Эйзенштейн СМ. Соч.: В 6 т. М., 1964. Т. 3. С. 53 2 страница

Продолжение таблицы

№ эпи­зода	Визуальный ряд	Аудиальный ряд	Аффективный ряд
видеоряд	аудиоряд	психоряд
	Плотные ряды ми­лицейского оцепления возле американского по­сольства. Митинговая толпа. На фоне фла­гов Югославии и крас­ных знамен воздетый над головами восьми­конечный православный крест	И, наконец, нашли его. Наш путь — это бес­предельная, безграничная и лютая любовь к сербам. Как у Татьяны Окунев-ской	Сведение к пошлости сакральных моментов эт­нической и религиозной общности славян
	Кадр из старого филь­ма: знаменитая красави­ца на качелях	Звезда нашего кинема­тографа влюбилась в юго­славского лидера Иосипа Броз Тито. А потом от­сидела за эту любовь в сталинском лагере	Намек на роковую спо­собность сербов прино­сить несчастье тем, кто их любит
	Вагоны-теплушки с заключенными	Похоже, России угото­вана та же судьба	Уподобление «мы» (страна, славяне, кол­лективное чувство общ­ности) женщине, на репутацию которой бро­шена тень
	Фривольные жесты фут­больных фанатов	(Фоном — скандиро­вание футбольных боле­льщиков: «Америка — параша! Победа будет наша!») Болельщики ЦСКА и «Спартака* объединили свои усилия в штурме американского посольст­ва в Москве	Снижение значимости личности участника де­монстрации
	Кадры спортивной ки­нохроники. Достопа­мятный прорыв Всево­лода Боброва, заби­вающего гол в прыжке через вратаря	Ребята не помнят, как в 52 году за проигрыш фа­шистам из сборной Югос­лавии Сталин отправил под нож репрессий гениаль­ных русских футболистов Боброва, Бескова, Федо­това. Неужели и в этом ви­новата Америка?	Переключение обще­ственного недовольства на тех, кого приходится поддерживать, на югос­лавов, из-за которых пострадали футбольные кумиры. Снятие вины с альтер­нативного абсолютного субъекта
	Кинокадры военного парада на Красной пло­щади	Кто с кем еще должен побрататься, чтобы спра­виться с Америкой?Россия с Украиной? Белоруссия с Сербией? И под красными знаменами «Спартака*— вперед?	Уничижение возмож­ных союзников и вообще славянского единства

Продолжение таблицы

I* эпи­зода	Визуальный ряд	Аудиальный ряд	Аффективный ряд
видеоряд	аудиоряд	психоряд
	Заляпанный чернила­ми фронтон старинного особняка	Почему люди, которые хотят научить нас пат­риотизму, первым делом поганят на улицах? За что испоганили единст­венный в Москве дом Гри­боедова?	В «мы» как коллектив­ном бессознательном вы­членяется одиозная груп­повая личность (хотят учить нас патриотизму... поганят на улицах). Фор­мирование образа врага, так сказать, внутреннего, поскольку с внешних сил (ООН, НАТО, Америка) вина снята
	Строительные леса воз­ле ремонтируемого зда­ния. Двое мужчин мочат­ся у входного проема. Третьим присоединяется «чернявый-кучерявый», который целовал югос­лавский флаг	Несколько поколений россиян пытались доко­паться до правды, чем все-таки пахнет в наших подъездах? Теперь мы знаем наверное. Там пах­нет славянским протес­том	Перевод образа врага в бессознательное индиви­дуальное «Я» каждого ре­ципиента. Попытка сде­лать невозможной сла­вянскую самоидентифи­кацию. Апелляция к древней­шему, доинтеллектуаль-ному еще каналу ориен­тации (обоняние) сра­щивает безотчетное от­вращение (физиологи­ческий уровень ощуще­ния) и этническое со­знание (психологичес­кий уровень) и прово­цирует расистские гал­люцинации
^1 14 |	Крупным планом ма­терное слово, прочер­ченное пальцем на гряз­ной дверце автомобиля	Организовывать об­щественные беспорядки на улицах мы можем	Апелляция к рудимен­тарным механизмам та-буирования
t	Демонстранты сжига­ют флаг США	Но было бы еще лучше, если бы патриоты пуб­лично сожгли всю имею­щуюся у них наличность в долларах. Тогда был бы ответ. Но ведь не жгут, и вы­ходит, что доллар все-таки дороже любви	Использование абсо­лютного символа богат­ства, для того чтобы унизить внутреннего вра­га уличением в корыс­толюбии и фарисействе
	Коловращение толпы у посольства	Коммунисты, либералы, радикалы, консерваторы испытывают особое удо­вольствие от бросания яиц в здание американско­го посольства. «Ура! Мы ломим, гнутся шведы!»	Обратное растворение в коллективной вине, рас­ширяющее образ внут­реннего врага на всю Рос­сию

