X. Одичание и история

Природа всегда налицо. Она сама себе опорой.
В диком лесу можно безбоязненно дикарствовать. Мо-
жно и навек одичать, если душе угодно и если не
помешают иные пришельцы, не столь дикие. В принци-
пе целые народы могут вечно оставаться первобыт-
ными. И остаются. Брейсиг назвал их «народами бес-
конечного рассвета», потому что они навсегда застря-
ли в неподвижных, мерзлых сумерках, которых не
растопить никакому полдню.

Все это возможно в мире полностью природном.
Но не в полностью цивилизованном, подобно нашему.
Цивилизация не данность и не держится сама собой.
Она искусственна и требует искусства и мастерства.
Если вам по вкусу ее блага, но лень заботиться о
ней,— плохи ваши дела. Не успеете моргнуть, как ока-
жетесь без цивилизации. Малейший недосмотр — и все

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

вокруг улетучится в два счета. Словно спадут покровы
с нагой Природы и вновь, как изначально, предстанут
первобытные дебри. Дебри всегда первобытны, и нао-
борот. Все первобытное - это дебри.

Романтики были поголовно помешаны, на сценах
насилия, где низшее, природное и дочеловеческое, по-
пирало человеческую белизну женского тела, и вечно
рисовали Леду с распаленным лебедем, Пасифаю — с
быком, настигнутую козлом Антиопу. Но еще более
утонченным садизмом их привлекали руины, где
окультуренные, граненые камни меркли в объятиях
дикой зелени. Завидя строение, истый романтик пре-
жде всего искал глазами желтый мох на кровле. Блек-
лые пятна возвещали, что все только прах, из которого
поднимутся дебри.

Грешно смеяться над романтиком. По-своему он
прав. За невинной извращенностью этих образов таит-
ся животрепещущая проблема, великая и вековечная,—
взаимодействие разумного и стихийного, культуры
и неуязвимой для нее природы. Оставляю за собой
право при случае заняться этим и обернуться на сей
раз романтиком.

Но сейчас я занимаюсь обратной проблемой — как
остановить натиск леса. Сейчас «истинному.европейцу»
предстоит решать задачу, над которой бьются австра-
лийские штаты,— как помешать диким кактусам захва-
тить землю и сбросить людей в море. В сорок каком-то
году некий эмигрант, тоскующий по родной Малаге
либо Сицилии, привез в Австралию крохотный росточек
кактуса. Сегодня австралийский бюджет истощает за-
тяжная война с этим сувениром, который заполонил весь
континент и наступает со скоростью километра в год.

Массовая вера в то, что цивилизация так же стихий-
на и первозданна, как сама природа, уподобляет чело-
века дикарю. Он видит в ней свое лесное логово. Об
этом уже говорилось, но следует дополнить сказанное.

Основы, на которых держится цивилизованный мир
и без которых он рухнет, для массового человека
попросту не существуют. Эти краеугольные камни его
не занимают, не заботят, и крепить их он не намерен.
Почему так сложилось? Причин немало, но останов-
люсь на одной.

С развитием цивилизация становится все сложнее

ВОССТАНИЕ МАСС

и запутаннее. Проблемы, которые она сегодня ставит,
архитрудны. И все меньше людей, чей разум на высоте
этих проблем. Наглядное свидетельство тому — после-
военный период. Восстановление Европы — область
высшей математики и рядовому европейцу явно не по
силам. И не потому, что не хватает средств. Не хватает
голов. Или, точнее, голова, хоть и с трудом, нашлась
бы, и не одна, но иметь ее на плечах дряблое тело
срединной Европы не хочет.

Разрыв между уровнем современных проблем
и уровнем мышления будет расти, если не отыщется
выход, и в этом главная трагедия цивилизации. Благо-
даря верности и плодотворности своих основ она пло-
доносит с быстротой и легкостью, уже недоступной
человеческому восприятию. Не думаю, что когда-либо
происходило подобное. Все цивилизации погибали от
несовершенства своих основ. Европейской грозит об-
ратное. В Риме и Греции потерпели крах устои, но не
сам человек, Римскую империю доконала техническая.
слабость. Когда население ее разрослось и спешно
пришлось решать неотложные хозяйственные задачи,
решить которые могла лишь техника, античный мир
двинулся вспять, стал вырождаться и зачах.

На сегодня крах терпит сам человек, уже неспособ-
ный поспевать за своей цивилизацией. Оторопь берет,
когда люди вполне культурные — и даже весьма — тра-
ктуют злободневную тему. Словно заскорузлые кре-
стьянские пальцы вылавливают со стола иголку. К по-
литическим и социальным вопросам они приступают
с таким набором допотопных понятий, какой годился
в дело двести лет назад для смягчения трудностей
в двести раз легче.

