IV. Практическая психология 4 страница

Однако вернемся к вопросу: возможно ли в нынешнем положении освещение, просвещение психологии душой?

Для этого вновь обратимся к истории. Выше мы приводили приме­ры негативного отношения к возникновению экспериментальной пси­хологии со стороны религиозно-философских кругов начала века (С.Л. Франк, митрополит Макарий, епископ Феодор). Однако в Церкви присутствовало не только это мнение. 23 марта (по старому стилю) 1914 года на торжестве открытия первого в России и одного из первых в мире Психологического института при Московском университете Преосвященный Анастасий, тогда Епископ Серпуховской, после молеб­на обратился к ученому собранию с речью, в которой отметим следующие слова: "Душа, созданная по образу Божию. — это поистине венец творения. Разумная, она отражает в себе и познает весь мир; свобод­ная — она способна к нравственному действию. Неудивительно поэто­му, что она всегда привлек ала к себе испытующие взоры мудрецов и ученых. До последнего времени изучение психической жизни произво­дилось лишь с помощью самонаблюдения, но несколько десятилетий назад человек, измеривший моря и земли, исчисливший движение пла­нет небесных, подошел и к душе с мерою и числом. И конечно, воз­можно точное изучение душевных явлений можно только приветство­вать. Но, стремясь расширить круг психологических знаний, нельзя за­бывать о естественных границах познания души вообще и при помощи экспериментального метода — в частности. Точному определению и измерению может поддаваться лишь, так сказать, внешняя сторона ду­ши, та ее часть, которая обращена к материальному миру, с которым душа сообщается через тело. Но можно ли исследовать путем экспери­мента внутреннюю сущность души, можно ли измерить ее высшие проявления?.. Не к положительным, но к самым превратным результа­там привели бы подобные попытки".

Итак, для нас принципиально важно, что уже тогда, на заре отече­ственной психологической науки были видные представители Церкви, которые отнюдь не анафематствовали научную деятельность психо­логов, не рассматривали ее как греховную, богопротивную; они лишь четко ограничивали эту деятельность внешней стороной души, обра­щенной к материальному миру, т.е., по сути, психикой как аппаратом отражения среды и взаимодействия с ней. Здесь признавались вполне уместными мера и число как основания науки. Но понятно, что эти средства должно оставить, сменить при обращении к внутренней сто­роне души, ее сущности, ее высшим проявлениям. Однако и в том и в другом случаях в качестве главного предмета удерживалась душа, только разные ее стороны: сторона внешняя, обеспечивающая связь с миром посредством органов чувств, процессов восприятия, памяти, внимания, мышления, эмоций и — сторона внутренняя, смыслонесущая, имеющая непосредственную и таинственную связь с духовным миром. Поэтому в идеале и перспективе, равно как в истоке своего происхождения, две психологии, о которых шла речь, — не противо­речат, не исключают друг друга, ибо изучают разные стороны и проявления единой души человека.

Могут возразить, что наука должна уметь обходиться без метафи­зики, без учета, принятия во внимание духовной стороны бытия, ина­че она не сохранит свою объективность, т.е. собственно научность. Не будем отвечать за всю науку, но в отношении психологии надо сказать твердо: любая конкретная психологическая система, теория исходит и — одновременно — восходит к некоторому образу челове­ка. Это может быть "человек подсознательный" (как в психоанали­зе), "человек поведенческий" (как в бихевиоризме) и т.п. Так или ина­че, это — "человек психологический", ибо тот или иной психологиче­ский ракурс становится определяющим для общего рассмотрения и понимания человека, при котором психика вытесняет душу, занимает ее место, или — по-другому — не оставляет места для души.

