Город Бездны 1 страница

Аластер Рейнольдс

Copyright © 2001 by Alastair Reynolds

© А. Юрчук, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука‑Аттикус“», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

* * *

Интригующий сюжет, интересные персонажи. И даже если сам по себе Город Бездны недостаточно сильно поразит ваше воображение, есть еще «роман в романе», история кораблей, столетия назад покинувших Землю, чтобы колонизировать планеты далекой звезды. Этот поход вы увидите глазами самого загадочного героя книги, Небесного Хаусманна, капитана «Сантьяго», – и в пути вам встретятся дельфины‑психопаты, террористы‑киборги, корабль‑призрак… Аластер Рейнольдс умеет сажать читателей на крючок.

Goodreads

Достойное продолжение восторженно принятого читателями романа «Пространство Откровения»… Чем‑то напоминает фильм «Бегущий по лезвию» и ироничную приключенческую фантастику Джека Вэнса. В конце испытываешь некоторый упадок сил, но так и должно быть после ознакомления со столь богатой выставкой научных чудес.

Publisher's Weekly

Рейнольдс сварил новое адское зелье из искусственного интеллекта, передовых биотехнологий, инопланетной интриги и двадцать шестого столетия… Это книга о том, что самые великие тайны вселенной могут храниться в человеческом сердце.

Booklist

* * *

Уважаемый иммигрант!

Мы рады приветствовать Вас в системе Эпсилона Эридана.

Несмотря на все произошедшее, мы надеемся, что Ваше пребывание здесь окажется приятным. Данный документ составлен для того, чтобы объяснить Вам значение ряда ключевых моментов нашей истории. Мы надеемся, что эта информация облегчит адаптацию в культурной среде, поскольку она может абсолютно не соответствовать представлениям, которыми Вы руководствовались, поднимаясь на борт корабля в пункте отправления. Важно, чтобы Вы поняли: мы опирались на опыт тех, кто прибыл сюда до Вас. Наша задача – свести к минимуму культурный шок. Мы считаем, что попытки приукрасить события, которые продолжают происходить и по сей день, в конечном счете вредны, равно как и преуменьшение их значимости. Статистика показала, что оптимальным подходом в подобных случаях является открытое и честное изложение фактов.

Мы прекрасно понимаем, что Вашей первой реакцией, скорее всего, будет недоверие, которое вскоре сменится гневом, а затем длительным периодом отторжения.

Важно осознать, что эти реакции нормальны.

Столь же важно осознать – уже сейчас, на ранней стадии, – что момент, когда Вы адаптируетесь и примете правду, наступит неизбежно. На это может уйти несколько дней, иногда даже недель или месяцев, но в большинстве случаев это обязательно происходит. Не исключено, что позже Вы вспомните об этом времени, сожалея, что не заставили себя адаптироваться быстрее. Вы узнаете, что только по завершении этого процесса становится возможным нечто похожее на счастье.

Итак, начинаем процесс адаптации.

В силу действия фундаментальных законов скорость передачи информации не может превышать скорость света. Поэтому новости, которые распространяются в освоенном космосе, неизбежно устаревают, прежде чем преодолевают расстояние между планетными системами; иногда они опаздывают более чем на десятилетия. Ваше представление о главной планете нашей системы, Йеллоустоне, почти наверняка основано на устаревшей информации.

Не подлежит сомнению тот факт, что на протяжении более двухсот лет – фактически до недавнего времени – Йеллоустон переживал эпоху, которую большинство современных наблюдателей обозначают термином Бель‑Эпок. Действительно, это был золотой век социального и технологического развития, а система управления, созданная на основе разработанной нами идеологической базы, до сих пор считается непревзойденной.

На Йеллоустоне было положено начало многим проектам, включая создание дочерних колоний в других планетных системах, а также честолюбивым планам научных экспедиций на границы освоенного человеком космоса. В пространстве Йеллоустона и Блистающего Пояса проводились невероятные социальные эксперименты – достаточно вспомнить спорные, но, безусловно, новаторские работы Кэлвина Силвеста и его учеников. Деятельность великих художников, философов и ученых процветала, ибо на Йеллоустоне им были предоставлены поистине оранжерейные условия. Бесстрашно внедрялись технологии улучшения нервной системы.

