Отчуждение от природы

Преодоление натуралистического мышления еще не означает, будто человек понят как единство микрокосма и макрокосма. Если человек выдернут из природной среды и помещен в технизированный мир — это означает, что его макрокосмичность не уловлена и не освоена. Человек в этом случае понимается не как животное, а как машина...

Одно из определений человека как homo faber — существо, изготовляющее орудие, которое так распространено в историях цивилизаций, уже свидетельствует о подмене целей жизни средствами жизни. Логика машины противостоит логике жизни. Живая природа дарит нам смену естественных ритмов, где плодоношение замещает первоначальное цветение. Закат венчает

*Шеллинг Ф.В.Й. Соч.: В 2 т. - М, 1987. - Т.1. - С.183.

**Там же. — С. 186.

***Бердяев Н.А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники)//Вопросы философии. — 1989. — № 2. — С. 149.

процесс от рассвета до гулких сумерек. Жизнь — вечное коловращение, в котором вновь и вновь заявляют о себе «младая кровь» и увядание, жизнестойкость бытия и его закатные формы.

Когда искусственный, технический компонент возвышается над природно-органическим, это симптом перерождения культуры. Между тем, сотворив надприродный мир, человек стал утрачивать естественные корни. Он устремился в космос артефактов. Природа оказалась растерзанной. Человек вдруг обнаружил в себе поразительный синдром разрушительности. Осознавая, что натура — его единственный очаг, он в то же время начал жечь, испепелять, расщеплять, взрывать ее. В нем пробудились инстинкты погроммности, вакханальные страсти...

Мир у своих истоков был полон таинств. Загадки всебытия рождали животворящие взлеты души. Но человеку мнилось: его разум способен исчислить и распознать этот мир без волшебного остатка. Изобретя громоотвод, он счел прирученной молнию. Расщепив ядро, подумал, что ухватил первоначало материи. Разволшебствование мира обескровило его. Он превратился в некий физический остов...

Научившись преобразовывать реальность, человек стал менять собственное окружение. Причем в фантастических ускорениях. На протяжении жизни индивид, отрекшись от природных ритмов, оказывается в только что рожденной и тут же исчезнувшей действительности. Он примеривает к себе стили жизни, маски, фантомную обстановку. Но психика, погруженная в эти конвульсии, не выдерживает, дает сбои, вязнет в синдромах.

Не человек творит машины. Механизмы и технологии диктуют ему свои законы. И он тянется к искусственным структурам, потому что верит: пересотворенный мир, вздыбившийся над природой, окажется более комфортабельным, управляемым. Преодоление собственной природности ведет к эффекту зомбизма. Слово зомби пришло из западноиндийского фольклора. В системе магических верований негров Вест-Индии и Африки это— труп, оживленный и движимый колдовскими чарами. Словно завороженный, зомби проносит повсеместно искус небытия *. В современном лексиконе зомби — это человек, живущий и действующий механически-безжизненно и по чужой воле. Часто используется как метафора технизированного человека.

*Гуревич П.С. Я — зомби... Жизнь как торжествующая травестия смерти//Независимая газета. — 23 октября 1993 г.

Во времена средневековья представления об искаженной природе человека как микрокосма находили выражение в рассказах об инкубах и суккубах. Образ механического живого существа воплощен в романе М. Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» *. Герой романа — молодой талантливый ученый, увлеченный проблемой оживления материи. Он создает уродливого гиганта, который ненавидит своего творца и мстит ему за свое одиночество.

Максимилиан Волошин писал о Новом времени, когда «наедине с природой» человек «как будто озверел от любопытства». В лабораториях люди пытались, по слову поэта, выведать сокровеннейшие тайны. А что же в итоге? Природа, одурелая от пыток, как сказано у Волошина, выдала кое-какие секреты. Но человек накладывал табу на все, что не было механизмом: на откровение, таинство, экстаз...

Философия Просвещения также создавала образ человека с искаженной микрокосмичностью. В работе Генриха Гейне «Религия и философия в Германии» рассказывается об изобретенной англичанином машине, которая в точности копировала человека. Эта машина приставала к своему хозяину с просьбой: «Дай мне душу!» Но этого хозяин сделать не мог.

Человек сам взращивает в себе комплексы технизированного индивида, отлученного от органики. Немотивированная жестокость, безверие души, дистрофия интуиции и чувств — таковы приметы преобладания технической формы над природой. Технизированный мир, мертвящая рутина бюрократии, деперсонификация — это черты данного отлучения человека от природности.

Современная культура демонстрирует отчужденность от природы. Даже там, где, казалось бы, должна раскрываться спонтанность индивида, его сокровенная своеобычность в интимной жизни, господствует всеохватная рецептурность. Объект страсти воспринимается как вещь, как машина для получения удовольствия. Вообще изначальный смысл этих слов перечеканен в социологическое понятие. Человек-машина — это метафора, некий образ. Отчужденный индивид, воплотивший в себе протуберанцы технической цивилизации, — вот что такое человек-машина.

