Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

И стили




МЫШЛЕНИЯ

ПАРАДИГМЫ

ТВОРЧЕСТВА

«Человек создает культуру, изменяя естественные условия с целью поддержания своего духовного Я». Это высказывание авст­рийского психотерапевта Отто Ранка (1880—1939) на фоне гос­подствовавших тогда позитивистских, марксистских, прагматист-ских взглядов, подчеркивавших «примат материи», выглядело смешным проявлением «психологического идеализма». Но при­шло время, и «субъективистские» категории словно бы материа­лизовались в грубо-реальные феномены общественной жизни и практические проблемы обыкновенных людей. Так, во второй половине XX в. науке пришлось разрабатывать социотерапевтиче-ские методики и технологии, чтобы помочь обществу преодоле­вать негативное влияние того, что в абстракции обозначалось как «психоисторическое состояние» и что теперь выразилось в массо­вых депрессиях, асоциальных движениях, самых неожиданных формах отклоняющегося поведения, резком росте суицида и т.п.

Американские психологи-социотерапевты Р. Лифтон и Э. Оль-сон вели реабилитацию ветеранов вьетнамской войны. Работали они и с жертвами «массового употребления наркотиков», и с адептами экзотических сект, и с активистами «бунтующей моло­дежи». На основании обширного клинического материала они пришли к выводу, что так называемый «вьетнамский синдром» в истоке имеет массовидное ощущение: «с одной стороны, почти все дозволено, а с другой — почти ничего невозможно достичь», которое охватывает человека, когда традиционные установления

общества — закон, религия, семья, образование — теряют надеж­ность, не гарантируют жизненного успеха, девальвируются чуть ли не до утраты смысла. Аморальная война в джунглях стала, с их точки зрения, последней каплей технизированного абсурда, когда мощная американская машина тотального уничтожения дискре­дитировала даже понятие героизма, ибо чем храбрее были солда­ты, тем больше отдалялось окончание бойни, в которой невоз­можно было одержать победу. В личном плане одним из послед­ствий этого становилось «психическое онемение», в сущности, блокирование чувств, эмоций и самих восприятий, в предельной форме превращавшее людей в «ходячие трупы». Р. Лифтон и Е. Ольсон предложили для этого состояния термин «мортифика-ция» (от лат. morte — смерть), но подчеркивали, что это — за­щитный механизм, предохраняющий психику в условиях крайне­го стресса, оставляющий возможность возрождения личности за гранью отчаяния1.

Впрочем, по мнению психологов-социотерапевтов, само по себе бедствие не ведет к возрождению. Выживший может быть внутренне настолько затронут распадом, что не находит в себе силы для нового творчества. Опору индивид обретает в тех, с кем имеет духовный контакт, поскольку полноценный опыт достига­ется только в межличностном поле, но не в одиночестве. Однако мортификация проявляется и на социальном уровне, что выража­ется в создании «негативной символической системы», возводя­щей травматический опыт индивида до уровня глобальньбс кате­горий, из-за чего кажется бессмысленным любой жизненный Проект.

Следует сосредоточить внимание на социотерапевтическом термине «негативная символическая система». По теории Лифто-на—Ольсона, жизнедеятельность сознания состоит в непрерыв­ном создании и пересоздании системы образов, способных при­дать миру осмысленность, открыть достойную жизненную перс­пективу. Однако скорость исторических сдвигов в обществе на­столько возросла, что сама способность человека к символиче­скому осмыслению собственного опыта не успевает за калейдо­скопическим мельканием, так сказать, судьбоносных событий. Вот почему, к примеру, вьетнамский синдром может охватить це­лое поколение и даже общество в целом. В 70-х годах XX столе­тия для США это действительно стало национальной проблемой.

«Человек никогда не был способен преодолеть разрушитель­ное действие разрыва символотворчества в одиночестве», — кон-

1 Здесь и далее данные и обобщения Р. Лифтона и Э. Ольсона приводятся по: Lifton A., Olson E. Living and dying. N.Y. 1974; Lifton R. Home from the war. Vietnam veterans — neither victims nor executioners. N.Y., 1973.

статируют Р. Лифтон и Э. Ольсон и подчеркивают, что весь во­прос выхода из «психического онемения» состоит в соединении индивидуального жизненного проекта с коллективным историче­ским проектом. Цель «коллективного проекта» — формирование такой системы позитивных ценностей, которая могла бы быть принята как общая сетка координат для осмысления собственной жизненной перспективы любым членом общества, стать основой стщиального оптимизма. Отсюда очевидно, насколько существен-нЭгв такого рода коллективных процессах роль массовых средств символического осмысления действительности.

