Хосеортега-и-гассет

V

III

II

Задавшись смутной целью отыскать идеальную
формулу живописи, я написал первую статью под назва-
нием «Адам в раю». Сам не вполне понимаю, почему
назвал ее именно так; к концу я совершенно потерялся
в сумрачных дебрях искусства, где могут видеть ясно
лишь слепцы, подобные Гомеру. В смятении вспомнил
я об одном своем старинном немецком друге—профес-
соре философии докторе Вульпиусе. Я вспоминал о том,
как не раз беседовали мы с этим метафизиком и тонким
знатоком об искусстве; вечерами мы подолгу бродили
по лейпцигскому зоологическому саду—сумрачному,
заросшему высокими деревьями, с темно-зеленой, почти
черной травой на газонах. Время от времени орлы
нарушали тишину зычным, имперским клекотом; протя-
жно мычал канадский олень «вапити», тоскуя по холод-
ным просторам тундры, и чета уток то и дело выписыва-
ла над водой затейливые петли, скандализуя честную
животную публику своими сладострастными забавами.

Глубокомысленно и неспешно текли часы; доктор
Вульпиус говорил исключительно об эстетике, делился
планами о поездке в Испанию. По его мнению, эстети-
ка должна окончательно сложиться именно в нашей
стране. Современная наука имеет итало-французские
корни; немцы создали этику, обретя себя в морали
и теологии, за неимением прочего; англичане нашли
себя в политике. Так рассуждал он на эти и прочие
ученые темы, в то время как служитель зоопарка
с удручающей медлительностью тер слону его мозо-
листый лоб. Слон выглядел мыслителем.

Я попросил своего друга написать что-нибудь в за-
щиту названия моей первой статьи. То, что он прислал,
слишком пространно и учено, или, как мы говорим,
когда что-либо не вызывает у нас даже поверхностного
интереса, слишком глубокомысленно. Тем не менее,
если читателя волнуют проблемы искусства, пусть хоть
немного поразмыслит над тем, что написано далее.

Приверженцы искусства обычно недолюбливают
эстетику. Этот феномен легко поддается объяснению.
Эстетика старается приручить и оседлать крутонраво-

АДАМ В РАЮ

го Пегаса; она стремится уловить сетью определений
неистощимую, многоцветную суть художественности.
Эстетика—это квадратура круга, а следовательно, за-
нятие довольно унылое.

Прекрасное нельзя сковать рамками концепции,
оно текуче, оно найдет щель и улетучится, как те
низшие духи, за которыми тщетно охотился какой-
нибудь чернокнижник, чтобы навсегда заключить их
в свои пузатые реторты. Бывает, не успеваем мы с тру-
дом запереть чемодан, как выясняется, что что-то за-
быто, и приходится снова отпирать и снова запирать
его—и так до бесконечности. То же и в эстетике, с той
лишь разницей, что забывают всегда самое главное.

Так и получается, что, соприкоснувшись с произ-
ведением искусства, эстетика неизменно оказывается
несостоятельной. Она робеет, становится неловкой, по-
добострастной, словно сознавая свою принадлежность
к более низменным, пошлым явлениям жизни. И это
всегда нужно учитывать, когда речь заходит об искус-
стве. В искусстве царит чувственное восприятие, и в ие-
рархии этого царства интеллект воплощает все пле-
бейское и вульгарное, таков его статус. В науке и мо-
рали владычествует концепция; ее воля — закон, она
созидает и организует. В искусстве она лишь пово-
дырь, ориентир, как эти нелепые указующие персты:
«К таможне—прямо», намалеванные по распоряже-
нию муниципалитета перед въездом в любой испанс-
кий город.

Этим и объясняется презрительное отношение по-
читателей искусства к эстетике; она кажется им фили-
стерской, формальной, плоской, бесплодной и сухой;
им хотелось бы, чтобы она была прекраснее, чем сами
картины и стихи. Но для человека, сознающего, сколь
важна четкая определенность в подобных вещах, эсте-
тическая концепция тоже произведение искусства.

IV

Чтобы уяснить себе значение какого-либо конкрет-
ного вида искусства, следует определить его сверх-
тему. Каждое искусство рождается в процессе диф-
ференциации коренной потребности самовыражения,
которая заложена в человеке, которая и есть человек.

3 Заказ № 1435 65

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Подобным же образом чувства животного—это кана-
лы, пронизавшие сгусток однородной материи вслед за
появлением первого чувства—осязания. Так же и зре-
ние проявилось впервые не благодаря глазным нервам
и палочкам сетчатки; напротив, потребность в зрении,
самый акт видения создали для себя инструмент. Не-
зримый, полный света мир бурно распускался, подо-
бно бутону, внутри примитивного организма, и эта
полнота ощущения, которую невозможно было вку-
сить мгновенно, пролагала себе путь сквозь мышечные
ткани, высвобождаясь, прокладывала русло, по кото-
рому выплеснулась и распространилась во внешнем
пространстве.

Иными словами: функция создает орган *. А что же
создает функцию? Потребность. Потребность же со-
здается проблемой.

