Англия как прообраз расового единства (volksgemeinschaft) 1 страница

Французская демократия опасна своей горячечной симпа­тией к ложному гуманизму. Любовь к расе у англичан зиждет­ся на более прочных основах, чем... любовь к человечеству. Чарлз Дилк. «Более Великая Британия», 1885 г.

Две расы, самые родственные друг другу и самые дисципли­нированные в мире.

Дрюммон-Вольф, сентябрь 1939 г.

Иерархическое повиновение и расовая солидарность

Именно в Англии самая бедная прослойка общества с давних пор отвыкла восставать против своей нищеты — и в компенсацию получила возможность надеяться, что она тоже принадлежит к выс­шей, английской расе. Эта надежда долгое время служила полити­ческим капиталом страны. Именно в Англии исторически сложив­шейся традицией стало то, чего в Германии впервые добился Гит­лер: мобилизация масс во имя контрреволюции. Именно в Англии стало реальностью то, что Адольф Гитлер (в одной из самых пер­вых речей в качестве рейхсканцлера) назвал «первейшим долгом... имперского правительства»: «Привлечение... немецкого рабочего на сторону национального дела».

Тот факт, что у английского рабочего класса чувство патриотиз­ма развито сильнее, чем у других, отмечал и ценил поборник им-

периализма и анти-парламентаризма, верховный комиссар Англии в Южной Африке*, лорд Альфред Милнер. Интересно, что среди анг­лийских рабочих враждебное отношение к иностранцам было (и ос­тается) выражено гораздо сильнее, чем среди других слоев обще­ства** ¹⁹⁴. Однако и рядовой англичанин резко отрицательно отно­сится к установлению каких-либо льгот для иностранцев. Как сооб­щило Би-Би-Си, даже сегодня (апрель 2001 г.) Британия, среди всех стран Европейского сообщества, наиболее враждебно относится к иностранным беженцам, и именно в Британии столь часты случаи насилия над ними. Ведь раньше от стэффордширского шахтера ожи­дали того, что он «бросит кирпич в приезжего за оскорбление, нане­сенное тем, что у приезжего чужое лицо», — напоминал один исто­рик. Именно британская чернь — состоявшая не в последнюю оче­редь из рабочих — срывала в 1900 г. митинги протеста против импе­риалистической англо-бурской войны (таким образом судовые плот­ники демонстрировали солидарность нации против одного «пробур-ского» профессора¹⁹⁵). Тем самым Англия показала пример «кипе­ния (расистско-империалистической) народной души», в противо­вес (говоря словами Гитлера) «пацифистскому хныканью» интеллек­туалов, продемонстрировала пример «инстинкта, здорового нацио­нального чувства» в противовес «дефективному» интеллекту.

Такой «социальный» империализм — при котором рабочие ин­стинктивно голосовали за тех, кто смягчал экономическую депрес­сию внутри страны путем завоевания новых рынков, а не за тех, кто требовал равноправия для туземцев в колониях***, — также внес свою лепту в появление национал-«социализма» (как и пред­шествовавших ему движений) и даже повлиял на возникновение идеи приобретения нового жизненного пространства на Востоке.

Британский «социалист» (т. е. фабианец) Бернард Шоу, создав пьесу «Человек и сверхчеловек» (1902 г.), дал фюреру британских фашистов сэру Освальду Мосли образ сверхчеловека, обладающего волей к власти, волей к подчинению «меньших» людей. Ричард Терлоу утверждает, что Освальд Мосли всегда воспринимал идею Ницше о сверхчеловеке сквозь призму произведения Б. Шоу¹⁹⁷.

Фабианцам был свойственен империалистический стиль мыш­ления; сильное влияние на их идеи оказало учение Пирсона. Фа-

* Милнер Альфред, виконт (1854—1925) — англ. политический деятель, с 1897 г. верховный комиссар Южной Африки и губернатор Капской колонии. ** Оруэлл утверждал, что практически любой рабочий-англичанин даже пра­вильное произношение иностранных слов считает "бабьим" (то есть достой­ным презрения) (прим. автора).

*" Например, на выборах поздней осенью 1885 г. во время британского завое­вания Верхней Бирмы (прим. автора)¹⁹⁶.

