Мертвые говорят 3 страница

-----------------------------

И вот я все стоял рядом с бомжом в скорбном молчании, и он задергался. Я уставился на скатку за его плечами, как Лабрадор на обеденный стол, но тут же застыдился: я понял, что бомж вос­принял мой взгляд как угрозу. Мне показалось, что он в первый раз испугался того, что встретил меня, незнакомца, посреди этой Тмутаракани. Он дотянулся до заднего кармана и вытащил два комка, один из которых вручил мне: это была пластиковая упаковка мясной лапши, предназна­ченная для микроволновки, и холодный яблоч­ный пирог из «Макдональдса».

— Стянул макарошки в «Сэвен-Илэвен»,— ска­зал он.

— Нет нет! — решительно ответил я. Мне хотелось, чтобы он понял, что я не собираюсь грабить его, поэтому я сунул ему в руку пятиде­сятидолларовую бумажку, которую он запихал, не сворачивая, в неопрятный нагрудный кар­ман. После этого, даже не попрощавшись, он стремглав припустил прочь, почти мгновенно

-----------------------------

скрывшись в ночной тьме, и оставил меня одно­го у развилки — грязными пальцами выковы­ривать лапшу из пластикового стаканчика и, не разжевывая, глотать яблочный пирог, зная, что, как бы ни были плохи мои дела, это не на­всегда.

-----------------------------

Итак:

Вы еще так много обо мне не знаете — не успел рассказать,— к примеру, что у меня есть семья, что я верю в Бога, что когда-то я был ребенком — и что я дважды влюблялся, и оба раза ненадолго. Но так уж ли это важно под конец, если вы один. Что такое наша память? Наша история? Какую часть нас составляет пейзаж и какую часть его составляем мы?

-----------------------------

Мое тело старится, кожа приобретает странные оттенки, члены выходят из повиновения, тело все меньше и меньше является частью меня, ка­ким я помню себя когда-то. Перечитав написан­ное здесь, я понял, что я — несчастливый человек и вряд ли когда-либо буду счастлив.

С той ночи в пустыне прошло уже несколько лет. После нее я многое еще повидал в этом мире: я жил в Лос-Анджелесе и видел, какие там бывают пожары; на Аляске я видел, как от ледников отка­лываются ледяные глыбы и уплывают в море; я видел затмение солнца с яхты, плывшей по оке­ану, густому от разлитой нефти. И всякий раз я вспоминал помятое лицо бродяги, бесследно канувшего в пустоши, лежащей вокруг Индио, Скоттсдейла, Лас-Вегаса — его собственных пла­нет в его собственной вселенной.

Однако что-то я разговорился. И все же — как часто случается — если вообще случается,— чтобы вас спас незнакомец? И как вышло, что способ­ность к прощению и доброте иссякла в нас — ис­сякла настолько, что даже крохотное проявление милосердия становится могущественным воспо­минанием до конца наших дней? Как умудрились мы дойти до такого?

-----------------------------

Когда я об этом вспоминаю, оглядываюсь вокруг, передо мной встает обветренное лицо бродяги — лицо, напоминающее мне о том, что все же еще осталось нечто, во что можно верить, пусть и верить стало уже не во что. Лицо, обращенное к таким людям, как я, которых жизнь подводила к самой пропасти одиночества, которые даже па­дали туда, но для которых — когда они наконец выкарабкивались — наш мир всегда выглядел по-новому.

-----------------------------

ПАТТИ ХЕРСТ

Не далее как на прошлой неделе случилось мне размышлять о жизни. Ну конечно, не о жизни как таковой, скорее о последовательности жизнен­ных событий. К примеру, имеет ли в жизни зна­чение то, что мы постоянно совершаем путь от точки А к точке Б, от точки Б к точке В, от точки В к точке Г... от рождения к любви, от любви к браку, от брака к рождению детей, от рождения детей к смерти и так далее? Или этот сюжетный аспект жизни — нечто вроде бухгалтерии, к кото­рой мы, представители рода человеческого, при­бегаем, чтобы осмыслить наше чертовски шаткое положение на этой планете? Как я уже сказал, не далее чем на прошлой неделе случилось мне раз­мышлять об этом.

