Осень 1532 2 страница

– Анна, я всего‑навсего сказала…

– Тебе бы лучше помолчать и подумать прежде, чем рот открывать, – огрызнулась сестрица.

Генрих пригласил короля Франциска посетить крепость Кале, и два дня подряд все придворные дамы во главе с Анной пытались разглядеть через окно французского короля – знаменитого красавца. Только нам ничего, кроме пера на шляпе, видно не было. Я думала, Анна совсем взбеленится от того, что ее не пригласили, но она только улыбалась и отмалчивалась, а когда каждый вечер после ужина Генрих приходил в ее комнаты, встречала его такая веселая и довольная, что мне стало ясно – сестра что‑то затевает.

Она заставила нас всех разучивать новый танец – сначала она, а все следом, и все остальные дамы приглашают сидящих за столом кавалеров. Теперь понятно – она задумала появиться в зале во время ужина и станцевать с королем Франции.

Молоденькие придворные дамы недоумевали – как она на такое осмелится. Но я знала – Генрих ей разрешил. Его удивление при появлении Анны будет таким же наигранным, как когда‑то у королевы Екатерины – сколько раз ей приходилось притворяться, что не узнала под маской собственного мужа. Я почувствовала себя старой и больной при одной только мысли, столько лет всякий при дворе притворяется – опять не узнал короля под маской. А теперь Анна будет играть в эти игры, и так до бесконечности.

Несмотря на прогулки верхом с Анной каждое утро и танцы с придворными дамами каждый вечер, в середине дня мне удавалось ускользнуть и прогуляться по улицам Кале. Там, в небольшом трактире меня ждал Уильям Стаффорд. Затаскивал меня в заднюю комнату, подальше от любопытных глаз, заказывал мне кружку эля.

– Как дела, любовь моя?

– Хорошо, – отвечала я с улыбкой.

– Завтра утром поеду прокатиться с твоим дядюшкой, разузнал для него, где продают хороших лошадей. Но цены просто сумасшедшие. Каждый французский фермер так и норовит поскорее обчистить всякого английского лорда – боятся, мы тут еще не скоро снова появимся.

– Он мне сказал, что собирается назначить тебя старшим конюшим. Вот было бы хорошо, – с надеждой сказала я. – Виделись бы почаще, ты бы моей лошадкой занимался, смогли бы иногда кататься вместе.

– И пожениться, не забывай об этом, – поддразнил он. – Твой дядюшка придет в полный восторг. Его племянница выходит замуж за конюшего. Нет, любовь моя, не сулит это нам ничего хорошего. При дворе нам вообще ничего не светит.

Он коснулся пальцами моей щеки и добавил:

– Не хочу видеться урывками. Хочу, чтобы ты была рядом ночью и днем, как положено женатым людям, живущим под одной крышей.

Я промолчала.

– Я буду ждать, – проговорил нежно. – Я знаю, ты еще не готова.

– Не думай, не от того, что не люблю тебя. Все дело в детях и в семье, и в Анне, конечно. В первую очередь – в Анне. Не знаю, как ее оставить.

– Она что – в тебе нуждается? – удивился он.

– Боже милостивый, – усмехнулась я. – Конечно нет. Просто не разрешит мне уехать. Не захочет упускать меня из виду, так она в безопасности.

Я запнулась, не зная, как объяснить про наше давнее соперничество.

– Если меня нет поблизости, ни одна победа ей и вполовину не так сладка. А если у меня все плохо, унизили меня или что, она, может, даже на помощь придет, но внутри – глубоко внутри – просто умрет от радости, получи я такой удар.

– Ведьма, сущая ведьма! – Он хотел быть на моей стороне.

Я снова усмехнулась.

– Я не прочь с этим согласиться, да только, – приходится признаваться, – я, сказать по правде, точно такая же. Я ей завидую не меньше, чем она мне. Но она поднимается все выше и выше, мне так высоко ни за что не подняться. Значит, надо примириться с ее величием. Ей вот удалось поймать короля, да и удержать в придачу. А я не смогла. Честно говоря, мне не хотелось. Когда сын родился, я другого не желала – только быть с детьми и подальше от двора. А король такой…

– Какой такой?

