Все пути ведут в Свантер 2 страница

Вообще‑то Анкрен ему даже нравилась. Она точно знает, что ее противник безжалостен и жесток, но не собирается отступать. И при том соблюдает определенную осторожность – а Мерсеру всегда были неприятны люди, не дорожившие собственной жизнью. Нет, Анкрен – явно не овца. Она заслуживает, чтобы с ней сыграли в игру, требующую умственных усилий. Время еще есть.

На третий день наблюдений Анкрен снова вышла из Вдовьего приюта. Погода стояла ясная, на улицах было людно, и это позволило Мерсеру следовать за ней, оставаясь незамеченным.

Тем более что Анкрен не торопилась. Она прошла мимо здания биржи и примыкающих к ней торговых галерей, выстроенных, в отличие от биржи, уже после смуты. Но ничто здесь, похоже, ее не привлекало. Обогнув деловые кварталы, она свернула к Новой Гавани. Это, однако, любопытно. Второй раз за три дня? Неужто у нее здесь назначена встреча? Похоже на то. Она даже ускорила шаг.

Новая Гавань – не Старая. В дневное время добропорядочная женщина может показываться здесь без ущерба для репутации. Особенно у Большого Пирса, гордости Свантера, куда в дневное время родители водят детей полюбоваться на боевые корабли и на галеоны, доставляющие в город богатства Дальних Колоний.

Анкрен до Большого Пирса не дошла. Остановилась у гранитного парапета, отсекающего набережную от причалов, там, где в проеме между высокими бортами, мачтами, зарифленными парусами и полоскавшимися на ветру вымпелами виднелась полоса зеленой воды.

Хотя Мерсеру в жизни приходилось много путешествовать, временами больше, чем хотелось бы, он предпочитал передвигаться по суше, и морская романтика не вызывала у него иных ощущений, кроме тошноты. Он не стал останавливать ее, любуясь идеальными формами каравелл и баркентин (и не сумел бы их различить), но попытался разглядеть, куда так пристально смотрит Анкрен. Может, следит за происходящим на борту одного из кораблей? Или ей подают оттуда сигналы?

Стараясь уловить направление ее взгляда, Мерсер, вероятно, подошел слишком близко. Анкрен повернулась и посмотрела ему в лицо.

Вендель был точен в своем описании – черты у нее были правильные. Да Мерсер и сам успел в этом убедиться. Но чего‑то не хватало этому лицу, чтобы называться красивым. Может, дело в излишне тонких губах и впалых щеках? И странное сочетание темных глаз и бровей с очень светлыми волосами…

Это длилось одно мгновенье. Затем Анкрен снова перевела взгляд на море. Теперь Мерсер видел точно: она смотрит не на корабли у причала, а туда, где узкая полоса воды переходит в простор, мутная зелень – в глубокую синеву. И его поразило выражение жадности и тоски у нее на лице.

Впрочем, это могло быть и превосходной игрой. В любом случае она его заметила. А коли совершил ошибку, надо использовать это в свою пользу. Мерсер подошел еще ближе.

– Ждете того, кто ушел в море?

Она не стала разыгрывать смущение.

– Все, кого бы я могла ждать, не вернутся.

Слова она произносила отрывисто, но без нарочитой резкости. Просто у нее была такая манера говорить. Однако ее ответ предполагал смену тональности.

– Простите, сударыня, если я вас побеспокоил. Но вы уже давно стоите здесь одна, а порт – это такое место, где женщина без провожатого…

Анкрен повернулась к нему. От недавней тоски в ее взгляде не осталось и следа. Эта женщина полностью владела собой, ее облик излучал спокойствие и сочувственную иронию.

– Вы, наверное, приезжий?

– А что, так заметно?

– Я не в укор. Это – Новая Гавань. Здешняя набережная – как это в столицах выражаются? – променад. Другие места – да, действительно… Но вы правы. Я давно здесь стою без дела. Пора идти.