Продолжение таблицы

№ эпи­зода	Визуальный ряд	Аудиальный ряд	Аффективный ряд
видеоряд	аудиоряд	психоряд
	Хрестоматийный пла­кат «Родина-мать зо­вет». Реклама ЛДПР: Жириновский на фоне масс и слоган «Влади­мир, спаси Россию!». Пункт записи доброво­льцев в Сербию	Записываемся в добро­вольцы. Где были эти по­жилые ветераны, когда шла война в Чечне? Поче­му они не записывались в российскую армию вместо своих погибших сыновей? Нам сербы дороже собственных детей?	Абсурдные претензии к коллективному «мы» за абсурдизм политика­нов из ЛДПР. Удвоение абсурда размывает грань между реальностью и иллюзией. Любое утвер­ждение уже кажется не лишенным обоснован­ности
	Зюганов, дающий ин­тервью. Встык монтиру­ются кадры учебного фильма о поражающих факторах ядерного ору­жия. Ядерный гриб	(Фоном — голос Зюга­нова). Лидер КПРФ Зюганов заявил, что Россия должна выйти из договора о непри­менении ядерного оружия первой. Согласимся, это означает, что в любую ми­нуту ядерное оружие мо­жет быть применено про­тив нас. Нас это радует?	(Напоминание о своей объективности и связи с реальностью). Апелляция к инстинкту самосохранения. Устра­шение возмездием за коллективное безрассуд­ство
	Гаубица, ведущая огонь в горной местности. Чет­верка реактивных истре­бителей с черными крес­тами на фюзеляжах	Американцы попали в скверную историю на Балканах. Они потеряли ощущение реальности. Настолько, что готовы подключить к вооружен­ным операциям Турцию, страну, уже несколько лет применяющую ору­жие для уничтожения курдского народа. А каково глядеть на немецкие самолеты с крестами на крыльях в небе Югославии? Но и мы не раз попадали в такие истории. И в Афгани­стане, и в Чечне. И много еще где	Напоминание о своей беспристрастности: не­кая критика в адрес и «другой стороны», по­пытка стимулировать кол­лективное доверие. Возвращение к чувству коллективной вины
	Общеузнаваемые кад­ры тслерепортажей с те­атра военных действий в Югославии: взрыв мно­гоэтажного здания, ноч­ное небо, прочерченное трассирующими снаря­дами, городской квар­тал в лазерном прицеле крылатой ракеты	Нам бы сидеть тихо и ждать, когда американцы опозорятся, как когда-то американцы сидели тихо и ждали, когда опозоримся мы. А вместо этого в от­вет на американские уда­ры по далекойСербии мы готовы поменять государ-ственый строй в России...	Апелляция к коллек­тивному цинизму. Либо «сидеть тихо», либо со­циальное самоубийство («поменять государст­венный строй в Рос­сии»)

Окончание таблицы

№ эпи­зода	Визуальный ряд	Аудиальный ряд	Аффективный ряд
видеоряд	аудиоряд	психоряд
	Российские десантни­ки, марширующие под песню. Крупным пла­ном поющие молодые люди в голубых беретах и тельняшках	...А чтобы мало не по­казалось, готовы бросить в эту мясорубку наших детей. (Фоном строевая пес­ня «Как ромашки плы­вут по реке...»)	Оформление устрашаю­щего символа современ­ного жертвоприношения во взаимодействии на­глядного образа, ло­гического вывода и апел­ляции к коллективному бессознательному. (В традиции практиче­ски всех народов пускание цветов по воде или ветру означало именно прине­сение жертвы. К приме­ру, самураи-смертники камикадзе обещали «об­лететь, как лепестки цве­тущей сакуры».)

