Рассказ Евдокии Савельевны Чегодаевой, жительницы Уреня

По количеству необычных судеб, порожденных необычностью истории российской, многострадальное государство наше, без сомнения, не имеет себе равных во всем мире. То-то благодатное поле деятельности для литераторов: бери судьбу любую, исследуй и создавай шедевр в том или ином жанре. Николай Иванович Ложкин, или проще дядя Коля – один из обладателей такой судьбы, а искать мне его не пришлось, поскольку живет он в соседнем с нашим доме.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ, ШТРАФНИК, ОХРАННИК

Очень уместное предупреждение, Сергей Михайлович. Спасибо за интервью.

И много желающих?

- Страшный вопрос. И интервью тебе даю с боязнью. Уже сегодня записываю в очередь на июль. Принять же в течение дня способен не более восьми человек. Так что читающих мои слова вынужден предупредить: местоположение села Семеново очень неудобно, добраться до нас сложно, гостиницы нет, а письменные заявки принимать не имею возможности.

Вместо послесловия. Данное интервью можно было бы считать за досужее развлечение для автора, если б попутчик-родственник после двух сеансов не получил значительное облегчение, а сам автор не убедился в способностях экстрасенса из Семенова, получив стопроцентный ответ на вопросы, касающиеся собственного биоэнергетического состояния.

(«Свободная трибуна», 15 мая 1992 г. Г. Шахунья)

Родился дядя Коля в Тоншаевском районе Нижегородской области, в 1925 году в деревне Большое Ложкино. Насчитывалось в ту пору в деревне свыше сотни домов, и, по крайней мере, в девяти десятках проживали носители фамилии Ложкиных. Оттого и название деревни. А оттого Ложкиных было много, что в деревне будто бы соревновались в том, кто больше народит детей. Отец дяди Коли, к примеру, имел от двух жен двадцать три ребенка! От первой жены-покойницы одиннадцать, и от второй – двенадцать. Дядя Коля был третьим во «втором потоке».

Взрослые дети от семьи, конечно, отделялись, обзаводились собственными домами, тем не менее на дяди Колиной памяти времена, когда в семье главы рода одновременно проживали пятнадцать детей. Глава, Иван Ильич, содержал подобающее хозяйство: трех коров, кобылу с жеребенком, овец, свиней и прочую живность. Начали загонять в колхоз, и Иван Ильич взбунтовался: не пойду и шабаш, у меня самого семья – колхоз. Но разговор тогда был коротким: не пойдешь в колхоз, пойдешь в холодные края чуму болотную тешить. Чтоб вывести семью из-под удара, отец ударился в бега и два года скрывался по городам и весям, выжидая, пока коллективизаторско-большевистские страсти улягутся. Николай был к тому времени уже взрослым мальцом и все соображал. И в свое время, уже в другой жизненной ситуации повторил поступок отца.

Окончив в 1941 году семь классов, Николай был отправлен в железнодорожное училище в город Шахунью, но не понравились ему ни тамошние порядки, ни будущая профессия, а потому, не мудрствуя лукаво, он взял и сбежал. Но скоро был найден и… осужден на один год за самовольное оставление места учебы. Законы военного времени были суровы. Став заключенным в пятнадцать лет, беглец был отправлен по этапу: сначала в Варнавинскую тюрьму, затем – в один из лагерей Унжлага, расположенный в полусотне километров от Сухобезводного вблизи населенного пункта Кайск. В ту пору север Горьковской области кишел лагерями, где отбывали наказания и уголовники, и репрессированные по политическим мотивам, в том числе видные государственные деятели.

- Лагерь представлял собой четыре барака с набором хозяйственных и служебных построек,- рассказывает дядя Коля,- в каждом из бараков по три сотни заключенных. Вперемешку – судимые на малые сроки, вроде меня, и отпетые уголовники, рецидивисты, схлопотавшие по «десятке». Провинности были самые диковинные. Мой сосед по нарам, тезка и ровесник, Коля Смирнов, например, угодил в лагерь за то, что, играя с дружками в Сталина и Гитлера, изображал Гитлера и победил Сталина в этой детской игре, за что и пострадал. Дали ему год, как и мне. Очень много было в лагере немцев Поволжья. Боялись тогдашние правители «второго фронта» внутри страны…

В лагерь Николай попал в сентябре 1941-го. Большая часть заключенных работала на лесоповале, на строительстве железной дороги до станции Сухобезводное, а ему с началом зимы повезло: доверили возить молоко для «вохры» - лагерной вооруженной охраны (в декабре Николая расконвоировали). Шесть километров до деревни ежедневно порожняком, шесть километров – обратно с пятьюдесятью литрами молока на салазках.

