Алис Миллер. 7 страница

— Да что вы!

— Да, он ездил туда в составе торговой делегации с Ларри Болджером… по-моему, как консультант или вроде того. Не важно. Он рассказывал, что сначала, глядя из Бунда,^[37] ты не видел ничего, кроме полей да отдельных складов. Потом картинка неожиданно заросла бамбуковыми строительными лесами и покрылась зеленой страховочной сеткой. И вдруг, не успел никто и глазом моргнуть, там выросли здания.

Джина что-то припоминает, но слабо. Чем она в то время занималась? Готовилась к защите диплома? Начинала работать? Сидела сутки напролет в офисе без окон, уткнувшись в экран компьютера? Точно чем-то из вышеперечисленного: в общем, Ноэля она в то время почти не видела.

— Или возьмем Дубай, — все больше распалялся Нортон, — почему бы нам не сотворить все то же самое здесь, ну почему, скажи?! И кстати, Ноэль видел эти перспективы, видел. Просто… — Тут он замирает и вдруг качает головой с каким-то даже ожесточением. — Просто, чтобы реализовывать проекты такого масштаба, одного видения мало; нужны еще, прости меня, железные яйца…

Джине кажется, Нортон уже говорит не о брате.

— …Чтобы ничто и никто на свете не могли бы тебе помешать…

Вдруг как гром среди ясного неба звучит барочная музыка. Нортон прерывается. Джина в легком шоке: до нее не сразу доходит, что это мобильник.

Нортон достает телефон и смотрит, кто звонит.

— Прости, — говорит он ей, приподнимая палец. — Я только… на секунду. — Он отворачивается, и Вивальди замолкает. — Ларри, в чем дело?

Джина тоже отворачивается. Она проходит несколько шагов и прислоняется к ограждению, которое едва доходит ей до талии. Смотрит вниз. Далеко-далеко по набережным снуют малюсенькие машинки.

Нортон разговаривает по телефону.

С Ларри Болджером?

— …Да, «Уилсон», это где-то на Мэдисон-авеню, дом то ли семьдесят один, то ли семьдесят два…

Джина даже не догадывалась, что брат так хорошо знал Ларри Болджера. И очень удивилась, увидев его на поминках. А сегодня выясняется, что они еще в девяностых вместе в Шанхай летали. Кто бы мог подумать?!

— И не забудь, он старик — навидался всякого…

Оказывается, в жизни Ноэля было полно вещей, о которых она даже не подозревала.

— Короче, встречайтесь, потом обсудим.

Джина разворачивается. Нортон убирает телефон.

— С кем вы разговаривали? — спрашивает она. — Случайно не с Ларри ли Болджером?

Нортон удивлен:

— И в самом деле с ним.

— Ясно.

— Он в аэропорту.

— Понятно.

— Летит в Штаты — за счет налогоплательщиков. С очередной торговой миссией.

Джина кивает. Потом говорит:

— Получается, они с Ноэлем были хорошо знакомы.

— Так и есть.

— Мистер Болджер рассказал мне в четверг, что они часто играли в покер? Это правда?

— Правда, только Ноэль все время обставлял беднягу Ларри. Обдирал его как липку. И этот человек имеет все шансы стать нашим будущим премьер-министром! Алкаш и игрок. Боже, помоги нам! — Он резко замолкает и внимательно смотрит на Джину. — Но я тебе этого не говорил… добро?

Джина быстро кивает, как будто уверяя его: «На сей счет не беспокойтесь».

— Ты уж прости меня, — продолжает Нортон. — Не суди строго. Ларри — мой добрый друг, я его знаю сто лет. Но что поделаешь, он не умеет справляться со своими страстями.

Джина кивает.

— Зато теперь он встал на стезю добродетели. Клянусь. И держится молодцом. Не пьет и… вообще ничего не делает. Почему мы вдруг заговорили о Ларри?

Джина не знает. Качает головой.

Нортон смотрит на часы:

— Ладно, Джина, у меня скоро следующая встреча, с риелторами, так что…

— О чем речь, — отзывается Джина.

Он делает шаг.

Джина чувствует: сейчас он уйдет, а вместе с ним еще одна зацепка. Если она настроена серьезно, нужно собраться и перейти к более решительным действиям.

— Послушайте… Пэдди, — произносит девушка, — вот вы работали с Ноэлем, общались с ним, во всяком случае периодически беседовали, так?