– Он полон желания. Не только любовного. Ему подавай все на свете. Сущее дитя. А у меня теперь свои дети, настоящие, терпения не хватает быть с мужчиной, которого все время надо развлекать, как ребенка. Когда видишь – король Генрих только о себе и думает, не отличишь от маленького сынишки, нет уже сил его любить. Понимаешь, я потеряла терпение.

– Но ты же от него не ушла.

– От короля не уходят. Это король уходит.

Уильям кивнул, признавая правоту моих слов.

– Но когда он меня оставил ради Анны, я особо не расстроилась. Я сейчас с ним танцую, обедаю, прогуливаюсь, разговариваю, как все остальные придворные. Уверяю его, что лучше него в мире никого нет, улыбаюсь, даю ему понять – я от него по‑прежнему без ума.

Уильям обнял меня за талию, крепко прижал к себе.

– Но ты от него не без ума, – уточнил он.

– Пусти, – прошептала я. – Ты меня раздавишь.

Он прижал меня еще крепче.

– Хорошо, хорошо, конечно нет. Я просто делаю, что положено делать Болейнам и Говардам. Конечно, я его не люблю.

– А кого любишь? Кто он? – спросил Уильям будто между прочим, не отпуская, сильней сжимая в объятиях.

– Никого, ничего и звать никак, – игриво сказала я.

Он поднял мое лицо, карие глаза словно заглянули мне прямо в душу.

– Есть тут один такой – никто, ничто и звать никак, – уточнила я.

Поцелуй на моих губах, легкий, как прикосновение теплого перышка.

Вечером Генрих и Франциск обедали небольшой компанией в Кале. Под предводительством Анны придворные дамы выскользнули из замка – на роскошные платья наброшены плащи, капюшоны скрывают замысловатые прически. Мы прокрались в комнату, соседнюю с обеденным залом, сняли плащи, набросили золотые домино, разобрали золотые маски и золотые вуали. Там не было зеркал, я не могла полюбоваться собой, но все остальные просто сияли словно золотое облако. Я знала – тоже сверкаю и переливаюсь золотом. Анна – темные ресницы в прорезях золотой маски в форме ястребиной головки – смотрелась особенно эффектно, густые кудри в нарочитом беспорядке выбиваются из‑под золотой вуали, рассыпаются по плечам.

Сигнал подан, и мы в бешеном танце врываемся в комнату. Генрих и король Франциск глаз не могут отвести от Анны. Я танцую с сэром Франциском Уэстоном, он шепчет мне по‑французски на ухо непристойности, притворяясь, что считает меня французской дамой, наверно, они поощряют подобные дерзости. Краем глаза вижу – Георг бросается к какой‑то даме, только бы не танцевать с собственной женой.

Танец кончается, Генрих поворачивается к одной из дам, откидывает вуаль, потом, как положено, идет по кругу, открывая лица остальных дам – Анна последняя.

– Ах, это вы, маркиз Пемброк, – в притворном удивлении восклицает король Франциск, – когда‑то я вас знавал под именем Анны Болейн, красивейшей девицы при моем дворе, а теперь вы превратились в самую блестящую даму при дворе моего друга, короля Генриха.

Анна улыбается, поворачивается к Генриху, одаривает улыбкой и его.

– Только одна когда‑либо могла с вами сравниться, другая Болейн. – Франциск ищет меня глазами. Победа Анны вдруг тускнеет в ее глазах, она подзывает меня таким жестом, будто указывает дорогу на эшафот.

– Моя сестра, ваше величество, леди Кэри.

Франциск целует мне руку, шепчет обольстительно:

– Enchant. [30]

– Давайте танцевать, – приглашает Анна, я знаю, сестра недовольна – кто‑то обратил на меня внимание. Музыканты ударяют по струнам, и до поздней ночи двор веселится, прилагает немалые усилия, стараясь доставить Анне удовольствие.

Так закончился наш визит во Францию, весь следующий день мы пакуем сундуки, собираемся в обратную дорогу. Но ветер противный, и мы все еще в Кале. Каждое утро посылаем за капитаном корабля, чтобы узнать – сможем ли сегодня покинуть гавань. Анна и Генрих охотятся, развлекаются, будто они в Англии. По правде сказать, здесь им лучше, во Франции никто не освистывает Анну, когда она проезжает мимо, не кричит „шлюха“ прямо в ухо ее коню. Нам с Уильямом задержка в Кале тоже по вкусу.