Р. Лифтон и Э. Ольсон рассматривали пять направлений пре­одоления массовидной мортификации, составлявшей суть вьет­намского синдрома: [.Ценностное переосмысление семейных привязанностей и обязанностей, переходящих в идею общины и нации.

2. Ценностное переосмысление непреходящего значения труда и творчества.

3. Ценностное переосмысление религиозных отношений чело­века и общины.

4. Ценностное переосмысление экологических задач, стоящих перед современным человеком.

5. Поиск новых форм стимулирования индивидуального твор­чества и социального энтузиазма.

И в каждом из предлагаемых подходов социотерапевты не только, выявляли возможности обновления ценностных устано­вок," но и подчеркивали опасности возникновения на новом ^уровне негативной символики, грозящей углублением мортифи­кации, что усугубляет противоречивость процесса смены психо­исторических состояний.

Вьетнамский синдром в Америке был благополучно преодо­лен. А один из отказников вьетнамской войны стал 42-м прези­дентом Соединенных Штатов. Нет нужды преувеличивать значе­ние в разрешении национальной проблемы огромной страны двух психологов, обобщивших опыт социотерапии государствен­ного масштаба. Важнее осознать, что реальное психоисториче-схое состояние нужно в каждой стране рассматривать как проб­лему практическую.

Повсеместно традиционные оценки основных жизненных ка­тегорий (власть, благо, духовность, семья, любовь, героизм, про­гресс научный или технологический и т.д.) так быстро меняются, что целые поколения не могут с определенностью положиться на ту или иную систему ценностей в попытке сделать свое сущест­вование успешным и осмысленным. И тот факт, что сама способ­ность человека к ценностному осмыслению жизненного опыта

уже не выдерживает гонки со ^скоростью исторических измене­ний получил неожиданно яркое подтверждение в политической практике России. Здесь куда более быстрая, чем в США, смена вяаетны* программ: коммунистическая доктрина — перестрой­ка — путч ГКЧП — развал СССР — гайдаровские реформы — мятеж Руцкого—Хасбулатова — новая Конституция — война в Чечне — кризис президентской власти... — не получила не только народного осмысления, но и вразумительного идеологического истолкования. Чтобы выстоять в условиях тех перепадов, которые переживала страна, обществу как никогда нужны были актив­ность, инициатива и предприимчивость каждого человека. Между тем, как показали социально-психологические замеры в центра­льной России, 96,7% населения пребывали в состоянии социаль­ной депрессии2. Растерянность, неверие властям, страх перед зав­трашним днем парализовали духовную энергию людей, ставя под угрозутте только успех реформ, проводимых в стране, но и жизнь Каждой семьи. Чем же в это время были озабочены «массовые средства"-е«*гв©лического осмысления действительности», жиз­ненно важную роль которых постоянно подчеркивают психоло-ги^соцйотерапевты?

Нельзя сказать, что психоисторическое состояние никем в России не осознавалось. «Группа научных сотрудников НИИ психиатрии предупреждала о возможных катастрофических по­следствиях безысходно пессимистического или злорадного тона подачи информации, преобладающего в большинстве СМИ, в первую очередь на ТВ, — писал известный психиатр В. Ханы-ков. — Впечатление такое, что средствами массовой информа­ции движет патологический страх показаться лояльными любой власти... Всенародное ковыряние в ошибках отнюдь не исправит положения. Зато в обществе, находящемся в состоянии депрес­сии, не только политической, экономической, но и психической, это вызовет последствия отнюдь не "непредсказуемые"... Одна часть людей впадет в ступор, махнет на все рукой и будет в ни­щете и бездействии ожидать конца. Другая часть дойдет до де­прессивного раптуса (депрессивного возбуждения) с преоблада­нием отчаяния и нецеленаправленной агрессивной активности по отношению к себе или окружающим... А между тем грамотная, просчитанная психологически и социологически работа журнали­стов способна наполовину предопределить успех трудного про­цесса "новостройки"»3.

2 Фетискин Н.И. Механизмы социальной монотонии. Кострома, 1995.

3 Ханыков В. Кому будет польза, если народ впадет в депрессивный раптус? // Комсомольская правда. 1992. 1 февр.