– Я вовсе не собираюсь вам мешать! Позвольте хотя бы проводить вас… – Мерсер поклонился. – И я сделал очередную глупость, не представившись. Меня зовут Корнелис ван Бойд. Вы угадали – в Эрдской провинции я недавно. Ищу службу по ведомству генерал‑губернатора, а пока мое прошение блуждает в недрах эрденонских канцелярий, решил проехаться в Свантер – может, здесь что‑нибудь присмотрю…

Это была вполне правдоподобная биография бедного дворянина не слишком знатного рода, которому без денег и связей, да еще в мирное время, незачем искать фортуны в столице.

Женщина в ответ не присела в реверансе, но склонила голову.

– Я – Герда Григан.

– Вы живете в Свантере?

– Когда‑то жила. А теперь здесь проездом, остановилась неподалеку.

Они неспешно двинулись по набережной, потом свернули, как отметил Мерсер, на ту же улицу, по которой Анкрен сюда пришла. Значит, она не собирается водить его кругами и сбивать со следа.

– Не будет ли излишней дерзостью спросить где?

– Во Вдовьем приюте.

– Как? – искренне изумился Мерсер. – Насколько я слышал, Вдовий Приют – богадельня для бедных старух. А вы молоды, красивы и, несомненно, благородного происхождения – что вам там делать?

– Отчасти вы правы. Но Вдовий Приют – не только богадельня, но еще и нечто вроде гостиницы с пансионом, предназначенной для вдов моряков. Мой родственник, с которым я прибыла в Свантер, сейчас уехал в Эрденон по делам и поместил меня в пансион. Что же насчет ваших лестных слов о благородном происхождении, то вы ошиблись. Мой муж был капитаном торгового флота. Здесь, на побережье, этого достаточно для уважения. Но вряд ли заменит дворянскую грамоту.

– Вы своего мужа имели в виду, когда сказали, что вам некого ждать с моря?

Она промолчала.

– Ну да… и Вдовий Приют. Я совершенный болван и всегда таким становлюсь в разговоре с дамами. С самого начала напоминаю о вашем горе, а потом еще и повторяю…

– Не стоит извинений, господин ван Бойд. То, что случилось, – случилось много лет назад. Горе останется горем, но со временем ко всему привыкаешь…

И грустно улыбнулась.

Беседуя в том же духе, они проделали в обратном направлении уже знакомый Мерсеру путь, разве что теперь, из‑за того, что солнце сильно припекало, прошли под аркадами торговых галерей, где начищенной латунью сиял девиз: «Omnibus omnia».[1]Но до стадии предложения подарков Мерсер еще не дошел. Он расспрашивал госпожу Григан о Свантере. Та, как умела, отговаривалась, правда, что многого не знает, поскольку последние годы постоянно живет в Гормунде, у родственников. Так, мило беседуя, они достигли Крестовоздвиженской площади, и Герда Григан сказала:

– Здесь я вынуждена вас оставить, сударь. Во Вдовьем приюте свои порядки. Для постоялиц вход и выход свободный, но мужчинам к этому заведению не дозволено приближаться. Будь вы даже моим братом, вас и то не пропустили бы, а на постороннего там натравят не собак – нет, собак там не держат, но привратницу, которая еще злее.

Мерсер знал, что она не лжет. Она не солгала ни в чем, что не касалось ее лично.

– Я повинуюсь вашему желанию, – сказал он. – Но мне не хотелось бы, чтоб наше знакомство оборвалось, едва начавшись. Вы позволите мне во искупление всех глупостей, что я допустил сегодня, пригласить вас в воскресенье в губернаторские сады?

Она кивнула, опустив глаза.

– Их, кажется, открывают в полдень? Тогда за час до того я буду ждать вас у церкви Св. Николая.

Герда Григан – Анкрен? – снова улыбнулась и протянула ему руку.