- Кажись, и не долго я в лагере пробыл, а успел навидаться всякого,- рассказывает дальше дядя Коля.- Смертей столько, сколько не видал потом ни за военную, ни за гражданскую жизнь. Человека убить в лагере ничего не стоило. Однажды ночью очнулся – в лицо чем-то теплым хлестнуло… А то проигравшему в карты топором… голову снесли, и кровь – в меня. Особенно лютовали нарядчики, это те из заключенных, кто выбран был наряжать на работу. Чуть что – и за дубинку. За малейшее противное слово могли до смерти забить. И ничего им, все с рук сходило.

Но самый праздник смерти начался зимой, с наступлением морозов. По истории тебе известно, сколь сурова была зима с сорок первого на сорок второй, а у меня на всю жизнь в памяти стоит… Молоко я возил не весь день. Еще наряжали возить и… покойников. И чаще всего по ночам. Корешок у меня вскорости появился, Аркашка Абрамов. Вот с ним и угадали на покойницкую работу. В жуткие морозы люди мерли как мухи, прямо по пути на работу, в казарме, в туалетах… От истощения и охлаждений. Раз в две недели случались «ударные ночи». Это когда проводили «инвентаризацию» покойников. До восьмидесяти трупов перевозили и складывали штабелями в сарай. Жуткое дело, особенно для нас, мальцов: то рука обледенелая отломится, то нога. А хоронили-то как! Выдолбят канавку по колено в земле, присыплют чуть, вот и могила…

К счастью, вскоре мучения для дяди Коли благополучно закончились: в феврале сорок второго он попал в число молодежи допризывного возраста и досрочно был освобожден. В январе сорок третьего был взят на фронт. 3-й Украинский, 2-й Белорусский, 3-й Белорусский – такова география его венных лет. В звании пехотного сержанта был командиром отделения. Трижды ранен. Единожды – в штрафной роте.

А угодил туда по небрежности подчиненного – новобранца, чистившего оружие и произведшего случайный выстрел, в результате которого были пострадавшие. Дали новобранцу шесть месяцев штрафной роты, а дяде Коле – три месяца. Это на «гражданке» отсидеть три месяца пара пустяков, а на фронте за это время на передовой, на самых опасных ее участках можно было погибнуть многократно.

Достаточно сказать, что больше десяти месяцев «штрафникам» и не давали.. Единицам удавалось уцелеть, этим живым мишеням для врага. Спасала многих лишь одна формулировка в приговоре трибунала: «находиться в штрафной роте до первой крови», то есть до первого ранения, аннулирующего проступок. Это и дядю Колю спасло. До истечения трехмесячного срока он был ранен, госпитализирован, а затем направлен в родную часть.

К концу войны молодой солдат уже имел орден Красной звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». А спустя 33 года получил еще и затерявшийся орден Славы. О том писала районная газета в заметке «Награда нашла героя». Как рассказывал дядя Коля, наградили его этим орденом в числе группы прочих, захвативших вражеского диверсанта, орудовавшего на нашей передовой в форме советского генерала.

В ноябре 1945-го по указу о демобилизации при наличии трех ранений дядя Коля вернулся домой. Инвалидом третьей группы в двадцать лет. Устроился работать наладчиком швейных машин на фабрику. Стал вроде бы и подзабывать окопную службу, но в 1947 году вызывается по повестке в военкомат, где ему предложили вспомнить фронтовое и послужить еще на пользу обществу.

Так дядя Коля попал в Карлаг – систему Карагандинских лагерей. Но уже не заключенным, а охранником. Управление лагерями находилось в Долинке под Карагандой, а сами лаегря – в бескрайних степях Казахстана, которые лишь через несколько лет огласятся голосами первых целинников. Разношерстной была публика в этих лагерях. Военные преступники, изменники Родины, уголовники и так далее. Ухо с такими держи востро. Но была среди них и другая категория людей: из репрессированных, попавших в заключение по оговору, интернированные. Судьба последних дядю Колю особенно возмущала.

Попавшие в плен на территории западных стран, они были вывезены по окончании войны в Америку, где им предлагалась райская жизнь. Но еще более райскую жизнь, клянясь простить их пленение, обещал с Родины товарищ Сталин. И многие, наивно полагая, что на Родине их ждут с распростертыми объятиями, поддались на пропаганду и вернулись. И получили по десять лет сидки уже в советских концлагерях, плюс пять лет поражения в правах, плюс пять лет высылки. Щедрым оказался вождь и учитель народов.