Растущая цивилизация — не что иное, как жгучая
проблема. Чем больше достижении, тем в большей
они опасности. Чем лучше жизнь, тем она сложнее.
Разумеется, с усложнением самих проблем усложняют-
ся и средства для их разрешения. Но каждое новое
поколение должно овладеть ими во всей полноте.
И среди них, переходя к делу, выделю самое азбучное:
чём цивилизация старше, тем больше прошлого за ее
спиной и тем она опытнее. Словом, речь идет об
истории. Историческое знание — первейшее средство
сохранения и продления стареющей цивилизации, и не

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

потому, что дает рецепты ввиду новых жизненных
осложнений,— жизнь не повторяется,— но потому, что
не дает перепевать наивные ошибки прошлого. Одна-
ко, если вы помимо того, что состарились и впали в
тяготы, ко всему еще утратили память, ваш опыт, да и
все на свете вам уже не впрок. Я думаю, что именно
это и случилось с Европой. Сейчас самые «культур-
ные» слои поражают историческим невежеством. Руча-
юсь, что сегодня ведущие люди Европы смыслят в ис-
тории куда меньше, чем европеец XVIII и даже
XVII века. Историческое знание тогдашней верхушки —
властителей sensu lato¹¹— открыло дорогу сказочным
достижениям XIX века. Их политика — речь о ХVШ ве-
ке — вершилась во избежание всех политических оши-
бок прошлого, строилась с учетом этих ошибок и обо-
бщала самый долгий опыт из возможных. Но уже
XIX век начал утрачивать «историческую культуру»,
хотя специалисты при этом и продвинули далеко впе-
ред историческую науку*. Этому небрежению он обя-
зан своими характерными ошибками, которые сказа-
лись и на нас. В последней его трети обозначился —
пока еще скрытно и подпочвенно — отход назад, откат
к варварству, другими словами, к той скудоумной
простоте, которая не знала прошлого или забыла его.

Оттого-то и большевизм и фашизм, две политичес-
кие «новинки», возникшие в Европе и по соседству с
ней, отчетливо представляют собой движение вспять.
И не столько по смыслу своих учений — в любой док-
трине есть доля истины, да и в чем только нет хотя бы
малой ее крупицы,— сколько по тому, как допотопно,
антиисторически используют они свою долю истины.
Типично массовые движения, возглавленные, как и сле-
довало ждать, недалекими людьми старого образца,
с короткой памятью и нехваткой исторического чутья,
они с самого начала выглядят так, словно уже канули
в прошлое, и, едва возникнув, кажутся реликтовыми.

Я не обсуждаю вопроса, становиться или не стано-
виться коммунистом. И не оспариваю символ веры.
Непостижимо и анахронично то, что коммунист
1917 года решается на революцию, которая внешне
повторяет все прежние, не исправив ни единой ошибки,

* В этом уже проступает та разница между научным уровнем эпохи и ее

ВОССТАНИЕ МАСС

ни единого их изъяна. Поэтому происшедшее России
исторически невыразительно и не знаменует собой на-
чало новой жизни. Напротив, это монотонный перепев
общих мест любой революции. Общих настолько, что
нет ни единого изречения, рожденного опытом рево-
люций, которое применительно к русской не подтвер-
дилось бы самым печальным образом. «Революция
пожирает собственных детей»; «Революция начинается
умеренными, совершается непримиримыми, заверша-
ется реставрацией» и т. д. и т. п. К этим затасканным
истинам можно бы добавить еще несколько не столь
явных, но вполне доказуемых, например такую: рево-
люция длится не дольше пятнадцати лет — активной
жизни одного поколения *.

Кто действительно хочет создать новую социально-
политическую явь, тот прежде всего должен позабо-
титься, чтобы в обновленном мире утратили силу жал-
кие стереотипы исторического опыта. Лично я приберег
бы титул «гениального» для такого политика, с первых
же шагов которого спятили все профессора истории,
видя, как их научные «законы» разом стареют, рушат-
ся и рассыпаются прахом.

Почти все это, лишь поменяв плюс на минус, мож-
но адресовать и фашизму. Обе попытки — не на высоте
своего времени, потому что превзойти прошлое можно
только при одном неумолимом условии: надо его це-
ликом, как пространство в перспективу, вместить в
себя. С прошлым не сходятся врукопашную. Новое
побеждает, лишь поглотив его. А подавившись,
гибнет.