В данном тексте события взяты в символическом аспекте, а символы овеществлены; действия поданы как объективно бес­причинные (неспровоцированные), но субъективно преднамерен­ные (провокационные); мнения выражены на пределе апломба, а факты — за гранью пренебрежения. Это оттиск творчества-в-про-цессе-коммуницирования на магическом уровне. Это в полном смысле мифологический текст. Впрочем, есть основания пола­гать, что автор только имитирует синкретическое/пралогическое мышление, формируя негативную мифему «славянского протес­та». Комментарий выстроен очень расчетливо, «по науке».

Когда-то в эпохальном фильме «Броненосец "Потемкин"» на черно-белой ленте вручную раскрашивали красным цветом флаг над восставшим кораблем, чтобы, возбудив доинтеллектуальные ощущения, обострить передачу идейного содержания картины. Как теоретик СМ. Эйзенштейн подчеркивал: «Строй вещей, скомпонованных согласно пропорциям по золотому сечению, об­ладает в искусстве совершенно исключительной силой воздейст­вия, ибо создает ощущение предельной органичности»²⁹. Как ре­жиссер он специально пересчитал композицию своего фильма, чтобы окрашенный красным флаг вспыхнул как раз в точке золо­того сечения. Не всякое сравнение уместно. Проходной телеком­ментарий не отрабатывают так, как художественный фильм. Тем не менее возбуждение доинтеллектуальных рефлексов, провоци­рующее расистские галлюцинации (эпизод 13), скомпоновано в

зоне золотого сечения текста. К тому же в сцене вандализма задействован тот же самый персонаж, который перед этим театральным жестом целовал югославский флаг (эпизод 3). Это, по-видимому, вообще не репортажные кадры, а так называемая «подстановка», то есть специально заказанная и отрежиссирован­ная игра наемных актеров, изображающих то, что задумано смон­тировать в ударном композиционном моменте телесюжета. А от­крывается телесюжет предъявлением этнической принадлежности автора к «титульной национальности России» (эпизод 1). Под­черкнутая схожесть экранной внешности журналиста с популяр­ными фотопортретами Сергея Есенина по магическому «закону смежности» соединяет имидж автора с искренней любовью к Ро­дине великого национального поэта и крестьянского сына. После такого превентивного сращения претензии в оскорблении «сла­вянского достоинства» если и возникнут, могут быть попросту отвергнуты с недоумением.

Синкретическое/пралогическое мышление, даже если оно только имитируется, само по себе порождает невероятные твор­ческие эффекты. Вот и фоновое включение маршевой песни мо­лодых десантников «Как ромашки плывут по реке...» (эпизод 21), словно разрыв-трава, распахивает архетипические паттерны риту­ального жертвоприношения детей, и одиозная для автора мифема «славянского протеста» напоследок шокирует телезрителя как дурное пророчество. Так получается, даже если автор ничего не знает о поэтике камикадзе. И это срабатывает, даже если среди телезрителей вообще нет таких, кто сам загадывал нечто, пуская венки по воде.

Но одновременно синкретическое/пралогическое мышление, даже если оно только имитируется, вызывает невообразимые осечки профессионального сознания. Даже самый неразборчивый папарацци не рискнул бы написать: «Звезда нашего кинематогра­фа влюбилась в югославского лидера Иосипа Броз Тито» (эпи­зод 7). Татьяна Окуневская сама неоднократно объясняла, что роман у нее завязался не с лидером, а с послом Югославии, кото­рый приносил на концерты цветы от имени своего президента, мнившего себя, говоря современным языком, фанатом актрисы. Уязвимо для иронии утверждение: «Сталин отправил под нож ре­прессий гениальных русских футболистов Боброва, Бескова, Фе­дотова» (эпизод 10). Те, кто знает, что в 1952 году была расфор­мирована команда ЦДКА, знает также, что Бесков играл в «Ди­намо», Бобров — в ВВС, а Федотов к этому времени вообще уже не выступал. Саморазоблачительны рассуждения об опасности для России «выйти из договора о неприменении ядерного оружия первой» (эпизод 18). Политический обозреватель не может не

знать, что такого договора в природе нет. Есть одностороннее обязательство, принятое на себя Россией. Военная же доктрина США не исключает нанесение превентивного ядерного удара. Поэтому патетические предостережения автора — знак либо не­профессионализма, либо фарисейства. И так почти в каждом эпизоде.

