского характера, как умеренность и терпи­мость». «Возможно, мы уделяли слишком мало внимания британс­кой "традиции" фашизма и тому, что сформировало ее», — заметил Ричард Терлоу^хуп.

В действительности влиятельная — если не решающая — часть консерваторов была предрасположена «в целом рассматривать фа-

шистов как защитников установленного порядка во всех частях света, где существовала угроза социализма», — писала Маргарет Джордж. Росс Маккиббин утверждал, что именно «всеобщий страх перед социализмом» объединил в 1930-х гг. британский средний класс^ХЫУ, чье отношение к самому принципу демократического правления было амбивалентным.

(«В Англии насчитывалась не одна тысяча правых, ждавших сво­его часа... они были очарованы Гитлером и его Новым порядком» и были готовы поддержать его не только перед войной. Ядро правых, входившее в состав британского истеблишмента и «имевшее, не­смотря на свой экстремизм, значительное влияние, с одобрением относилось ко многим начинаниям Гитлера. Страшно даже поду­мать, что они могли бы предпринять, если бы Гитлер обрел конт­роль над Британскими островами... у них было очень много общего с врагом», — писал Н. Бетелл в «Войне, которую Гитлер выиграл. Сентябрь 1939 г.».)

Ситуация, сложившаяся в Британии того времени, станет еще более понятной, если вспомнить, что именно в этот промежуток — перед 1914 г. и вплоть до 1920-х гг. — «Англию обычно не называли демократической страной: она была "свободной" или же "консти­туционной", но не, или пока еще не, "демократической"». Препо­добный Кристофер Уайвилл (1792) был далеко не последним анг­личанином, обеспокоенным тем, что расширение избирательных прав сделает «частную собственность и общественные свободы» доступными для «неуправляемого и дикого сброда», а народные выборы приведут к чудовищному хаосу. Стэнли Болдуин, трижды становившийся премьер-министром от консерваторов, заявлял (вплоть до 1937 г.): «Мы должны ограничить избирательные права» [вновь]. Даже Уинстон Черчилль отмечал, что «выборы — и в стра­нах с самой развитой демократией — считаются несчастьем, пре­пятствующим социальному, нравственному и экономическому раз­витию» (и это несмотря на то, что две трети всех членов британско­го парламента, избранных между 1660 и 1945 гг. происходили всего лишь из 368 семей)^хьу. Последнего британского посла в гитлеровс­кой Германии, сэра Невилла Гендерсона называли «представите­лем «упадочного правящего класса», неспособного смириться с преобразованиями в обществе». В межвоенный период британская «политическая экономика была целиком подчинена... интересам... среднего класса», предвидевшего, что подобные преобразования могли пойти гораздо дальше в случае, если Британия окажет воору­женный отпор экспансии Третьего рейха. Ведь невозможно было провести перевооружение, избежав при этом «чрезвычайного уве-

личения роли организованного рабочего класса в обществе. Ни в коем случае нельзя забывать об этом, говоря о «политике умирот­ворения» [Гитлера]. В результате, «странная» война [продолжавша­яся до тех пор, пока Черчилль не принял на себя руководство стра­ной в 1940 г. и не спас демократию] явилась попыткой и после объявления войны сохранить порядок, существовавший в довоен­ные годы»^хт. Порядок, при котором (по словам Невилла Чембер­лена, обращенных к королю Георгу VI) «Германия и Англия игра­ют роль двух столпов, на которых держится мир в Европе, и явля­ются оплотом против коммунизма». Не только Бетелл отмечал, что Чемберлен, этот «борец за мир в наши дни» «стремился дать Гер­мании возможность начать экспансию на Восток».

(Несмотря на привычные заявления, особенно популярные в годы холодной войны, сегодня уже нельзя отрицать, что Советский Союз предлагал значительную военную помощь своим чешским союзни­кам. Именно Россия «предлагала предоставить чешскому прави­тельству семьсот истребителей... Румыния согласилась... пропус­тить сто тысяч советских солдат до Чехословакии...»)