Большинство сообществ относились к «паукам», или сочленителям, с подозрением. Но нас, демархистов, не пугали некоторые аспекты их деятельности по расширению сознания. Мы установили контакты с сочленителями, что позволило активно пользоваться их технологиями. Благодаря созданным ими двигателям для звездолетов мы заселили гораздо больше систем, нежели культуры, отдающие предпочтение менее развитым социальным моделям.

Это была воистину прекрасная пора. Вероятно, нечто подобное Вы рассчитывали застать по прибытии.

Но, к сожалению, ситуация коренным образом изменилась.

Семь лет назад в нашей системе произошли некоторые события. Точно установить источник проблемы не представляется возможным даже сейчас. Однако существует весьма правдоподобная версия, что споры прибыли на борту корабля – скорее всего, в латентном состоянии и без ведома его экипажа. Маловероятно, что истинная причина эпидемии когда‑либо станет известна: слишком много было уничтожено или забыто. Огромные архивы, содержащие в цифровом виде историю нашей планеты, были целиком или частично погублены эпидемией. В таких случаях остается рассчитывать лишь на человеческую память, но это не самое надежное хранилище информации.

Не будет преувеличением сказать, что плавящая чума нанесла нашему обществу удар прямо в сердце.

Ее вирус нельзя назвать ни биологическим, ни компьютерным – это был чудовищный изменчивый гибрид того и другого. Выделить штамм так и не удалось, но ученые пришли к выводу, что в чистом виде он должен напоминать некий наномеханизм, аналогичный крошечным, молекулярного размера, роботам‑монтерам, которые были созданы нашими специалистами в области медицинских технологий. Его инопланетное происхождение не подлежит сомнению. Столь же очевиден тот факт, что все наши усилия по борьбе с чумой смогли лишь замедлить ее распространение. Зачастую наше вмешательство лишь ухудшало ситуацию. Эпидемия выдерживала атаки, приспосабливалась к нашей тактике и обращала наше оружие против нас. Похоже, ею управлял некий глубоко скрытый разум. Мы не знаем, была ли она направлена против человечества, или нам просто ужасно не повезло.

Опыт подсказывает, что в этом месте Вы, скорее всего, сочтете данный документ мистификацией. Наш опыт также утверждает, что подобное отрицание сыграет роль небольшого, но статистически значимого фактора, который ускорит процесс Вашей адаптации.

Данный документ – не мистификация.

Плавящая чума действительно имела место, и ее последствия были намного хуже, чем Вы способны вообразить. К тому времени, когда появились признаки эпидемии, в человеческом организме содержались триллионы крошечных механизмов. Эти нерассуждающие, безропотные, абсолютно послушные слуги обеспечивали нашу жизнь, обслуживали тело и разум, и мы едва замечали их существование. Они неустанно сновали по кровеносной системе. Они безостановочно трудились в клетках. Они скапливались в мозгу, позволяя подключаться к демархистской сети и почти мгновенно получать необходимую информацию. Мы двигались в виртуальной среде, сотканной посредством прямого воздействия на сенсорные механизмы мозга. Мы сканировали сознание каждого индивида и поместили снимок в молниеносно мыслящий суперкомпьютер. Мы ковали и ваяли материю в планетарном масштабе, мы писали симфонию космоса и заставляли его плясать под эту музыку. Но только сочленителям на самом деле удалось приблизиться на шаг к божественному…

Хотя некоторые считали, что мы недалеко отстаем от них.

На орбитах машины создали для нас города‑государства из камня и льда, а затем оживили инертную материю в пределах собственных биомов. Этими городами управляли мыслящие механизмы, они гнали рой из десяти тысяч обителей Блистающего Пояса по орбите вокруг Йеллоустона. Роботы сотворили Город Бездны, придав его бесформенной архитектуре волшебную, фантасмагорическую красоту.

Все ушло.