В этом плане важно уточнить, что душа была "потеряна" не психо­логией как таковой, а антропологией, на которую она ориентирова­лась. Поэтому и "возвращение души" — это прежде всего проблема восстановления полноценной картины человека в нашей культуре как образа и подобия Божьего, где образ так или иначе дан, запечатлен, просвечивает в каждом из нас, — пусть глубоко падшем и грешном, пусть искореженном жизнью и судьбой так, что образ этот уже почти не виден, но, однако же, именно он являет сущность человека, являет ту непреходящую ценность, что делает любого человека большим, чем он сам и — одновременно — недостойным самого себя. Понятно, что удержание, выявление, просветление такого образа требует особых и всесторонних усилий. Поэтому и говорят, что если образ дан, то подо­бие надо стяжать, завоевать постоянным трудом души. Работой и подвигом всей жизни. Это и есть смысловая суть развития, осуществле­ния человека, путь достижения, соединения его со своей сущностью или того, что на церковном языке зовется трезвением, вхождением в разум истинный, спасением. В свете этой каждодневной и, одновре­менно, предельной задачи, выше которой не подняться, но и ниже не должно опускаться, — психика и получает свое место, необходимое и значимое (но отнюдь, конечно, не достаточное) для спасения человека, место уникального и совершенного, предусмотренного Самим Богом инструмента жизненной реализации души и духа. И тогда психология как наука об этом инструменте, его способах и режимах дей­ствия, возможностях, ограничениях, поломках, методах коррекции и т. п. — получает свое оправдание и высший смысл.

Подведем некоторые выводы.

Первое: научная психология должна вспомнить о том условии, с которого началась, условии, без которого она, как и все наши знания, не имеет конечного смысла, а именно: факта существования высших проявлений души, её Божественного происхождения и бессмертия.

Второе: психология умозрительная — душесловие — не должна забывать о реальных процессах соприкосновения души с конкретным, сегодняшним миром, законах и силе психического. Человека нельзя ангелизировать, абстрагироваться от его тела, "кожаных риз", физио­логии, психики, социальных отношений, от всех возможностей, тягот и принудительности телесной и психической жизни: их нельзя по че­ловеческому произволу просто так "отменить" или игнорировать. Забвение этого опасно и для самого духовного роста, ибо тогда легко впасть в гордыню, прелесть относительно своих духовных успехов, на деле могущих быть дутыми. Церковная литература содержит множе­ство тому примеров; так, в одном из поучений говорится, что если мо­лодой монах "улетает в небо", то надо хватать его за ноги и твердо ставить на землю. Другая распространенная форма этой гордыни — высокомерное осуждение, надменность, надмевание над чужим паде­нием, слабостью, несчастьем, ошибками, болезнью. Как часто мы слышим уверенное: "послано в наказание за такие-то и такие-то гре­хи", — словно осуждающему известна вся последняя, самая точная ин­формация, непосредственно данная ему из сфер небесных или Книги человеческих судеб и словно он сам, как и любой смертный, не может подвергнуться тем же напастям при определенных условиях и обстоя­тельствах.

И, наконец, последний, обобщающий все вышесказанное вывод. Обеим психологиям нельзя забывать о сложности строения души, о том, что помимо одной её ипостаси, изучению которой они посвяща­ют себя, в человеке присутствует и живет другая. Как ни привести из­вестные строки Ф. И. Тютчева: "О, вещая душа моя! О, сердце, пол­ное тревоги, о как ты бьешься на пороге! О как двойного бытия!" Обе психологии изучают это "двойное бытие" и его "биение" на пороге человеческой жизни и смерти, но каждая — со своего угла зрения, со своей стороны. Как бы хотелось, чтобы эти углы зрения, эти стороны нашли пути соединения, взаимосвязи, сопряжения и стали од­ной единой областью с прекрасным, полным ответственности и значе­ния названием — Психология, в которой исследования психики слу­жат пониманию условий раскрытия Божественного предназначения души, а слова и поучения о душе подразумевают понимание специфи­ки и законов психического устроения человека.

ОБЩАЯ ПСИХОЛОГИЯ:

МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ И ПРАГМАТИЧЕСКИЙ СМЫСЛЫ

©2003 г. Б. С. Братусь

Доктор психол. наук, профессор, зав. кафедрой общей психологии МГУ, Москва

Надеюсь, никто не питает иллюзий в отноше­нии того, что в кратком докладе можно с доста­точной полнотой раскрыть метафизический и прагматический смыслы общей психологии. Речь пойдет лишь о некоторых пролегоменах, намет­ках и, как принято на кафедре общей психологии, очень общих. И поскольку дата сегодня историче­ская - шестидесятилетие кафедры - то возьмем по преимуществу исторический аспект проблемы. Чтобы не уходить уж совсем далеко - начнем с последней трети XVIII века. В 1781 г. Иммануил Кант издает основополагающий для всего разви­тия философии труд "Критика чистого разума', где, в частности, с немецкой мощью и жесткос­тью представляет систему метафизики. В этой си­стеме нашлось место и эмпирической психологии, правда, здесь у нее весьма условные, прямо-таки птичьи права. Впрочем, судите сами - Кант по­учительно говорит следующее: "...Эмпирическая психология должна быть совершенно изгнана из метафизики. Однако, согласно обыкновению в ученом мире, все же приходится еще оставить для нее местечко в метафизике (хотя лишь в качестве эпизода), из соображений экономии, так как она еще не настолько богата, чтобы самостоятельно составить предмет изучения, и в то же время слишком важна, чтобы совершенно исключить ее или придать ее какой-либо другой науке, от кото­рой она еще более далека, чем от метафизики. Следовательно, она - лишь пришелец, который пользуется приютом до тех пор, пока не создает себе собственное жилище в обстоятельно разра­ботанной антропологии (составляющей подобие эмпирического учения о природе)" [2, с. 691].

Правомерно ли при таком подходе ставить сам вопрос о метафизическом смысле психологии -пришелицы и приживалки, снимающей угол у ме­тафизики?

Вряд ли. По крайней мере, я не решаюсь обо­значить этот смысл, тем более ввиду последую­щей затем истории. Ведь Кант оказался прав - психология примерно 100 лет спустя будет изгна­на из философии. Это если смотреть со стороны самой философии. По более щадящей наше са­молюбие версии - психология гордо ушла сама, хоть ее удерживали и всячески просили остаться. Наконец, третья историческая версия: психоло­гия была вырвана из слабеющих рук идеалисти­ческой философии естествоиспытателями -именно они стремительно набирали вес и общест­венную силу во второй половине XIX века. Доста­точно напомнить заголовок знаменитой статьи И.М. Сеченова "Кому и как разрабатывать пси­хологию?". Ответ, как хорошо известно, был ре­шительным и однозначным. Кому - физиологу, а не философу. Как - объективными методами, причем в большинстве прямо заимствованными из арсенала физиологических лабораторий. В дальнейшем надежды на создание строго физио­логической психологии поугасли, но, так или ина­че, с этого времени и почти на век вперед моды одежды, манеры, критерии в психологии стали ориентированы естественнонаучно. Был ли в этс время у психологии какой-то особый самостоя­тельный метафизический смысл?

Опять же, вряд ли, ибо в общефилософском плане ее жилище не было отдельным, самостоятельным, она и тут не была себе хозяйкой, а приживалкой. Недаром, основной вопрос, мучивший психологию в этом столетии: "А наука ли я?" При этом в качестве науки мыслилась только естественная модель. Курт Левин писал в двадцатых годах прошедшего столетия, что психология так медленна поднималась от исследований элементарных ощущений к более сложным формам вое приятия, от элементарного запоминания к сложным формам памяти, от отдельных мыслительных актов к развитому мышлению прежде всего из-за боязни, что на каждой более высокой ступе ни она не сможет применить достаточно статистической обработки и - тем самым - не сможет соответствовать критерию научности.

Итак, еще без малого сто лет проживания в ку­щах естественнонаучного подхода и новое пере­селение, точнее, отселение, бунт части психоло­гов и переход к другой ориентации. По времени -это после Второй мировой войны, в шестидеся­тых годах. Именно в эти годы появились язви­тельные строки в статье Британской экциклопедии (1964): "Бедная, бедная психология. Сначала она утеряла душу, потом сознание, теперь испы­тывает опасения по поводу поведения".

Да, борьба за чистоту естественнонаучного метода дорого обошлась психологии. Само собой разумеется, не будем умалять великих заслуг, ис­тория психологии - не только история потерь, но и многочисленных приобретений, которыми мы по праву гордимся: это тысячи тонких исследова­ний, выдающиеся теории восприятия, памяти, мышления, поведения человека и животных. И -тем не менее - строгие и четкие одежды естест­веннонаучного подхода стали тесны, и некоторые психологи начали отделяться. Их новым ориенти­ром и жилищем стал гуманитарный подход, тем самым, качественно иной общенаучный принцип, например, смена монопарадигмальности на поли-парадигмальность. В рамках этого подхода с не­избежностью появляется интерес, затрагивают­ся, обсуждаются и философские аспекты бытия - свобода, смысл, назначение человека, правда, ис­тина, нравственность. Намечается новая встреча с философией, на новом основании и условиях. Круг замыкается.