Фюрер, в свою очередь, нашел понимающего собеседника в лице Невилла Чемберлена, когда пожаловался ему на то, что «он не по­чувствует себя в безопасности до тех пор, пока не будет аннулиро­ван договор [о взаимопомощи] между Россией и Чехословакией». «Предположим, что... Чехословакия не будет более связана обяза­тельствами помогать России в случае нападения на нее... решит ли такое положение дел ваши затруднения?», — отвечал ему Чембер­лен (о чем он сделал запись в дневнике)^Х1Л/|1. Таким образом, Гит­лер мог расценивать давление Чемберлена на Чехословакию (и ее союзницу Францию) как подтверждение тому, что Британия не ста­нет препятствовать нападению Германии на Россию, а, возможно, даже активно поддержит такую политику рейха. При этом англича­не не могли ожидать нападения немцев на Россию от какого-либо не нацистского правительства.

В результате становится понятным, почему в годы проведения «политики умиротворения» Англия решительно отвергала «все пред­ложения со стороны сильной и влиятельной оппозиции внутри Гер­мании». А британское министерство иностранных дел даже в авгу­сте 1945 г. сочло «крайне опасными» послевоенные показания гит­леровского генерала Франца Гальдера о «военной слабости Герма­нии» на момент передачи Невиллом Чемберленом чехословацких укреплений Гитлеру. Действительно, эти секретные показания под­рывали доверие к британской «политике умиротворения», ведь Галь-дер утверждал, что 21 дивизии Гитлера противостояли 35 хорошо

вооруженных чешских дивизий, что на Западном валу стояло лишь 5 дивизий рейха. Таким образом свидетельство генерала Гальдера подтверждало, что «Мюнхен... стал чудовищным и незаслуженным триумфом гитлеровских методов запугивания. Он [Гальдер] даже рассказал о заговоре [против Гитлера], провалившемся благодаря неожиданному приезду Чемберлена в Германию». Правоту показа­ний Гальдера подтверждал, например, офицер Берлинского Штаба британского Главнокомандующего Стил. Более всего министерство иностранных дел Британии было обеспокоено возможностью «утеч­ки этой информации... в особенности угрозой ее попадания в аме­риканскую прессу и тем, что разглашение этих вредных сведений повлечет за собой... демонстрации, направленные против военных преступлений». Однако, к счастью для Британии и ее престижа, «немецкое общество не стало критиковать англичан за то, что они не поддерживали заговоры против Гитлера», — отметил в 1951 г. начальник политического отдела Главного управления британской оккупационной зоны в Германии*¹-⁴⁴¹¹.

И действительно, немецкие средства массовой информации не только почти не уделяли внимания критике подобного рода — бо­лее того, когда британская пресса сравнила «левого» министра фи­нансов Оскара Лафонтена с гитлеровским гауляйтером (1998), не­мецкий деятель не стал в ответ напоминать о тайном сговоре Гит­лера и Чемберлена. Когда английская «Daily Mail» (та самая газета, которая в свое время более, чем все другие иностранные издания, превозносила Адольфа Гитлера) развернула массовую кампанию против немецкого министра культуры, социал-демократа Михаэля Нойманна, называя его «преемником Геббельса»*¹-¹*, он, тем не менее, не стал в ответ прибегать ни к одному из фактов, описанных в данной книге. Так как уже начиная с 1871 г. английские модели стали служить образцами для немецких политиков*, а обществен­ное мнение Германии при всех четырех последовательно сменяв­ших друг друга режимах — монархическом, республиканском, на­цистском и натовском — относилось к английскому государству как к «высшей политической школе», то напоминания о бесчис­ленных отсылках Гитлера к британским примерам до сих пор счи­таются в Германии «оправданием нацизма» и «правым экстремиз­мом» — какими бы антифашистскими они ни были по своей сути.

Одна из причин такого «забвения» кроется в представлении о «коллективной вине» всех немцев, признание которой стало чем-то

Английское искусство управления государством было предметом зависти нем­цев, — отмечал в 1926 г. немецкий министр-демократ Отто Гесслер (прим. автора).