Это было хуже, чем Вы думаете. Если бы чума уничтожила лишь наши механизмы, вместе с ними погибли бы миллионы людей. Однако такая катастрофа была бы обратимой, мы смогли бы оправиться и вернуть потерянное. Но эпидемия вышла за рамки заурядного разрушения и вторглась в сферу, максимально приближенную к искусству, пусть и к искусству уникально извращенного, садистского характера. Она побудила наши механизмы к неконтролируемой эволюции – не контролируемой нами эволюции, к поиску новых диковинных симбиозов. Наши здания вдруг превратились в чудовищ из готических кошмаров, и мы угодили в западню, не успев предотвратить эти смертоносные метаморфозы. Машины в наших клетках, в крови, в мозгу уже разрывали оковы, переступали через запретную грань, разрушали живую материю. Мы превратились во влажно блестящие личинки, в невероятный сплав плоти и механики. Когда мы хоронили мертвых, их тела продолжали расти, расползаться, сливаясь с городской архитектурой.

То было ужасное время.

И оно не закончилось до сих пор.

Но все же чума повела себя как вполне разумное существо. Паразит был достаточно аккуратен, чтобы не уничтожить население, игравшее для него роль хозяина‑носителя. Погибли десятки миллионов людей – но десятки миллионов достигли убежищ, спрятались в герметически запечатанных анклавах в самом Городе или на орбите. Их механизмы получили срочные приказы на самоуничтожение и превратились в пыль, которая вымылась из организма без всякого вреда для человека. Хирурги поспешно извлекали имплантаты из черепов, прежде чем проявлялись начальные признаки поражения.

Многие граждане, чересчур привязанные к своим механизмам, не решились отказаться от них. Одни выбрали анабиоз, погребение в общинных криогенных склепах, другие покинули систему. Тем временем еще десятки миллионов бежали в Город Бездны с орбиты, спасаясь от хаоса, воцарившегося в Блистающем Поясе. Среди них были богатейшие люди системы, но они остались ни с чем, как любые беженцы, которых знает история. Вряд ли их утешило то, что они обнаружили в Городе Бездны…

Выдержка из ознакомительного документа для иммигрантов,

доступная без ограничений в околопланетном пространстве

Йеллоустона, 2517 год

Глава 1

К мосту мы с Дитерлингом подъехали уже в сумерках.

– Тебе следует кое‑что знать о Васкесе Красная Рука, – сказал Дитерлинг. – Никогда не называй его так в глаза.

– Почему?

– Потому что он взбесится.

– А разве это проблема? – Я резко затормозил, поставил нашу тачку в ряд разномастных машин, выстроившихся вдоль одной стороны улицы, затем опустил стабилизаторы; из перегретой турбины пахло, как из горячего ружейного ствола. – Когда это нас беспокоили чувства низших организмов?

– Но сейчас немного осторожности не помешает. Васкес, конечно, не самая яркая звезда на криминальном небосводе, но у него есть приятели и некоторая склонность к садистским экспериментам. Так что будь хорошим мальчиком и веди себя примерно.

– Ладно, постараюсь.

– И заодно постарайся не оставлять слишком много крови на полу. Договорились?

Мы вылезли из кабины и вытянули шеи, разглядывая мост. Я не видел его до сего дня – это было мое первое появление в Демилитаризованной зоне, не считая Нуэва‑Вальпараисо, – и мост казался абсурдно большим, хотя мы находились в пятнадцати‑двадцати километрах от города. Суон, раздутый, красный, с раскаленной точкой почти посередке, опускался за горизонт, но света пока хватало, чтобы различить дорожное полотно моста и крошечные бусины опускающихся и возносящихся в космос лифтов. Я уже забеспокоился, не опоздали ли мы и не сел ли Рейвич в одну из этих капсул, но Васкес заверил нас, что тип, за которым мы охотимся, по‑прежнему обретается в городе: расплетает финансовую паутину, опутавшую всю Окраину Неба, и переводит свои средства на долгосрочные счета.

Дитерлинг обошел нашу машину – одноколесная, с расположенными внахлест броневыми сегментами, она походила на свернувшегося в защитной позе броненосца – и открыл крошечный багажник:

– Черт! Едва не забыл наши плащи, братишка.

– А я‑то надеялся…

Он бросил мне плащ:

– Надевай, и хватит ныть.

Я накинул плащ поверх нескольких комплектов одежды, которые успел на себя напялить, и одернул его. Полы скользили по грязным дождевым лужицам, но это вполне отвечало нравам аристократов – попробуй наступи! Дитерлинг надел свой плащ и потыкал пальцем в рельефные опции на манжете. Каждый портновский изыск вызывал у него гримасу отвращения.

– Нет. Нет… нет. Боже мой, нет. Опять нет. И это не пойдет.