Человек-машина — это запоздалое дитя рассудочной эпохи. Отпрыск абстрактной логики, презревшей полнокровие жизни.

*См.: Шелли М. Франкенштейн, или Современный Прометей. — М., 1965.

Чадо мертвящих цивилизационных структур. Плод технического сумасшествия. Человек-машина — следствие длительных культурных мутаций, явивших раковую опухоль, омертвение ее жизненных тканей. Он — неожиданный итог завершенности, открытости человека, одна из современных альтернатив человеческой эволюции.

Многообразие и естественность ритмов человек-машина хотел бы подменить искусственной пульсацией, безжизненным шевелением, устремленным к окончательной остановке. Этот пункт назначения не имеет ничего общего с нирваной, где блаженство рождено воссоединением с духом. Здесь всевластие распада, самодержавие смерти... Бытие развертывает себя в механических конвульсиях, предваряющих финальное распыление. Жизнь оказывается торжествующей травестией смерти.

Но где в природе можно отыскать аналог этих автоматических ритмов? Понятное дело, в феномене техники. Но она не упала с неба. Ей предшествовал некий вывих сознания, которое отвергло универсальность и полнозвучие бытия. Человек, по слову поэта, разъял вселенную на вес и число. Освободил заклепанных титанов. Вселенная предстала перед ним как черный негатив. Прав Максимилиан Волошин, сказав, что точно так осознала бы мир сама себя познавшая машина.

«Не будет преувеличением сказать, — отмечал НА. Бердяев,— что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры» *. Техника, по его словам, становится последней любовью человека, и он готов изменить свой образ под влиянием предмета своей любви. Но что такое техника как феномен? Разгадыванию этой тайны посвятила себя возникшая в начале ХIХв. философия техники. Обычно ее рождение связывают с появлением книги И. Бекмана «Руководство по технологии, или Познание ремесел, фабрик и мануфактур» (1777). Однако значительно чаще ее отсчет ведется от труда немецкого левогегельянца Эрнста Каппа (1808—1896) «Основные черты философии техники» (1877), переизданного в ФРГ спустя столетие. Этот факт как раз и знаменует углубление интереса к философским проблемам техники, к осмыслению традиций и восстановлению преемственности идей в этой сфере исследований.

*Бердяев Н.А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники)//Вопросы философии. — 1989. — № 2. — С. 147.

В развитии философии техники значительную роль сыграла русская религиозная философия. «Технику можно понимать в более широком и в более узком смысле, — писал Н.А. Бердяев,— Techne значит и индустрия, и искусство. Technaxa значит фабриковать, создавать с искусством. Мы говорим не только о технике экономической, военной, технике, связанной с передвижением и комфортом жизни, но и о технике стихосложения, живописи, танца, права, даже о технике духовной жизни, мистического пути» *.

Скажем, йогу мы можем рассматривать как своеобразную духовную технику. Однако для реализации йогической культуры не нужны никакие внешние приспособления. Здесь культура вырастает на органической основе и испытывает потребности в артефактах. Следовательно, противопоставление природы и культуры в целом носит условный характер.

Парадокс, сопряженный с техникой, можно выразить примерно так: без техники невозможна культура, ибо с ней связано само возникновение культуры. С другой стороны, окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели. Именно поэтому жажда возврата прошлого, тяга к восстановлению естественности так ощутимы в философии культуры. Сначала человек зависел от природы. Эта зависимость была растительно-животной. Затем возникла новая зависимость человека от природы, только другого вида — машинной природы.

Однако воздействие техники на культуру не исчерпывается только негативными воздействиями на человека. Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос. Человеку удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это показатель безусловной мощи человека. Здесь можно догадываться о творческом и царственном призвании человека. Но тут же и показатель его слабости, его склонности к рабству.

Технизация духа, технизация разума может обернуться гибелью духа и разума. Техника отрывает человека от земли, она наносит удар всякой мистике земли. Титанизм техники прямо противоположен всякому пассивному, животно-растительному пребыванию в материнском лоне, в лоне матери-земли. Так завершается

*Бердяев Н.А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники)//Вопросы философии. — 1989. — № 2. — С. 148.

по сути дела теллурический этап в истории человечества. Но вместе с тем техника дает чувство планетарности земли, радикально иное чувство земли, чем то, какое было свойственно человеку в прежние эпохи.

Старые культуры, подчеркивал НА. Бердяев в цитированной работе, овладевали лишь небольшим пространством и небольшими массами. Такова была наиболее совершенная культура прошлого: в Италии в эпоху Возрождения, во Франции XVII в., в Германии начала XIX в. Это была культура аристократического типа. Но она была бессильна перед огромными множествами. Это оказалось посильным технической культуре. Она овладевает огромными пространствами и огромными массами. Все делается мировым, все распространяется на всю человеческую массу в эпоху господства техники.

Дата добавления: 2015-05-09