Вначале был Уолтер. Уолтер был черным Лаб­радором, который жил через два дома от дома моих родителей на горе в Западном Ванкувере. Спокойный и добродушный по природе Уолтер навещал нас не один год. Обычно он появлялся во дворике, куда выходила кухня, говорил «вуф!», и мы его впускали. Он бродил по дому, стуча ког­тями по линолеуму, выпрашивал кусочек-другой,

-----------------------------

после чего ложился на кухне и на несколько часов становился членом семьи. Когда Уолтеру пора было уходить, он снова говорил «вуф!», и мы его выпускали. Уолтер давал нам всю радость, ка­кую получаешь от домашнего зверя, не принося­щего при этом никаких неудобств.

Но вот с месяц назад Уолтер перестал наве­щать моих родителей. Мама сказала мне об этом по телефону, добавив, что они с папой несколько озабочены, но не знают, что им предпринять. Потом через пару дней у них зазвонил телефон — это была миссис Миллер, хозяйка Уолтера, которая сказала, что ее муж умер несколько недель назад. Моя мать выразила соболезнования миссис Мил­лер, которая ответила, что худшее уже позади и что дети очень ее поддерживают. И все же одна проблема оставалась, а именно: Уолтер так испереживался, что его просто не узнать. Миссис Миллер поинтересовалась, не могли бы мы зайти к ним и попытаться подбодрить его.

Мама забила тревогу. Она спросила, не смогу ли я приехать с другого конца города, и я отве­тил, что, конечно, приеду. В конце концов мама, папа, я и мой младший брат Брент, будущий ки­нооператор, застрявший на студенческой скамье, который так и жил с родителями, все вместе на­правились к дому Миллеров — мама несла пирог с чернично-персиковой начинкой, я — коробку собачьих сухарей со вкусом печенки, а Брент ви­деокамеру, на которую собирался запечатлеть наш визит.

-----------------------------

Миссис Миллер открыла нам дверь, мы поздоро­вались, и она провела нас в гостиную, где на по­крытом одеялом большом мягком диване сидел Уолтер, по телевизору показывали «Колесо фор­туны», пес выглядел ну прямо как настоящий пенсионер. Брент очень обрадовался, что в ком­нате телевизор. Я решил, что, с его точки зрения, это должно придать съемкам больше художе­ственности.

Так или иначе, завидев нас, Уолтер поднял морду, слегка навострил уши и слабо, уныло по­вилял хвостом; от его былой жизнерадостности не осталось и следа. Мы сделали телевизор поти­ше, расселись рядом с Уолтером и стали трепать его по голове. Я дал ему сухарик, который он погрыз, только чтобы меня не огорчить — такой он был воспитанный пес,— но в остальном вид у него был жалкий.

Мы заговорили с Уолтером. Брент рассказал ему, что злющая сиамская кошка Классенов, Пинг, принесла пятерых котят, но папа возра­зил — шестерых, и миссис Классен не знает, кто

-----------------------------

отец. Тут папа с Брентом пустились в пререкания из-за — подумать только — Пинг. Обычно при одном только упоминании о кошке шерсть на загривке Уолтера вставала дыбом, но теперь, по­ложив морду на передние лапы, он лишь слегка поднял брови.

Минут через пятнадцать мы встали, чтобы уходить, сказав Уолтеру, что он может наведы­ваться к нам в любое время, и помахали ему на прощанье. Он снова уныло вильнул хвостом, и больше мы его не видели.

-----------------------------

Уолтер умер несколько дней спустя — как мы все решили, от горя. Брент позвонил мне, чтобы со­общить новость, расстроившую нас обоих, хотя Брент и просил меня не расстраиваться. Он даже попытался пошутить, сказав: «Ну, по крайней мере Уолтер всю жизнь проходил в хипповой черной одежке».

Я сказал ему, что он и все его приятели по ки­ноцеху просто придурки. Брент сказал, чтобы я не горячился. Потом добавил, что время для со­бак ничего не значит. Отлучаетесь ли вы в угло­вой магазин на десять минут или едете на Гавайи на две недели — для вашей собаки это в любом случае будет «печальное событие», лишенное временной протяженности. «Один час или две недели — вашему псу все равно. Уолтер страдал и был несчастен, но он страдал не так, как стра­дал бы на его месте человек».