Я вытянул руку и нажал большим пальцем одну из «клавиш»:

– Вот. Будешь выглядеть сногсшибательно. А теперь заткнись и дай мне пистолет.

Я уже выбрал для своего плаща жемчужный цвет в надежде на то, что он послужит для пистолета малоконтрастным фоном. Дитерлинг извлек миниатюрное оружие из кармана пиджака и подал мне – как будто пачку сигарет протягивал.

Пистолетик был полупрозрачным, под его гладкими люситовыми плоскостями просматривался лабиринт из крошечных деталей.

Снабженный заводным механизмом, он был изготовлен целиком из углерода – в основном из алмаза, – но с добавлением фуллерена для смазки и энергосбережения. Ни металлов, ни взрывчатых веществ, ни прово́дки – только сложные рычажки и шестерни, смазываемые фуллереновыми молекулами. Боеприпасы – алмазные стреловидные пули со стабилизированным вращением, которые получают энергию спуска фуллереновых пружин, сжатых до предела прочности. Заводится ключом, подобно механической игрушке. Ни прицела, ни целеулавливателя, ни стабилизирующей системы.

Я сунул пистолет в карман плаща, уверенный, что никто из прохожих ничего не заметил.

– Кое‑что изящное, как и обещал, – сказал Дитерлинг.

– Сойдет.

– И только‑то? Таннер, ты меня разочаровываешь. Такая красивая вещица и такая зловещая на вид… Я даже считаю, что у нее ярко выраженные охотничьи способности.

Мигуэль Дитерлинг в своем репертуаре. Он на все смотрит глазами охотника.

Я выдавил улыбку:

– Верну в целости и сохранности. А если не получится, то буду знать, что подарить тебе на Рождество.

Мы пошли к мосту. Оба в Нуэва‑Вальпараисо оказались впервые в жизни, что, впрочем, не имело значения. Как это бывает с большинством крупных городов планеты, он выглядел вполне знакомо, вплоть до названий улиц. Большинство наших населенных пунктов разбито на треугольники со сторонами‑улицами; каждая из них имеет в длину сотню метров, от одного трехстороннего перекрестка до другого. Обычно «центр», или срединный треугольник, – самый маленький. Треугольники, которые его окружают, последовательно увеличиваются до тех пор, пока геометрический порядок не рассыпается паутиной пригородов и новостроек. Что касается центрального треугольника, то город поступал с ним как хотел, и часто это зависело от того, сколько раз его занимали – или бомбили – за время войны. Лишь изредка можно было обнаружить признаки дельтовидного шаттла, вокруг которого возникло поселение.

Нуэва‑Вальпараисо зародился именно таким образом. Его улицы имели обычные названия: Омдурман, Норкинко, Арместо и так далее, – но центральный треугольник был погребен под сложной конструкцией моста, который оказался достаточно полезным для обеих сторон, чтобы остаться почти невредимым. Отвесно вздымаясь метров на триста с каждой стороны, мост чернел, словно корпус корабля; его нижние уровни, как ракушками, обросли гостиницами, ресторанами, казино и борделями. Но, даже не видя моста с улицы, мы понимали, что находимся в старом районе, неподалеку от посадочной площадки. Иные здания представляли собой взгроможденные друг на друга корабельные грузовые контейнеры. В них виднелись соты окон и дверей, которые за два с половиной века разукрасились всяческими архитектурными причудами.

– Эй, – раздался голос. – Таннер… мать твою… Мирабель!

Говоривший стоял в полутемной галерее, прислонившись к стене с таким скучающим видом, будто у него не было других дел, кроме как наблюдать за ползущими мимо насекомыми. До сих пор мы общались только по телефону или видео, сводя наши разговоры к минимуму, – и я ожидал встретить кого‑то значительно более рослого и не столь похожего на крысу. Плащ на нем был тяжелым, как и мой, и, казалось, вот‑вот свалится с плеч. У него были желто‑коричневые зубы, заточенные напильником, острая физиономия, обросшая неровной щетиной, и длинные черные волосы, которые он зачесывал назад с узкого лба. В левой руке этот тип держал сигарету, периодически поднося ее к губам, а левую кисть прятал в боковом кармане плаща, не проявляя желания ее вынимать.