Ничем иным, как поощрением, это называться не могло. Но ни жадности, ни тоски, с которыми она смотрела на море, Мерсер не заметил в ее взгляде.

И все же его начали терзать сомнения: что, если произошла ошибка, нищий у дома Тоби Мозера был просто нищим, а женщина, за которой он следил все эти дни, – Герда Григан, скучающая вдовушка, ускользнувшая от надзора строгих родственников и свирепых привратниц поискать себе в Новой Гавани кавалера?

И нашла, что характерно.

Кто из нас кого дурачит?

Единственная деталь, разрушающая безупречный образ, – «вдова» не носила обручального кольца. Но нигде ведь и не сказано, что вдовы должны носить кольца не снимая. Равно как не существует закона, обязующего их хранить вечную верность усопшим мужьям.

В глубине души Мерсер не доверял ни своим сомнениям, ни женщине, именующей себя Гердой Григан. Не верил в мужа, погибшего в море, в родственников из Гормунда. Как бы ни было это похоже на правду. Он и сам врал так же убедительно. Даже в плебейское происхождение он не верил: ничего простонародного не было в ее лице, узких ладонях с длинными пальцами.

Правда, для Мерсера это ровным счетом ничего не значило.

Он обязан найти Анкрен и доставить ее в Хонидейл, и он это сделает.

А развлечения с вдовами, равно как с гостиничными служанками, дозволительны в той степени, в которой способствуют делу.

* * *

Гулянья в губернаторских садах также были давней свантерской традицией, восходившей ко временам, когда сады эти были графскими. Знать тогда уже почувствовала, что обитать в удобных городских особняках гораздо приятнее, чем в продуваемых всеми ветрами древних родовых замках. Властители города развели сады вокруг свантерской резиденции наподобие тех, коими был знаменит императорский дворец в Тримейне, и точно так же, в подражание столичным куртуазным нравам, принялись в летнюю пору устраивать здесь праздники. С наступлением темноты, когда заканчивались пиршества и начинались танцы, маскарады и фейерверки, в сады был разрешен вход женам и дочерям купеческих и цеховых старшин, дабы они могли полюбоваться увеселениями добрых графов. Такое проявление великодушия было встречено негодованием мужей и отцов, справедливо предполагавших, будто горожанки не столько любуются увеселениями, сколько в них участвуют. Памфлетисты изощрялись, описывая непотребства, творившиеся под покровом темноты в садовых аллеях (вряд ли стоит уточнять, что ни один памфлетист никогда там не был), священники клеймили их с церковных кафедр, и все это еще больше раззадоривало бюргерш, которые, пренебрегая семейными и кровными узами, честью и добрым именем, прорывались на пресловутые празднества, чтоб хоть так приобщиться к знати.

То, чего не могли сделать никакие запреты, совершило время. Графы Свантерские сошли со сцены, а вместе с ними исчез и двор. Это не значит, что город покинули все дворяне, но в основном здесь оставались те, кто не брезговал служить в администрации губернатора, офицеры военного флота и приглашенные в Свантер еще графами рыцари военно‑духовного ордена Св. Барнабы Эйсанского. Им было не до куртуазных увеселений, а губернаторы стремились опираться на тех самых купцов и цеховых старшин. И развлечения в садах приняли вполне благопристойный характер. По воскресеньям и праздникам, в полдень, после пушечного выстрела во дворе губернаторского дома ворота открывались для гуляющих. Разумеется, стража пропускала только чистую публику, вход простонародью был строго воспрещен. С закатом сад закрывался. Никаких пиршеств, никаких фейерверков. Иногда приглашали музыкантов, и все.