Нортон приостанавливается, едва заметно напрягается и оборачивается:

— Так.

Джина набирается смелости:

— Он когда-нибудь в разговорах упоминал… нашего племянника?

Нортон начинает расстраиваться:

— Джина, послушай…

— Или, может, Терри Стэка, или?..

— Никогда.

И тон его при этом меняется.

— Тогда, — произносит Джина, не сбавляя натиска, — я не знаю, но вдруг вам приходит в голову, зачем кому-то…

Нортон закатывает глаза:

— Кому-то — что?

— Зачем кому-то понадобилось его убивать?

— Джина, — Нортон уже откровенно не выдерживает, — ради всего святого! Это никому не понадобилось, и никто его не убивал. Он погиб в результате аварии.

Джина нервно сглатывает:

— Боюсь, мне сложно с этим согласиться.

Нортон делает несколько шагов в ее сторону:

— Ну, моя дорогая, рано или поздно все равно придется. Люди гибнут на дорогах каждый день.

Он подходит совсем близко и берет ее за руку. Держит крепко, при этом пристально смотрит ей в глаза. Джине неприятно, ей хотелось бы высвободиться. Но как это сделать? Чтобы вывинтить руку, придется обходить его сбоку.

Потому что назад отходить особо некуда.

Он еще сильнее сжимает ей кисть:

— Ты слышишь меня?

Джина не отводит взгляда.

Теперь, когда он так близко, она видит: он нервничает. Как же она раньше не заметила? На лице — упитанном и побледневшем до серого — выделяются только крохотные бусинки зрачков. Они как будто увеличиваются. И вот еще одна странность: на улице холод, а над верхней губой Нортона выступили капельки пота.

А этот запах!

Жгучая смесь чего-то с чем-то. Определенно можно сказать лишь о присутствии в ней туалетной воды, возможно, сигар и… то ли ополаскивателя для рта, то ли жвачки.

— Джина?

Она кивает.

— Да, я вас слышу, — произносит она, — но принять это… не могу.

— Ну что ты будешь делать! — восклицает Нортон. — Почему мы живем в такое долбаное время, что людям во всем видится преступный заговор? Твой брат вел машину пьяный. Тебе этого мало?

Джина продолжает смотреть на него не отрываясь.

Мало для чего?

Руке уже конкретно больно.

Ноги касаются перил.

Так проходит несколько секунд, затем Нортон неожиданно отступает и тянет ее за собой.

— Здесь опасно, — произносит он, — ты слишком близко к краю подошла.

Он резко отпускает ее, отходит.

Джина оглядывается — сердце бьется как сумасшедшее — и смотрит на город, раскинувшийся внизу. Картинка постоянно меняется, она подобна калейдоскопу, — от этого у Джины начинает кружиться голова. Только сейчас приходит на ум: здесь ничего не стоит потерять равновесие.

Она отворачивается от города и видит, что Нортон уже прошел половину пути до лифта.

Она идет за ним.

В лифте оба молчат.

Джина прикрывает глаза.

Она в недоумении: что с ними всеми творится? С Нортоном, с сестрами? Почему она их так бесит? Мишель с Ивон еще можно понять: они пока не готовы к таким разборкам, и фиг с ними. А Нортон? Ему-то чего бояться? Чем это может угрожать его драгоценному бизнесу? Отрицательным пиаром, если вскроется связь между этим убийством и бандитской заказухой?

Лифт останавливается, и Джина открывает глаза.

А что, если ее подозрение, теория, как угодно назовите, подтвердится?

Что, если связь все-таки есть?

Они молча пересекают атриум и выходят из здания.

А что, если связи все-таки нет?

Они возвращаются в офисный вагончик, оставляют там каски и спецодежду.

На улице Джина всеми силами старается не вынести наружу резкую смену настроения; вежливо благодарит Нортона за экскурсию по зданию.

Он что-то бурчит в ответ.

У машины он спрашивает, не нужно ли ее куда-нибудь подвезти. Джина отвечает, что нет, потому что она живет тут же, на набережной, только ближе к центру, и с удовольствием пройдется.

Нортон медлит.

— Извини меня за эту сцену, — произносит он, — просто… все это выбило меня из колеи.

— Конечно, о чем вы говорите, я все понимаю.

— Мне просто кажется… дай ему возможность упокоиться с миром.

— Ну да.

Он кивает и садится в машину. Джина смотрит, как он выруливает к платному мосту Ист-Линк.