бианцы насмехались над идеалами интернационализма и ратовали за осуществление задач, поставленных империализмом. Б. Шоу, например, высказывался за осуществление реформы британской дипломатии, которая позволила бы английским бизнесменам из­влекать максимальную выгоду из возможности выхода на рынки колоний. Вместе с Шоу британские социалисты-фабианцы Беатри­са и Сидней Уэбб, а также Г. Дж. Уэллс поддержали «National Efficiency Program» («Программа процветания нации») Альфреда Милнера, делавшего особый упор на расово-имперскую идею и хлад­нокровный рационализм. Сидней Уэбб предупреждал о том, что ре­зультатом «расового вырождения», если не сказать «расового само­убийства», может стать постепенный переход страны под власть ир­ландцев и евреев¹⁹⁸. В 1913 г. в «New Statesman» сообщали, что лорд Милнер, боровшийся за единую, неприкосновенную Империю, по­добно социалистам, серьезно задумывается над проблемой создания имперской расы¹⁹⁸³. Его политическое кредо заключалось в следую­щей альтернативе: «Следуйте расе. Британское государство должно следовать расе». Это высказывание было опубликовано в «The Times», а потом широко растиражировано в других газетах и распространено по школам и другим общественным учреждениям¹⁹⁸⁶.

Г. Дж. Уэллс, рекомендуя принять «National Efficiency Program» лорда Милнера, заявил, что в Англии многие приветствовали бы даже власть тирана и сторонника казней¹⁹⁸⁰. Фабианцы ценили Мил­нера; для них он, несмотря на его беспощадную борьбу с «подрыв­ной деятельностью» против империи, с «внутренними врагами» и даже с существованием партий, а по сути — с парламентаризмом, являлся настоящим героем. В действительности, Милнер пытался разрушить конституционную форму правления, а с 1886 г. — зак­рыть Палату общин («лет на десять»), так как его понимание импе­риализма исключало демократический стиль правления. После вы­боров в январе 1906 г., которые ознаменовали возвращение лейбо­ристов и тем самым породили «ужасный призрак социализма», к Милнеру стали относиться как к возможному спасителю Англии. Сам Милнер (как позже Гитлер в отношении восточных пространств) полагал, что колонизация завоеванных территорий станет привле­кательной для англичан лишь в том случае, если в колониях будет процветать рабство. В результате китайским кули, например, было запрещено обращаться в суд. А сам Милнер получил благоприят­ный отзыв Палаты лордов и четыреста тысяч подписей со всей империи в поддержку идеи введения для кули (в рабочих лагерях в Южной Африке) наказания плетьми — вопреки критике со сторо­ны лондонских парламентариев¹⁹⁹.

Любое вмешательство парламента в дела империи, безусловно, раздражало англичан в колониях. Последним, чтобы быть уверен­ными в своей неуязвимости, требовалось отсутствие всякого пуб­личного контроля — как со стороны парламента, так и со стороны прессы и министерств. Идея «прозрачности» вызывала у колонис­тов-англичан буквально «ненависть к общественности, имеющей возможность дискутировать и контролировать», презрение к глас­ности как таковой и ко всему, что с ней связано²⁰⁰: «Все они в равной мере спелись, наживаясь на Индии и повышая там свой социальный статус. И все потерпели бы ущерб в случае общего краха [империи]. Из этого следовала исключительная солидарность англичан [в колониях] и исключительная чувствительность к кри­тике, направленной против кого-либо из них»²⁰¹. Колонисты при­держивались настолько консервативных взглядов, что даже поведе­ние пацифистов — и вообще всех критиков несправедливостей со стороны империалистов — они считали «неанглийским» (именно так квалифицировали и позицию Ричарда Кобдена, выступившего про­тив второй опиумной войны с Китаем в 1858 г.)²⁰².

Препятствием для подобной критики была и социальная спло­ченность общества в самой Англии. Ведь по меньшей мере с XVIII в. в Англии «народные движения не были революционными, а рево­люционные движения не были народными»²⁰³. В Британии трудя­щиеся ни разу «не создали угрозы режиму и институтам страны — даже во время великой революции в соседней Франции, ни разу не поддержали реформаторских устремлений»²⁰⁴.