Потом Брент сказал, что люди — единствен­ные животные, которые способны чувствовать печаль, имеющую временную протяженность. Он сказал, что проклятие, лежащее на нас, людях,

-----------------------------

в том, что мы в ловушке у времени,— наше про­клятие в том, что мы вынуждены истолковывать жизнь как последовательность событий — как связный сюжет — и что, когда мы перестаем по­нимать, как развивается наш собственный сюжет, мы чувствуем себя потерянными. «Собаки живут только настоящим,— продолжал он.— Их воспо­минания — вроде тех ледяных лебедей, которые бывают на свадьбах, выглядят они красиво, но через час от них — только лужа воды. Люди же должны терпеть все, что заставляет терпеть жизнь, в масштабах мучительного, размеренного по часам времени, секунда за секундой. Мало того, мы должны еще и помнить, как и что мы терпели всю жизнь. Какая морока, верно? Удиви­тельно, что мы все еще не посходили с ума».

Я ответил, что печаль — она и есть печаль. Что мне надо обдумать его слова. И еще сказал, что буду тосковать по Уолтеру в любом времени, какое бы Брент ни выдумал, спасибо тебе, бра­тец.

Наш разговор закончился на довольно-таки раздраженной ноте, но Брент действительно за­ставил меня задуматься.

-----------------------------

Впрочем, на этой неделе произошло еще одно событие, заставившее меня задуматься над стран­ной жизненной последовательностью. Событие более важное, чем смерть Уолтера (хотя я не со­бираюсь приуменьшать эту потерю). Дело в том, что... ладно, обо всем по порядку.

Событие произошло следующее: мне позво­нил Джереми, мой старый школьный приятель. Джереми сказал, что мою сестру Лори засекли в Уистлере,— оказывается, он работает там в ма­газинчике на лыжном курорте,— не в «Хаски-стейшн», и не в «Рейнбоу», а еще дальше по шоссе. Я спросил, абсолютно ли он уверен, что это была Лори, на что Джереми ответил, что сам он Лори не видел. Открытие совершил его друг. Так что Джереми не был на сто процентов уверен.

Однако для меня и такой наводки было до­статочно. Я выключил компьютер, сгреб в охапку пальто, ушел с работы раньше и тут же отправил­ся за восемьдесят миль на север, в Уистлер — проверить, правду ли мне сказали.

-----------------------------

Небо развезло жидкой дождливой мутью — это был самый дождливый день в мире,—обильная, плодородная морось, питающая деревья, океан и окрашивающая множество моих воспоминаний. К четырем часам пополудни небо совсем потемне­ло, и, проехав бухту Хорсшу, я свернул на Девяно­сто девятое шоссе, шедшее вдоль морского берега, утыканного острыми, как шпильки, гранитными скалами, мимо фьорда Хоув-Саунд, по дороге «в поднебесье». Я ехал медленно: даже свет фар с трудом пробивался сквозь водяную завесу. Грязь, напоминавшая шоколадный пудинг, только и жда­ла, чтобы длинными языками сползти по крутым горным склонам над ручьем Монтизамбер и бух­той Лайонс. В последнем свете дня в районе пляжа «Британия» мне удалось разглядеть слева Тихий океан, похожий на расплющенный кусок свинца.

Густая пелена дождя давала чувство надежного укрытия; я всегда считал, что дождь успокаивает и исцеляет — как одеяло, как дружеская ласка. Если выпадает целый день, чтобы не шел дождь или по крайней мере на горизонте не показалась пара тучек, солнечный свет перенасыщает меня информацией, и я тоскую по жизнетворному, укромному дару падающей с неба воды.

-----------------------------

Сразу за Сквомиш я увидел пожар — жгли мусор на месте новой вырубки — справа от дороги, за скоплением ярко освещенных желтых тягачей — пышный салат из тысяч и тысяч пней и веток — миллионы годовых колец, и все это горело и ши­пело — невообразимое количество пламени, це­лое озеро пламени, и капли дождя превращались в пар, даже не успев упасть на раскаленные угли. Мне никогда не приходилось видеть столько огня в одном месте; я и поверить не мог, что бывает такое. Целое поле пылающей урины и разжиженных закатов. Я стоял в грязи на обочи­не, чувствуя, как розовеет кожа, как крохотные искры жалят меня, в то время как пожар невозму­тимо свирепствует, как во сне — мне снился по­жар в океанских глубинах — в беспросветной тьме, под дождем, как тайна, которую больше нет сил таить про себя.