Каждый день отправляемся мы на верховые прогулки по плотно утрамбованному пляжу к западу от города – глазу не видно конца песчаной полосы. У самой кромки моря лошади пускаются в галоп, там песок особенно плотный. Мы их не сдерживаем. Потом сворачиваем в дюны, Уильям снимает меня с седла, расстилает плащ на земле, мы ложимся рядом.

Крепкое объятие, и скоро я чуть не плачу, поцелуи и страстный шепот доводят меня до полного любовного исступления.

Нередко мне хочется развязать завязки на его штанах, пусть возьмет меня попросту, прямо тут, словно деревенскую девчонку. Теплое солнышко соблазняет, вокруг никого, тишину нарушают только крики чаек. Он целует меня, покуда распухшие, потрескавшиеся губы уже не выдерживают, по вечерам, когда я ужинаю с остальными дамами – без него, следы страстных укусов еще дают себя знать, мне то и дело приходится охлаждать губы в ледяном питье. Он безо всякого стыда ласкает каждую складочку моего тела. Развязывает тесемки корсажа, чтобы добраться до бедер, до обнаженных грудей. Наклоняет курчавую голову, чтобы достать губами до самых тайных уголков, и скоро я уже кричу от наслаждения, мне кажется, я достигла той высоты, после которой больше не выдержать, и вдруг он кусает меня прямо в живот, я вздрагиваю от боли, отталкиваю его, и вместо тихих стонов наслаждения раздаются крики и шум борьбы.

Он снова ловит меня в свои объятья, лежит рядом неподвижно, ждет, пока я немножко успокоюсь. Теперь он поворачивает меня, ложится сверху всей тяжестью длинного, худого тела, снимает моей чепец, откидывает волосы, покусывает сзади шею, прижимается так, что я чувствую – несмотря на юбку и нижнюю сорочку, – как он возбужден. Я словно последняя шлюха еще крепче прижимаюсь к нему, будто прошу довести дело до конца, не спрашивая моего дозволения, ибо я не могу сказать „да“. Бог свидетель, „нет“ я тоже сказать не в силах.

Он вжимается в мое тело, замирает, вжимается снова, он знает, что сейчас случится. Чем быстрее он движется, тем сильнее вздымается во мне волна наслаждения, теперь я уже не могу остановиться, хочу я того или нет, но раньше, чем я поднимусь на гребень волны, раньше, чем наши тела соприкоснутся друг с другом обнаженной кожей, он замирает, легонько вздыхает и валится рядом со мной. Потом обнимает, целует закрытые веки, держит, покуда я не перестану дрожать.

Каждый день, как только ясно, что ветер по‑прежнему противный и корабли остаются в гавани, мы скачем в дюны. Наши страстные объятья по‑прежнему удерживают нас на самой грани, и каждый день я надеюсь – может быть, сегодня я шепну „да“ или он заставит меня, не спрашивая согласия. Но каждый день он останавливается лишь мгновением раньше, обнимает, поглаживает, будто я корчусь от боли, а не от страсти – и так день за днем, день за днем.

На двенадцатый день мы ведем коней в поводу обратно к кромке воды. Уильям внезапно поднимает голову:

– Ветер переменился.

– Что? – недоуменно переспрашиваю я. У меня все еще голова кружится от наслаждения, мне не до ветра. Я с трудом замечаю песок под подошвами сапожек для верховой езды, неожиданные ямки, тепло вечернего солнышка на левой щеке.

– Ветер от берега. Теперь корабли смогут отплыть.

Я кладу руку на гриву лошади.

– Отплыть?

Он поворачивает голову, видит мой туманный взгляд, громко смеется:

– Любовь моя, ты где‑то еще, не здесь. Помнишь, мы не могли вернуться в Англию из‑за противного ветра. Теперь пришел попутный. Завтра мы отплываем.

– Так что же нам делать? – доходит до меня внезапно.

Он наматывает на руку поводья своей лошади, подходит к моей.

– Поставить паруса, наверно. – Его ладонь под моим сапожком, он легко подбрасывает меня в седло. Все тело ломит – неутоленное желание, день за днем. Двенадцать дней неутоленного желания.

– А потом что? – продолжаю я. – В Гринвиче все будет не так.

– Это уж точно, – легко соглашается он.

– Так где же нам встречаться?

– Придешь на конюшню, там я. А я тебя отыщу в саду. Нам всегда удается встретиться. – Он легко вскакивает на коня, у него‑то ноги не дрожат.