Чтобы сделать процесс наглядным, воспользу­емся хорошо известной науковедческой схемой, предложенной Б.М. Кедровым. Она представляет собой некий треугольник наук, вершина которого - науки философские, а углы основания - соответ­ственно - науки гуманитарного и естественного циклов. Психология при этом помещалась где-то в середине этого условного треугольника. Нало­жим теперь на эту схему намеченную нами выше историческую последовательность. В результате получим примерно такой рисунок:

Эта схема иллюстрирует смену оснований пси­хологии за последние 200 лет. По сути дела, перед нами три психологии Ψ1 Ψ2 Ψ3), ТРИ Разных ме­тодологии. Психология при этом не просто кочу­ет из угла в угол. Она прорабатывает каждый угол и, что важно, уже не покидает его полно­стью. Новый этап психологии не закрывает пре­дыдущий, просто смещаются ее основные интере­сы, угол внимания к ней ученых и публики. И что­бы это увидеть - не надо уходить далеко е историю. Если мы возьмем нашу кафедру всего тридцать лет назад, то тогда ее можно было впол­не переименовать, или, точнее, расшифровать как кафедру экспериментальной психологии вос­приятия. Лучшие силы факультета занимались восприятием - лаборатории под руководство! Ю.Б. Гиппенрейтер (позже В.Я. Романова) В.П. Зинченко, А.Н. Леонтьева (позже А.Д. Логвиненко), Б.М. Величковского. И что сегодня? Я недавно услышал упрек в адрес кафедры - раньше занимались восприятием, точными экспериментами, а сейчас это в загоне, надо бы восстановить. Думаю, это примерно то же, что упрекать -раньше все образованные люди говорили по французски, а сейчас мало кто его знает и все во круг - только по-английски, надо бы восстановить традицию, желательно со следующего месяца. На самом деле - речь о ходе истории, ее, пусть небольшом, но реальном шаге за последнее время. Тогдашние герои восприятия давно и добро вольно покинули это поле битвы. Ю.Б. Гиппенрейтер стала гуманистически ориентированным психотерапевтом, а В.П. Зинченко - философом психологии.

Возникает неизбежный вопрос: а какая психология (Ψ1 Ψ2 Ψ3) является правильной - та, что ютилась в метафизике (Ψ1), или естественнонаучно ориентированная (Ψ2), или гуманитарная (Ψ3) или опять на новом повороте общающаяся с философией Ψ1)?

Ответ, думается, обескураживающе прост - правильными были все психологии. Другое дело надо понять и отрефлексировать - какому правилу они при этом подчинялись, в отношении какого именно пласта психической жизни выстраивались, что они улавливали своими методами оценками (правилами) и что теряли при этом.

Естественнонаучная ориентация психологи! как уже говорилось, дала массу ценных знаний, теорий, дисциплинировала ум, ввела психологи! в строгую науку, сделала ее уважаемой. Но н этом пути она потеряла душу, упростила сознание, редуцировала "я" человека. Переходя, вер нее, переводя психологию в область гуманитарного знания, его правил и реалий, мы можем, наконец, говорить о чем молчали столетие -милости и милосердии, о смысле, о доблестях, подвиге и славе, о вере, надежде и любви. Но, одновременно, и теряем - в точности, ясности, логике, возможностях экспериментальной проверки дан­ных. Если в естественнонаучной области не хвата­ло слов о значимом для человека, то здесь опас­ность превратить все в слова, слова, слова, в некую поэтическую антропологию или психологичес­кую философию.

То же и с философской психологией - обрета­ем онтологическую опору, набираем высоту, но как бы, поднимаясь, не отделиться от грешной психологической действительности и, глядя с не­бес, не повторить гегелевское "тем хуже для дей­ствительности" и не выпустить в этот момент ку­сок профессионального сыра.

Но если все психологии правильны, то не впа­даем ли мы в некое расстройство сознания, растроение личности, разноплановость мышления, т.е. методологическую шизофрению. И ты прав, и ты прав, и ты тоже прав. Можно ли при таком раз­нобое оснований обозначить единый, общий мета­физический смысл психологии - самостоятель­ный, независимый от того, где она проживает.

Чтобы обнаружить его, я думаю, нужен неко­торый поворот в сознании. Психологи всегда ис­кали определенную опору, эталон и показали за 250 лет умение служить, уподобляться, ассимили­ровать соответствующие методологические принципы. Но, одновременно, это не было пол­ным растворением, полной ассимиляцией, пол­ным уподоблением. 250 лет назад ворчал Кант, не признавая психологию достойной метафизики, 100 лет назад ворчали Павлов с Тимирязевым, не признавая ее естественно ориентированной на­укой.