Вряд ли это сознательные передержки, подтасовки или инси­нуации. Скорее здесь неизбежное при синкретическом/пралоги-ческом мышлении смешение объективного и субъективного, дей­ствительного и желаемого, фактов и мнений. Текст при этом те­ряет в адекватности. Но как в первобытности, так и сегодня «действительность и мощь» синкретического/пралогического мышления не в истинности, а в особого рода динамизме. Ис­пользовав пример гитлеровской Германии, великий Юнг доказал, что теоретически возможно и практически несложно связать острые жизненные проблемы с древнейшими глубинными комплексами и символами и на этой основе возбудить массовый энтузиазм, несгибаемый и саморазрушительный одновременно. При научном подходе мифологический текст выглядит зловеще. Овладевая людьми, негативная мифема может привести к духов­ной прострации и фаталистически покорному поведению («мор-тификации» и «депрессивному раптусу», в терминологии Лифто-на—Ольсона—Ханыкова). А позитивная мифема, овладевая людь­ми, способна вызвать экстатическое состояние и фанатическую активность, отнюдь не безопасную. Но когда требуется задейст­вовать все резервы психики, чтобы выдержать перенапряжение жизни, очень и очень многим людям мифемы практически необ­ходимы, кому как допинг, кому как транквилизатор. Мифологи­ческий текст в массовой коммуникации незаменим. И, значит, журналист должен уметь его делать. Это вопрос прежде всего профессионализма и только потом — таланта или вдохновения.

В анализируемом телекомментарии просматривается несколь­ко специфических приемов производства и продвижения мифемы:

1) предельные обобщения и категорические оценки, возводя­щие ситуацию в ранг глобальной катастрофы, перед лицом кото­рой индивид ощущает бессилие и склоняется к погружению в коллективное бесознательное (эпизоды 2, 11, 18, 20, 21);

2) критика «МЫ-образа» аудитории (эпизоды 4, 9, 10, 16) и «Я-образа» реципиента (эпизод 15) для подавления психического сопротивления и самостоятельной интеллектуальной активности;

3) формирования образа «Рыцаря Надежды»: гений, вождь, светлые силы, то есть абсолютный субъект, единственно способ­ный преодолеть катастрофу (эпизод 5);

4) формирование образа врага (эпизод 12);

5) нейтрализация идейно-религиозных установок аудитории завуалированным кощунством (эпизод 8);

6) апелляция к доинтеллектуальным уровням психики (эпизод 13);

7) удвоение абсурда (эпизод 17);

8) цинизм, дозируемый в расчете на дестабилизацию отдель­ных моральных установок (эпизод 20);

9) активизация рудиментарных механизмов табуирования (эпизод 14);

10) акцентирование в образе автора благородных черт незави­симого журнализма: объективности (эпизод 10), беспристрастно­сти (эпизод 19), принципиальной боевитости (эпизод 12), прони­цательности (эпизод 19), сверхэрудированности (эпизоды 7, 10), общности с аудиторией (эпизод 1);

11) опора на иррациональную «магию слова», смешивающую название и реальность («лютая любовь к сербам»; «далекая Сер­бия»), утверждение и непреложный факт («Советский Союз уби­вал людей когда хотел и где хотел»), обвинение и доказательство («готовы поменять государственный строй России»), деловой со­вет и мистическое 'заклинание («нам бы сидеть тихо и ждать, пока американцы опозорятся»), научный прогноз и роковое про­рочество («в любую минуту ядерное оружие может быть примене­но против нас»), вопрос и ответ («нам сербы дороже собственных детей?»);

12) ускоренный темпоритм подачи информации (за полторы минуты 21 эпизод, десятки переключений, сотни ракурсов, поток ассоциаций, скачка идей), нагнетающий интеллектуальную пере­грузку, снижающий возможности критического мышления, пере­ключающий восприятие на эмоциональный, бессознательный уровень.