-----------------------------

Лори. Это сюжет не такой прямолинейный, как сюжет с Уолтером. Лори исчезла с горизонта на­шей семейной жизни пять лет назад. Она прихо­дилась мне старшей сестрой, и когда мы были моложе, за несколько лет до ее исчезновения, она была мне ближе, чем кто-либо.

Я прозвал Лори «Луи», и она тоже называла меня так. Она была самой классной из нас пяте­рых, красивой и дерзкой, обожала животных, словом, чего в ней только не было! Она родилась второй (я был четвертым по счету), и помню, как Лори сидела в бассейне на надувном круге с утенком Дональдом жарким летним днем, уве­ряя, будто у нее такое чувство, что она плавает по озеру Шанель на огромном кожаном саквоя­же, и заставляя меня подавать ей кока-колу и таб­летки кальция. Ради нее я прогуливал уроки в школе — и мы разъезжали в ее ржавом пикапе «форд-курьер», покуривая травку и доставляя жи­телям газеты — одна из многочисленных работ Лори после школы.

-----------------------------

Моментальный снимок: Лори стащила у Адама (моего старшего брата) радиотелефон, набрала его номер с кухонного аппарата, а потом засуну­ла трубку в пчелиный улей в трухлявом кедровом пне в лесу позади дома. И вот мы оба сидим на кухне, приникнув к телефонной трубке, и слуша­ем, как гудят пчелы.

-----------------------------

Еще один моментальный снимок: задний двор, мы следим за тем, как летучие мыши пикируют на светящуюся летающую тарелку, которую мы бросаем в ожидании, что какая-нибудь сова со­рвется с болиголова, растущего возле телефон­ных столбов, пухлая и упитанная, похожая на че­ловеческую голову с крыльями.

-----------------------------

Последний моментальный снимок: получив во­дительские права, я гордо прикатил к Лори на мамином фургоне; на этот раз Лори, одетая клоу­ном, раздавала детишкам воздушные шары в рес­торане-бистро на Мэрин-драйв. Лори момен­тально бросила работу и запрыгнула в фургон как была — в дурацком парике, гриме и так да­лее,— и мы поехали кататься, все время курили, и Лори разгневанно демонстрировала оттопы­ренный палец прохожим, которые лезли под колеса. После этого мы отправились в путеше­ствие по свалкам китайского квартала в поисках разного любопытного хлама — плетеных бамбу­ковых корзин и старых календарей. Помню ноги Лори в огромных клоунских башмаках, торча­щие из мусорного ящика.

-----------------------------

Я приехал в Уистлер примерно через час после того, как столкнулся с пожаром. Сквозь дождь я разглядел гроздьями лепившиеся друг к другу дома — образцы «альпийской» компьютерной графики, по большей части многоквартирные — и поразился тому, как здорово изменился курорт с 1970 года, превратившись из укромного мес­течка — прибежища для бездельничающих лыж­ников — в некое подобие ада в стиле яппи.

Лыжный сезон еще только начинался, и у го­рода был привилегированный, свойский вид лю­бого курортного города в межсезонье: пустын­ные дороги, темные окна домов и закрытые рес­тораны. Я остановился на бензозаправке в Хаски, купил карту, прослушал по телефону-автомату свой автоответчик в Ванкувере и вернулся к ма­шине. Не успел я забраться в кабину, как к колон­кам с противоположных сторон подкатили — один красный, другой желтый — два глянцевитых, ухоженных старых «карманн-гиаса», похожие на сахарные драже на колесах.

-----------------------------

Когда оба водителя заметили друг друга, на­ступило моментальное замешательство. Сидев­шая позади меня кассирша сказала: «Представьте только, какие симпатичные оранжевые детишки у них будут». Я рассмеялся и на мгновение почув­ствовал себя частью чего-то большего, чем я сам, словно вступил в некий волшебный мир.