Так вот, это умение, способность ассимилиро­ваться, приобщатъся и в то же время не рас­творяться полностью в других науках и есть специфика психологии, ее уникальность. И тогда, возвращаясь к схеме, мы можем понять все значе­ние щедрого предложения Б.М. Кедрова помес­тить психологию в центр, середину "треугольни­ка наук". Место это было осознано в психологии отнюдь не сразу. Если обращаться к недавней ис­тории, то в качестве отправной точки можно со­слаться на Жана Пиаже, его вечернюю лекцию, прочитанную в августе 1966 г., в Москве, на XVIII международном психологическом конгрес­се. Жан Пиаже предостерег тогда от линейного порядка включения психологии в систему наук (скажем, принятое со времени О. Конта помеще­ние психологии между биологией и социологией). Он весьма сочувственно процитировал в конце лекции кедровскую нелинейную классификацию и согласился с центральным местом психологии в этой схеме. Был, однако, в этом согласии один су­щественный акцент. В отличие от Кедрова Пиа­же предлагал рассматривать "центральное место психологии не только как продукт всех других наук, но и как возможный источник объяснения их формирования и развития" [3, с. 154]. Замечание важное, ибо у Кедрова сквозят отголоски пред­ставления о психологии как науке вторичной, по­рождаемой другими. У Пиаже - намек на особую роль психологии и ее уже самостоятельное влия­ние на другие науки.

Однако, хотя со времени этих высказываний прошло уже 36 лет, психология по-прежнему оп­ределяет свое место главным образом линейно, в конкретном углу, примыкая в какой-либо группе наук и лишаясь тем самым возможности своего отдельного смысла.

Между тем, надо в полной мере осознать зна­чение продемонстрированной психологией воз­можности быть в середине, центре кедровской или какой-либо иной схемы наук, претендовать на особую представленность всего этого прост­ранства, включая проработанные ранее углы и ниши. И только тогда - главный минус и упрек психологии - ее неприкаянность, вечный кризис, борьба школ, сомнения в собственной научности -выступают главным ее плюсом и достоинством. Психология становится местом живого соотнесе­ния, "телом наук", посредником и посланником (дерзну утверждать, единственно реально воз­можным) от одной науки к другой, переносчиком ценностей, переводчиком, способным понять и постичь не просто язык другой науки, но ее внут­реннюю жизнь, быт и нравы. Понять и постичь настолько, чтобы быть способным жить в этой другой науке, не теряя, однако, до конца своей инаковости, возможности одновременного при­сутствия в других мирах. В этой уникальной спо­собности быть "телом наук" и заключается, на наш взгляд, особый, ни к чему не сводимый мета­физический смысл психологии. Именно это опре­деляет специфику психологии как типа знания, который неустраним, незаменим никаким иным.

Доклад заканчивается, а ведь до сих пор речь шла о психологии вообще, а не об общей психоло­гии. В известной степени это, на самом деле, вещи сходные, смыкающиеся, когда мы пытаемся от­ветствовать за свою психологию, ее суть. Вспом­ним, когда появился сам термин "общая психо­логия". Кант не говорил об общей психологии, и Сеченов не говорил, и Павлов. В российской пси­хологии, пожалуй, первый, кто стал об этом внят­но говорить, был Георгий Иванович Челпанов. И говорить тогда, когда психология начала диффе­ренцироваться. На торжественном открытии Пси­хологического института им. Л.Г. Щукиной при Московском университете (кстати, прямого пред­шественника.кафедры, отделения и факультета психологии МГУ) в апреле 1914 г. он говорил: "Психология распадается на такие части, кото­рые совершенно друг с другом не связаны. Вслед­ствие этого психология начинает утрачивать свое единство. Ей грозит распад... Нужно принять ме­ры к сохранению единства психологии. Такому объединению может способствовать институт, если в нем первенствующее место отводиться об­щей психологии" [4, с. 3].

Таким образом, общая психология призвана выявлять и являть единство психологии, ее лицо. Сама надобность в ней возникла как следствие дифференциации, разрастания вширь, в куст, -как говорил А.Н. Леонтьев. Именно тогда и по­требовалась особая рефлексивная область, кото­рая была призвана найти общее и целое в дробях психологической науки и практики. Как писал Л.С. Выготский, общая психология относится к частным дисциплинам как алгебра к арифметике.