Вполне закономерно, что такой образ Англии стал примером для воспитания в духе национал-социализма. Ведь именно представление англичан о себе как об аристократической нации породило сознание национального превосходства над «низшим отродьем» (lesser breeds) и «естественное чувство принадлежности к расе господ»: в Англии обо­шлось даже без создания какого-либо абстрактного учения для идео­логической обработки масс или рационального объяснения и внуше­ния им чувства превосходства. Таким образом, вполне логичным пред­ставляется то, что неотъемлемой частью «Немецкой веры» Пауля Ла-гарда (1827—1892), которого иногда называют предтечей национал-социализма, стало понятие о расе господ. «Народ свободен лишь в том случае, когда состоит из истинных господ...», — утверждал Ла-гард²⁰⁵. Из чувства исключительно этнической обоснованности такой свободы — вследствие принадлежности народа к расе господ — неиз­бежно вытекало «сознание расового превосходства»²⁰⁶. Прообразом и моделью такого народа — причем успешно функционирующими — по логике могли быть только англичане.

«Свобода — прирожденное право англичанина», — часто про­возглашал в лондонском Гайд-парке в 1878 г., в год самых напря­женных отношений между империалистическими державами, ура-патриот Эллис Бартлетт*²⁰⁷. Та же идея лежит в основе британского национального гимна, написанного еще в 1740 г.: «Правь, Брита­ния, правь морями, бритты никогда не будут рабами»**. В 1929 г. немецкий англист Вильгельм Дибелиус назвал этот гимн «самым плебейским и агрессивным из всех когда-либо сочиненных». Дан­ный гимн следовало понимать как провозглашение господства Бри­тании над теми, кто живет далеко за морями, т. е. над «туземцами». Своим гимном англичане заявляли, что именно они (а отнюдь не весь людской род) никогда не будут рабами, что именно Британия намерена править мировым океаном (а значит, и небританцами), и, следовательно, статус свободного человека должен стать исклю­чительно английской привилегией. Киплинг с гордостью утверж­дал, что на заморских территориях, подвластных военно-морским силам Британии, только глупец осмелится подвергать сомнению «наше право на власть». «Когда вид флага «Юнион Джек», развева­ющегося над столькими чужими землями, наполнял трепетом сер­дца англичан, под грохот [мерно шагающих] солдатских сапог, под треск залпов, богатые и бедные в равной мере ощущали волнение от того, что они — подданные одного государства, во владениях которого никогда не заходит солнце... [подданные угодной Богу] империи»²⁰⁸.

«Железный закон бытия» в лучшем случае неосознанно подра­жал строю этой империи — таким подражанием стали, например, печатавшие шаг коричневые батальоны Гитлера, построенные в колонны. Это было подражание «нации, постоянно нацеленной на рост богатства и расширение власти... благодаря добровольному подчинению отдельного человека общему благу...» И действитель­но, такое представление о британцах полностью соответствовало их самооценке: так, Бенджамин Кидд, например, утверждал, что именно сплоченность англосаксов способствовала их успешному выживанию и процветанию²⁰⁹.

* Бартлетт Эллис Эшмед (1848—1902) — англ. политический деятель, депутат

от консерваторов.

** "Rule Britannia, rule the waves, Britons never shall be slaves" {англ.).

Средний класс... называют у нас... филистерами... врагами детей света... Таким образом, английский варвар... несет в себе и что-то от филистера...

Мэтью Арнольд. «Культура и Анархия», 1865 г.

Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она [лишь] вынуждает скры­вать их, что чрезвычайно способствует сохранению существу­ющего порядка вещей... И ни в коем случае нельзя считать жестоким то, что социальная нетерпимость вынуждает лю­дей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали. Фицджеймс Стефен. «Свобода, равенство, брат­ство», 1874 г.

Свободы англичанина как добровольное подчинение

Свободы в Британии понимались как свобода общества от вла­сти извне, а не как свобода индивидуума от общества. Британские свободы сводились преимущественно к «добровольному подчине­нию отдельного человека общему благу», в соответствии с «единой волей целеустремленного... народа»²¹⁰. Подобное устройство бри­танского общества восхищало тех, кто в 1921 г. (после неудачи пут­ча 1920 г.) ностальгировал по додемократической Германии. Сам Адольф Гитлер, поборник расового единства, представленного (и руководимого) волей вождя, в 1928 г. сожалел, что немецкий народ «в своей расовой разобщенности обнаруживает прискорбное отсут­ствие качества, которое отличает, к примеру, англичан — сплочен­ного единства... [как] инстинктивной наклонности»²¹¹. Его «бауэрн-фюрер», Вальтер Дарре, восхищался «могучими вождями» Англии и образцовым почтением англичан к вышестоящему классу — в противоположность немцам с их враждебностью к знати. Дарре сожалел об отсутствии у немцев «образцового, единого высшего слоя, на который немецкий народ смотрел бы с восхищением». «Английская культура... с готовностью подчиняется вождю [sic]», — почти в то же время отмечал берлинский англист Вильгельм Дибелиус²¹².