Во время смуты и гражданской войны гуляния прекратились, но с установлением мира, когда Свантер ненадолго стал главным городом провинции, генерал‑губернатор, ради гражданского спокойствия, счел необходимым возобновить эту традицию. И сейчас, когда столица вновь переместилась в Эрденон, добрые свантерцы с женами и отпрысками после воскресной церковной службы чинно направлялись в губернаторские сады. Прежние развращенные нравы были забыты. Правда, не все прогуливающиеся пары были семейными, но стража, следящая за порядком, к ним не цеплялась, если выглядели они прилично.

Корнелис ван Бойд и его дама отвечали этим требованиям. Герда Григан к свиданию слегка принарядилась. Заключалось это в том, что вдовью косынку и мужскую шляпу, придававшие ее облику излишнюю строгость, она заменила коротким плащом с капюшоном. Было видно, что волосы она уложила в узел низко на затылке.

Когда Мерсер предложил ей руку, она без лишнего жеманства положила ладонь на его локоть. И они прошли в распахнутые ворота, за решетчатую чугунную ограду. После длительных дождей начала лета, при нынешней жаре зелень и цветы рванули к свету с таким буйством, будто Свантер находился не на севере Европы, а где‑нибудь в тропических Дальних Колонях. Парило, и цветочные грядки распространяли удушливый аромат. На поляне перед резиденцией губернатора не в лад наигрывал небольшой оркестр.

– Вы наверняка уже бывали здесь, – сказал Мерсер, – а я в первый раз.

– Но ведь и в столицах – и в Эрденоне, и в Тримейне – есть сады, и, говорят, лучше этих.

– Насчет Эрденона не знаю, а в императорских садах – их теперь чаще парками называют – бывать приходилось.

– Похожи на наши?

– Нет, совсем не похожи.

– Расскажите, – совсем по‑детски попросила она, и Мерсер попытался удовлетворить ее любопытство.

Он не солгал: между садами было мало общего. В Тримейне цветы, кустарники и деревья пестовала целая армия садовников, придавала им такие причудливые формы, что ни один куст, ни одна клумба не напоминала соседние и самих себя в природе. Ради свантерских горожан никто бы не стал так стараться – хватало и того, что по весне высаживали цветочную рассаду, подрезали засохшие ветки и убирали мусор с дорожек. По мнению Мерсера, это выглядело недурно, но спутница Корнелиса ван Бойда хотела слушать об императорских садах, и он, как умел, поведал о тамошних красотах: террасах, гротах, фонтанах и статуях, изображавших древних богов и богинь.

– Вам хотелось бы там побывать, госпожа Григан?

К его удивлению, она покачала головой.

– Нет, вовсе нет.

– Но вы так внимательно слушали…

– Все мы любим слушать сказки, но не стоит путать их с реальностью. Для меня и это, – она показала вокруг, – как сказка. А через неделю я вернусь в Гормунд, и снова начнется жизнь. Обеды с дядьями, тетками и кузинами, церковь, рукоделие… Поймите, сударь, мне не на что жаловаться. Я неплохо живу, обо мне есть кому заботиться…

– Может быть, излишне заботятся?

– Да. Если бы хоть немного свободы… просто ходить туда, куда хочу… говорить с кем хочу… больше ничего.

– Ничего?

Он задержал ее руку в своей, и она не стала вырываться. Все шло как по нотам. Мерсер прекрасно знал, когда женщина ждет, чтоб ее поцеловали, и сделал это. И мог бы поклясться, что она отвечает ему вполне искренне. От дальнейших действий пришлось воздержаться: здесь не Тримейнский парк, гротов с беседками не имеется, зато за каждым поворотом аллеи торчит стражник, следящий за благопристойностью.

Потом она отстранилась.

– Я оскорбил вас?

– Нет… Я сама дала повод… А сейчас, прошу вас, уйдем. Иначе на нас все будут смотреть.

Довольно долго они шли молча. Затем Мерсер спросил:

– Значит, вы покидаете Свантер через неделю?

– Не знаю точно… это будет зависеть от того, когда за мной приедут… – После паузы она задала вопрос: – А вы где остановились в Свантере?