В душе человеческой заключена проблема—возвы-
шенная, трагическая; и, что бы ни делал человек, все
его действия обусловлены этой проблемой, все они—
шаги к разрешению этой проблемы. Она столь огром-
на, что дать ей генеральное сражение не удается; сле-
дуя изречению divide et impera⁷, человек членит ее
и разрешает по частям, постепенно. Наука—первая
ступень на пути разрешения; проблемы человека; мо-
раль—вторая ступень. Искусство—это попытка до-
браться до самого сокровенного, тайного.

Следовательно, наша задача—указать, в чем со-
стоит эта проблема, скрыто Обусловливающая все че-
ловеческие поступки, а затем, определив, что в ней
поддается разрешению с точки зрения науки и морали,
мы получим в чистом и окончательном виде проблему
искусства как такового.

Искусства суть благодарные, чувствительные ору-
дия, с помощью которых человек выражает то, что не
может быть выражено никаким другим образом. Да-
лее мы увидим, что самой проблеме искусства свойст-
венна неразрешимость. Учитывая это, человек стре-

* Это утверждение также показалось бы мне сегодня если и не кощунст-
венным, то наивным. Ни функция не создает органа, ни орган не создает
функции. Орган и функция рождаются одновременно⁶ (примеч. 1915 года).
Это и последующие примечания были внесены автором при переиздании этой
статьи в составе книги «Люди, деяния, вещи» (Мадрид, 1916). Слово «также»
относится к примечаниям и исправлениям, появившимся в предшествующих
статьях того же издания.

АДАМ В РАЮ

мится объять область искусства, деля ее на отдельные
аспекты, поэтому каждый отдельный вид искусства —
это выражение одного из аспектов общей проблемы.

Каждое искусство, таким образом, соответствует
какому-то одному из основных, неразложимых прояв-
лений человеческой души. Это проявление и будет
сверхтемой для каждого из искусств.

История каждого искусства есть ряд попыток выра-
зить одну из сторон души, что и обусловливает его
отличие от прочих искусств; попытки образуют траек-
торию, по которой искусство, подобно легкой, оперен-
ной стреле, стремится к своей цели, в даль времен.
И эта точка в бесконечной дали отмечает направление,
смысл и суть каждого искусства.

Догадываться о вещи еще не значит познать ее;
мы всего лишь отдаем себе отчет, что перед нами—
нечто. Темное пятно на горизонте—что это? Человек,
дерево, колокольня? Мы этого не знаем; темное пятно
нетерпеливо ожидает, пока мы его назовем; перед
нами не вещь, а проблема. Мы перевариваем пищу,
не понимая процесса пищеварения; любим, не зная,
что такое любовь.

Животные, камни по-своему живут; они суть
жизнь. Животное двигается, повинуясь, как нам кажет-
ся, собственным побуждением; чувствует боль, разви-
вается, в этом—его жизнь. Камень покоится, погру-
женный в вечную дрему, давит на землю всей тяже-
стью своего сна; его жизнь—инертность—и наобо-
рот. Но ни камень, ни животное не подозревают что
живут.

В один из многих дней, как принято выражаться
в арабских сказках, там, в эдемском саду (который
как пишет берлинский профессор Делитц в своей книге
«О местонахождении рая», располагался в местности
Падам Арам, на пути от Тигра к Евфрату), —
итак, однажды Господь сказал: «Сотворим человека
по нашему образу и подобию». Значение этого со-
бытия трудно переоценить: родился человек, и в мгно-
вение ока вселенная наполнилась звуками, озарились
ее пределы, жизнь приобрела запах и вкус, в мире

3*. - 67

появились радости и страдания. Одним словом, жизнь
во вселенной пробудилась с рождением человека.

По сути дела, бог есть не что иное, как имя, ко-
торое мы даем некой вседержительной силе. Поэтому
если бог создал человека равным себе, то тем са-
мым мы признаем, что он наделил его способностью
сознавать себя существующим вне и помимо бога.
Но священный текст говорит лишь—«по образу свое-
му»; в остальном же человеческая способность уже
не совпадала со способностями божественного ориги-
нала, она лишь приближалась к божественному яс-
новидению, была ущербным, легковесным знанием, то
есть «чем-то вроде». Между человеческой и божествен-
ной способностью такая же разница, как между помыс-
лом о вещи и помыслом о проблеме, между догадкой
и знанием..

Когда Адам, подобно невиданному древу, возрос
в райском саду, началось то, что мы -называем жиз-
нью. Адам стал первым существом, которое жило,
чувствуя, что живет. Для Адама жизнь предстала как
проблема.

Так что же такое Адам, окруженный райскими ку-
щами и живой тварью; реками, в которых играет
и плещется рыба; окаменевшими громадами гор; мо-
рями и материками; Адам на Земле, в окружении
других миров?

Адам в раю—это в чистом виде жизнь, слабый
росток бесконечной проблемы жизни.