Она прикусывает нижнюю губу.

Люди гибнут на дорогах каждый день.

Неужели так и есть? Неужели он прав?

Почему бы и нет?

Она переходит на другую сторону, идет теперь по тротуару вдоль реки. Застегивает куртку, чтобы ветер не доставал.

Но может, поговорить еще раз с Терри Стэком — так, для очистки совести?

Перспектива, конечно, сомнительная.

Джина шагает по набережной и время от времени бросает взгляд на темные воды Лиффи. От них на душе становится еще смурнее. Река выглядит так, будто готовит сюрпризы — все неприятные, будто хмурые волны могут в любой момент подняться, посмеяться над гранитными берегами и со свистом захлестнуть ее.

Сразу за платным мостом Нортон съезжает на обочину. Прикладывает руку к груди, делает несколько глубоких вдохов.

— О боже! — отчетливо произносит он.

Роется в кармане куртки. Находит таблетницу, выстукивает два наролета.

О боже!

Это невероятно! Он чуть было не вытолкнул ее за ограждение, чуть было не…

Он встряхивается.

В жизни Нортон не совершил ни единого акта насилия, во всяком случае впрямую… но черт возьми…

Это было б так легко!

И так безумно! Причем по ряду причин. Во-первых, обязательно нашелся бы кто-нибудь глазастый: рабочий из толкавшихся сзади, оператор крана, да мало ли кто. А во-вторых, даже если бы свершилось чудо и никто бы ничего не заметил, сама идея третьей смерти внутри одной семьи породила бы массу кривотолков и ненужных вопросов. Уже не говоря о буче в прессе.

Но самое ужасное — это кошмарное чувство! Длившееся всего пару секунд, пока он держал Джину за руку. Сильнейшая эмоция, острое желание убить.

Как будто по венам потекла энергия в чистом виде.

О боже!

И он еще будет заливать про контроль над страстями!

У Нортона трясутся руки.

Ясное дело, у него и в мыслях ничего подобного не было, он же не сумасшедший. Просто она… она дико упрямая.

Он почесывает грудь. Дышать по-прежнему трудно.

Неужели он смог бы?

Он вспоминает дочь Патрисию, живущую в Чикаго. Они с Джиной примерно одного возраста. Пытается представить ее вместо Джины у ограждения; пытается понять, повторится ли кайф.

Не повторяется.

Он весь горит. Смотрит на себя в зеркало заднего вида.

Снова заводит машину.

Действие наролета застает его на Стренд-роуд; он постепенно успокаивается и понимает: дело не в том, способен он или нет толкнуть человека в объятия смерти, а в том, насколько близко в очередной раз он подошел к порогу саморазрушения.

Теперь надо хорошенько все осмыслить. В сущности, Джина ничего не знает. Она лишь рассуждает, причем довольно бессистемно. Ищет ответы. Расстроена. Скорбит.

Нортон включает компакт-диск.

Думает, что смерть брата связана с заказным убийством племянника. Но этой связи ей не отыскать. Считает, что брат не сел бы пьяным за руль, но полиция зафиксировала уровень алкоголя в его крови, и против этого не попрешь.

Получается: несмотря на очевидное — и, очевидно, наследственное — упрямство, в конце концов Джине придется угомониться.

Нортон проезжает перекресток Меррион-Гейтс, поворачивает направо и отправляется обратно в город.

Но надо быть с ней начеку. Пусть Фитц за ней присмотрит — спокойствия ради.

Руки постепенно расслабляются.

Играет божественный трек — интермеццо из…

Черт возьми, как же его! На обложке еще было написано!

Да, надо звякнуть Фитцу.

Он проезжает Ар-ди-эс^[38] и снова вспоминает о Патрисии. Она то ли администратор, то ли куратор; то ли в музее, то ли в галерее — короче, в чем-то таком, художественном: он не очень в курсе. Домой она приезжает нечасто. Несколько лет назад у них с матерью вышла размолвка. Из-за… из-за… опять-таки он не помнит деталей.

И вот он снова представляет — никак не может удержаться: она стоит на месте Джины прямо перед ним; ему достаточно толкнуть, и Патрисия полетит вниз — в зияющую пропасть.

Музыка близится к кульминации, Нортон — к безысходности. Музыка замолкает, он смотрит на себя в зеркало.

В глазах его стоят слезы.