Вот с такими дядя Коля водил дружбу, стремясь облегчить их участь. А вообще служба в Карлаге вспоминается им без сожаления. Основной профиль работ в них был сельскохозяйственный. Сытно жили в те голодные для страны годы как «вохра», так и «зэки». Побеги были редки, а оттого редки и наказания. Два с половиной года дядя Коля прожил в сравнении со всеми предыдущими «как на курорте». А впереди было еще много и много жизни, сложной и непредсказуемой. Необычной жизни обычного русского человека, живущего в государстве со странно необычной судьбой.

ЭТИ ТРУДНЫЕ, ТРУДНЫЕ, ТРУДНЫЕ ДНИ…

(«Уренские вести», 14 мая 1992 г.)

Около месяца назад в «Письмах с завода ЖБИ» под общим заголовком «Все будет хорошо, земляки» я писал, сколь тяжелая и ответственная работа предстоит членам заводского профсоюзного комитета по определению работников, высвобождаемых по сокращению штата. Целью моей было подготовить общественное сознание к восприятию неизбежного атрибута рынка – безработицы. Завод ЖБИ стал, увы, одним из первопроходцев в этом деле. Потому считаю целесообразным вернуться к теме, чтоб на нашем невеселом опыте и наших ошибках учились другие, не драматизировали излишне ситуацию, но и не самоуспокаивались беспечно, зарыв голову в песок подобно страусу. Жестокие законы рынка обязательны для всех. И то, что проходим сегодня мы, многих ожидает завтра.

Итак, выбор был сделан. В течение одной недели на многочасовых профкомах, собиравшихся трижды через день, решалась судьба тех, кто попадал в разряд сокращенных, потенциальных безработных. Администрацией завода было намечено к сокращению 70 человек. Через профком прошли 64 человека, остальные пойдут в более поздние сроки. По 52 сокращаемым профком дал согласие на увольнение, причем по семерым из них с условием, что администрация изыщет возможность трудоустроить их на другом месте, не требующем квалификации. В даче согласия на увольнение шестерых было отказано. Дела трех работников отправили на пересмотр в цеха, как не согласованные с цехкомами.

Нельзя сказать с уверенностью, что на этом была поставлена точка. В анализе сокращения численности работающих, представленном профкому администрацией, сделан расчет на увольнение 20 процентов рабочих, ИТР и служащих, что составляет 94 человека. И это еще скромные наметки, если учесть, что спад производства составляет сегодня 40 процентов. На очереди – большая волна сокращений по заводоуправлению, бухгалтерии. Профком, таким образом, поставлен в двусмысленное положение: с одной стороны, он не должен допускать массовых увольнений, а с другой, в интересах производства вынужден считаться с неизбежностью увольнений. Весь вопрос заключается, видимо, в том, как, не нанеся ущерба производству, не нанести моральный ущерб людям, связавшим с заводом свою жизнь.

Поэтому члены профкома осознанно поставили себя в жесткие условия: в первую очередь оценивать трудовые качества кандидатов на сокращение, их полезность для предприятия, как к тому и обязывает статья 34-я КЗоТ Российской Федерации, трактующая преимущественное право на оставление на работе при сокращении штата. На первом же заседании профкома этот фактор зажег красный свет перед сокращением трех работников транспортного цеха, имеющих более высокую квалификацию перед их товарищами по работе. К тому же у одного из них, отца двоих детей, уже безработной оказалась жена, а у другого, также отца двоих детей,- большой стаж работы на предприятии и профзаболевание, полученное здесь.

На первом же заседании решался непростой вопрос со сварщиками контактной сварки арматурного цеха. Так и не решив проблему определения кандидатов на сокращение на цехкоме, женщины решились на отчаянный шаг – воспользовались статьей 49-й КЗоТ, обязывающей администрацию в случае сокращения предоставлять женщинам, имеющим детей до 14 лет, работу с неполным рабочим временем. И 14 человек перешли работать на 7 рабочих мест. Решение такое, конечно, чревато осложнениями. Человек склонен хвататься за соломинку, дабы не утонуть, но по прошествии времени, оправившись от испуга, задним умом начинает соображать, что были ведь выходы и другие, и может отречься от ранее принятого решения. Но будем надеяться, что с нашими работницами этого не произойдет, и они, по-братски пережив это смутное время, перейдут на привычный режим работы. Пока же профком удовлетворил коллективное заявление сварщиц.