Вильгельм Дибелиус так охарактеризовал те реалии английской жизни, которые оказали столь неизгладимое впечатление на Адольфа Гитлера, рвущегося в вожди: английская политическая культура «основана на предположении англосаксов, что вся нация будет со­вершенно единообразно реагировать на расхожие лозунговые по-

нятия»²¹³. А следовательно политическая культура Англии основана на свободе человека делать то, что делает каждый. Еще в 1859 г. Джон Стюарт Милль (1806—1873) отмечал, что в Англии считалось нравственным проступком не делать того, что делают все другие, а тем более — пусть даже и в сфере частной жизни — делать то, чего никто больше не делает²¹⁴. А что принято делать и что не принято — зависело от сословия: «Свобода отдельного человека вправе про­являться лишь в пределах типа», — констатировал Вильгельм Ди-белиус, говоря уже об Англии 1929 года²¹⁵. Еще Стюарт Милль на­ходил, что индивидуальные особенности воспринимаются в Брита­нии почти как криминал и что, в конечном счете, в результате систематического самопринуждения неповторимость каждого от­дельного человека атрофируется. Коль скоро — с кальвинистской точки зрения — человек по своей природе грешен, спасение его души предполагает, так сказать, увядание этой природы. И коль скоро угодное Богу поведение кальвинизм сводил к покорности (первоначально — Господу, потом, на практике, — избранной Бо­гом общине), то «все то, что лежит вне круга обязанностей, есть уже грех»²¹⁶. В том же направлении, что и кальвинистская этика, на индивида действовало и давление со стороны викторианского бур­жуазного общества. Джон Стюарт Милль видел в английском ме­щанстве некий социальный механизм, принуждающий людей к конформизму²¹⁷. «Мы восстаем... только против проявления всякой индивидуальности», — утверждал он²¹⁸.

С другой стороны, именно добровольное подчинение нормам «обычного, принятого» — т. е. давлению общества — позволяло обходиться в Англии без полицейского государственного принуж­дения²¹⁹. Это была одна из столь восхищавших Карла Петерса черт английской жизни, и он, в свою очередь, настоятельно рекомендо­вал немцам перенять эту традицию и использовать ее как пример для подражания. Когда («здоровое») национальное чувство оказы­вает на индивида социальное давление и заставляет его подчинять­ся порядку, нужда в государственном давлении пропадает сама со­бой — утверждал Карл Петере. Для обозначения этой, так сказать, социально-исторической особенности Англии используются такие англосаксонские эвфемизмы, как «либеральное» общество и «от­крытое» общество, что надо понимать примерно так: «В Англии... иго (sic) общественного мнения гораздо более тягостно, иго же за­конодательства менее тягостно, нежели в большинстве других ев­ропейских стран»²²⁰.

Эта особенность, затушеванная подобными эвфемизмами, сво­дится в Англии — в той самой Англии, которую Гитлер хотел ви-

деть примером для подражания, — к тому, что любая попытка по­ставить под сомнение основы английской жизни становится чрева­та отторжением — утверждал Вильгельм Дибелиус. Так произошло, например, с поэтом-революционером лордом Байроном и «ради­кальным» атеистом, депутатом Чарлзом Брэдло* ²²¹. Не желавшего подчиняться диктату группы (а если брать шире — расовому един­ству) изгоняли во имя безопасности этой группы²²². Однако в Анг­лии изгнание не влекло за собой смертной казни, а имущество «из­гнанных» не отходило империи как у Гитлера.

«Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она [лишь] вынуждает скрывать их, что чрезвычайно способствует сохранению существующего поряд­ка вещей»²²³, — еще в 1874 г. заявил противник демократии из Бри­танской Индии Джеймс Фицджеймс Стефен**. «Затрагивать пред­ставления, на которых держится каркас общества... опасно, это и должно быть опасным. <...> И ни в коем случае нельзя считать жестоким то обстоятельство, что социальная нетерпимость вынуж­дает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и мо­рали», — продолжал Фицджеймс Стефен²²⁴. Так, беженцы из гитле­ровской Германии (бредившие британской свободой) были вынуж­дены — ради своего блага — усвоить, что им не следует критиковать распоряжения правительства и даже «существующий в Англии по­рядок вещей» (а также, «разумеется», воздержаться от использова­ния немецкого языка и чтения немецкой литературы в обществе). Чтобы свести к минимуму число тех, кто (по выражению Вильгель­ма Дибелиуса) «осмеливался в англосаксонском окружении быть иным, чем все прочие», достаточно было средств чисто социально­го давления — давления со стороны общества^224а.

