Около 1945 3 страница

29⁾ См примечание 28

30⁾ См. также 31), 32). Тут даются новые штрихи к oбpaзy чeловека-труженика творца, на который ориентируется Витгенштейн В облике великого человека, сумевшего совершенно выразить себя, философ фокусирует внимание на такой черте как необыкновенное прилежание. Творческое трудолюбие для Витгенштейна - свидельство колоссального внутреннего богатства. Но, кроме того, оно сочетает в себе, по его убеждению, силу и смирение, а стало быть, способность переносить страдание. Витгенштейн высоко ценит эту черту не только в облике гения. Умения переносить страдания требует, от человека и сама жизнь. Вот почему представление, будто страдание в принципе устарело, философ расценивает как опасность. Для него бесспорно - мужество, способность переносить испытания и сегодня важно прививать человеку — с самого детства, ибо жизнь нелегка и важно быть готовым вести себя достойно в самых безрадостных и даже трагических ситуациях. Примечательно, что к обстоятельствам, в которых нужно вести себя достойно, Витгенштейн относит и такие: человек лишен традиции, а жаждет ее иметь [427]. Пример Витгенштейна, признаюсь, напоминает мне случившееся с нами: разрушение традиций и острая потребность их иметь, как имеют их все нормальные люди, народы. Но традиция — не нить, которую можно поймать, если она ускользнула. Так что случай сложный, Витгенштейн уподобляет его несчастной любви, замечая: “...Вести себя достойно при несчастной любви тяжелее, чем при любви счастливой”. Увы, это так. Требуется немалое мужество. Правда, слегка обнадеживает ремарка Витгенштейна о том, что у несчастного влюбленного — свой источник вдохновения.

31⁾ См. примечание 30

32⁾ См. примечание 30

33⁾ См. 28), 29).

34⁾ Этот сюжет (житейская мудрость выражает его так: “Чужая душа — потемки”) получил в концепции Витгенштейна оригинальное философское выражение, вылившись в тонкие аналитические размышления о “личном опыте”, “персональном языке”, “чужом сознании”. Указанные темы широко дебатируются в западной философии вплоть до наших дней.

35⁾ См. примечание 27).

36⁾ Витгенштейну близок постоянный мотив философствования — постичь вечное и важное для человека, хотя оно по тем или иным причинам скрыто от взора, не явлено непосредственно.

37⁾ См. примечание 27).

38⁾ Читатель, сведущий в философии, может тут разглядеть мысль о понятийных “слоях”, о логическом (априорном) предварении одних понятий другими (и одних форм опыта другими). Это стоит иметь в виду, поскольку бытует точка зрения, будто Витгенштейн не признает никакой “субординации” базового и производного ни в человеческом опыте, ни в познании, ни в языке. Тексты Витгенштейна рассеивают такое представление, грозящее превратить его в мыслителя немудреного, не очень серьезного, готового (притом чуть ли не умышленно) погрязнуть в трясине субъективизма и релятивизма.

39⁾ см. также: 40); 43), 46). Здесь снова слышна перекличка с мыслями Канта о двух “порядках” бытия: одном, где властвует причинная обусловленность, и ином—где царят нравственность и свобода. Мысль Витгенштейна то и дело возвращается к теме своеобразия духовно-гуманитарного опыта, богатства его выражений, его неуловимости в формах натурального знания или “сказанного” (того, что может быть выражено в истинных или ложных предложениях).

40⁾ См. примечание 39).

41⁾см. примечание 19).

42⁾ На разные лады в философии позднего Витгенштейна повторяется тема внушаемых языком, укладом жизни, формами практики картин”. Этому феномену придается очень большое значение. Он осмысливается как важная, неустранимая составляющая всего нашего разумения, опыта, ментальности, духовности, как их “предельное основание”. В процессе своих аналитических прояснений сложного, запутанного, тупикового Витгенштейн выявлял не просто присутствие, но активное действие таких “картин”. Он понимал, что они часто носят неявный характер и, с этой точки зрения, выступают как предрассудок. Однако обходиться с ними как с предрассудком—развенчивать (установка логического позитивизма) — он считал совершенно неправомерным. Базовые картины опыта — дело серьезное, они в принципе неустранимы. В случае сбоев, затруднений их прежде всего важно высветить, понять, если нужно, переосмыслить, не поддаваясь им бездумно, не позволяя себя морочить. Философ-аналитик остается верным себе: его девиз и тут — не разрушение, и даже не трансформация “картин” (это обычно происходит помимо воли и интеллектуальных усилий философов), а поиск, обретение ясности—непредвзятого, неискаженного видения, понимания всего происходящего с миром и с нами. Много это или мало? Подумав, понимаешь: не так уж мало. Чего же сверх того требовать от философа, если ему удастся выполнить эту задачу!

43⁾ См. примечание 39).

44⁾ См. примечание 39).

45⁾ См. примечание 19).

Дата добавления: 2015-05-09