Второе заседание прошло менее сумбурно. Члены профкома начали осваивать новое, многотрудное дело, обстоятельно разбирались с каждым кандидатом на сокращение, заслушивали его, доводы начальников цехов, председателей цехкомов. По четверым из представленного отделом кадров списка дали предварительное согласие лишь с тем условием, что до истечения срока администрация подыщет им другую работу. На увольнение двоих согласие дано не было. У одного безработной оказалась жена, имел он преимущество и по наличию двух иждивенцев и продолжительному стажу работы на предприятии. Второй же имел явное преимущество по квалификации, наличию иждивенцев и длительному стажу работы. Тем не менее, и это заседание дало непомерную эмоциональную нагрузку на членов профкома, о чем они и высказались откровенно на заседании третьем. Еще бы не переживать: работаешь с человеком бок о бок, и вот теперь должен объявить ему, что он оказался лишним. Это все равно, что резать по живому.

Третье заседание профкома прошло при меньшем накале страстей. Объяснялось просто: большинство увольняемых формовщиков, а именно эта категория рабочих рассматривалась, молодые ребята, которым еще совсем нечего терять, и вся-то жизнь у них еще впереди. Три месяца после сокращения среднюю зарплату им будет платить завод, а затем в течение года, если бюро занятости не подыщет работу, будет выплачиваться пособие по безработице в размере не ниже минимальной зарплаты. Конечно, не этими «нахлебническими» соображениями руководствовался профком, давая согласие на увольнение молодых, а тем, прежде всего, что ребятам надо пойти поучиться, получить хорошую профессию, которая в условиях рынка – основа всего. Увлечение же после школы ухватиться за большую совковую лопату - непохвальное увлечение, хотя и денежное.

Тем не менее, без сложностей и здесь не обошлось. По трем работницам формовочного цеха вопрос не был отработан в цеховом комитете, оттого их дела завернули на повторное рассмотрение. Согласие на увольнение двух работников было дано лишь условно, а еще одно дело не могло быть рассмотрено ввиду нахождения сокращаемого в отпуске, как то запрещает пункт 5-1 статьи 33-й КЗоТ Российской Федерации.

Каковы предварительные итоги сокращения? Как профком, так и администрация старались провести его в щадящем режиме, не допустить явной несправедливости, не оставить семьи без источника существования. Было уволено около десятка работающих пенсионеров, добрая половина уволенных по сокращению – работники молодежного возраста. Попали под сокращение (без учета «самополусократившихся» работниц арматурного цеха) 8 женщин. Мужчины же, я уверен, рано или поздно, работу найдут. И уже многие, по моим данным, нашли.

А вот оставшимся на работе поневоле приходится задуматься: «Не повезет ли «мертвым» больше, чем «живым»? Положение предприятия критическое и полно неопределенности. Исключены все расходы на непроизводственные нужды: передан на баланс поселкового Совета детский сад с четырьмя десятками работников, заморожено строительство жилья, сведено до минимума финансирование спортивных мероприятий, чем всегда славился завод, резко сокращены расходы на благоустройство. И что-то день грядущий нам готовит?

И все-таки терять оптимизма никак нельзя. Как верно выразился в интервью областному радио директор предприятия И.М. Таширев, строитель в смутные времена погибает первым, но первым и возрождается, ибо не строить – значит не жить, приходить в упадок. Обязательно «восстанет из пепла» завод ЖБИ. Сбалансируется рынок, утихомирятся цены, очухается колхозник, вздохнет многострадальный российский мужик и вновь станет планировать завтрашний день: что купить, кого родить, что построить, к кому в гости пойти. Верю: будет так! Третьего не дано.

А НАЧАЛО БЫЛО ТАКИМ…

(О чем рассказывалось в первом номере районной газеты)

(«Уренские вести», 8 октября 1992 г. г. Урень)

Начало тридцатых годов – период массового возникновения районных и многотиражных газет. Районы к тому времени определились в своем статусе и границах, появилась возможность издавать собственные газеты, чем и воспользовался Уренский райисполком, создав в конце 1930 года районную газету под названием «Колхозная искра». Первый ее номер вышел 8 октября. Формат тот же, что и ныне, стоимость одного номера – 5 копеек, годовой подписки – 2 рубля 10 копеек. Выходила газета трижды в месяц тиражом 2 тысячи экземпляров. А проживало в ту пору в районе около 40 тысяч человек, границы его несколько отличались от нынешних. Так, северная часть (Карпуниха, Козляна, Красногор и др.) относилась к Ветлужскому району, зато западная часть нынешнего Тонкинского района входила в состав тогдашнего Уренского (Трошково, Пахутино, Полянское, Б.Сидорово и др.).