вроде пропуска в «свободный мир» НАТО, и предпосылкой для «экономического чуда» при Аденауэре. Поскольку в 1944—1945 гг. немецкий народ не восстал против тех, кто привел его к войне и чудовищному поражению (как это отчасти было в 1918 г.), то мно­гие бывшие нацисты смогли войти практически во все институты власти послевоенной Федеративной республики Германии. Их орга­низаторский талант и умение приспосабливаться оказались неза­менимы для восстановления послевоенной Германии и «экономи­ческого чуда». Одним из следствий приятия бывших нацистов в немецкое общество стало провозглашение «коллективной вины» всего народа: ведь если виновны все, то невозможно уже обвинять отдельных лиц. А поскольку абсолютно все не могут быть виновны, то делался вывод, что не виновен никто. Следование такой логике (которую трудно назвать аристотелевской), довольно часто приво­дило к различным абсурдным заявлениям. Так, в кругах содруже­ства студентов юридического факультета утверждалось (такие выс­казывания делались якобы для защиты немецкого народа от обви­нений в коллективной ответственности), что коменданту Освенци­ма Рудольфу Хёссу «был вынесен несправедливый приговор»*. В результате нацистский геноцид очень часто стали рассматривать сквозь призму других несправедливых поступков, совершенных про­тивоположной стороной (или вменяемых ей в вину).

После падения Третьего рейха именно англоязычные победите­ли предложили Западной Германии свои демократические образцы правления. Германия добровольно продолжала зависеть от англо­саксонских моделей, игнорируя свои прежние демократические стремления: крестьянскую войну 1524—1525 гг., революции 1848— 1849 гг. и Ноябрьскую революцию 1918 г., которая привела к ста­новлению первой современной демократии на немецкой почве. Результатом такого длительного «перевоспитания» стала безогово­рочная вера в то, что немецкая история не смогла сама породить демократическое государство, что она была лишь сплошным от­клонением от правильного пути и что нацистский фашизм следует считать исключительно немецким феноменом.

Все это, в свою очередь, способствовало закреплению соглаше­ния, согласно которому понятие о «коллективной вине» применя­лось только по отношению к немецкому народу, — по крайней мере, среди западных союзников. И, естественно, ни одной публи­кации в Германии не полагалось напоминать наставникам немцев о том, откуда к ним пришли расизм и даже геноцид. В то время как

* 29 марта 1947 г. Хёсс был приговорен в Варшаве к смертной казни и несколь­ко дней спустя казнен в Освенциме.

упоминание о любых русских (не говоря уж о «сербских» или «ирак­ских») образцах для Адольфа Гитлера не вызывает никакого него­дования, любая отсылка к британским образцам, которым подра­жал фюрер, подпадает под жестко регламентированное табу — не­смотря на подробные описания подобных «образцов» в английской историографии и на многочисленные заявления самого Гитлера о том, что же послужило для него моделью.

В результате английский перевод следующего текста из книги Ханны Арендт «Элементы и происхождение тоталитарного господ­ства»*: «английское общественное мнение... создало самую плодо­родную почву для... возникновения биологических представлений о мире, целиком ориентированных на расовые доктрины» — зазву­чал таким образом: «английское общественное мнение... стало пло­дородной почвой для различных натуралистических доктрин, воз­никших в то время». Комментарии излишни. А «перевод» текста, касавшегося «непреодолимой дистанции [от туземцев], на которой держались английские колониальные чиновники и которая послу­жила причиной для ненависти к ним...» превратился в следующий эвфемизм: «отчужденность была свойственна всем британским чи­новникам». Такой «перевод» отражал, скорее, представления пос­левоенной Западной Германии, чем Британии. Надо сказать, что и мой собственный текст был «покалечен» подобным же образом. Некий мистер Питер П. Борнхаузен, «тщательно редактировавший» мою лекцию «Представление о Третьем Риме и Третьем рейхе» для публикации, вычеркнул следующие давно известные цитаты из сэра Чарлза Дилка и Герберта Джорджа Уэллса: «голые варвары... спас­лись от истребления, потому что европейцы не могли постоянно жить в их климате [в Индии]»; «единственным разумным и логич­ным решением в отношении низшей расы является ее уничтоже­ние». (Не кто иной, как Тойнби напоминал об этом англичанам еще в 1934 r.)^L