Однако призыв специалистов-психиатров остался втуне. Мо­жет быть, потому, что данное психоисторическое состояние по­спешили использовать в других целях. «Ведется работа по форми­рованию "нового человека" с менталитетом, коренным образом отличающимся от существующего (в терминах средств массовой информации — "совкового"), для того чтобы стало принципиаль­но возможным вхождение России в культурно-историческое поле западной цивилизации, устранив перед этим мешающие этому различия в мировоззрении», — пришел к выводу на основе кон­тент-анализа российской прессы независимый социолог Г. Вино­куров4. Это, очевидно, совсем другая установка. Словно в пику американским социотерапевтам, ориентировавшим своих пациен­тов на осмысление «семейных привязанностей и обязанностей, перерастающих в идею общины и нации», постсоветская пресса стала тиражировать «чернуху-порнуху», как называли в обществе приоритетную проблематику журналистики тех лет. И первые ре­зультаты были зафиксированы очень скоро. «Небезызвестный Артем Троицкий (редактор издания журнала "Плейбой" на рус­ском языке) рапортовал на Российском радио, что специальным социологическим опросом репрезентативно установлено: "По не­которым видам нетрадиционного секса Россия уже обогнала Францию". И назвал то, что от петровских времен и до пере­стройки именовалось "французской любовью". Пикантная эта подробность характеризует проникающую силу этого типа пропа­ганды и раскрывает ее стиль... Публицист готов пуститься во все тяжкие, лишь бы вызвать шок, такую оторопелость в обществе, чтобы безотчетное желание отмыться, как-то оправдаться почув­ствовали бы даже те, кто ни сном ни духом...»5 В психологиче­ском плане это как раз то, от чего предостерегали Лифтон и Оль-сон: массовая трансляция негативной символической системы, возводящей травматический внешний опыт индивида до уровня глобальных категорий, из-за чего может показаться бессмыслен­ным любой жизненный проект. Было бы непрофессионально считать, что это по вине журналистики огромное число людей словно в состоянии «психического онемения» безропотно претер­певали обвалы финансовых пирамид и военно-политические бессмысленности чеченской кампании, то месяцами работали, не получая зарплаты, то в порыве депрессивного раптуса бросались с чадами и домочадцами перекрывать Транссибирскую магист­раль.

4 Винокуров Г. Российская журналистика и чеченский конфликт // Законода­тельство и практика средств массовой информации. Вып. 3 (7). 1995.

5 Пронина Е. «Плюйбой» или коллективный Мальчик-без-штанов // Россий­ские вести. 1996. 13 марта.

Но так же непрофессионально, не разобравшись в психоис­торическом состоянии, нагнетать информационное давление, ве­дущее не к преодолению кризиса, а к мистификации массовых представлений, распространению ущербных эмоций и постыдных поступков. Находятся, наверное, и высокопрофессиональные пропагандисты, которые совершенно сознательно (по идейным соображениям или за деньги) квалифицированно работают «на понижение» в экономике и «на разложение» в идеологии. Но «принципиальная» односторонность в современных условиях вы­глядит наивной и старомодной. Гораздо влиятельнее хаотическое роение информации, в котором размывается перспектива разви­тия социума. Характерно, что исследователи заговорили даже об асоциальности прессы, имея в виду «неразвитость ее обществен­ного содержания, проявляющуюся с различной интенсивностью — от безобидного, на первый взгляд, пренебрежения некоторыми обязанностями перед обществом до жесткого противостояния со­циальной среде... Иначе говоря, пресса ставит во главу угла не служение обществу (в том числе путем приращения знаний), а обслуживание примитивных потребительских инстинктов част­ных лиц. По форме это может выглядеть как реакция на запросы аудитории, по сути же перед нами асоциальная стратегия дея­тельности»6.