Первыми работниками газеты стали Ленькин, Романов, Санаев, Владимиров, Беляев. Печатать тираж приходилось в Котельнической типографии, в чем заключались огромные трудности. Сложно было с бумагой, с транспортом для разъездов по району. Информация в письмах читателей зачастую поступала необъективная, а проверить ее не всегда существовала возможность. За что редактору газеты крепко доставалось от учредителя газеты – райисполкома. Тем не менее газета выходила регулярно, очень была насыщена информацией, преимущественно критической, велик был круг нештатных авторов – селькоров, а авторитет газеты чрезвычайно огромен. По малейшей критической заметке в газете могло быть возбуждено уголовное дело. Причем коллектив редакции всегда старался довести свое дело до конца: недостатки искоренить, хапугу – наказать, преступника – засадить в тюрьму. Потому перед корреспондентами газет, селькорами трепетали как председатель колхоза, так и кладовщик.

О чем же сообщал первый номер районной газеты? Привожу здесь подробный обзор материалов (а их оказалось более 30!), помещенных в нем. Первая страница открывалась призывом усилить темпы хлебозаготовительной кампании. Незамысловатым слогом тех лет в «шапке» газеты вещалось: «Фронт хлебозаготовок должен быть срочно выправлен. Потребовать безоговорочного немедленного выполнения кулаками твердых заданий. Большевистскими усилиями и энергией обеспечить 100% выполнение плана к 14 октября, празднику «Урожая и коллективизации». Позорно отстающих на Черную доску. Бездельников и подпевал кулака, срывающих заготовки, к ответственности. Хлебозаготовительную кампанию использовать как рычаг коллективизации бедняцко-середняцких масс».

Далее следовало обращение райисполкома к крестьянам района с призывом объединяться в колхозы (чтобы в 1931году охватить ими не менее 17% хозяйств), выполнить планы, сдать сельхозналог, подписаться на заем и, конечно, бороться с кулаками, «задерживающими серебряную монету». Чуть ниже приводится таблица «позорно отстающих с выполнением плана хлебозаготовок». «Передовиками» в ней - Черновский, Темтовский и Максимовский сельский Советы.

Под общим заголовком «Красными обозами – хлеб Советскому государству» помещен ряд заметок. Автор первой В.Щербаков сообщает: «Весь хлеб, принятый на общедеревенском собрании, граждане деревни Холкино Веденинского с/Совета отправили в село Урень на трех «красных» обозах. Картофель сдали тоже первыми, но опять не в одиночку, а «красным обозом» из 40 подвод. Организаторами этого были В.Носов и Я.Кукушкин».

Во второй заметке хвалится Веденинский Совет в целом за лидерство в районе по сдаче ржи и овса. В следующей заметке некто под псевдонимом «Колхозник» сообщает: «Колхоз «Рожниха» Полянского сельского Совета существует два года. Благодаря хорошо налаженной работе имеет рост, вместо существующих прошлый год 12, в настоящее время 19 хозяйств. В колхозе строятся 2 общественные скотные двора для лошадей и свиней. Приобретена пара племенных жеребцов. Председателем работает молодой рабочий-двадцатипятитысячник тов. Городничев. Все полевые работы в колхозе закончены в срок, выполнено контрольное задание по сдаче зерна». В завершение подборки – фотография «красного обоза» с мешками с зерном.

Вторая страница посвящается ликвидации неграмотности. В передовице «Культпоход – боевая политическая задача» отмечается, что в мероприятиях по культпоходу предусмотрено обучить по району в текущем году 4897 неграмотных и 1619 малограмотных, т.е. 50% от всего количества. Нужны до 300 «ликвидаторов» и «культармейцев». Поход начинается 15 октября. Многие тормозят выполнение мероприятий.

Из приведенной ниже таблицы можно узнать, как обстоят дела с ликвидацией неграмотности в каждом из 23 сельсоветов района. Наибольшее количество неграмотных и малограмотных (более чем по 800 человек) насчитывалось в Мальковском, Максимовском, Шалежском, Горевском сельских Советах. Наименьшее (менее 400) – в Черновском, Кандабаевском, Михайловском, Хвоинском, Каменском. Впрочем, эти данные весьма относительны, ведь сельские Советы были различны по количеству проживающих в них жителей. Всего же в районе насчитывалось на ту пору 9923 неграмотных и 3443 малограмотных.

За таблицей следует подборка материалов на ту же тему. В статье под длинным заголовком (они вообще характерны для прессы того времени) «Всеобщее начальное обучение вровень с хозяйственно-политическими кампаниями. С 5 по 15 октября организуем десятидневные проверки хода всеобуча» все сказано уже самим заголовком. Ну, еще отмечаются недостатки в Урене, Темте, Чердаках. Рекомендуется проверить обеспеченность школ помещениями, партами, топливом, учебными пособиями, а также посещаемость школ детьми, их подвоз.

В другой заметке – призыв уделить внимание дошкольникам: «В Урене – таком большом селе – нет детсада… Кто следует, подумай об этом и скорее, скорее в Урене детсад».