Аналогичным образом подробнейшая история немецкого анти­интеллектуализма, написанная Дитцем Берингом¹-¹, откровенно опускает фёлькише (прото-нацистское) заявление Фридриха Ланге (1899) о том, что следование британским образцам, усвоение «духа джентльменов... приведет к тому... что с течением времени образо­ванных людей [среди немцев] будет все меньше... Напротив, мы пройдем через все стадии... воспитания, чтобы научиться владеть миром, и станем на равных с нашими заморскими двоюродными

* Немецкое издание этой книги вышло уже после английской публикации — в 1955 г. под названием "Elemente und Ursprünge totaler Herrschaft" (прим. ав­тора).

братьями, уже владеющими миром... [это произойдет] тогда, когда мы станем похожи на них»^ш.

Поклонник Англии Эрнст Хэкель (1834—1919) утверждал, что «немцы достигли бы гораздо больших успехов в управлении коло­ниями, если бы перестали руководствоваться идеалистическими представлениями». Сам он был очень привязан к Англии и часто посещал эту страну. Эрнст Хэкель в значительной степени способ­ствовал распространению социал-дарвинизма в Германии. Он за­нимался популяризацией идеи об «аристократических принципах устройства природы», ставшей впоследствии частью доктрины Гит­лера, и являлся членом прото-нацистского «Общества Туле». Хэ­кель называл англичан и немцев двумя тевтонскими народами и мечтал об их союзе — точно так же, как Хьюстон Стюарт Чембер-лен, главная работа которого предвосхитила основные установки Хэкеля. Однако немец Хэкель «так никогда и не смог подняться на одну ступень с [англичанином] Хьюстоном Чемберленом (1855— 1927) в анналах нацистской истории»¹-¹¹¹. Влияние Чемберлена на Гитлера не в последнюю очередь объяснялось псевдовагнерианс-ким освящением понятия «фюрер», придуманным этим онемечен­ным британцем —- духовным лидером наследников Рихарда Ваген-ра. Именно Чемберлен посвятил Гитлера в «Спасители германской расы», именно он назвал его посланником богов^ыу. В то же время, преследуя чисто практические цели, Гитлер видел за расовыми док­тринами Чемберлена пример, который давало ему мировое господ­ство имперской расы, мировая гегемония Британской империи.

Тем не менее роли Чемберлена как вдохновителя Адольфа Гит­лера не уделялось должного внимания — по крайней мере в той степени, в которой оно действительно было оказано. Так, Чембер­лена как теоретика нацистского расизма ставили в один ряд с гра­фом Жозефом Артуром де Гобино*. Возможно, такое сопоставле­ние и является вполне адекватным, когда дело касается хронологии становления общеевропейских идей о «превосходстве арийской расы»; однако такое сравнение представляется совершенно нео­боснованным в контексте расизма Гитлера. Ведь не графа Гобино, а именно Хьюстона Чемберлена назвал «отцом нашего духа», «пи­онером» нацизма и «первопроходцем» Йозеф Геббельс^. Более того, в 1925 г. газета «Volkischer Beobachter», являвшаяся официальным органом нацистской партии, прославила труд Чемберлена «Основы девятнадцатого века» как «Библию Движения»¹-⁴'¹. Гобино же чита-

* Жозеф Артур де Гобино (1816—1882) — французский социолог, писатель и публицист, один из основателей расистской теории и расово-антропологичес-кой школы в социологии.

ли в Германии гораздо меньше. Таким образом, хотя именно Гоби-но первым сформулировал теорию расизма во Франции, реализа­ция этой теории на практике не началась там. Напротив. Многие отмечали, а среди них и Арнольд Тойнби, что «ярые англосаксонс­кие расисты... считали, будто "романцы" отлично ладят с "нигге-рами"», поскольку «"романцы" — весьма сомнительная категория белых людей»^LV". Немецкие расисты вообще относились к фран­цузской колониальной империи как к негативному прецеденту, как к примеру «расовой дегенерации», явившейся следствием смешан­ных браков, и потому служившей предостережением. Британская же империя и населявшая ее имперская раса с неизменным посто­янством называлась образцом для подражания (который был впос­ледствии превзойден), она была моделью, которую Гитлер исполь­зовал в качестве оправдания.