«Насмешка может убить; поэтому высшее общество Англии все­гда использует насмешку, чтобы принудить своих собратьев соблю­дать дисциплину»²²⁵. Поскольку эти слова принадлежат фашистс­кому фюреру сэру Освальду Мосли, который требовал еще более строгой дисциплины для своей более Великой Британии, их вряд ли можно считать преувеличением. Один из вдохновителей сэра Освальда Мосли (в деле создания расового единства), Бенджамин Дизраэли (премьер-министр Англии в 1868 г. и в 1874—1880 гг.) еще в 1844 г. заявил: «Возможность такой катастрофы, как превра­щение в посмешище, страх стать смешным — лучшая путеводная

* Брэдло Чарлз (1833—1891) — англ. вольнодумец и радикал, отстаивал свободу личности и критиковал парламентаризм. Избран депутатом в 1880 г., но, буду­чи атеистом, принял присягу только в 1886 г.

Стефен Джеймс Фицджеймс (1829—1902), 1-й баронет — англ. судья и литератор.

звезда, предохраняющая человека от попадания во всевозможные затруднительные положения»²²⁶.

Ранний вдохновитель британского фашизма — не кто иной, как Томас Карлейль (1795—1881) — нарочито искажал, представляя в смешном свете, те исторические события, которые, по его мне­нию, не должны были произойти, но все-таки произошли. Поскольку уже накануне Французской революции фактически случилось то, что (по Карлейлю) не должно было случиться — добровольный от­каз привилегированной знати от своих преимущественных прав — этот историограф, столь почитавший иерархический строй, пыта­ется, высмеяв благородный порыв французских аристократов, сни­зить его историческое значение: «Власти, светские и духовные, со­ревнуясь в патриотическом рвении, поочередно кидают свои вла­дения... на «алтарь Отечества» <...> задевая звезды высоко подня­тыми головами»²²⁷.

Вот показательный пример того, как «здравый смысл» (предше­ствовавший гитлеровскому «здоровому» национальному чувству) сделал британское общество, английскую расовую общность «ту­пой и бесчувственной... недоверчивой по отношению ко всем ори­гинальным умам», ко всему, что отклонялось от общей нормы²²⁸. Следствием такого запугивания общества образом «ненормально­го» индивида, следствием идеологии здоровой нормальности (здо­ровья и оздоровления «национального организма») стала фашиза­ция буржуазного субъекта, подготовившая уничтожение «отщепен­цев» при Адольфе Гитлере²²⁹.

Задолго до такой фашизации в Англии уже существовало обык­новение объявлять невменяемым и таким образом изолировать от «расового единства» того, кто позволял себе неслыханное — «де­лать то, чего никто не делает». Причем решение о невменяемости индивида выносилось в суде: ведь присяжные не могли себе пред­ставить, чтобы тот, чье поведение отличается от общепринятого, обладал здравым умом...²³⁰ Говоря именно о таком социальном дав­лении общества, Мэтью Арнольд (1822—1888) в 1869 г. использо­вал понятие «филистерство», позаимствованное им у немецких ро­мантиков: «Как английский, так и немецкий вариант филистерства неумолимо враждебен вечной борьбе избранного меньшинства за человеческое достоинство и интеллектуальную свободу»²³¹ индиви­дуума. Вопреки представлению о том, что должно происходить, в действительности в Англии главным была отнюдь не индивидуаль­ность, а избранная расовая общность имперской Великобритании — понятие, являвшееся своего рола умеренной предварительной стадией идеи расового единства национал-социалистской Герма-

нии. Оценив состояние британского общества в 1859 г., Джон Стю­арт Милль (подобно Вильгельму Дибелиусу в 1929 г.) констатировал следующее: «Величие Англии в настоящее время... состоит в ее спло­ченности; не давая простора проявлению индивидуальности, англи­чане оказываются способными на что-либо истинно великое только благодаря их привычке сплачиваться ради какого-либо дела»²³².

