Партисипация и отчуждение

Метаоппозиция я — другое имеет, помимо описанных выше первичных проекций, ещё одну фундаментальную плоскость проецирования — психологическую. Если смыслополагание в онтологической, прагматической и аксиологической модальности в широком смысле относится к области объективирующей рефлексии, то смыслонаделение самого акта переживания иного есть уже форма рефлексии субъективирующей. Впрочем, и в первом и во втором случае речь идёт не о самой рефлексии, а только о её условии, о её спонтанно-интуитивных предпосылках, поскольку сама рефлексия реализуется лишь на уровне семиотизации.

Оппозиционная пара партисипация—отчуждение генетически определяет механизм смыслообразования в области субъективирую­щей рефлексии. А собственно психологический аспект человеческой активности есть внешний план выражения последней. Мир психологических феноменов как таковой представляется нам изначально вторичным и производным по отношению к уровню феноменологии культурной, как часть, которая вторична по отношению к целому. Соответственно, психологическая причинность и психологические мотивы рассматриваются нами как производные и надстроечные (не в марксистском, разумеется, смысле) по отношению к общекультурным принципам, механизмам и интенциям. Психологический уровень сам по себе не способен ничего объяснить, ибо он является одним из планов выражения общекультурного. Поэтому мы стремимся всячески избегать не только непосредственной психологизации онтологических категорий культуры, но и употребления специфически психологических терминов и понятий на более фундаментальном генетическом уровне культурных структур.

Юнг, двигаясь от психологического (психоаналитического) уровня вглубь, к всеобщим всечеловеческим смысловым первоосновам, обогатил научно-философскую мысль блестящими открытиями и глубочайшими прозрениями о природе универсалий культуры. Без соотнесения с колоссальным научным опытом Юнга и его последователей, к которому мы в дальнейшем будем не раз обращаться, никакая серьёзная наука о культуре сегодня невозможна. Но сам методологический принцип движения, отталкивающийся от уровня психологической феноменологии, имеет ряд издержек, свойственных не только юнгианству, но также и фрейдизму (как в традиционных, так и в современных его модификациях), гештальтпсихологии[xiv] и др. Уровень общекультурных обобщений, пропущенный через канал психологической (психоаналитической, психической) феноменологии, сильнейшим образом трансформируется. Выражаясь в понятийно-терминологической системе психоанализа или даже просто психологической науки, образы общекультурных метаструктур трансформируются в своих онтологических координатах. Ситуация как бы переворачивается с ног на голову: общекультурное становится фрагментарным планом выражения психологического, ибо оно оказывается данным не иначе как сквозь призму психологических форм. А сам человек при этом понимается прежде всего не как субъект культуры, а всё-таки в той или иной степени как пациент, с момента рождения неизлечимо “заболевший” культурным способом бытия.

Нам представляется целесообразным двигаться противоположным образом: человек — прежде всего субъект культуры вообще и той или иной исторической культурной традиции в частности. Отсюда и только отсюда объясняются все его значимые характеристики, одним из внешних планов выражения которых служит уровень собственно психологический. А связующим звеном между уровнем общекультурной онтологии и уровнем психологии субъекта выступает субъективирующая рефлексия.