Однако странно было бы назвать хоть один из перечислен­ных приемов личным изобретением или авторским достижением В.Л. Все они в той или иной комбинации обнаруживаются в лю­бом мифологическом тексте любого массового средства воздейст­вия. Это универсальная, если хотите, стандартная техника имита­ции и стимулирования синкретического/пралогического мышле­ния. Но тонкость состоит в том, что она продуктивна только в массовом со-творчестве-в-процессе-коммуницирования. И мифе-ма — не крик души журналиста, а магический резонанс аудито­рии. Отсюда следует особое условие, на котором зиждется любое непреходящее достижение журналистики и вне которого даже профессиональное мастерство ущербно. Нужно тонкое понима­ние сцепления глубинных ценностей народной жизни, идейных оснований общества и обыденного существования людей, в чем, собственно, и состоит ментальность аудитории.

Исторически одновременно в трех разных странах антигитле­ровской коалиции вышли три однотипных плаката, каждый из которых стал вехой в мобилизации духовных и физических сил собственного народа и занял почетное место в истории мирового искусства. В оккупированной Франции это был рисунок, призы­вающий добровольцев вступать в ряды Сопротивления. Внизу на переднем плане на фоне солдатского кладбища маленькие силуэ­ты людей с вещмешками и оружием на плечах, уходящих явно не строевым шагом, но друг за другом куда-то вниз. Движение спра­ва налево, как бы в прошлое, если следовать психологической се­мантике пространства. И девиз: «Уходим до рассвета». Идея ко­нечности существования, экзистенционального выбора, не смяг­ченного надеждой, представлена здесь настолько выразительно, насколько это нужно, чтобы подготовить человека жизнелюбивой «галльской» культуры, привыкшего ценить и беречь свое индиви­дуальное существование, к самопожертвованию. В Соединенных Штатах, где люди скептически, а то и с пренебрежением отно­сятся к властям и государственным чиновникам, но чтят от­цов-основателей, пилигримов и пионеров, с плаката направлял на каждого указующий перст традиционный Дядя Сэм, в цилинд­ре и старинном костюме в цвет национального флага: сухой, длинноногий старик с аскетическим лицом и пронзительным взглядом протестантского проповедника. И слоган: «Мне нужен ты!» («I want you!»). А советский плакат активизировал изначаль­ный архетип, соединяющий символы матери и рода: на фоне вздымающихся для отпора трехгранных «русских» штыков матри­архальный образ грозной женщины с сурово сжатыми губами, которая, вскинув левую руку в призывном, словно поднимающем в атаку жесте, правой протягивает каждому для подписи текст присяги на верность. И крупно аншлаг: «Родина-мать зовет!» В сущности, это символическое воплощение той ситуации, когда субъектом выживания становится не индивид, а община, народ, бессмертие которого обеспечивается экстатической готовностью каждого к немедленному самопожертвованию.

Можно найти немало объективных подтверждений действитель­ной адекватности этих символов состоянию духа участников спра­ведливой войны. Французские добровольцы невзирая на лишения пробирались через Иран в Россию, где им обещали дать самолеты, чтобы сражаться с немцами... В США невоеннообязанные физики сами убедили чиновников в необходимости разработать атомное ору­жие, добровольно перешли на казарменное положение и в сжатые сроки сделали необходимые научные открытия... В СССР подвиг Александра Магросова, который «23.02.43 в бою закрыл телом амб­разуру пулеметного дзота гитлеровцев, препятствовашего продвиже-

нию подразделения»³⁰, в оставшиеся до победы два года и два меся­ца повторили — подумать только! — более сотни солдат и офицеров.

Речь идет — и на этом нужно заострить внимание — не о пресловутой «действенности пропаганды», которая в теории — наивна, на практике — кощунственна, а о непреходящих творче­ских достижениях авторов, которые сумели в момент националь­ного кризиса создать мифемы, адекватные психоисторическому состоянию. Все три плаката выполняли одну и ту же обязатель­ную в военное время работу по адаптации человека к экстремаль­ным условиям, связанным с необходимостью принять угрозу на­сильственной смерти как постоянный фактор существования. Но они не были «взаимозаменимы». Каждый из них оптимален толь­ко для своей аудитории и просто непредставим в системе цен­ностных ориентиров любой другой из стран-союзниц. И после общей Победы именно в своей аудитории каждый из них ирони­чески переосмыслялся, как если бы постепенно ослабевало влия­ние магического мышления.

Казалось бы, могучие мифемы, раз уж они сформированы, можно использовать далее как легкодоступный инструмент мани-пулятивного воздействия и стимулятор коллективного самообма­на. Однако все не так просто.