Таким образом, одно и то же в сущности психоисторическое состояние было чуть ли не диаметрально противоположно осмыс­лено в США и в России, и это возымело и там и там серьезные последствия, но в одном случае — просоциальные, а в другом — асоциальные. Разница показывает, как много значит уровень психического здоровья элиты общества, под который подстраива­ется пропаганда. Это только так говорится, будто газеты «желте­ют» на потребу обывателю. Все гораздо хуже. Аудитория, разуме­ется состоит не из ангелов. Но и не из дьяволов. В массе своей она разделяет строгие нормы традиционной морали. И бульвар­ная пресса не случайно делается в богемно-бомжовом нонкон­формистском стиле, циническая экзотичность которого особо за­манчива для «восходящих слоев»: нуворишей с их челядью, све­жеиспеченных лидеров с их окружением, неомеценатов с их звез­дами. Характерно, что именно в этой среде подхватываются, мус­сируются, пережевываются скандальные публикации. Именно здесь пересуды «бомонда» выдаются за общественное мнение, а распродажа тиража преподносится как народное волеизъявление. Это можно было бы охарактеризовать как синдром «из-гря-зи-в-князи», когда особенно хочется покрасоваться достигнутым

6 Корконосенко СТ. Асрциальность прессы и ее преодоление // Журналистика в переходный период. М., 1997. Ч. 1. С. 16—17.

превосходством, потому что не изжиты прошлые унижения, и желание за все расквитаться и всего отведать переходит в грубый кураж или жеманную иронию. Бульварная пресса явочным путем придает этой оголтелости статус если не респектабельности, то приемлемости, а может, и предпочтительности, подобно тому как офшорная зона отмывает сомнительные капиталы. Расчет идет не только на тех, чей принцип «получать по претензиям». Всем, чьи замыслы не осуществились, кто претерпел обиду, оскорблен не­справедливостью или просто недоволен судьбой, не чуждо жела­ние за все расквитаться и всего отведать. В той или иной степе­ни. Хотя бы в мечтах. Богемно-бомжовый стиль кого-то тешит, а кого-то и утешает. Но в любом случае он провоцирует бесконтро­льные эмоции и безотчетные поступки. Это — «промывание моз­гов» негативными ценностями, исподволь накапливающее крити­ческую массу недовольства, охарактеризованную выше как состо­яние депрессивного раптуса, которым потом беззастенчиво мани­пулируют в ходе финансовых махинаций и политических разбо­рок. Не случайно даже в чопорной Британии «яростная бульвар­ная пресса» (выражение Ф. Гоудца) используется как козырная карта, когда хотят опорочить человека, идею или программу, ка­ковы бы ни были их реальные достоинства и недостатки.

Но первой жертвой бульварной прессы становится сам жур­налист. И опытные профессионалы это понимают: «Скандал — самый жесткий наркотик массовой пропаганды, который воздей­ствует, потому что потрясает нравственные установки читателя, и тот теряет способность критического осмысления событий, ищет утешения в мнении пропагандиста. Но и сам пропагандист, пере­ходя от скандала к скандалу, не может уберечь свою психику. И если некоторые наркоторговцы могут наркотики и не употреб­лять, избегая привыкания и ломки, то пропагандист, описывая скандалы, не вникать в них не может. Это реальная опасность для человека пишущего»7.

Напрашивается жесткий вывод: если газета соблазняет чита­теля «желтизной», то оттенок цвета всегда задан сверху, но яр­кость — это выражение духовных качеств самих журналистов. Фигурально говоря, работать в «желтой» прессе и оставаться лич­ностью какого-то другого цвета практически невозможно. Но это тоже не следует оценивать односторонне. Амбивалентной энер­гией взрывных слоев общества пренебрегать нельзя. Себе дороже. Можно на дух не принимать «желтую» прессу, но куда денешься от такого, например, факта, что немотивированное повышение зарплаты чиновникам, предпринятое одним из свежеиспеченных вице-премьеров, «не заметил» никто из респектабельных обозре-

7 В.К. Наркотик для общества // Российские вести. 1997. 19 авг.

вателей и по достоинству откомментировала одна только бульвар­ная «Мегаполис экспресс».

Профессиональный журналист, в принципе, должен свобод­но владеть любым стилем: деловым, респектабельным, «высоко-лобым», скандальным... А класс журналиста определяется глуби­ной понимания, какой из стилей будет адекватен реальному пси­хоисторическому состоянию общества. И это не только проблема социальной ответственности или информационной безопасности. Это интимный вопрос жизненной перспективы, творческого дол­голетия и психического здоровья самого журналиста. А всякий интимный вопрос особенно труден. Не зря говорится: «Чужую беду — руками разведу, к своей — ума не приложу». Как человек своего времени журналист сам погружен в психоисторическое со­стояние социума. Он сам претерпевает все стрессы, страхи и на­дежды эпохи. Он сам пребывает в смятенном состоянии духа. И его отчаянная критика или превознесение властей, его оголтелая скандальность или елейная благожелательность мало чем отлича­ются от общих симптомов депрессивного раптуса. Отрешиться от субъективных страхов и вздорных амбиций можно только проник­шись духом психоисторического состояния, осознав перспективу ее социального разрешения и представляя отдаленные последствия выбора того или иного коммуникативного стиля для себя лично.