– Васкес? – За нами с Дитерлингом, оказывается, следили. Я постарался не выдать удивления. – А наш парень тоже у тебя под присмотром?

– Не волнуйся, Мирабель, он даже отлить не сможет так, чтобы мне о том не доложили.

– Он все еще улаживает свои дела?

– Ага. Ты же знаешь богатеньких: бизнес требует заботы. На его месте я бы уже чесанул по этому мосту, только бы меня и видели. – Человек в плаще ткнул сигаретой в сторону Дитерлинга. – Это кто, змеелов?

Дитерлинг пожал плечами:

– Да как ни назови.

– Змей ловить – это круто, в натуре. – Не выпуская сигарету, Васкес сделал жест, словно наводит оружие и посылает пулю в воображаемую гамадриаду. – Когда на охоту в следующий раз? Меня захватишь?

– Не знаю, – буркнул Дитерлинг. – У нас не в ходу двуногая наживка… Но я поговорю с хозяином, может, что‑нибудь придумаем.

Васкес Красная Рука оскалил острые зубы.

– Шутник. Ты мне нравишься, Змей. Еще бы не нравился, ведь ты работаешь на Кагуэллу. Кстати, как он поживает? Говорят, Мирабель, ему досталось не меньше, чем тебе. Вообще‑то, до меня дошли скверные слухи: что он вообще никак не поживает.

Мы не планировали вот так сразу объявлять о смерти Кагуэллы. Сначала стоило поразмышлять над совокупностью ее последствий, однако новость, очевидно, достигла Нуэва‑Вальпараисо раньше нас.

– Я сделал для него все, что мог, – сказал я.

Васкес медленно кивнул, с таким мудрым видом, будто услышал долгожданное подтверждение какому‑то священному постулату:

– Ага, мне и об этом капнули. – Он положил левую руку мне на плечо, держа сигарету на безопасном расстоянии от жемчужной ткани плаща. – Говорят, ты без ноги пересек полмира только ради того, чтобы доставить домой Кагуэллу и его сучку. Это обалденный героизм, парень, даже для белоглазого. Как‑нибудь поведаешь об этом за бокальчиком «Писко сауэр», а Змей меня запишет в участники очередной экспедиции. Верно, Змей?

Разговаривая, мы продолжали идти в сторону моста.

– Сомневаюсь, что у нас есть время на выпивку, – заметил я.

– Не понимаю вас, ребята. – Васкес шагал впереди, по‑прежнему держа руку в кармане. – Только скажите словечко, и Рейвич перестанет быть проблемой, от него мокрое место останется. Мирабель, предложение все еще в силе.

– Я должен прикончить его лично.

– Ага, – кивнул Васкес. – Я об этом слышал. Нечто вроде вендетты. У тебя, говорят, что‑то было с бабенкой Кагуэллы?

– Вижу, Красная Рука, что тактичность не входит в список твоих достоинств.

Я заметил, как скривился Дитерлинг. Мы сделали еще несколько шагов, прежде чем Васкес остановился и вытаращился на меня:

– Что ты сказал?

– Я слышал, что тебя называют за глаза Красной Рукой.

– А тебе‑то что до этого?

– Не знаю, – передернул я плечами. – С другой стороны, какое дело тебе до того, что было между мной и Гиттой?

– Ладно, парень. – Он глубже прежнего затянулся сигаретой. – Думаю, мы друг друга поняли. Мне не нравятся одни вопросы, тебе не нравятся другие. Быть может, ты даже трахался с ней. – Он, конечно, заметил, как я напрягся. – Но, повторяю, это меня не касается. И больше не спрошу, даже думать об этом не буду. Только окажи мне одну услугу, ладно? Не зови меня Красной Рукой. Я знаю, в джунглях Рейвич поступил с тобой паршиво и ты там едва концы не отдал. Но усеки простой факт: ты здесь в меньшинстве. Мои люди следят за тобой постоянно. Это значит, что ты не захочешь меня огорчить. А если огорчишь, то я устрою тебе такое, мать твою, что сюрпризец от Рейвича покажется пикником на лужайке.

– Кажется, нам следует поймать этого джентльмена на слове, – вмешался Дитерлинг. – Верно, Таннер?

– Будем считать так: мы наступили друг другу на мозоль и обменялись мнениями по этому поводу, – прервал я затянувшееся напряженное молчание.