«Культпоход – боевая задача комсомола», - гласит новый газетный материал. Здесь бюро райкома комсомола вменяется в обязанности обучить 500 человек неграмотных силами комсомольцев. В заметке «Очередные задачи партийного просвещения в деревне» аналогичные задачи ставятся перед партийными ячейками. Чуть ниже публикуется извещение о совещании руководителей групп бедноты.

Третья страница отведена финансовым делам. «Планы мобилизации средств должны быть выполнены»,- таков лейтмотив материалов, публикуемых здесь. В информации о поступлении сельхозналога и страховых платежей сообщается, что из кулацких хозяйств поставки составили лишь 38%, из остальных хозяйств – 28%. И – упрек райфинотделу, «превратившемуся в тихо усевшихся канцеляристов, ослабив руководство и контроль местами».

Новая заметка и новый призыв: «Реализация займа «Пятилетка в четыре года». Констатируется угроза срыва выполнения контрольного задания. И в этом плане преступно отношение к делу Уренского, Горевского и Хвоинского сельских Советов, «не распространивших заем ни на одну копейку». На странице приводится таблица «Ход реализации займа «Пятилетка в четыре года». Передовиками здесь Черновский и Каменский сельские Советы. В очередной заметке подвергается критике райпо, недодавшее 64673 рубля, плохо работающее с пайщиками.

В статье «Фронт коллективизации должен быть укреплен кадрами. Колхозсекцию укрепить лучшими работниками» отмечается, что коллективизировано пока 3,7% хозяйств, объединенных в 25 колхозов. Главная причина низкого процента «в отсутствии определенного лица, которое отвечало бы за руководство колхозным строительством»… В настоящее время создана автономная секция колхозов при райльноводсоюзе, на которую и возлагается ответственность за дело коллективизации в районе».

Еще в одной заметке вновь критикуется райфо, не контролирующий состояние финансовых дел по распространению займа в Мальковском сельском Совете.

Перекликается со статьей о кадрах для колхозов корреспонденция А.Шмотова об организации в Урене школы колхозной молодежи для подготовки руководителей колхозов и бригадиров. Это неотложная задача, ведь контрольная цифра по коллективизации на 1930-31 годы составляет 17% (забегая вперед, сообщу, что на конец 1931 года в районе было коллективизировано 65,5% хозяйств). Завершает полосу очередной призыв: «Трудящиеся массы должны участвовать в работе РКИ (рабоче-крестьянской инспекции). Вливайтесь в секции РКИ!»

Разнообразна по тематике четвертая страница. Забавна статья нечто в жанре фельетона под объемистым заголовком «Культурная» УРПО или в прошлом «Не рыдай», а в настоящем тропические растения, конские пометы, черви, гвозди и проч».

«Урень до пожара 1929 года далеко гремел единственной столовой, каковая, сколько ни сменяла вывесок, всегда носила имя «Не рыдай»,- с сарказмом повествуется в статье.- Этот очаг грязи, хулиганства и невежества был смыт огнем пожара. Сейчас выросла «Культурная» (такая вывеска), но безобразия те же. Грязные окна, официантов много, а подавать некому, радио под замком и вешалки. Чай с сором, рогожей, мухами и массами органических веществ. Посуда немытая. Суп иногда вместо масла заправляется керосином. Мясо и рыба тухлые. Компот из фруктов с червяками. Хлеб с кусочками лошадиного помета. Гречневая каша с гвоздями и мышиным пометом». Подпись-псевдоним «Пообедавший».

В критической заметке «Нужны срочные меры» говорится о неудовлетворительной работе столовой Тонкинского райпо на станции Обход, где вместо обедов один только чай. Создается угроза срыва лесозаготовок. Предлагается включить столовую в систему Уренского райпо.

В заметке «Вношу и вызываю» гражданин Спехов вносит в «фонд помощи семье убитого от руки кулачества председателя Горевского сельского Совета Манцурова» 3 рубля и вызывает на эту же сумму Куликова, Шкотова, Ленькина, Дунаева, Зайцева, Завьялова, Шлекова.

«Дайте угол»,- взывает автор Горбунов к разуму власть предержащих, сообщая об отсутствии помещения для отряда юных пионеров, объединяющего 50 детей. В то же время пустуют три отобранных у кулаков дома.

Из заметки «Тормозы в строительстве» читатели узнают о затягивании в составлении промфинплана в Уренском леспромхозе. А из заметки «Силосование» - о полном срыве плана: «Пока не поздно, надо заложить вырытые ямы, чтобы иметь опыт на будущий год. Пока же из 198 ям заложено 23 (а время, между прочим, октябрь)».