Опыт психотерапевта привел Отто Ранка к мысли, что «чело­век создает культуру, изменяя естественные условия с целью под­держания своего духовного "Я"».

Пушкину, размышлявшему о высоком лицеистском братстве, вдохновение подсказало возвышенное и точное сравнение: «Пре­красен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен...»

«Что пользы человеку, если приобретет он весь мир, а душе своей повредит?» — вопрошал апостол Павел.

Характерно, что теория ученого, озарение поэта, поучение религиозного авторитета ищут точку отсчета мирских координат в психике человека и находят там прочную опору. Психика челове­ка — это единственный постоянный компонент любой социаль­ной ситуации. Все остальное может складываться как угодно, принимать любые формы и сочетания, превалировать или исче­зать вовсе. Без психики это не более чем броуновское движение природных величин, бессмысленный хаос, «мука материи», как выражался К. Маркс. Но когда задействована психика человека, ситуация становится исторической, то есть этапной для поступа­тельного развития цивилизации.

В некоторых ветвях науки психика вообще рассматривается как инструмент выживания и развития. Благодаря психике, кото­рая гибко адаптируется к жизненным обстоятельствам, обеспечи­вается быстрая модификация поведения, необходимая для при-

способления к реальным условиям без физического изменения ор­ганизма. Иначе история человечества разворачивалась бы несоиз­меримо более медленно, в темпах общей эволюции видов.

Характерно, что биологически человек с точки зрения антро­пологии со времен кроманьонца практически не изменился. Ис­торический прогресс был обеспечен, по-видимому, благодаря компенсирующему развитию духовной сферы. «Чем сложнее сре­да, в которой проходит жизнедеятельность, тем сложнее психи­ка», — подчеркивал видный советский психолог А.Н. Леонтьев (1903—1979). Однако наскальная живопись кроманьонцев, сохра­нившаяся в пещере Альтаира со времен палеолита, в полном смысле потрясает современных искусствоведов совершенством изобразительных решений.

Творческая мощь психики человека, несомненно, проявляла себя во все времена и при любых обстоятельствах. Потенция творчества, словно вечная и неделимая, единая и неизменная душа, присуща каждому индивиду. В этом и состоит феномен че­ловека. И тем не менее наука фиксирует поступательное развитие психики человека от коллективного бессознательного и общин­ного поведения к индивидуальному самосознанию и личной от­ветственности. В историческом плане это приводит к самооче­видным изменениям в методах мышления, стилях творчества и паттернах поведения людей по мере смены эпох и цивилизаций., Методолог науки Томас Кун (р. 1929) выявил специфическую цикличность развития познавательных процедур: систематизация ^проблем и накопление приемов их анализа — разработка, системы гапотез и экспериментальньгх методов их верификации — четкая теория, в соответствии с которой организуется исследовательская драктика, — исчерпание объяснительной^силы и кризис теории — перехо д к новому циклу. Высший период подобного цикла, когда теория~чётко выражена, методы исследования применяются по­всеместно, а достижения несомненны, Томас Кун назвал пара­дигмой (от греч. яосрос5е1у|хос — пример, образец), чтобы подчер­кнуть: это своего рода общепринятый алгоритм, по которому раз­ворачивается мыслительный процесс в обществе как коллектив­ном субъекте познания. Предложенное Т. Куном новое понятие было ценно не само по себе. Оно дало возможность представить парадоксальную феноменологию современных научных револю­ций как традиционную смену парадигм науки и обосновать по крайней мере четыре сугубо социальных момента познания:

во-первых, поэтапность развития мышления, так сказать, от парадигмы к парадигме;

во-вторых, параллельная истинность выводов прошлых и Действующих парадигм науки (квантовая физика Макса Планка — Нильса Бора не отменила классических законов Исаака Ньютона или Михаила Ломоносова);

в-третьих, определяющее влияние устойчивой парадигмы на все формы творчества современников, разделяющих ее установ­ки, пока очередная «сумасшедшая идея» не откроет новую перс­пективу;

в-четвертых, способность человека сознательно переходить в ту или иную парадигму в зависимости от предмета исследования и обстоятельств жизни.