– Устраивает, – согласился Васкес. – Таким горячим ребятам, как мы с Мирабелем, лучше беречь мозоли друг друга. Заметано. Скоро Рейвич сделает свой ход, а мы посидим подождем за бокальчиком «Писко сауэр».

– Не хотелось бы слишком удаляться от моста.

– Да разве это проблема?

Васкес с безмятежной легкостью прокладывал для нас путь, распихивая вечерних гуляк. С нижнего этажа здания, собранного из грузовых отсеков, доносились звуки аккордеона, тягучие и величественные, как реквием. Снаружи прохаживались парочки – в большинстве не аристократы, а местные жители, правда одетые со всей доступной им роскошью. Молодые люди, раскованные, симпатичные, улыбающиеся, присматривали местечко, где можно перекусить, поиграть на деньги либо послушать музыку. Война так или иначе коснулась каждого, – по всей вероятности, многие из них потеряли друзей или любимых. Но Нуэва‑Вальпараисо располагался достаточно далеко от фронтов, где гуляла смерть, так что война не занимала главенствующего места в мыслях этих людей. Трудно было не позавидовать им; трудно не пожелать, чтобы и мы с Дитерлингом могли зайти в бар и напиться до беспамятства – так, чтобы забыть о заводном пистолете, забыть о Рейвиче и о причине, которая привела меня на мост.

В этот вечер здесь были, разумеется, и другие. Например, солдаты в увольнении, одетые в гражданское, но мгновенно узнаваемые: с короткими агрессивными стрижками, гальванически накачанными мускулами, меняющими цвет татуировками на руках и странным, асимметричным загаром на лицах – вокруг глаза, которым боец обычно смотрит в нашлемный прицельный монокуляр, остается пятно бледной кожи. Здесь не имело значения, на какой стороне ты воюешь. Солдаты всех армий и группировок и гражданские образовали пеструю смесь, и та, как ни странно, не была взрывоопасной. Вероятно, за это стоило благодарить наряды милиции, которые охраняли Демилитаризованную зону. Только патрульным дозволялось носить оружие в пределах ДМЗ, поэтому они щеголяли в белых накрахмаленных перчатках, не выпуская пистолетов из рук. На свободу Васкеса милиционеры не покушались, и, пока он сопровождал нас с Дитерлингом, беспокоиться было не о чем. Мы, наверное, смахивали на горилл, на которых натянули приличную одежду. Однако нас трудно было принять за солдат, только что пришедших с фронта. Мы оба приближались к тому возрасту, каковой принято считать серединой жизни. На Окраине Неба это сорок – шестьдесят лет; за историю человечества средний возраст почти не изменился.

Значит, остается еще столько же… Не густо.

Мы с Дитерлингом поддерживали форму, но не доводили себя до такого состояния, как местные вояки. Их мускулатура и прежде была гипертрофированной по обычным меркам, но с тех пор, как я сам был «белоглазым», ребята перешли границы разумного. Тогда эти перекачанные мускулы еще можно было оправдать необходимостью таскать на себе целый арсенал. За минувшее время оружейники сделали не один шаг вперед, но солдаты, гуляющие по этой улице, были словно нарисованы карикатуристом, склонным к абсурдным преувеличениям. Должно быть, на поле боя эффект усиливали модные облегченные ружья. Представьте себе гору мышц, увешанную оружием, которое может поднять ребенок.

– Сюда, – сказал Васкес.

Его берлога располагалась в одной из построек, паразитирующих у основания моста. Васкес провел нас в короткий темный переулок, затем толкнул неприметную дверь, обрамленную голографическими изображениями змей. Внутреннее помещение оказалось огромной кухней, заполненной клубящимся паром. Щурясь и стирая с лица пот, я еле успевал подныривать под развешенную повсюду кухонную утварь. Интересно, применял ли Васкес эти зловещего вида приспособления для каких‑либо других целей помимо кулинарных?

– Почему он так не любит, когда его называют Красной Рукой? – шепнул я Дитерлингу.

– Это долгая история, – ответил Дитерлинг. – И дело не просто в руке.

Из пара время от времени выскакивали обнаженные по пояс повара с пластмассовой дыхательной маской на лице. Пока Васкес переговорил с двумя из них, Дитерлинг что‑то выловил пальцами из кастрюли с кипящей водой и попробовал на вкус.