Но слишком уж я уклонился в абстракцию. Давайте поговорим о чем-нибудь более реаль­ном. Давайте поговорим о тех временах, когда с Лори стало твориться что-то неладное, а случи­лось это более десяти лет назад, когда я еще ве­рил, что людей можно спасти.

-----------------------------

Лори никогда за словом в карман не лезла, причем слова ее были куда убедительнее, чем у остальных, а возможно, и умнее. Однако ближе к двадцати у нее стали чередоваться периоды хмурости, гиперактивности и разговорчивости — причем все в пугающей степени. Она терроризировала всех за обедом и во время прочих семейных сборищ, указывая на личные недостатки каждого из нас с такой проницательностью и точностью, что мы предпочитали помалкивать, боясь, что она может раскрыть наши тайны до конца. Наши посиделки превратились в многочасовое мучительство.

Оглянувшись назад, можно сказать, что по­ведение Лори было типично наркоманским и в точности соответствовало тому, что рассказы­вали мне другие люди, у которых были схожие проблемы с их братьями, сестрами или детьми. Но тогда просто казалось, что в Лори все сильнее и сильнее проявляются дурные стороны ее ха­рактера, а не хорошие, которые, мы все знали это, тоже существуют. Но мы были единой семь­ей; вам может не нравиться, как развивается тот или иной из ее членов, но вы не можете оспари­вать его право на подобное развитие.

-----------------------------

Лори всегда хотелось быть Патти Херст. Она не уставала высказывать мне свои восторги по по­воду похищенной наследницы, когда мне было тринадцать, а ей семнадцать — когда начались коренные изменения ее личности. Так, она могла войти ко мне в комнату и сказать с величайшей серьезностью: «Луи, хочу, чтобы ты вообразил себе кое-что. Сядь. Хочу, чтобы ты вообразил, что однажды в будний день вечером собираешься разогреть себе банку кэмпбелловского куриного супа с лапшой. По телевизору в гостиной очеред­ной раз гоняют „Гавайи 5-0". Волосы у тебя гряз­ные и нечесаные, на тебе старый махровый халат, и ты решаешь, стоит ли возиться и гото­вить попкорн? Звонок в дверь, ты вразвалочку спускаешься в прихожую, чтобы открыть. Только ты приоткрываешь дверь, как в дом врываются террористы в масках. Они завязывают тебе глаза, суют кляп в рот, скручивают по рукам и ногам и бросают в багажник своего "шевроле". Тебя увозят прочь, тебя похитили».

Мне полагалось сидеть и прилежно слушать все это.

-----------------------------

«Похитители отвозят тебя, Луи, в свое логово на другом конце города, запирают в кладовке, держат впроголодь, не дают спать и постоянно толдычут тебе свои манифесты. Потом застав­ляют тебя сменить имя. Теперь все твои связи с прошлым порваны. Ты начисто исчезаешь из жизни на долгие месяцы».

Лори всегда удавалось нарисовать яркую кар­тину — Патти Херст, пленница массовых фан­тазий, жертва тайных устремлений среднего класса, схваченная силами, которые собираются в клочья разнести наш мир теннисок, уроков французского и грибных деликатесов: «Тебя считают погибшим и вспоминают как сон. Но однажды ты воскресаешь. (В этом месте глаза у Лори всегда вспыхивали.) Ты воскресаешь как смутный черно-белый силуэт с карабином М-1 на мониторе системы видеонаблюдения банка, который ты грабишь в пригороде своего родного города в Калифорнии». Лекции Лори обычно заканчивались одинаково: «Отныне ты стал тер­рористом, боевиком с городских улиц, чтобы в самое сердце поразить культуру, которая поро­дила тебя, которую ты ослепляешь вспышкой белого света».

Иногда эти лекции приводили меня в ужас и замешательство. Как-то вечером, сразу после одной из таких диатриб, я подловил Лори за про­чисткой кишечника в уборной и на полном серь­езе спросил, зачем она это делает, на что она ответила: «Чтобы подготовить мое тело для ново­го владельца».