Разумеется, парадигма еще не все в науке. Так же как наука еще не все в мышлении. А мышление еще не все в психике. Но взаимовоздействие этих категорий далеко от однозначности ко­личественных отношений.

Вплотную с проблемой стадиального развертывания высших психических функций человека ученые столкнулись в конце XIX в., когда потребовалось систематизировать и научно описать культу­ру народов, открытых европейцами в ходе своей экономической экспансии.

На основании проработки огромного фактологического мате­риала этнолог Э. Тайлор (1832—1917) пришел к выводу о генети­ческой связи между анимизмом первобытной культуры и мисти­цизмом позднейших мировых религий.

Психолог Л. Леви-Брюль (1854—1939) по данным этнографи­ческих экспедиций в Африку, Австралию и Океанию сделал за­ключение, что первобытное мышление является «пралогическим», предшествующим типу мыслительной деятельности по законам формальной логики, свойственной цивилизованным людям.

Религиовед Дж. Фрэзер (1854—1941), применив методы срав­нительной этнографии для анализа фольклорных, богословских и философских текстов всех известных культур и цивилизаций, вы­двинул вместо идеи постепенной эволюции теорию стадиального развития человеческого миросозерцания. Первобытный человек убежден, что он сам при помощи магических заклинаний и обря­дов может принудить судьбу и природные силы измениться в же­лаемом направлении. Это исходная стадия развития — магиче­ское мышление. Когда же люди, разуверившись под давлением реальности в собственных способностях магически воздейство­вать на жизненные обстоятельства, переходят от заклинаний и колдовства к молитве и ритуалу, упрашивая всемогущее божество свыше распорядиться, чтобы все устроилось желаемым образом, это уже стадия религиозного мышления. На третьей стадии чело­век вообще отказывается от использования сверхъестественных сил и сосредоточивается на объективном познании мира в науч­ном мышлении.

В описании Дж. Фрэзера магия, религия и наука являются не чем иным, как выражением трех различных парадигм мышления, каждая из которых по-своему определяет нормы жизни, стили

творчества, особенности психики людей своего времени. Эта мысль соответствовала самоочевидным различиям исторических эпох по всем параметрам культуры, этнологии и психологии. Од­нако ученый предостерегал от ошибки линейного понимания трехстадиального процесса. «Если подвергнуть анализу примеры симпатической магии, — писал он, — то обнаружится, что они являются неправильным применением одного из двух фундамен­тальных законов мышления, а именно, ассоциации идей по сход­ству и ассоциации идей по смежности в пространстве и во време­ни... Сами по себе эти принципы ассоциации безупречны и абсо­лютно необходимы для функционирования человеческого интел­лекта»8. Фрэзер утверждал даже, что «фундаментальное до­пущение магии тождественно воззрению современной науки», и усматривал «фундаментальную противоположность религии» только в «этической активности», ибо, по выражению святого Иакова, «одна вера без дел мертва»9. Вместе с тем для Фрэзера было ясно, что психика человека окончательно не преодолевает и не отторгает раз и навсегда пройденные парадигмы мышления. «В глубине души люди держатся, — подчеркивает он, — за старые магические суеверия, которые религия может отвергать и осуж­дать, но искоренить которые она не властна, поскольку своими корнями они уходят в ментальную (психическую) структуру огромного большинства рода человеческого»10. Размышляя о том, какую силу обретают эти ментальные структуры в массовом со­знании, классический гуманист чувствовал глубокое беспокойст­во, столь трагически оправдавшееся в наступавшем XX столетии, которое стало веком мировых войн и социальных революций: «Какое воздействие оказывает на будущее человечества наличие в жизни каждого общества глубинного пласта дикости, не затраги­ваемого поверхностными изменениями религии и науки... Мы, гёак видно, движемся по тонкой корке, которая может в любой момент треснуть под воздействием дремлющих подземных сил. Время от времени глухой ропот или неожиданно вырвавшийся на поверхность язык пламени указывает на то, что происходит под Нашими ногами»11. При этом Дж. Фрэзер не был ни пессими­стом, ни фаталистом. «Не для того вы были созданы, — цитирует религиовед "Божественную комедию" великого Данте, — чтобы *ить подобно животным, а для того, чтобы следовать по пути по­знания и добродетели»12.

"''• Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1986. С. 54. ' '■'■'' Там же. С. 53-64.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-05-26; Просмотров: 495; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.045 сек.