Я с трудом подбираю слова:

– Нет, не хочу так.

Уильям, разбирая поводья, слегка нахмурился, выпрямился, потом улыбнулся мне отстраненно:

– Летом отвезу тебя в Гевер.

– До лета еще семь месяцев!

– И то правда.

Я подскакала чуть поближе, не могу поверить – ему что, совершенно все равно?

– Не хочешь больше встречаться каждый день?

– Сама знаешь, как хочу.

– Так как же тогда это устроить?

– Не думаю, что удастся, – чуть насмешливо усмехается он, продолжает ласково: – У Говардов слишком много врагов, кто‑нибудь да донесет о твоем легкомысленном поведении. И в свите твоего дядюшки шпионов предостаточно, поймают и меня. Нам повезло, получили двенадцать дней, чудные были дни. Но в Англии ничего такого не предвидится.

Я только вздохнула. Повернула лошадь, теперь солнце греет спину. Волны чуть слышно накатывают на берег, кобыла немножко волнуется, когда у копыт расплескивается вода. Я не могу ее удержать, она мне не повинуется. Я сама себе не повинуюсь.

– Мне не след оставаться на службе у твоего дядюшки. – Уильям удерживает лошадь вровень с моей.

– Что?

– Отправлюсь к себе на ферму, попытаюсь там похозяйничать. Земля меня уже заждалась. Не желаю больше быть при дворе. Не подходит мне эта жизнь. Не люблю подчиняться, не могу прислуживать. Даже такому знаменитому семейству, как твое.

Я выпрямилась. Помогла всегдашняя гордость Говардов. Расправила плечи, подняла подбородок, холодно, прямо как он, произнесла:

– Если вам так угодно.

Он кивнул, позволил коню приотстать. К стенам замка мы подскакали как положено даме и ее сопровождающему. Зачарованные любовники песчаных дюн остались далеко позади. Дама из рода Болейн и конюший Говардов возвратились ко двору. Городские ворота открыты, еще не стемнело, теперь мы бок о бок скачем по булыжным мостовым. Подъемный мост замка опущен. Подъехали прямо к конюшням. Конюхи чистят лошадей, обтирают пучками соломы взмыленные бока. Король и Анна вернулись полчаса назад, их лошадей водят по двору, чтобы немного остыли. Теперь уж точно поговорить не удастся.

Уильям снял меня с седла, и от прикосновения его рук, касания его тела я вдруг почувствовала такое сильное желание, что даже тихонько застонала.

– Что с тобой? Тебе нехорошо?

– Да, – почти прокричала я, – мне нехорошо. Ты знаешь, что мне нехорошо.

На мгновенье и он потерял рассудительность, резко притянул к себе.

– Теперь тебе так же плохо, как мне все это время. – Слова грубые, тон страстный. – Так же плохо, как мне – день и ночь, стоило мне только впервые тебя увидеть. Наверно, до конца моих дней мне будет так плохо. Подумай об этом, Мария. Пошли за мной. Пошли за мной, когда поймешь, что не можешь без меня жить.

Я вырвала руку, шагнула назад и вот уже иду прочь, слабо надеясь – он бросится за мной. Но нет. Иду так медленно, что услышала бы даже шепот – позови он меня по имени, и я обернусь. Иду прочь, хотя каждый шаг дается мне с невероятным трудом. Вошла под арку прямо в замок, хотя все мое тело криком кричит – только бы остаться с ним.

Так хочется убежать к себе, нарыдаться всласть, но в зале сидит Георг. Поднялся с кресла, спросил:

– Где ты была? Я тебя искал.

– Ездила верхом.

– С Уильямом Стаффордом? – глядит укоризненно.

Я подняла голову, пусть видит покрасневшие глаза, дрожащие губы.

– Да. И что такого?

– Боже праведный! – тоном старшего брата сказал Георг. – Только не это, глупая потаскушка. Пойди умойся, приведи себя в порядок, пока никто не догадался, чем ты занималась.

– Ничем я не занималась! – с внезапной страстью воскликнула я. – Ничем! И что в этом хорошего?

– Ладно, ладно. Поторапливайся.

Я поднялась в комнату, умылась холодной водой, насухо вытерла лицо. Когда я вошла в комнаты Анны, там уже толпились придворные дамы, играли в карты. Георг мрачно сидел у окна.