Когда Франция в финале безнадежной колониальной войны (1954—1962) уходила из Алжира, снова зазвучал призыв к добро­вольцам вступать в ряды Сопротивления. Но девиз «Секретной вооруженной организации» (OAS) «Алжир — французский!» по­родил только неосмысленный террор мелких подпольных групп. Неудачная апелляция к великой мифеме не прошла без неприят­ных социально-психологических последствий. Резко обострилась в общественном мнении проблема «черноногих», как стали назы­вать во Франции природных французов, которые несколько по­колений проживали в Алжире, а теперь были выдворены на исто­рическую родину. У одних возникал «комплекс черноногого» — гремучая смесь чувства неполноценности, групповой экспансии и опыта вооруженного своеволия. У других разыгрывалась «фобия черноногого» — не менее гремучая смесь чувства превосходства, местечковых предрассудков и склонности к превентивному мо­ральному террору. Социальная адаптация миллионов людей шла трудно и медленно, а в массовых коммуникациях никак не могли сложиться мифемы, адекватные новому психоисторическому со­стоянию.

В период вьетнамской войны (1964—1973) образ Дяди Сэма уже не мог вдохновлять американскую молодежь. Кто-то публич­но сжигал свою призывную повестку, кто-то разрывал американ-

³⁰ Советский энциклопедический словарь. М., 1981. С. 782.

ский флаг перед зданием Конгресса, кто-то символически дезер­тировал, уезжая за границу, кто-то саркастически наклеивал зна­менитый плакат со слоганом «I want you!» на двери общественной уборной... Чтобы компенсировать «вьетнамский синдром», психо-логам-социотерапевтам позднее пришлось разработать научную программу массового производства мифем, хотя бы в потенции адекватных психоисторическому состоянию нации.

В СССР, словно учитывая американский опыт, в ходе афган­ской кампании (1980—1988) даже не упоминали великую воен­ную мифему, заменив категорию «Родина» идеологемой «интер­национальный долг». Однако люди не смогли принять вульгар­ную подмену. Характерно начало одной из первых подгитарных песен солдат из «Афгана»:

Не в сорок первом под Калугой, Где лес высок,

В восьмидесятом под Кабулом Лицом в песок...

Патетическая мифема войны Отечественной теперь предосте­регала от неуместного энтузиазма и бессмысленных жертв в войне экспансионистской. Парадоксальным образом она снова стала адекватной психоисторическому состоянию социума, но уже как негативная, обращенная против собственного официоза. Возмож­но, в 1991 г. это спасло страну от большой крови. Когда ГКЧП вывел войска на улицы Москвы, очень скоро всем стало ясно, что стрелять они не станут, и коммунистический путч захлебнулся.

Психоаналитик не без оснований может усмотреть в «пере­рождении» мифемы регенерацию древних паттернов тотемизма, который, как известно, не только требовал жертв во славу родо­вого тотема, но и предусматривал в критических случаях ритуаль­ное убийство живого идола и коллективное поедание его мяса, чем восстанавливалось равновесие в отношениях человека и об­щины. Но дело в том, что мифеме незачем перерождаться. Любая мифема изначально амбивалентна. Ее предельное повеление не­сет в себе предельное самоотрицание. Иначе, к примеру, военные мифемы были бы самоубийственны не только для индивида, но и для общины, которая не сможет сохранить жизнеспособность, если потери превысят возможности воспроизводства. Шок такого рода пережила в 1945 г. Япония. Хотя неизбежность военного по­ражения давно уже была самоочевидной, японцы продолжали сражаться с самоубийственным ожесточением, словно людьми командовал тот непререкаемый иероглиф, который современные исследователи с равным основанием переводят и как древнюю экстатическую идиому «Яшма — вдребезги!», и как модерновый

рассудочный парафраз «Сто миллионов погибают славной смертью!»³¹. Но после атомных бомбардировок роковая мифема была отброшена и солдатами, которые стали сдаваться в плен це­лыми батальонами, и генералами, которые не стали делать хара­кири, а подписали капитуляцию. Это был общенациональный коллапс. За время оккупации в Японии не появилось ни одной группы вооруженного сопротивления. Характерно, что те, кто ни­чего не знал о судьбе Хиросимы и Нагасаки, сохраняли самурай­ский дух. Так, японские солдаты на дальних тропических остро­вах, исчерпав возможности сопротивления, уходили в джунгли, жили как дикари, но в плен не сдавались. В 1999 г. Япония уже как героя хоронила своего солдата, который после разгрома ост­ровного гарнизона в одиночку скрывался в джунглях почти 40 (!)