На Манхэттене морозно и солнечно. Ларри Болджер шагает в северном направлении по Мэдисон-авеню. Каждые полквартала он притормаживает, поворачивает голову вправо, проверяет свое отражение в витринах. В ближайшую неделю этому бренному образу предстоят встречи с топ-менеджментом двадцати крупнейших компаний в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго. Он пообщается с представителями торговых палат и ирландско-американских общественных организаций. Посетит фабрики и бизнес-парки. Поприсутствует на парочке деловых завтраков.

Заговорит себя до хрипоты.

Но пока, во всяком случае на ближайшие час-два, он ушел от радаров, сбежал от жесткого, напряженного графика, а также от других членов делегации: от своего секретаря, помощников, сотрудников Ай-ди-эй,^[39] от журналистов.

Двадцать минут назад Болджер улизнул из гостиницы, что на Пятьдесят седьмой стрит, через боковой вход и отправился на встречу пешком. Он мог бы взять такси или лимузин, но предпочел пройтись. Отправил эсэмэску Поле и отключил мобильный.

Он в легком мандраже по поводу предстоящей встречи.

Перейдя Семьдесят первую стрит, он оказывается у здания из гранита. На тротуаре перед входом швейцар болтает с водителем припаркованного лимузина. Здание красивое, но не броское. То, что это отель «Уилсон», понятно лишь из овальной таблички, висящей на стене справа от входа.

Минуя первого портье, второго и ряд вращающихся дверей, Болджер заходит в фойе. Его сразу же поражает царящая здесь роскошь: хрустальные люстры, огромные позолоченные зеркала, мебель в стиле Людовика Шестнадцатого.

Направляясь к стойке портье, он замечает, что с противоположной стороны холла к нему движется Рэй Салливан.

— Ларри, как я рад, — восклицает Рэй и протягивает руку. — Отлично, что выбрались.

Они энергично пожимают друг другу руки.

В последний раз Болджер встречался с Салливаном несколько лет назад. Дело было в Дублине: «Амкан» тогда открывал завод в одном из индустриальных парков.

— У нас тут люкс наверху, — говорит Салливан. — Поэтому, если не возражаете, сразу поднимемся.

— Конечно.

Болджер обожает недосказанность.

«У нас тут люкс наверху».

Болджер прекрасно знает, что у «Оберон кэпитал груп» здесь не только люкс, но и весь отель, а вместе с ним еще полно всяких активов по миру на десять миллиардов долларов.

— Мы пока пообщаемся с народом, — вводит его Салливан в курс дела, когда они заходят в лифт, — а мистер Воган присоединится к нам на ланч.

Болджер нервничает.

Мистер Воган — Джеймс Воган, старик — соучредитель «Оберона». По совместительству легенда Уолл-стрит, бывший заместитель директора ЦРУ и ветеран администрации Кеннеди.

На пятом этаже они выходят, идут по широкому пустынному коридору до самого конца. Тут Салливан негромко стучится в дверь. У Болджера начинает конкретно играть очко.

Дверь им открывает молодой человек; он кивает Салливану и отступает в сторону. Они проходят через подобие вестибюля и попадают в большую гостиную. Навскидку в комнате человек шесть: двое стоят, четверо сидят. Все собравшиеся — мужчины. Те, что сидят, мгновенно встают, и начинается обычный приветственный галдеж. Болджер всех обходит и каждому по очереди жмет руку. Одного — небольшого и кругленького — Болджер узнает: это нобелевский лауреат по экономике. Все остальные — высокие и прямо-таки точеные. С такой внешностью и манерами они тянут как минимум на армейских генералов в штатском или уж на кандидатов в президенты. Кстати, один из них, сенатор, действительно пару лет назад выдвигался. Другой был раньше министром обороны. Еще тут присутствует Джек Друри, президент «Палома электроникс», — с ним Болджер пару раз встречался. Еще двоих он видит в первый раз.

— Ларри, присаживайтесь, — предлагает Рэй Салливан и подводит его к дивану. — Могу ли я предложить вам выпить?

— Мм…

Полжизни за двойной виски.

— Если можно, воды, — в итоге произносит он, — газированной. Спасибо.

Болджер усаживается на диван. Сенатор, бывший министр обороны и экономист тоже садятся, но на диван напротив.

— Что ж, Ларри, — начинает сенатор, — создается впечатление, что вы там, парни, у себя в Ирландии, можно сказать, переписали руководство по строительству успешных экономик.