Начиная разговор о партисипации и отчуждении, необходимо пояснить характер употребления самого слова партисипация. Обычно под этим словом понимают установление субъектно-объектных отношений по принципу часть — целое. Когда человеческий субъект переживает единение себя как части с неким безусловно положительно отмеченным целым, это называют партисипацией (“и я этой силы частица”). Мы понимаем партисипацию несколько шире. Отношения часть—целое могут носить и обратный характер: субъект ощущает себя целым, природняя некий дискретный феномен (эмпирический объект, некое знание и т.д.); партисипационные отношения могут носить и паритетный характер (акт любви). Важно, что общим для всех этих ситуаций является действие механизма природнения как точечного снятия (Aufhebung) субъектно-объектных отношений и ситуативного складывания синтетического онтоаксиологического поля. Переживание этого состояния знаменует максимальное приближение к достижению не-дуального (непротиворечивого) состояния. Ситуативно снимая в акте партисипации генеральную метаоппозицию я — другое, человеческий субъект в акте единения снимает и все проекционные модальности субъектно-объектных отношений. Восстанавливая докультурную онтическую связь, точнее, предкультурный объектно-объектный синкрезис, субъект как бы временно теряет свою субъектную онтологию и как бы выпадает из культуры. Прежде всего он выпадает из культурного времени как длительности становления бинарных смыслов и распознавания и интерпретации культурных кодов. Примечательно, что ситуации партисипационного переживания характеризуются среди прочего совершенно особым ощущением времени. “Выпадение” из культуры проявляется и в том, что сознание субъекта, ситуативно раскультуриваясь, освобождаясь от нормативизующих расчленений, погружается в состояние аффектов и спонтанных реакций. (Вот где могут включаться собственно психологические наблюдения.) Переживание партисипации, как правило, связано с чувством эйфории, которая в ряде ситуаций может подавить даже инстинкт самосохранения. Партисипация не всегда связана с жертвой, но жертвенность всегда связана с партисипацией. Жертвенность идее революции, наций, религиозной идее, жертва во имя близких и т.д. питается партисипационной связью жертвователя с сущностью, во имя которой человек идет на жертву. Об этом, к примеру, много могут сказать жития святых мучеников.

Партисипация, таким образом, есть форма экзистенциального переживания ситуативного снятия субъектно-объектных отношений и достижения синтетически-нерасчленённого состояния. В этом “инсайте” перед субъектом, как правило, раскрывается поле новых, неведомых дотоле возможностей самопроявления. Природняясь к чему-либо, субъект как бы впитывает в себя онтологию природняемого феномена, пресуществляясь в достигнутом синтезе. Стремление к партисипации императивно, поскольку определяется механикой великого триадического принципа. Сущность партисипационной мотивации лежит в изначальном и неодолимом стремлении к бегству из дуального пространства культуры в гомогенно-гармоничное непротиворечивое состояние вечного синтеза. Поскольку партисипационное переживание ведёт к снятию метаоппозиции я — другое, то оформление самих партисипационных мотиваций никак не может миновать уровня первичных проекций этой метаоппозиции. Иначе говоря, партисипационные мотивации всегда оформляются в смысловом поле сакральное—профаническое, имманентное—трансцендентное и дискретное—континуальное. Эти смысловые поля без труда просматриваются за любыми семантическими диффузиями и частными опосредованиями, которыми субъект той или иной культуры объясняет/оправдывает свои партисипационные интенции. А ввиду значительной синкретической изофункциональности дуализующих смысловых полей, партисипационный импульс может быть связан одновременно с каждым из них.

Так, партисипация архаического человека к роду есть одновременно и природнение дискретного к континуальному, и трансцендирование единичного и имманентного человеческого я к всеобщему и трансцендентному принципу космического порядка как воплощению вечно длящегося и уходящего в докультурное (не-дуальное) состояние цепи рода, и достижение причастности к сакральному как преодоления профанизующего отпадения единичной экзистенции субъекта от априорно сакрального социального Абсолюта — целостного общинного коллектива.

Разумеется, приведённая выше модель демонстрирует лабораторно чистую ситуацию. В действительности партисипационное переживание носит главным образом неполный, частичный и редуцированный характер. Однако в тех случаях, когда имеет место полноценный и глубокий акт партисипации, можно говорить об особой форме переживания, значение которого далеко выходит за рамки чисто психологического явления. На наш взгляд, для обозначения этого явления необходимо даже ввести специальный термин: переживание истиноблага.

Уже сам по себе двойной характер термина говорит о том, что за ним стоит глубоко синкретическая сущность. В нерасчленённом рефлексией переживании онтологический и аксиологический аспекты как бы взаимно верифицируют друг друга: феномен истинен, поскольку благ, и благ, потому что истинен. Переживание истиноблага невыводимо и беспредпосылочно. Это симультанный и самодостаточный акт онтического субъектно-объектного единения, представляющий собой форму высшего проявления партисипации. Акт переживания истиноблага герметичен в том смысле, что не допускает ни внешней рефлексии со стороны самого переживающего субъекта, ни какого-либо внутреннего расчленения. Всякая дуализация начинается уже как результат остановки экзистенциального переживания. Переживание истиноблага есть ситуативное восстановление утраченной в культурогенезе синкретической гомогенности и непротиворечивой спонтанности психического и жизненного пространства. Поэтому прогрессия форм партисипации всегда однозначно направлена на достижение переживания истиноблага. Практически это означает, что инвариантным мотивационным импульсом в культуре выступает движение от имманентных и конечных форм партисипации к трансцендентным и бесконечным, ибо только в этом случае партисипационное переживание может носить устойчивый и длительный характер, а само вожделенное вознесение гармонизованного я над всеми расчленениями и оппозициями преобразуется из точечного акта в канал перманентной длительности трансцендирования.