Теперь скороговоркой о прагматическом смысле - точнее - прагматических смыслах об­щей психологии. Они связаны с изначальной и ко­нечной целью общей психологии, которую мож­но сформулировать следующим образом: внести порядок и связь в рассуждения, категории и по­нятия психологической науки, увидеть, удер­жать и защитить ее не только как совокуп­ность навыков, феноменов и методов, но как сущностный, неотчуждаемый тип человеческо­го знания.

Отсюда прагматика общей психологии. Преж­де всего, это ее роль в обучении. Она - входные ворота в область психологических знаний: иных просто нет. У всякого, кто захочет иначе войти в психологию, на лбу загорится -procul este, profani (удались прочь, непосвященный). Это палата мер и весов, определитель эталонов, которые потом уже разнесут по базарам и рынкам прикладных областей. Поэтому психолог любого толка - со­циального, клинического, инженерного и т.п., на­чинает со знакомства с общей психологией - представляемого, защищаемого, отстаиваемого ею корпуса категорий и понятий.

В этом многие усматривают основную и един­ственную суть общей психологии. Мне, напри­мер, в начале моего заведования кафедрой общей психологии факультета психологии МГУ предла­галось сделать ее сугубо учебной, невыпускающей. Мол, учите общей психологии до курса вто­рого и все. А специализация по общей психоло­гии, ввиду ее размытости и неопределенности, не нужна вовсе.

Такое (причем, довольно распространенное) мнение не учитывает, что задача общей психоло­гии не ограничивается передачей основного кор­пуса исходных понятий и категорий. Предлагается рассматривать несколько уровней общей психоло­гии [1]. Исходный - это базовая, или школьная об­щая психология (по аналогии со "школьной фило­софией", выделенной Кантом). Ее цель - введение и обоснование конкретных понятий, средств, ме­ханизмов, системы истории психологических знаний, словом, обучение самому языку, алфавиту, грамматике психологии, без чего нельзя войти в эту область и быть в ней понятым, говорящим. При всей очевидной важности уровень этот не единственный. Напротив, он подразумевает и, в известном плане, вытекает из более вышележа­щих - теоретического и философского. Если об­щая психология первого уровня (школьная, базо­вая) дает представление о фундаменте, способах постройки, несущих конструкциях психологичес­кого здания, то общая психология других уровней намечает (и в идеальном плане - завершает) его купол, подразумевает и угадывает проект в це­лом. Если первый уровень имеет в большой сте­пени технологический смысл, то последние - ар­хитектонический.

Могут сказать - а не много ли на себя берете, господа общие психологи? Берем, действительно, много, но не из-за излишней смелости или горды­ни, а оттого, что задачи области таковы. Вопрос в другом - что отдаем? И здесь ответ пока, прямо скажем, не очень утешительный и ссылки на прежние заслуги, наследие наших учителей (Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, АР. Лурии, С.Л. Рубинштейна и др.) вряд ли сегодня могут быть оправданием. Наука строится не из железо­бетона, а из куда более зыбких материалов, ее конструкции не на века, они постоянно меняются, испытываются временем и обстоятельствами, ветшают, опадают, теряют прочность, требуют замены - не только в деталях и материалах, но по­рой в основном принципе, замысле, словом, нахо­дятся в постоянном и полном опасностей движе­нии, требующем для своего продолжения под­держки и усилий, подвига непрекращающейся научной деятельности. Сейчас общая психология - явно немодная область, но надо различать в на­уке моду на проблему и ее реальное значение, вес, некий внутренний, как иногда говорят, гамбург­ский счет. А по такому счету общая психология была, есть и будет фундаментом, что бы ни дума­ли и ни говорили стоящие на этом фундаменте прикладные отрасли психологии.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Братусъ Б.С. Общая психология как университет­ская наука // Вест. Моск. ун-та. Сер. 14. Психоло­гия. 2002. № 3. С. 74-82.

2. Кант И. М.: Мысль, 1964. Соч. в 6 т. Том 3.

3. Пиаже Ж. Психология, междисциплинарные связи и система наук // XVIII Международный психоло­гический конгресс. М.: Наука, 1969. С 125-156.

4. Речи на торжественном открытии Психологичес­кого института им. Л.Г. Щукиной Московского университета. Репринт Института психологии РАО, 1994.

5. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуника­тивное действие. СПб.: Наука, 2000.

Начало христианской психологии.

Учебное пособие для вузов. - М., 1995.

С. 84-87, 96-97, 100-104.

ХРИСТИАНСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК ПРИЗЫВ БЫТИЯ

"Что же такое человек! Положительная наука на основании всех своих опытов и экспериментов не может решить этой великой загадки философии. Она может говорить только о костях и жилах, о мускулах и нервах, т.е. в направлении философского вопроса она может рассмат­ривать человека лишь в качестве добычи для могильных червей. Ведь теперь уж так и дело поставлено, что даже сама психология в пределах естественнонаучного метода не считает себя вправе говорить человеку о духе; потому что никому из ученых пока еще не удалось подцепить душу на острие ножа или посадить ее в реторту химика. Следова­тельно, жгучие вопросы о том, что следует делать человеку во имя его человечности и как ему следует жить по истине его человечности в пределах положительной науки не могут даже и ставиться; потому что в этих пределах ведома одна только животность, говорить же о человечности, по всем данным современной науки, серьезным людям не полагается. И все-таки серьезные люди всегда говорили о конечных вопросах мысли и жизни, ставили и решали эти вопросы..." [9. С. 13].

Очевидно, что разгадка человека лежит вне человека, за пределами его наличного бытия, в сфере долженствования. И здесь мы вступаем в пределы религиозной - христианской, а точнее - православной психологии.

Постановка вопроса о православной психологии - отнюдь не дань современной моде, а попытка в специфической форме решить актуальную задачу восстановления связи. Наивно полагать, что кто-то по своей воле может вызвать из небытия полузабытые истины. На­против: это полузабытое нами Бытие "вызывает" нас из нашего неподлинного бытия - небытия. Мы - всего лишь духовный орган, реагирующий на этот "зов" и пытающийся дать какой-то ответ. И, следует заметить, "зов" этот прозвучал не только теперь, "в связи с торжеством демократии". Потребность в православной психологии как специальном учебном предмете ощущалась (по крайней мере, в церков­ных структурах) еще до 1917 г. А.Ф. Лосев вспоминает о своих беседах с епископом Феодором, бывшем до переворота ректором Московской Духовной академии (МДА). Обстановку в Академии епископ Феодор характеризовал как катастрофическую: "Когда я стал ректором Акаде­мии и познакомился с тем, как ведется преподавание, со мной дурно было. Такой невероятный протестантский идеализм - хуже всякого тюбингенства" [5].

Вот один из эпизодов, рассказанный Владыкой А.Ф. Лосеву. «В Академию приезжал митрополит Макарий, восьмидесяти лет. В бого­словии разбирался. Но его беда - семинарист, не получил высшего образования... Духовной академии он боялся. Все же приехал, выразил желание посетить занятия. С дрожью в руках даю ему расписание. Что выберет? А и выбирать-то нечего, ведь это же вертеп! Застенок! Выбирает - "психология". Я ахнул. Психологию ведет профессор Павел Петрович Соколов. Владыка думал - будут говорить о душе, что-то важное. Пришел, сидит, слушает. Ну, во-первых, душа набок, никакой души нет, мы изучаем явления психики, вульгарный мате­риализм. Сегодняшняя лекция - тактильные восприятия. И пошел - булавочки, иголочки, рецепторы, ощущения. Проводит опыты, вызы­вает студентов. И так вся лекция. Вышли. Смотрю, митрополит идет с поникшей головой, серое лицо. "Владыко свитый! - говорю ему, - и ^Кжу, что у Вас неблагоприятное впечатление. Зайдите ко мне, я Вам gee расскажу. Не обращайте внимания, владыка, на этих дураков. Этс не профессора Духовной академии, это дураки Духовной академии. И как он смел при Вас излагать всю эту пакость! А знает, что Вы его Начальство!" "Да, да... я, убогий, не понимаю...", — говорит Мака-рий."А тут и понимать нечего! Все вздор!". Так и пошел митрополит Оскорбленный, огорченный; я не смог его утешить. Ведь чтобы бороть­ся с Соколовым, всю сволочь надо разогнать. Так этот Соколов и ос­тался на кафедре. И - до самой революции, когда революция его разог­нала. Вот состояние развала накануне революции!" [5. С. 140-141].

Дата добавления: 2015-05-09