лет.

Индивид или группа (особенно толпа) в зависимости от ситуа­ции, внутренних установок и силы духа спонтанно отзывается на амбивалентную мифему воодушевлением или паникой, подвигом или дезертирством. И обычно находятся общественные авторите­ты и массовые коммуникации, которые способны не только по­догревать энтузиазм, но и вводить его в разумные рамки. Так, в 1941 г. за воздушный таран летчика представляли к званию Героя Советского Союза, а в 1944-м могли посадить на гауптвахту «за лихачество». Но если какие-то деятели или структуры, безразлич­но соблазном или насилием, безразлично искренне или своеко­рыстно, возводят мифему в ранг закона или догмата, безразлично позитивного или негативного, это всегда приводит к бессмыслен­ным жертвам и жестоким страданиям людей и плохо кончается для общества в целом, какие бы промежуточные победы при этом ни одерживались.

В России после 1991 г. амбивалентную (великую и ужасную) военную мифему сумели четко разделить на две однозначных: по­зитивную (только великую) и негативную (только ужасную). Каждая стала самодовлеющим догматом противоборствующих ли­ний пропаганды. И каждая оказалась гибельной, когда разверну­лась война в Чечне (1994—1996).

Не существенно, что на самом деле думал министр обороны Российской Федерации, когда после бездарной танковой атаки бетонного комплекса ставки Дудаева говорил, что солдаты «уми­рали с улыбкой на устах».

Не существенно, что на самом деле думал уполномоченный Президента РФ по правам человека, когда демонстративно обо-

31 См.: Чугров С. Влияние националистических стереотипов на формирование общественного мнения Японии. М, 1976.

сновался в ставке Дудаева, как живым щитом, прикрывая собой бункер мятежного генерала от ракетно-бомбовых ударов феде­ральных войск.

Существенно, какое эхо разносилось по массовым коммуни­кациям. Объективно это была гражданская психологическая вой­на, из-за которой на порядок увеличивались потери и разруше­ния от боевых действий.

Армия дважды прошла Чечню из конца в конец, но «консти­туционный порядок» восстановлен не был. Официальная полити­ка, можно сказать, потерпела поражение.

Но и то, чего добилась контрофициальная пропаганда, на­звать победой можно только в определенном смысле. Федераль­ные войска из Чечни были выведены. Однако идею «самоопреде­ления» оседлали национал-экстремисты, международные терро­ристы, религиозные фанатики и просто уголовники. Они стали совершать террористические набеги на сопредельные народы, за­хватывать в заложники даже малолетних детей, отрубать головы невыкупленным пленникам, не считаясь ни с какими законами, кроме кровной мести, которая сама по себе и не закон вовсе, а доправовая и даже донравственная форма силового контроля на уровне перехода от животного мира к социальному. Но широко­вещательные акты мести способны привести любое общество к психологической регрессии, то есть к спусканию массового по­ведения на элементарно-биологический уровень. И это вполне реальная опасность для не имеющей внутренних границ феде­рации, где общественная нравственность представляет собой, образно говоря, систему сообщающихся сосудов. Горький лич­ный опыт открывал публицистам истинную натуру тех, кого они романтизировали.

«Идейного мстителя» Шамиля Басаева вся Россия увидела и услышала задолго до кровавого набега на Буденновск в телеочер­ках Елены Масюк. «Идеологическая работа ведется, — доступно объяснял он телезрителям. — Если пришел просто воевать, я его не беру...»³² Но красноречивее слов был «парадный портрет» во весь экран: сумрачный прищур черных глаз, черная волнистая борода, черная вязаная шапочка и огромный «дедовский кин­жал», на треть обнаженный. Дизайнерский образ на уровне луч­ших агитплакатов. И только потом из репортажей других журна­листов станет видно, что красавец-«моджахед» и лысоват, и меш­коват, и мелковат... Елену Масюк в Чечне чтило, казалось, все коренное население. Но когда боевые действия прекратились, ее тоже взяли в заложники и до выкупа держали в тесной земляной яме-тюрьме. НТВ пришлось заплатить бандитам за телезвезду че-

Дата добавления: 2015-05-26