– Это Таннер Мирабель, мой друг, – сказал Васкес старшему повару. – Парень был белоглазым, так что не дури с ним. Мы здесь побудем немного; ты принеси чего‑нибудь выпить. «Писко сауэр» подойдет. Мирабель, ты голоден?

– Не слишком. А Мигуэль, похоже, уже угощается.

– Вот и славно. Но по‑моему, Змей, крысы сегодня не удались.

Дитерлинг пожал плечами:

– Поверь, мне случалось есть и кое‑что похуже. – Он бросил в рот еще кусочек. – Мм… В самом деле, вполне приличная крыса. Раттус норвегикус, угадал?

Васкес провел нас через кухню в пустой игорный салон. То есть это мне показалось, что он пуст. Слабо освещенная комната была с подлинной роскошью отделана зеленым бархатом, в нужных местах булькали на постаментах кальяны, на стенах висели картины в коричневых тонах. Сначала я принял их за масляную живопись, но, приглядевшись, понял, что они склеены из кусков дерева разных пород. Некоторые фрагменты слегка мерцали – значит, это кора дерева гамадриад. Все картины были посвящены одной теме – жизни Небесного Хаусманна. Вот пять кораблей Флотилии летят от Солнечной системы к нашей. На другом панно Тит Хаусманн, с факелом в руке, находит своего сына, одиноко сидящего в темноте после Великого Затмения. А вот сцена, где Небесный посещает отца в госпитале на борту корабля, – это случилось перед тем, как Тит умер от ран, полученных при защите «Сантьяго» от диверсанта. А это – великолепно запечатленный миг преступления и славы: корабельные модули со «спящими» разлетаются по космосу, подобно семенам одуванчика; Небесный Хаусманн был готов на все, лишь бы «Сантьяго» достиг этого мира раньше других кораблей Флотилии. Самая последняя картина изображала наказание, которому люди подвергли Небесного, – распятие.

Я смутно помнил, что это случилось где‑то неподалеку отсюда.

Однако комната служила не только святилищем Хаусманна. В нишах, расположенных по периметру, стояли обычные игровые автоматы. Кроме них, было и несколько столов. Позже за ними начнется оживленная игра, а пока я слышал лишь шорох крыс в темноте.

Главной достопримечательностью комнаты был полусферический купол, идеально черный, не менее пяти метров в диаметре. Его окружали кресла с мягкой обивкой; мудреные телескопические цоколи поднимали их на три метра над полом. У каждого кресла один подлокотник был оснащен игровым пультом, на другом размещалась целая батарея устройств для внутривенных вливаний. Примерно половина кресел была занята какими‑то субъектами. Они сидели неподвижно, как неживые, – неудивительно, что я их даже не заметил поначалу. Безвольные позы, запрокинутые головы, вялые лица, закрытые глаза. С первого взгляда узнаешь аристократов, от них так и веет богатством и высокомерием.

– А это что за мумии? – спросил я. – Утром, когда закрывался, забыл их выкинуть?

– Ошибаешься, Мирабель. Они тут практически на постоянной основе, вроде мебели. Играют месяцами, делают ставки на долгосрочные результаты наземных кампаний. Сейчас затишье из‑за муссонов. Как будто войны и в помине нет. Но видел бы ты этих ребят, когда начинается заварушка.

Кое‑что в комнате мне не понравилось. И не только история Небесного Хаусманна в картинках, хотя она вносила в это ощущение основной вклад.

– Васкес, не пора ли нам идти?

– И остаться без выпивки?

Не успел я решить, что ему ответить, как вошел повар. Он толкал тележку с напитками и громко пыхтел в своей пластмассовой маске. Пожав плечами, я пригубил «Писко сауэр» и кивнул на картины:

– Похоже, Небесного Хаусманна здесь уважают.

– Ты даже не представляешь, как глубоко.

Васкес что‑то сделал, и полусфера ожила. Теперь это был не слиток мглы, а подробнейшая панорама одного из полушарий Окраины Неба. Обрамленная черной кромкой, она напоминала торчащий из пола глаз ящерицы. В россыпи огней на западном побережье Полуострова, которая виднелась сквозь щель в облаках, я углядел искорку Нуэва‑Вальпараисо.

Дата добавления: 2015-05-08