– Я снял комнату на Корабельной улице у одной почтенной дамы.

– А, матушка Кинран…

– Вы ее знаете?

– Встречались когда‑то. Вряд ли она помнит даже мое имя. И сейчас нам пора прощаться.

– Но мы еще увидимся до вашего отъезда?

– Не знаю… может быть.

– Когда?

– Я не хочу назначать вам время и место… и вы ничего не называйте. Если этого не удастся избежать, пусть будет, что будет.

И поспешила прочь, по направлению к площади.

Мерсер не стал ее догонять. На сегодня не было смысла. Когда он целовал ее, капюшон соскользнул с ее головы, легкие сухие волосы выбились из строгой прически, и Мерсер увидел на мочке левого ее уха бледную полосу.

Шрам.

Монологи несчастной мещаночки, тоскующей о свободе (капитан Бергамин пришел бы от них в восторг и вставил бы в роман, переделав Герду Григан в очередную принцессу), произносила Анкрен, беглая колдунья, несомненно мошенница и, возможно, убийца.

Мерсер был доволен ею. Она оказалась достойным партнером в игре.

Сегодня она подготовила ему по меньшей мере две ловушки. Во‑первых, упомянула о своем знакомстве с матушкой Кинран, возможно ожидая, что он станет наводить справки через квартирную хозяйку. Поманила его, в сущности предложив пробраться во Вдовий приют, когда отказалась назначить свидание.

А он ничего этого не сделает. И Анкрен самой придется искать следующей встречи. И он эту встречу подготовит, будьте спокойны.

Однако этот шрам на мочке уха… совершенно точно подметил Вендель, ниже того места, где обычно носят серьгу. А такой шрам может получиться, если серьгу из уха вырвали.

Уши у нее не проколоты. Что ничего не значит – если Анкрен давно перестала носить серьги, следы проколов заросли. И правое ухо не разорвано.

О чем‑то это ему напоминало… о каком‑то обычае, о котором Мерсер слышал во время своих путешествий. Но подробностей он вспомнить не мог.

И занялся подготовкой встречи. Во‑первых, узнал, где находится мыза Хонидейл, и не преминул туда съездить. Место оказалось малоприятным и равно удаленным как от проезжей дороги, так и от жилья. По пути ему сказали, что Хонидейл не то чтоб совсем заброшен, хозяин у него есть, но появляется в своих владениях чрезвычайно редко, ни скота, ни работников не держит, и никто его в лицо и по имени не знает. И вообще, «дурное это место, сударь, порядочным людям там делать нечего» – Мерсер уже потерял счет, сколько раз в жизни он слышал эту фразу.

Сам дом, обнесенный высокой изгородью, находился в низине между грядами холмов. Ни одного звука не доносилось оттуда, из трубы не поднимался дым, и Мерсер не увидел в густой траве, окружавшей мызу, следов копыт и колес. Правда, еще было слишком рано, чтоб сюда поспели посланцы нанимателя.

Вернувшись в Свантер, Мерсер занялся транспортировкой груза. Первоначально, по прибытии в город, не зная, сколько времени здесь пробудет, Мерсер оставил коня в «Конюшнях и каретных сараях Аппельмана». В этом заведении, помимо прочего, продавали и отдавали внаем всяческие кареты, повозки и таратайки, а также лошадей. Мерсер договорился насчет крытого возка, который вместе с лошадьми должны были доставить по указанному адресу, и дал задаток. Оставалось ждать.

Анкрен выдержала пять дней, прежде чем появиться. Можно было восхищаться ее силой воли, но Мерсер уже проявлял недовольство: отсчет названного заказчиком времени начался накануне. И даже зная ее способности, он удивился, как внезапно она появилась. Постучала в дверь и вошла. А он не видел ее на улице, не слышал шагов на лестнице и в коридоре.

– Вы мне не рады? – сказала она.

Он вскочил в полной растерянности.