На каждом уровне прогрессии партисипационного переживания существует развилка движения: либо в сторону дурной бесконечности — горизонтальный срез, либо к стадиально следующему (по принципу нарастания трансцендирования) уровню — вертикальный срез. Что в данном случае означает дурная бесконечность? Она означает количественное развёртывание объектного поля партисипации на одном и том же уровне трансцендирования. Например, акт партисипации в форме переживания обладания собственностью может бесконечными дискретными итерациями дрейфовать от одного объекта (собственности) к другому при сохранении стандартного по глубине, интенсивности, длительности, а главное, по содержательному наполнению уровня трансцендирования. Следующий уровень может быть достигнут только по снятии предыдущего. Это однако не означает, что всякий субъект обречён практически проходить все возможные уровни восхождения партисипационного переживания. Некоторые уровни могут быть сняты априорно, некоторые в результате направленной эволюции сознания.

Можно сказать, что направленность на партисипацию к трансцендентному и переживанию истиноблага — универсальная культурно-антропологическая интенция. Путь к этому переживанию лежит через выстраиваемый культурой коридор уровней прогрессии феноменов-объектов партисипации по принципу от наиболее имманентных, дискретных и конечных к наиболее трансцендентным и бесконечным. Всякий субъект культуры, в зависимости от ряда всевозможных внеш­них, а главным образом всё же внутренних факторов, находит свою партисипационную нишу на том или ином уровне. Истиноблаго как высшая и наиболее полноценная форма партисипации связано с переживанием наиболее трансцендентных и сакрализованных сущностей. Это прежде всего Бог и в широком смысле божественное, а также его ближайшие корреляты и изофункциональные сущности: Власть, Социальный Абсолют, Род, Судьба, Единое, Дао, поздне, Закон, Учение, Идея и пр.

Попытки (весьма объяснимые с психологической точки зрения) редуцировать истиноблаго до более имманентных форм, естественно, ни к чему не приводят, поскольку договориться (на уровне слов) можно о чём угодно, но нельзя искусственно придать синкретическую энергию смыслообразовательных потенций в акте переживания дискретизованным, семиотически определённым и прагматически рациональным сущностям, от этого синкрезиса отпавшим. Из этой психологической потребности достичь полноты партисипационного переживания, прилагая при этом минимум духовных усилий, вытекает практика создания ложных образов истиноблага и чисто конвенциональных ценностей — ценностей на уровне слов (семиотических форм). Это, надо отметить, стало возможным только тогда, когда культура уже многослойно нарастила своё предметное и семиотическое тело и стала способна творить сущности из своего собственного материала, последовательно отчуждая субъекта от первичного синкрезиса. Сколько ни называла советская пропаганда очередной пленум ЦК историческим, сколько ни прорабатывались его решения на всевозможных собраниях, в сознании нормального человека не рождалась энергия, которая, по мысли советских идеологов, должна была стать источником самозабвенного труда во имя исполнения предначертаний партии.

Что касается отчуждения как категории, противоположной партисипации, то нам, по сути, нечего добавить к тому, что уже сказано об этом явлении философами и социологами. Соотнося наработанные представления с нашим контекстом, можно только отметить, что, если партисипация восстанавливает онтическую субъектно-объектную связь и переживание гомогенной непротиворечивости, то отчуждение, напротив, обостряет противополагание в дискретизующей субъектно-объектной дуализации. Если в партисипации субъект познаёт свою онтологию через природнение (возвращение?) к себе онтологии другого, то отчуждение, изолируя субъекта от этого другого истощает онтологию самого субъекта. Проще говоря, если я познаётся через другое, то отчуждение другого дезонтологизует я. К формам и уровням отчуждения мы ещё будем неоднократно возвращаться, рассматривая это явление, как правило, в связке с анализом форм и уровней партисипации.

Дата добавления: 2015-05-09