Исходя из этих соображений, я не стал рассматривать в данной книге влияние, которое французский расизм (Gobineau. «Essai sur rinegalitedesraceshumaines».4Vol. Paris, 1853—1855 (немецкое издание вышло в 1898—1900 гг.); Vacher de Lapouge. «L'aryen. Son role social». Paris, 1899 (немецкий перевод появился в 1939 г.) оказал на станов­ление нацистской идеологии. В этой книге не затрагивается и (пас­сивная) роль Франции в поощрении нацистской экспансии — так называемая «политика умиротворения» — поскольку в данном воп­росе Франция почти полностью зависела от позиции Британии.

В настоящем издании я стремился сделать факты истории дипло­матических отношений того времени, например, факты, приведен­ные в книге Лейбовитца и Финкеля «Тайный сговор Чемберлена и Гитлера», более понятными, напомнив о некоторых (отнюдь не бе­зызвестных) элементах английской политической культуры. Эта книга не делает никаких открытий, касающихся политической культуры викторианской эпохи и эпохи правления короля Эдуарда VII в Анг­лии. Она лишь указывает на те аспекты британской культуры, ко­торыми восхищался Гитлер и которым он стремился подражать. В этой книге не рассматриваются и те аспекты идеологии Гитлера и нацизма в целом, которые возникли и сформировались вне влия­ния реальных или воображаемых британских моделей. Было бы излишним говорить о бесконечном количестве «чисто» немецких предшественников гитлеризма: их и так повсюду цитировали в мно­гочисленных изданиях, посвященных Третьему рейху. Но вот настолько же очевидные примеры влияния идей британского им­периализма на формирование представлений о себе гитлеровской Германии и ее устремлений почти не анализировались — по край­ней мере в той степени, в какой они того заслуживают. Однако

необходимо уточнить, что Гитлер радикально «тотализировал» вовсе не тоталитарные британские модели. Таким образом, тематика дан­ной книги практически не затрагивает ту обширную литературу, которая написана о гитлеровском тоталитаризме. Эта книга цели­ком посвящена влиянию английских образцов на нацистскую иде­ологию. Ибо, если собрать воедино все немецкие материалы, отра­жающие только одну эту проблему, получилась бы не такая уж ма­ленькая библиотека.

Я хотел бы поблагодарить библиотекарей Гейдельбергского уни­верситета г-жу Филипп и г-на Дитера Кляйна за предоставление дополнительных материалов, д-ра Фрэнка Паза (Нью-Йорк) за воз­можность работать с некоторыми материалами из США, профессо­ра С. Митра из университета Ноттингема за советы, касающиеся важных источников, о заявлениях Дж. Неру о связи фашизма с империализмом, и д-ра Д. Балза из Гейдельберга, обратившего мое внимание на отрывок о Гитлере и немецкой англофилии в книге Н. Зомбарта «Rendevous mit dem Weltgeist: Heidelberg 1945—1951». Атакже г-жу Бланку Луз Пулидо за ее неоценимый труд в доведении до ума этой сложной и довольно замысловатой рукописи.

Само собой разумеется, что только я несу ответственность за содержание этой книги, задуманной мной еще в 1948 г.

Мануэль Саркисянц Мерида, Мексика, июль 2002

Происходящее в Британской империи всегда интересует нас в первую очередь: ведь там... наши наставники... Карл Петере*

Я ощущаю, что в английской империи добился положения избранника основательный, медлительный человек с Севера, одной крови со мной.

Ханс Гримм**

** Петере Карл (1856—1918) — нем. колониальный деятель, основатель коло­нии Германская Восточная Африка, в 1891 — 1893 г. — рейхскомиссар этой колонии.

Гримм Ганс (1875—1959) — нем. писатель, автор романа "Народ без про­странства", широко использовавшегося в нацистской пропаганде. Долгое вре­мя жил в Южной Африке, где занимался коммерцией.

...Для этого у нации должна быть счастливая история на­ции господ, длиной лет в триста—четыреста — как у англичан. Генрих Гиммлер

ГЛАВА 1

Дата добавления: 2015-05-08