– Нет… но я уже потерял надежду, Герда. Все эти дни я бродил вокруг Вдовьего приюта (он действительно несколько раз прошелся по площади). Еще день, и я начал бы ломиться в дверь, несмотря на все запреты.

– Я видела вас. Но не выходила. Не потому, что меня не выпускали, им тоже нет дела, что делают женщины за стенами приюта. Но мне нужно было время, чтобы решиться. Пусть я погублю себя в ваших глазах, пусть вы будете считать меня дурной, развратной… но мне стало так страшно, ведь впереди у меня столько лет в одиночестве, что я не выдержала. Завтра я уеду, и мы навсегда расстанемся. Зато мне будет что вспомнить.

Она сняла шляпу, бросила ее на кровать, развязала узел косынки, приспустив ее на плечи. Однако Мерсер не торопился. У Анкрен свои резоны, она наверняка надеется обработать его в постели. Но, по его понятиям, переспать с женщиной, которую собираешься выдать на верную смерть, было бы по меньшей мере неловко. Точно так же, как было бы невежливо не переспать с той девицей – он уже забыл, как ее звали.

– Я бы хотел отпраздновать нашу встречу. Сейчас прикажу принести угощение.

– Не надо. Вряд ли хозяйка меня узнает, но я не хочу, чтобы меня здесь видели.

А это она правильно заметила. Мерсер подошел к окну, притворил ставни.

– Хорошо, – сказал он. – Но вино у меня найдется.

Он выставил на стол два бокала из цветного стекла – в Свантере оно было доступно не только знати – и достал запечатанную бутылку фораннанского. Кинжалом сбил печать вместе с горлышком. Анкрен, улыбаясь, следила за его действиями. Пусть следит. Он не собирается исподтишка подбрасывать ей в бокал свое зелье – бокал уже подготовлен.

Мерсер разлил вино.

– Даже если мы завтра расстанемся… сейчас я в это не верю. Я не хочу знать, что будет завтра. Этот день наш. За нас!

Следовало бы сказать: «За любовь!», но это было бы уж слишком в духе романов Бергамина.

Он выпил залпом.

– За нас, – тихо повторила Анкрен и поднесла бокал к губам.

Продолжая молоть сентиментальную чепуху, Мерсер выжидал. «Святая Фина» действует быстро, но не мгновенно. Он успел мысленно досчитать до двадцати, прежде чем Анкрен пошатнулась и ударилась лбом о столешницу. Для порядка выждал еще немного, потом поднял ее и перенес на постель. Анкрен дышала ровно, глаза были закрыты, тело расслаблено. Так и должно быть. Состав не только усыпляет, но и расслабляет мышцы, тем самым полностью их обездвиживая. Недаром он назван в честь святой, которая была парализованной, – так объяснил Мерсеру его поставщик‑итальянец.

Он обыскал Анкрен. При ней не оказалось ничего даже отдаленно напоминающего оружие, хотя бы величиной с зубочистку. Так рассчитывала на свои женские чары? Или, что вероятнее, на свой Дар? Ну что ж, как там в старой английской пьесе: «Не пей вина, Герда»… Или там была Гертруда?

Потом, как от него и требовали, он связал ее, завязал глаза и рот (кляп не вставил, может задохнуться).

Действовал спокойно, как санитар в лазарете. А в ближайшие дни – неизвестно еще, ждут ли его в Хонидейле – ему еще больше придется служить санитаром, ходящим за лежачей больной. «Святая Фина» хоть замедляет пульс и дыхание, но не пресекает естественных человеческих отправлений. Ничего, мы не брезгливые, и не с таким справлялись.

Теперь почти все. Осталось отправить посыльного к Аппельману, чтобы подошел возок, расплатиться с матушкой Кинран, собрать вещи, упаковать подопечную (придется ей и впрямь, как овце, полежать в мешке).

И – в Хонидейл.

Дата добавления: 2015-05-08