Он огляделся, взял меня под руку, повел на длинную, вдоль всей залы, галерею, где висели картины. Там в это время дня никого не бывает.

– Тебя видели. Ты что, думала, тебе все с рук сойдет?

– Что мне с рук сойдет?

Он остановился, с небывалой серьезностью взглянул на меня.

– Не дерзи, – предостерег он. – Тебя видели в дюнах, шла с распущенными волосами, голова у него на плече, он тебя за талию обнимает. У дядюшки шпионы повсюду, забыла, что ли? Сама знаешь, они всегда все заметят.

– И что теперь будет? – в голосе страх.

– Ничего, если остановишься. Поэтому‑то я с тобой разговариваю, а не отец или дядюшка. Они ничего знать не желают. Можешь считать, они ничего не знают. Просто разговор брата с сестрой и дальше не пойдет.

– Я его люблю, Георг, – сказала тихо‑тихо.

Брат опустил голову, потащил меня дальше по галерее.

– А вот это уж точно никого не волнует. Сама должна понимать.

– Я не могу есть, не могу спать, ничего не могу делать, только о нем думаю. Он мне по ночам снится. День‑деньской мечтаю о нем, а как увижу, сердце обрывается, чуть в обморок не падаю от страсти.

– А он? – Георг явно вспомнил о своей любви.

Я отвернулась, не хочу, чтобы брат сейчас видел мое лицо.

– Думала, тоже. Но сегодня, когда ветер переменился, сказал – поплывем обратно в Англию, а там не сможем видеться, как здесь, во Франции.

– Он прав, – жестко ответил брат. – И если бы Анна немножко занялась делом, а не только собой, ни ты, ни остальные дамы не шлялись бы по бережку, флиртуя с кавалерами из свиты.

– Ничего ты не понимаешь, – вспыхнула я. – Он не кавалер из свиты. Я его люблю.

– Помнишь Генриха Перси? – неожиданно спросил брат.

– Конечно.

– Он тоже любил. Более того, обручился. Более того, женился. Сильно это ему помогло? Нет. Сидит теперь сиднем в Нортумберленде, женат на женщине, которая его люто ненавидит. Любит по‑прежнему, сердце разбито, надежды потеряны. Выбирай сама. Можешь любить и жить с разбитым сердцем, а можешь постараться выжать что удастся из этой жизни.

– Как ты?

– Как я, – отозвался угрюмо. Сам того не желая, посмотрел вниз, где Франциск Уэстон склонился над Анной, заглядывая через плечо в ноты. Франциск почувствовал наши взгляды, поднял глаза. Улыбнулся, но не мне, он смотрел мимо меня, на брата, такая близость между ними, что нельзя не заметить.

– Я никогда не иду на поводу своих страстей, никогда им не следую, – угрюмо продолжал Георг. – Семья – вот что важнее всего, вот что заставляет биться мое сердце. Ни один мой поступок не причинит Анне ни малейших неприятностей. У нас, Говардов, для любви нет места. Мы – придворные, с головы до пят. Наша жизнь при дворе. А при дворе для любви нет места.

Франциск Уэстон слегка улыбнулся, когда Георг отвел взгляд, и снова занялся нотами.

Брат сжал мои холодные пальцы.

– Придется прекратить с ним встречаться. Поклянись своей честью.

– Не могу я поклясться честью, чести у меня не осталось, – пробормотала уныло. – Была замужем, наставляла мужу рога с королем. Вернулась к мужу, а он возьми да умри раньше, чем успела ему сказать, что люблю его – могу полюбить. А теперь, когда нашелся человек, которого полюбила всем сердцем, ты мне велишь поклясться честью, что перестану с ним видеться. Хорошо, клянусь. Честью клянусь. Хотя во всех нас – трех Болейнах – и капли чести не найдется.

– Браво! – Георг обнял меня, поцеловал в губы. – Разбитое сердце тебе к лицу. Выглядишь ужасно аппетитно.

Мы отплыли на следующий день. Я поискала Уильяма на палубе, увидела – он старательно избегает моего взгляда. Спустилась вниз к другим дамам, прилегла на подушки и мгновенно заснула. Больше всего мне хотелось так проспать ближайшие полгода, а потом уехать в Гевер к детям.

Дата добавления: 2015-05-29