— Да, — отвечает Болджер, — видимо, хоть что-то в этой жизни у нас все-таки получилось.

Говорит и сразу же корит себя за сказанное. Он же в Америке: тут принижать себя не принято. Нужно срочно исправляться.

— Видите ли, — он быстро находится, — мы удачно структурировали налог с корпораций. Теперь предприятия действительно задышали и начали развиваться. Так что, покуда нам удается сдерживать уравнительский натиск Брюсселя, особых препятствий для работы я не вижу.

Болджер в жизни не переживал из-за дел, требующих демонстрации его ораторских способностей. Но здесь все иначе. Здесь кажется, будто его интервьюируют для приема на работу.

— А, Брюссель, — роняет бывший министр обороны и добавляет с нескрываемым сарказмом: — Наши друзья из Еврокомиссии.

Слева от Болджера вырастает молодой человек, открывший им дверь. Со стаканом воды на серебряном подносе. Похоже, «Уотерфорд».^[40] Он берет стакан, поднимает его, как бы за джентльменов, сидящих напротив. Уже в процессе понимает, что жест глуповат, но не может удержаться.

Пьет.

— Видите ли, — продолжает он, — Брюссель по-прежнему не может определиться: он разрывается между французским «нет» и европейской конституцией, поэтому на ближайшие десять лет — это как минимум — налоговая конкуренция между странами Евросоюза обеспечена. Что, безусловно, на руку Ирландии, поскольку наш налоговый режим привлекателен именно для зарубежных инвестиций.

Экономист подхватывает тему; они ее мурыжат еще пару минут, а затем переходят к следующему вопросу. Где-то через полчаса звонит мобильный. Вскоре дверь открывается, и в комнату входит крепкий мужчина в темных очках. За ним еще один мужчина: он намного старше и двигается тихо-тихо.

Джеймс Воган.

Все встают.

За годы в политике, и особенно в кабинете министров, Болджер навидался личностей: высоких сановников, эпизодических глав государств, звезд шоу-бизнеса. И понимает: сейчас перед ним величина другого масштаба.

Он выходит вперед и протягивает руку:

— Сэр, для меня большая честь познакомиться с вами.

Вогану, должно быть, около восьмидесяти. Он маленький, сгорбленный, довольно щупленький. С невообразимо-голубыми, яркими и очень живыми глазами.

— Что ж, — произносит он и пожимает руку Болджера, — как поживает будущий премьер-министр Ирландии?

— Ну что вы, не…

Болджер одергивает себя. Он хотел было развенчать столь смелое предположение, но удержался. В итоге лишь кланяется в знак признательности и улыбается.

— Или как у вас там это называется, — вспоминает Воган, — что-то с ти… ти…

— Тишек.

— Точно. Переводится, по-моему, как «вождь», правильно?

— Да. Предводитель. Это…

— Вождь. Мне нравится, — говорит Воган и окидывает взглядом остальных. — Может, ввести в обиход? Что скажете, парни, как вам — «генеральный вождь»?

Все смеются.

— Хорошо, Фил, — обращается Воган к своему сопровождающему. — Думаю, мы сами как-нибудь.

Фил беззвучно кивает, удаляется. Воган подходит к дивану, но не садится.

— Рэй, — произносит он, — какой у нас план? Мы поедим?

— Да, — отвечает Рэй, отворачивается и щелкает пальцами.

Молодой человек проходит в дальний конец комнаты и отпирает двустворчатую дверь. Взорам открывается просторная столовая. У накрытого стола суетятся официанты: раскладывают приборы, звенят бокалами.

— Ларри, — говорит Воган и рукой подзывает Болджера, — пойдем, сядь рядом со мной.

Следующий час пролетает незаметно. Воган рассказывает, а Болджер слушает, причем с нескрываемым интересом: во-первых, истории отличные, во-вторых, рассказываются они исключительно для него. Воган вспоминает разное: свою работу в должности замминистра финансов при Кеннеди, свою нашумевшую стычку с Линдоном Джонсоном. Он рассказывает, как уже больше тридцати лет назад узнал из проверенного источника, что Марк Фелт сливает информацию.^[41] Особенно Болджеру импонирует история, как однажды в частной беседе с Аланом Гринспеном Воган употребил выражение «неуместные восторги» и как ровно через два дня после этой беседы председатель Федеральной резервной системы использовал означенное выражение в своей речи на официальном ужине. Чем вызвал скачок на мировых рынках.