Всемирное тяготение, мировая скорбь, неоргани-
ческая материя, органические ряды, вся история чело-
вечества, тревожная и ликующая, Ниневия и Афины,
Платон и Кант, Клеопатра и Дон-Жуан, телесное и ду-
ховное, сиюминутное и вечное и непреходящее — как
все это отягощает пурпурный, мгновенно созревший
плод Адамова сердца! Понимаете ли вы, что стоит за
этими ритмичными сокращениями и расширениями,
какое неистощимое разнообразие явлений, вкладыва-
емое нами в безмерное слово Жизнь, воплощается
в каждом из биений этой ничтожной мышцы? Сердце
Адама — средоточие Вселенной, или, иначе, сама Все-
ленная, наполнившая это сердце, как кубок, пенящейся
влагой.
Проблема жизни и есть—человек.

АДАМ В РАЮ

VI

Человек—это проблема жизни.

Все в мире — живое. «Как,— быть может, скажут
нам,— неужели вы решили воскресить натурфилософс-
кую мистику?» Фехнер⁸ хотел видеть в планетах живых
существ, наделенных инстинктами и мощной сентимен-
тальностью,— существ, которые, подобно гигантским
космическим носорогам, кружат по своим орбитам,
снедаемые могучими астральными страстями. Фурье,
этот шарлатан Фурье, полагал, что небесные тела жи-
вут своеобразной жизнью, которую он назвал «аро-
маль», считая, что законы небесной механики — это не
больше и не меньше как математическое выражение
непрестанных любовных связей между светилами, ко-
торые обмениваются ароматами, как некие влюблен-
ные небожители⁹. Похоже ли это на то, что хочу
сказать я, утверждая, что все в мире—живое? Неужели
мы станем вновь охмурять себя мистикой?

Никогда не был я так далек от мистики, как сейчас,
когда заявляю: все в мире — живое.

Наука отдает понятие «жизнь» на откуп одной дис-
циплине — биологии. Вследствие этого ни математика,
ни физика, ни химия жизнью не занимаются; и есть
существа живые — те же животные и неживые — те же
камни.

С другой стороны, физиологи, пытающиеся опреде-
лить жизнь с помощью чисто биологических понятии,
всегда терпели неудачу и до сих пор не выработала
хоть мало-мальски устойчивого определения.

В противовес всему этому я предлагаю свою концеп-
цию жизни, более общую, но и более последовательную.

Жизнь вещи — ее бытие. Но что такое это бытие?
Поясню на примере. Планетарная система не есть
система вещей, в данном случае планет,— ведь до того
как она была задумана, планет не существовало Это
система движений, а следственно, отношений: бытие
каждой планеты внутри этой совокупности отноше-
нии—как точка разбитой на квадраты плоскости Та-
ким образом без других планет невозможна и планета
Земля, и наоборот; каждый элемент системы нуждает-
ся в прочих, он и есть взаимоотношение между ними
Поэтому суть каждой вещи есть чистое отношение.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Именно в этом направлении и шло глубинное раз-
витие человеческой мысли от Ренессанса до сегодняш-
него дня: категория субстанции постепенно растворя-
лась в категории отношений¹⁰. А так как отношение не
res ¹¹, а идея, то и современная философия получила
название идеализма, а средневековая, идущая от Ари-
стотеля, — реализма. Идеализм — порождение арийс-
кой расы: к этому шел Платон, об этом писали древние
индусы в своих пуранах ¹²: «Ступив на землю — ступа-
ешь на перепутье ста дорог». Каждая вещь и есть такое
перепутье: ее жизнь, ее бытие - это совокупность отно-
шений, взаимных влияний. Камень на обочине дороги
не может существовать без остальной Вселенной *.

Наука трудится не покладая рук, чтобы обнару-
жить эту неистощимую бытийность, которая является
источником жизненной силы. Но как раз точность
научных методов никогда не позволяет им вполне
достичь цели. Наука предлагает нам лишь законы,
иначе говоря, утверждения о том, что такое вещь
вообще, что у нее общего с другими, об отношениях,
которые идентичны для всех или почти для всех случа-
ев. Закон падения твердых тел объясняет нам, что
такое тело вообще, каковы общие закономерности
движения каждого тела. Но что такое данное, конкрет-
ное тело? Что такое все тот же почтенный камень
с отрогов Гвадаррамы? ¹⁴ Для науки этот камень —
частный случай применения общего закона. Наука пре-
вращает каждую вещь в частный случай, иначе говоря,
в то, что роднит эту вещь с множеством ей подобных.
Это и называется абстракцией: жизнь, в представлении
науки, — это абстрактная жизнь, в то время как, по
определению, жизненное есть конкретное, уникальное,
единственное. Жизнь — индивидуальна.

Для науки вещи суть частные случаи; таким об-
разом получает разрешение первая часть жизненной
проблемы. Но необходимо, чтобы вещи были чем-то
несколько большим, чем просто вещи. Наполеон—это
не просто человек, некий частный случай человеческой
породы; он уникален, он — это он. И камень с Гвадар-
рамы отличается от другого, химически идентичного,
камня альпийских отрогов.

* Такое, в духе Канта и Лейбница, понимание бытия вещей, теперь
вызывает во мне некоторую неприязнь ¹³ (примеч. 1915 года).

АДАМ В РАЮ

Дата добавления: 2015-05-09