Нашлось на странице место и для рекомендации участкового агронома «Что делать, чтобы картофель не гнил».

Первый сноп в фонд индустриализации страны»,- сообщает автор Пономарев в 5 строк об учащихся Большетерсенской школы, убравших первые снопы и вызывающих на соревнование остальных школьников района.

В информации «Дирижабли «Правда» и «Клим Ворошилов» должны быть построены в 1930 году» ставятся в пример сотрудники райкома, внесшие в фонд строительства 26 рублей и призывающие сотрудников райисполкома и Уренского лесхоза.

И завершается страница лозунгом «Печать – боевое оружие партии в борьбе за социализм» с призывом редакции ширить селькоровское движение, подписываться на районную газету: «Наша задача превратить газету в мощный рычаг социалистического строительства в районе и организатора масс в борьбе за генеральную линию партии».

КАК Я БЫЛА «КУЛАЧКОЙ»

(«Уренские вести»,16 марта 1993 года, г, Урень)

Родилась я в 1909 году в селе Урень в семье со средним достатком, знававшей и бедность. В 20 лет вышла замуж за Ломоносова Бориса Ивановича. Его родители жили разве что самую малость лучше нашего. И посыпались на нас с Борей с первых дней одни несчастья. Во время Уренского пожара выгорели сперва его родители, а потом и мои. Скитались по родственникам, пока не выстроили новый дом. В ноябре это было.

«Ну,- решили,- теперь и жить можно начинать». Ан нет. В декабре свекра, а, значит, и Бориса лишают избирательных прав и обкладывают налогами, во много раз большими, чем для простых смертных. А чем расплачиваться, если все имущество и скотина сгорели? Но властям до этого дела было мало. Был в прошлом кулаком? Откупайся.

До революции и несколько лет после нее свекор Иван Спиридонович содержал «ямщину» – ямскую станцию то есть, на которой почтари меняли лошадей. Да и то сказать, без почты что ли надо было жить? Но тогда на эту тему рассуждать много не давали. Давали срок.

Да. А вскорости начали нас, как не выплативших полностью налог, раскулачивать. Описали имущество и стали в несколько заходов конфисковать. То одно, то другое отберут. Увидят латаный чайник, чайник возьмут. Одежину ношеную, и ее унесут. Ничем не гнушались. У меня к тому времени дочка родилась. Валя. Так не побоялись бога – зыбку из-под нее вытащили. Сколь я раскулачивателей не упрашивала.

В общем, оставили нам голые стены, а в марте 1931-го и тех лишили. Приказали захватить по два мешка муки, три мешка картошки, самое необходимое из вещей и свели в Народный дом, где раньше всякие разные спектакли показывали. Свекра со свекровью, Борю да меня с Валюшкой на руках. Нет, вру, мужиков еще за три дня до того забрали. Потом, правда, на некоторое время соединили нас.

Ну, переночевали мы в Народном доме, поплакали, погоревали и приготовились ждать самого худшего. И вот выстроили нас, как арестантов, и погнали через весь Урень на железнодорожную станцию. Погрузили в телячьи вагоны, и прости-прощай, батюшка Урень. Повезли нас на чужую сторонушку.

Ладно, привезли через двое суток в одно место на Урале, Надеждинский завод (нынче городом Серовым называется), перегрузили, не поверите, в рудничные вагонетки. Это такие конусные самосвальные коробки, в которых перевозят руду. Март месяц на севере еще не весна. И приморозили мы всю картошку. Но, чего страшнее: вижу я – доченька моя синеть, коченеть начала. И глазки не открывает… Дышу, дышу на ребеночка годовалого, да, видно, не видит бог мучения ее.

Взвыла я, переполошила всю охрану. Да уж теперь мне ничего не страшно, даже смерть сама. Мне бы кровиночку свою спасти. Доставили меня в вагон охраны. А жарища там – волосы от кожи отдирает! Так и так, реву, граждане начальники, если есть у вас детки, то проявите жалость, не дайте свершиться злу неправедному. Поморщился, поупирался главный из них, но решился оказать снисхождение. Разрешил побыть с доченькой в вагоне.

Ну и вот. Вытащила я Валюшку с того света. Довезли нас до Покровского рудника. Мужиков опять отъединили, увезли от нас за пятьдесят километров. Там они себе барак срубили, начали лес заготавливать. Эту же работу и нам, женщинам, поручили. Еще стариков с нами оставили. А поселили нас, двенадцать семей, в каком-то чумазом сарае. В нем раньше сезонные рабочие останавливались. Вот и оставили они нам наследство, вспомнить которое – оторопь берет. Вши, жирные, злые. Тифозные вши. Мы их с себя пригоршнями сгребали. От них ни спать, ни есть спасу не было. Извелись все. Бывало, убежим в лес, сбросим с себя всю одежду в снег, и давай еловыми ветками с себя этих тварей поганых сошвыривать. И не постирать, не помыться в сарае условий нету.