Когда подают кофе, беседа входит в новое русло.

— А теперь, Ларри, расскажи, как дела в Ричмонд-доке. Я слышал, мы чуть ли не меняем облик города.

— Да, мистер Воган, именно так.

Слово «мы» не ускользнуло от Болджера. Хотя чему тут удивляться? «Оберон» владеет пятнадцатью процентами акций здания плюс компанией «Амкан», будущим якорным арендатором Ричмонд-Плазы. Так что они по праву считают себя главными фигурантами проекта.

— Если не считать обычной маеты с высотностью, все остальное протекает в общем гладко. По-моему, город готов.

— Еще бы! — говорит Воган. — Ни секунды не сомневаюсь. Городу нужны символы. И вообще: чего они так боятся высоты? Высота просто отражает… честолюбивые устремления. Это же в генах. Во всяком случае, в моих. — Он машет рукой. — Те, кто пришел до нас, покоряли дали. Все на запад, провозглашали они. А нам досталось освоение высот: рванем вверх и захватим побольше неба.

Болджер только кивает; он в таком восторге, что не замечает никого вокруг.

— Все тогда гнались за размером. В сущности, все обычно сводилось к масштабности проекта. Это было время вечных «возьми побольше того», «побольше этого»… и получалось, ну, скажем, восемь миль лифтовых шахт, три тысячи тонн мрамора, два с половиной миллиона футов силового кабеля, десять миллионов кирпичей…

Он продолжает рассказом, как в конце пятидесятых в должности вице-президента восточного отделения «Вулпер и Стоун» он лично руководил строительством нового головного офиса компании в центре Манхэттена. С этой байки он как-то переходит к настоящему и говорит, насколько стратегически важно для «Оберона» обеспечить себя первоклассной базой в Европе. Всего за пять минут он умудряется употребить слова: «плацдарм», «ворота» и «портал».

Где-то около половины третьего он неожиданно заявляет, что ему пора: он-де должен прилечь.

— Ларри, я очень рад знакомству, — говорит старик, — просто у меня там что-то в крови. Приходится подчиняться докторам.

— Ну что вы, разумеется, конечно.

Воган встает, тут же встают и остальные. Рэй Салливан что-то говорит юноше; тот моментально достает мобильный и звонит.

— Ларри, проводи меня, — говорит Воган Болджеру и берет его под руку.

— Мистер Воган, вы даже не представляете, какую честь оказали мне своим присутствием.

— Что ж, спасибо, Ларри. Приятно слышать такие слова. — Он немного надавливает на руку Болджера. — И позволь мне кое-что добавить.

— Я весь внимание.

— Никто никогда до конца не знает, что произойдет в политике, верно?

Болджер кивает.

— Мы живем во времена демократии.

— Это так.

— Все решения принимает народ.

— Хм…

— Насколько я знаю, все взоры в Ирландии сейчас обращены к тебе. Поэтому имей в виду, — здесь Воган приглушает голос почти до шепота, — мы будем все время рядом.

— Я очень признателен.

— И если понадобится наша помощь…

— Благодарю вас.

У двери Вогана ожидает крепыш Фил. Тут старик отцепляется от Болджера, поворачивается к нему лицом и протягивает руку.

— Ларри, — произносит он, — было приятно познакомиться.

Они обмениваются рукопожатиями.

— И помни, что я сказал.

— Никогда не забуду.

Воган разворачивается и уходит.

Через двадцать минут, которые проходят за очередной порцией рукопожатий и уже куда более настойчивых и личных заверений в полной поддержке, Болджер тоже прощается. Рэй Салливан провожает его до машины.

Водитель выруливает на Семьдесят вторую, поворачивает с нее налево и выезжает на Пятую авеню.

У Болджера до сих пор голова идет кругом; он пытается разобраться: что же с ним произошло?

А произошло всего-навсего собеседование. Он его прошел и получил мандат на руководство партией. Ведь его партия — верный кандидат на победу в следующих выборах. А «Оберон груп» нужна дружественная европейская площадка, потенциальная база для аэрокосмических, оборонных и биотехнических проектов.

Не нужно быть семи пядей во лбу.

Относительно своей роли в данном процессе он тоже иллюзий не питает. Как и относительно того, что в любой момент «Оберон» может мандатец отозвать.

И все же случившееся ему понравилось, причем понравилось настолько, что хочется добавки… продолжения неприкрытой лести, внимания и доступа к чему-то недоступному.