Обе попытки — это ложные зори, у которых не
будет завтрашнего утра, а лишь давно прожитый день,
уже виденный однажды, и не только однажды. Это
анахронизмы. И так обстоит со всеми, кто в простоте

* Срок деятельности одного поколения — около тридцати лет. Но срок
этот делится на два разных и приблизительно равных периода: в течение
первого новое поколение распространяет свои идеи, склонности и вкусы,
которые в конце концов утверждаются прочно и в течение всего второго
периода господствуют. Тем временем поколение, выросшее под их господ-
ством, уже несет свои идеи, склонности и вкусы, постепенно пропитывая ими
общественную атмосферу. И если господствуют крайние взгляды и преды-
дущее поколение по своему складу революционно, то новое будет тяготеть
к обратному, то есть к реставрации. Разумеется, реставрация не означает
простого «возврата к старому» и никогда им не бывает.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

душевной точит зубы на ту или иную порцию прошло-
го, вместо того чтобы приступить к ее перевариванию.

Безусловно, надо преодолеть либерализм XIX века.
Но такое не по зубам тому, кто, подобно фашистам,
объявляет себя антилибералом. Ведь быть нелибера-
лом либо антилибералом — значит занимать ту пози-
цию, что была до наступления либерализма. И раз он
наступил, то, победив однажды, будет побеждать
и впредь, а если погибнет, то лишь вкупе с антилибе-
рализмом и со всей Европой. Хронология жизни не-
умолима. Либерализм в ее таблице наследует антили-
берализму, или, другими словами, настолько жиз-
неннее последнего, насколько пушка гибельнее копья.

На первый взгляд кажется, что каждому «античему-
то» должно предшествовать это самое «что-то», по-
скольку отрицание предполагает его уже существу-
ющим. Однако новоявленное «анти» растворяется
в пустом жесте отрицания и оставляет по себе нечто
«антикварное». Если кто-то, например, заявляет, что
он антитеатрал, то в утвердительной форме это всего
лишь означает, что он сторонник такой жизни, в кото-
рой театра не существует. Но такой она была лишь до
рождения театра. Наш антитеатрал, вместо того что-
бы возвыситься над театром, ставит себя хронологи-
чески ниже, не после, а до него, и смотрит с начала
раскрученную назад киноленту, в конце которой неиз-
бежно появится театр. Со всеми этими «анти» та же
история, что приключилась, согласно легенде, с Кон-
фуцием. Он родился, как водится, позже своего отца,
но родился-то, черт возьми, уже восьмидесятилетним,
когда родителю было не больше тридцати. Всякое
«анти» лить пустое и пресное «нет».

Было бы недурно, если б безоговорочное «нет»
могло покончить с прошлым. Но прошлое по своей
природе revenant¹². Как ни гони его, оно вернется
и неминуемо возникнет. Поэтому единственный способ
избавиться от него — это не гнать. Прислушиваться
к нему. Не выпускать его из виду, чтоб перехитрить
и ускользнуть от него. Жить «на высоте своего време-
ни», обостренно чувствуя историческую обстановку.
У прошлого своя правда. Если с ней не считаться, оно
вернется отстаивать ее и заодно утвердит свою неправ-
ду. У либерализма правда была, и надо признать это

ВОССТАНИЕ МАСС

per saecula saeculorum¹³. Но была и не только правда,
и надо избавить либерализм ото всего, в чем он ока-
зался не прав. Европа должна сохранить его суть.
Иначе его не преодолеть.

О фашизме и большевизме я заговорил походя
и бегло, отметив лишь их архаические черты. Такие
черты, на мой взгляд, сегодня присущи всему, что
кажется победоносным. Ибо сегодня торжествует мас-
совый человек и лишь то, что внушено им и пропитано
его плоским мышлением, может одержать видимость
победы. Ограничиваясь этим, не стану вдаваться в суть
упомянутых течений, равно как и пытаться решить
вечную дилемму эволюции и революции. Единствен-
ное, чего я хочу,— чтобы та и другая были историчны,
а не выглядели анахронизмом.

Проблема, над которой я бьюсь, политически ней-
тральна, потому что коренится глубже, чем политика
с ее распрями. Консерваторы в такой же мере мас-
совые люди, как радикалы, и разница между ними,
которая и всегда-то была поверхностной, нимало не
мешает им быть одним и тем же — восставшей чернью.

Европе не на что надеяться, если судьба ее не
перейдет в руки людей, мыслящих «на высоте своего
времени», людей, которые слышат подземный гул ис-
тории, видят реальную жизнь в ее полный рост и от-
вергают саму возможность архаизма и одичания. Нам
понадобится весь опыт истории, чтобы не кануть
в прошлое, а выбраться из него.

Дата добавления: 2015-05-09