-----------------------------

Думаю, Лори нравилась мысль о полном пре­ображении, которое претерпела Патти Херст, став на какое-то время Таней и ограбив несколь­ко банков. Полагаю, Лори чувствовала необрати­мые перемены, происходившие в ней самой, и решила, что история Патти отвечает этим внут­ренним переменам. Их биографии тоже были в чем-то схожи. Семьи у нас были большие, а родной городок Патти Херст во многом на­поминал наш — целиком погруженный в мечты о единении с природой и техногенной элегант­ности, о гипсовых арках и рододендронах, о домах будущего с плексигласовыми крышами, оборудо­ванными электрическими мангалами с системой вентиляции, и о благонамеренных проектах со­циального благоустройства.

-----------------------------

Оставив позади Уистлер, я продолжал ехать под дождем, размышляя над тем — по мере прибли­жения предстоящей встречи,— что именно я со­бираюсь сказать или сделать, если действительно обнаружу свою сестру. За прошедшие годы во сне и наяву я прокрутил про себя столько воз­можных вариантов разговора, что в действитель­ности разговор мог либо вовсе не сложиться, либо оказаться очередным сном. Обе перспекти­вы выглядели равно непривлекательно.

Что она сделает? Улыбнется? Встретит меня с каменным лицом? Огрызнется? Уйдет? Дотро­немся ли мы друг до дружки? Годы напролет я снова и снова прокручивал сценарии встречи, и вот теперь, когда появилась такая возможность, я никак не мог сообразить, что мне говорить, что делать.

-----------------------------

Патти Херст была не единственной навязчивой идеей Лори. Следом за ней шла одежда, стано­вившаяся все более и более причудливой после окончания школы,— это был магазин дешевого платья, но только очень дешевого: разномастные наслоения потертых уродливых одеяний — брос­кие, безнадежно безобразные цветастые рубашки с короткими рукавами — навыпуск поверх армей­ских брюк цвета хаки — нечто безумное, этакая дешевая краля. И родители терпели все это, наря­ды Лори с каждым разом становились все более вызывающими, сама она — все более грязной и неухоженной, ее поведение — все более невменя­емым, когда она в очередной раз возвращалась домой после неудачного романа, скандала с со­седкой по комнате, таскавшей ее вещи, или еще почему. Однако они мирились со всем.

В жизни родителей не было ничего такого, что могло бы подготовить их к выходкам Лори. Они не укладывались ни в какие рамки, поэтому их предпочитали не замечать и не упоминать о них. Даже когда Лори замахивалась на родителей, во­ровала у них деньги, разбила их «олдсмобиль»,даже когда возле дома появлялась конная поли­ция, ведя Пори, всю в слезах. Ничто из этого обсуждению не подлежало.

-----------------------------

Я выставляю Лори в ужасном свете. А сам, на­верное, кажусь этаким пай-мальчиком — но дело не в этом. Суть в том, что она была намного стар­ше меня и поэтому всегда как бы окружена орео­лом недосягаемости. Эти несколько лет разницы делали ее непознаваемой.

-----------------------------

И вот почему Лори особенно отдалилась от меня: однажды мы смотрели по телевизору какую-то передачу про экстрасенсов. Лори было, навер­ное, лет двадцать, и она казалась прежней Лори. Если ей удавалось вести себя прилично хотя бы полчаса, то все мы, вся семья, готовы были пове­рить, что прежняя Лори вернулась и что все сно­ва будет замечательно. Наивняк да и только.

Так или иначе Лори повернулась ко мне и сказала: «Луи, попробуй стать экстрасенсом. Угадай, о чем я сейчас думаю». Я посмотрел на нее и не успел даже глазом моргнуть — ответ мо­ментально мелькнул у меня в голове — это был Питер Яяй, парень, который всегда замыкал спи­сок абонентов в телефонной книге Ванкувера. «О Питере Яяйе»,— сказал я.

Лори взбеленилась. «Как ты узнал? — завопи­ла она.— Как ты узнал? Говори!» Но я-то, конечно, как мог знать, откуда я узнал — это было в чис­том виде совпадение, повторить я бы не смог. Но не важно. Все равно после этого Лори неизменно обращалась ко мне с непроницаемым лицом, мы никогда больше не говорили по душам, и она даже перестала называть меня Луи. Признаться,

-----------------------------

тогда это не очень-то меня расстроило, потому что, честно говоря, нам всем к тому времени из­рядно поднадоели причуды Лори, а я был в вы­пускном классе и не возражал, чтобы и мне уде­ляли хоть малую толику внимания.