Он проводит рукой по сияющей черной коже сиденья. Это ему тоже нравится: нравится рассекать город в автомобиле с водителем, оставаясь невидимым за тонированными стеклами лимузина. Снаружи мелькают люди — некоторые оборачиваются, но сразу же остаются позади, поэтому рассмотреть их нереально. Здания, фасады, фронтоны — отсюда все так иллюзорно, схематично; город сжался до целлулоидно-галлюциногенного мелькания. А что же, интересно, ощущаешь, когда вокруг — полицейский эскорт? А если за тобой вереница правительственных автомобилей, а ты в машине с открытым верхом, едешь, машешь, вокруг ревут люди, моторы, и ты на линии огня… Уф! Об этом даже думать страшно. Сразу накатывает почти невыносимое физическое возбуждение от власти и чувства собственной значимости…

Машина тормозит у его гостиницы. Ожидая, пока водитель откроет дверцу, Болджер включает мобильный.

Он выходит из машины и смотрит влево — на темный, продуваемый ветрами каньон Пятьдесят седьмой стрит. И неожиданно впадает в уныние.

По пути в фойе Болджер изучает новости мобильника: оказывается, за время отсутствия в сети ему наприходило шесть голосовых сообщений и семь эсэмэсок. Такой трафик за каких-нибудь пару часов — это немножко чересчур, даже для него. Поэтому ему не обязательно видеть белую как мел, укоризненно покачивающую головой Полу, чтобы понять: что-то стряслось.

— Что? — спрашивает он.

Пола не может остановиться. Покачивает головой как заведенная:

— Кен Мерфи.

— Блин! — восклицает Болджер. — И что он?

— Стряпает историю для завтрашних выпусков.

— Обо мне?

— Да.

Болджер замирает.

А Пола не торопится с продолжением. То ли злится, то ли брезгует, то ли вообще устала — не разберешься.

— И?.. Что за история?

— История, — отвечает она, не глядя в глаза, — о некой любовной интрижке и… игорных долгах.

— Зая, как дела?

Джина оборачивается. Она поражена, но виду не подает — во всяком случае, старается. Она приехала пораньше и села за столик напротив бара, откуда отлично просматривается вход. Заказала бутылку «Короны» и стала ждать.

А Терри Стэк возьми да появись из-за спины. Вот так номер!

Она поднимает на него глаза и отвечает:

— Хорошо.

Интересно, неужели он здесь уже давно? Непохоже: перед тем как сесть, она тщательно осмотрела заведение. Следует ли это понимать так, что он здесь на особых правах и может входить через служебный вход?

А может, он теперь хозяин «Кеннеди»?

Стэк подваливает к ее столику и усаживается напротив. Кивая на бутылку пива, произносит:

— Пол-литра не нальешь?

На долю секунды Джине кажется, что он обращается к ней, но потом она замечает: над барной стойкой склонился очередной кенгурушечник. Оглядываться ее не тянет, но и так понятно: столик за ней, ранее пустовавший, сейчас наверняка занят.

Еще несколькими пацанами в кенгурухах?

Фирменный стиль его охранников.

— Спасибо, что согласились поговорить со мной, — произносит Джина.

Она решила вести себя со Стэком цивилизованно… и нейтрально, если такое возможно.

— Зая, всегда с удовольствием. Только умоляю, не выкай, ладно?

И тут же возникает первый этический вопрос: насколько цивилизованно или нейтрально прозвучит просьба не называть ее «заей»?

— Хозяин — барин, — продолжает она, а сама тем временем изучает этикетку «Короны».

— Я просто рад, что ты не забываешь обо мне, ведь…

— Это совсем не то, — прерывает она, — у меня к вам… к тебе несколько вопросов.

— Ну ладно, ладно. Не кипятись. Я все равно думал сам искать тебя.

— Зачем?

— Мы до этого еще доберемся.

Кенгурушечник возвращается с кружкой темного пива для Стэка и исчезает, предварительно взглянув на Джину. Стэк делает глоток и слизывает пену с верхней губы.

— Ну и… — произносит он. — Как все-таки делишки?

— Хорошо.

Она не собирается вдаваться в подробности. Какого черта Стэка волнует, как ее делишки!

— Я знал, что у Ноэлевой мамки есть парочка сестер, — продолжает Стэк, — но даже не догадывался, что…

Дата добавления: 2015-05-26