В Англии над массой ведомых «совершенно самостоятельно выделяется группа вождей», которая прослеживается даже в моло­дежных группах, — отмечал Дибелиус^232а. Следует также отметить, что обращение «My leader» («Мой вождь» (англ.), что при переводе на немецкий как раз и будет звучать как «Mein Führer») впервые стал использовать основатель английского движения бойскаутов. Причем все это происходило как раз в период развития Гитлера — словно бы затем, чтобы дать ему образец для подражания.

Вы, неспособные приказывать себе сами: ваша потребность из потребностей — оказаться под началом... Томас Карлейль

Критическое отношение Карлейля к демократии... можно назвать фашистским — и иногда это и в самом деле фашизм. Уолтер Хотон. «Викторианское состояние духа»

Нет ни одной основной доктрины... нацизма, на которых основана нацистская религия [sic], которой не было бы... у Кар­лейля.

«Был ли Карлейль первым нацистом?» (Anglo-German Review. II. № 2. 1938. January. P. 51)

Томас Карлейль и «божественные фельдфебели —

ИНСТРУКТОРЫ ПО СТРОЮ» ДЛЯ БЕДНЕЙШИХ АНГЛИЧАН

Томас Карлейль требовал (1850 г.), чтобы «для воспитания юных душ ими командовали, а они повиновались. Мудрое командова­ние, мудрое повиновение — способность к этому составляет вес нетто культуры и человеческой добродетели. Все хорошее пребы­вает во владении этих двух способностей... Хороший человек — тот, кто может приказывать и подчиняться. <...> Для свободного человека характерен не бунт, но повиновение». Единственный тип человека, к мнению которого стоит прислушаться (по Карлейлю),

это тот, «кто повинуется Богу и служителям Бога и непокорен дья­волу и его присным». Англия еще хранит «вождей... которые для своей власти не нуждаются ни в каком «избрании»: они от века избраны в ней Создателем», то есть провидением. В этих вождях, по мнению Карлейля, — надежда Англии на спасение: ведь «сама Вселенная есть Монархия и Иерархия». «Англия должна сообразо­ваться с вечными законами жизни, иначе погибнет и Англия». (Точно так же и Гитлер предостерегал Германию, ссылаясь на «железные законы бытия»...) Карлейлевский «истинный руководитель и ко­роль... знает божественное назначение вселенной, вечные законы Создателя, в приближении к которым заключается победа и счас­тье, а в удалении — скорбь и поражение...» Поэтому «ему — и только ему на все времена — принадлежит власть над этим миром... Выпадет ли этому человеку [провидения] возможность править (или это станет невозможным), от этого зависит спасение — или унич­тожение — мира... Он не может повиноваться там, где властвуют дьявол и его слуги. <...> Нас сейчас не ведет... никакой дукс [про­образ грядущего дуче]. <...> Кто из теперешних государственных людей возьмет знамя и скажет, как герой: «Вперед!»? <...> Неужели на нашу долю достанутся только уличные баррикады анархии, бал­лотировочные урны и социальная смерть?»^232Ь (Под «социальной смертью», видимо, следует понимать утрату положения.)

Поскольку мудрость заключена не в большинстве, то — по Кар-лейлю — воплотить в жизнь «вечный закон вселенной» (выдвину­тый задолго до гитлеровских «железных законов бытия») можно лишь путем подавления этого большинства. И главное здесь для Карлейля — не мнение большинства, а его инстинкты (как позже у Хьюстона Стюарта Чемберлена, а потом и у Адольфа Гитлера). Ведь закон небес, как полагает Карлейль, воспринимается с помощью инстинктов: масса инстинктивно почувствует его «даже сквозь пив­ной хмель... и через риторику». Таким образом, связав атмосферу бюргерской пивной с завораживающим красноречием, Карлейль уже в 1850 г. опередил свое время, выразив тоску по антидемокра­тическому тоталитарному повелителю. «Где бы ни были прирож­денные властители [по натуре] <...> отыскивайте их и выращивай­те... вам будут открыты все слои британского населения». Здесь же Карлейль предвосхитил гитлеровские «наполас», выйдя за соци­альные рамки английских паблик-скул.