В последующие годы Лори начала системати­чески придираться ко всем членам семьи и к своим друзьям, отыскивая малейшие следы пренебре­жения, реального или воображаемого, потом раз­дувала это пренебрежение до немыслимых раз­меров и навсегда порывала с человеком. В скором времени она обрубила все связи между собой и окружающими, последней оказалась наша мать.

А потом она попросту... исчезла, раствори­лась. И никто не знал, где ее искать. В Сиэтле? В Финиксе? В Торонто? Никаких прощальных сцен. Ничего определенного. Просто растворилась в воз­духе пять лет назад. Папа нанял частных детекти­вов, но им мало что удалось сыскать — самый свежий след был трехмесячной давности где-то в штате Вашингтон,— но мы по крайней мере знали, что Лори жива. С этого времени она стала чем-то вроде семейного призрака, о котором ни­когда не упоминали, словно взяли и вычеркнули, как будто она никогда и не существовала. Нет, конечно, ее присутствие ощущается — на семей­ных обедах, свадьбах и так далее. Но особенно рождественским утром, когда ее тень витает по двору под окнами, насмешливая, неуловимая,— над лужайкой и между деревьями в лесу вспыхи­вают огоньки, слышится почти неслышный ше­лест, которые и есть Лори,— мы все знаем это, хотя и не осмеливаемся об этом упоминать.

-----------------------------

Я остановился перед продуктовым магазином в Нестере, в нескольких милях от Уистлер-Виллидж, и очень быстро получил ответ на свой во­прос. Даже снаружи я смог разглядеть за витри­ной женщину, похожую на Лори, которая скла­дывала жестяные банки покупателю в пакет.

Я тупо сидел, не в состоянии пошевелиться, глядя на силуэт Лори, размытый дождем снаружи и запотевшими изнутри стеклами.

Рядом с машиной я заметил телефонную буд­ку. Я решил, что подойду поближе и загляну сквозь витрину. Если это Лори, я позвоню Бренту или другой своей сестре, Уэнди, и мы решим, что делать дальше. С дрожащими руками, прерывисто дыша, я выбрался из машины, не замечая дождя, подошел к витрине и внимательно посмотрел на женщину за прилавком. Но это была не Лори. Очень похожа, но не она. Долго еще простоял я, глядя на эту женщину, оказавшуюся не моей сест­рой, а потом вернулся в машину.

-----------------------------

Я наскоро перекусил в дорогом французском ресторане, который был открыт в центре курорта. Выпил немного вина, а когда вышел, дождь уже переходил в снег; выехав из Уистлера, я по пет­ляющей дороге покатил обратно в город. Обо­греватель в машине сломался, и возвращение получилось жалким — медлительным, промозглым и тоскливым. Я действительно ждал, что найду Лори, и теперь, когда этого не случилось, ощуще­ние... неразрешенности ситуации было безмер­ным.

-----------------------------

Я призадумался. И вот о чем: я думал о том, что всякий день каждый из нас переживает несколько кратких мгновений, которые отзываются в нас чуть сильнее, чем другие,— это может быть сло­во, застрявшее в памяти, или какое-то незначи­тельное переживание, которое, пусть ненадолго, заставляет нас выглянуть из своей скорлупы,— допустим, когда мы едем в гостиничном лифте с невестой в подвенечном наряде, или когда не­знакомый человек дает нам кусок хлеба, чтобы мы покормили плавающих в лагуне диких уток, или когда какой-нибудь малыш заводит с нами разговор в «Молочном Королевстве», или когда происходит случай вроде того, с машинами, похожими на сахарные драже, на бензозаправке в Хаски.

И если бы мы собрали эти краткие мгновения в записную книжку и взглянули на них через несколько месяцев, то увидели бы, что в нашей коллекции намечаются некие закономерности — раздаются какие-то голоса, которые стараются зазвучать нашей речью. Мы поняли бы, что жи­вем совершенно другой жизнью, о которой даже

Дата добавления: 2015-05-08