Хосе ортега-и-гассет. Выше было сказано, что новый- стиль в самом общем своем виде характеризуется вытеснением чело- веческих

ИРОНИЧЕСКАЯ СУДЬБА

Выше было сказано, что новый- стиль в самом
общем своем виде характеризуется вытеснением чело-
веческих, слишком человеческих элементов и сохране-
нием только чисто художественной материи. Это, ка-
залось бы, предполагает необычайный энтузиазм по
отношению к искусству. Однако, если мы подойдем
к тому же факту с другой стороны и рассмотрим его
в другом ракурсе, нас поразит как раз противополож-
ное—отвращение к искусству или пренебрежение им.
Противоречие налицо, и очень важно обратить на него
внимание. В конце концов приходится отметить; что
новое искусство—явление весьма двусмысленное,

* Было бы любопытно проанализировать психологические механизмы,
в силу которых искусство вчерашнего дня негативно влияет на искусство
завтрашнего дня. Для начала, один из очень понятных—усталость. Простое
повторение стиля притупляет и утомляет восприимчивость. Вёльфлин в «Ос-
новных принципах истории искусства» показал на разных примерах, с какой
силой усталость вынуждала искусство к движению, заставляла его видоиз-
мениться. То же и в литературе. Для Цицерона «говорить на латыни» еще
звучало как «latine loqui», но в V веке у Сидония Аполлинария уже возникает
потребность в выражении «latialiter insusurrare». С тех пор слишком уж много
веков одно и то же говорилось в одной и той же форме.

и это, по правде говоря, ничуть не удивительно, по-
скольку двусмысленны почти все значительные собы-
тия последних лет. Стоит проанализировать европейс-
кие политические реалии, чтобы обнаружить в них ту
же двусмысленность.

Однако противоречие между любовью и ненави-
стью к одному и тому же предмету несколько смягча-
ется при более близком рассмотрении современной
художественной продукции.

Первое следствие, к которому приводит уход искус-
ства в самое себя,—это утрата им всяческой патетики.
В искусстве, обремененном «человечностью», отрази-
лось специфически «серьезное» отношение к жизни.
Искусство было штукой серьезной, почти священной.
Иногда оно—например, от имени Шопенгауэра и Ваг-
нера—претендовало на спасение рода человеческого,
никак не меньше²⁵! Не может не поразить тот факт,
что новое вдохновение—всегда непременно комичес-
кое по своему характеру. Оно затрагивает именно эту
струну, звучит в этой тональности. Оно насыщено
комизмом, который простирается от откровенной кло-
унады до едва заметного иронического подмигивания,
но никогда не исчезает вовсе. И не то чтобы содержа-
ние произведения было комичным—это значило бы
вновь вернуться к формам и категориям «человечес-
кого» стиля,—дело в том, что независимо от содержа-
ния само искусство становится игрой. А стремиться,
как уже было сказано, к фикции как таковой—подо-
бное намерение может возникнуть только в веселом
расположении духа. К искусству стремятся именно
потому, что оно рассматривает себя как фарс. Это
главным образом и затрудняет серьезным людям,
с менее современной восприимчивостью, понимание
новых произведений: эти люди полагают, что новые
живопись и музыка—чистый «фарс» в худшем смысле
слова, и не допускают возможности, чтобы кто-либо
именно в фарсе видел главную миссию искусства и его
благотворную роль. Искусство было бы «фарсом»
в худшем смысле слова, если бы современный худож-
ник стремился соперничать с «серьезным» искусством
прошлого и кубистское полотно было рассчитано на
то, чтобы вызвать такой же почти религиозный, пате-
тический восторг, как и статуя Микеланджело. Но

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА

над самим собой. Именно здесь источник комизма
нового вдохновения. Вместо того чтобы потешаться
художник наших дней предлагает нам смотреть на
искусство как на игру, как, в сущности, на насмешку над кем-то определенным (без жертвы не бывает комедии), новое искусство высмеивает само искусство.

И, пожалуйста, слыша все это, не горячитесь, если вы хотите еще в чем-то разобраться. Нигде искусство
так явно не демонстрирует своего магического дара,
как в этой насмешке над собой. Потому что в жесте
самоуничижения оно как раз и остается искусством,
и в силу удивительной диалектики его отрицание есть
его самосохранение и триумф.

Я очень сомневаюсь, что современного молодого
человека может заинтересовать стихотворение, мазок
кисти или звук, которые не несут в себе иронической реф-
лексии.

Конечно, как идея или теория все это не так уж
ново. В начале XIX века группа немецких романтиков
во главе со Шлегелями²⁶ провозгласила Иронию вы-
сшей эстетической категорией—по причинам, кото-
рые совпадают с новой направленностью искусства.
Ограничиваться воспроизведением реальности, безду-
мно удваивая ее, не имеет смысла. Миссия искус-
ства—создавать ирреальные горизонты. Чтобы до-
биться этого, есть только один способ—отрицать
нашу реальность, возвышаясь над нею. Быть худож-
ником—значит не принимать всерьез серьезных лю-
дей, каковыми являемся мы, когда не являемся ху-
дожниками.

Очевидно, что это предназначение нового искусства—
быть непременно ироничным—сообщает ему однообраз-
ный колорит, что может привести в отчаяние самых
терпеливых ценителей. Однако эта окраска вместе с тем
сглаживает противоречие между любовью и ненавистью,
о котором говорилось выше. Ибо если ненависть живет
в искусстве как серьезность, то любовь в искусстве, добив-
шемся своего триумфа, являет себя как фарс, торжест-
вующий над всем, включая себя самого, подобно тому как
в системе зеркал, бесконечное число раз отразившихся
друг в друге, ни один образ не бывает окончательным—
все перемигиваются, создавая чистую мнимость.

XOСE ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Дата добавления: 2015-05-09