Новую и истинную «аристократию» Карлейль мнил найти прежде всего в лице английских вождей промышленности, которые умеют повелевать людьми, заставляя их работать. Промышленники долж­ны подчинить «эти орды лишенных вождей солдат... врагов всяко-

го правительства, которое не в состоянии дать им вождя, занять их делом...» Организация рабочей силы представлялась Карлейлю жиз­ненно важной, мировой проблемой. Благодаря «мудрому повино­вению и мудрому командованию пауперы, [потенциальные] банди­ты, должны стать солдатами промышленности», а предприятия, в свою очередь, оказажутся связанными с государством, что «будет только началом спасительного прогресса, который коснется даже самых вершин нашего общества». Такое заявление подразумевает, что направление людей из низов в приказном порядке на работу — только начало, а в перспективе принудительным трудом предпола­гается занять и другие слои общества. Трудящиеся якобы потребу­ют от вождей промышленности: «Хозяин, нас нужно записать в полки. Пусть наши общие с вами интересы станут постоянными...» Вождям же промышленности следовало жестко привязать персо­нал к предприятию. В конце концов, — утверждал Карлейль, — ведь и лошади, если бы их эмансипировали и отдали бы им обрат­но их собственность — пастбища, — не стали бы добровольно тя­нуть плуги и оставили бы своих повелителей без хлеба. (Позже Гитлер в «Mein Kampf» приводил следующий аргумент: до того как плуг стали тянуть вьючные животные, этим приходилось занимать­ся пленным людям...) «Кочевые бандиты праздности, станьте сол­датами промышленности!.. Да заберут вас на работу в трех королев­ствах или сорока колониях! Полковники промышленности, надзи­ратели за работой, командующие жизни... неумолимые... распоря­жайтесь теми, кто стал солдатом...» — требовал Карлейль. От сво­боды же выбора места работы следовало отказаться.

«Заставьте того, кто доказал, что не способен стать сам себе хозяином, сделаться рабом и подчиниться справедливым законам рабства. <...> Не в качестве... злополучных сынов свободы, а в ка­честве сдавшихся в плен, в качестве несчастных падших братьев, которые нуждаются в том, чтобы ими командовали, при необходи­мости надзирали за ними и принуждали их. Вы, неспособные при­казывать себе сами: ваша потребность из потребностей — оказать­ся под началом... С кочевой свободой перемещения покончено... началось солдатское повиновение... и необходимость в суровой ра­боте ради пропитания. Вон из бессмысленной путаницы — консти­туционной, филантропической. Милосердие, благотворительность, помощь бедным — это не гуманизм, а глупость, сантименты ради тех, кто платит дань пиву и дьяволу».

В конечном счете «быть рабом или человеком свободным — это решается на небе». А «кого небо сделало рабом, того никакое пар­ламентское голосование не в состоянии сделать свободным граж-

данином... Объявить такого человека свободным... это евангелие от беса...»

Обедневшие обитатели приютов домогаются порабощения «как недостижимого блага» — ведь они обнищали так, что живут хуже рабов. «Если вы будете отлынивать от суровой работы, не подчи­няться распоряжениям — я вас упрекну; если это будет тщетным — я стану вас сечь. А если и это не поможет, я в конце концов вас расстреляю — и освобожу от вас... землю божью». Так государство станет тем, «чем оно призвано быть: основой настоящей «органи­зации» рабочей силы» — когда «полки негодяев поголовно работа­ют под началом божественных фельдфебелей-инструкторов по строю», — гласит формулировка Карлейля. «Ясно... что государ­ство при формировании этих полков будет стремиться к тому, что­бы поставить настоящих надзирателей над душами людей, собрать их в полки [их]... и объединить в некую священную корпорацию избранных... каковые здесь — соль земли»^232с — в таких словах разви­вал Карлейль нечто вроде концепции пуританского ордена, предве­стника СС. «Критическое отношение Карлейля к демократии... можно назвать фашистским — и иногда это и в самом деле фашизм», — пишет Уолтер Хотон, британский историк, занимавшийся виктори­анской культурой²³²⁰. Во всяком случае, последователи Карлейля пришли именно к фашизму. Согласно представительной «Кембрид­жской истории английской литературы», изданной в 1916 г., «Кар­лейль был... крупнейшим нравственным авторитетом в Англии сво­его времени... Он оказал глубокое влияние на английскую духов­ную жизнь»²³²⁶. Среди тех, кто попал под его влияние, можно на­звать Чарлза Кингсли, капеллана королевы Виктории, и Джеймса Фрода, оксфордского профессора истории.

Дата добавления: 2015-05-08