Открылись разные болезни. Люди умирали каждый день. В первую очередь старики. Умер от тифа Василий Андреевич Москвин, умерли Наталья Матвеевна Рехалова, Александр Андреевич Красильников, другие уренцы. Дошел черед и до свекра – Ивана Спиридоновича… Стали мы покорно смерти дожидаться.

А сколь ребятишек поумирало! От того, что во время перевозки перемерзли, от голода. Из продуктов выдавали одну муку. Триста граммов на человека в день. И всё. А и хлеб испечь было негде. Разболтаем муку в воде, нагреем на буржуйке, проглотим эту болтушку, вот и вся еда. И то, если ты норму на заготовке леса выполнил.

Словом, если кто и выжил тогда, то изломал себя на всю жизнь. Я и то на себя дивлюсь, как до таких годов дожила. А могла моя жизнь в тот год окончиться и по другой причине. Спасая детишек от голодной смерти, отважились мы с товаркой сбегать до рудника за молоком. Там кое-кто коров держал. Думали кое-что на вещи обменять. Да заметил нас охранник Чертищев. Чертищев и есть: боялись его все, как черта. Издевался да глумился над нами, как хотел. Спрятались мы от него в какую-то ямку в земле. Я от страха глаза зажмурила.

- Взгляни на смерть свою, сука!- слышу.

Товарка обняла меня, а сама тоже ни жива, ни мертва.

- Не убивай ее, убей меня,- взмолилась, - я пожила, хватит, а у нее дитя малое.

- И до тебя очередь дойдет!- орет охранник.

И курок нажимает. Тут я и сознание потеряла. Очнулась в незнакомом помещении. Уж не в гробу ли я?- первая мысль. А как дело получилось? Осечка с наганом у Чертищева произошла. Как он потом уверял, впервые в жизни. И все жалел этого. А со мной обморок приключился. Вот такая история.

Да. И поняла я, что второй раз мне смерти не миновать. Решилась с дочкой бежать. Горше смерти все одно ничего не будет. Выпросила у свекровушки денег, какие у нее были припрятаны и айда в бега. В июле 32-го это было. Спасибо добрым людям, не выдали нас, когда проверки на дорогах да в вагонах устраивались. Век не забуду железнодорожника, который меня до Перми справил.

Добралась таким образом до Котельнича. Вот она, родина, рядом, кажется. А боюсь вертаться. Документов нет, беглянка я. А с такими, по слухам, разговор короток. Было для тебя небо в ссылке в копеечку, а изловят, и в полушечку не покажется. Стала ходить по деревням, искать работу. А нас в дом пускать боялись. Напуганные были все в те времена. Ночевали с Валюшкой, где придется. Бывало, и под открытым небом. Побиралась милостыней. Наконец, в одном месте работница на жнитво понадобилась, потом на постирушку. Бралась из-за куска хлеба за любую работу. Колхозники меня, конечно, пуще огня боялись, а единоличники от нужды моим трудом не брезговали.

Осень пришла. В стоге сена больше не переночуешь. И подалась-таки я в Урень. Была небыла! Явилась в сельсовет. А секретарь Красильников живехонько меня арестовал и трое суток с ребеночком продержал под стражей. Днем водили в ОГПУ на допросы. Я уж так и эдак доказывала, что не кулачка, что я в семью замуж вышла, которую потом раскулачили. Спасибо прокурору Нижегородского края, который, узнав суть дела, приказал меня освободить. И посоветовал взять развод с Борей. Чтоб уже не под «кулацкой» фамилией писаться, а под девичьей. А куда деваться? Без развода документов не дают и на работу не принимают. Написала. А председатель сельсовета справки для развода не дает. Кулачка ты и все тут.

Пришлось опять к прокурору обращаться. Дали мне развод. Вступила в Уренский колхоз. На работу бегу – душа поет. Да через несколько дней председатель отстранил меня от работы, как «раскулаченную»… И никто его переубедить не смог. И везде поддержка только ему. Куда деваться? Тут, узнаю, районная колхозная школа начала работать. Дай, думаю, выучусь на механизатора. А что? Девка я бывалая, за мужика ломила. Осилю и здесь. Акиндин Степанович Кучкин, царство ему небесное, агроном уренский, помог. Выучилась на комбайнера и 11 лет до серьезной болезни в этой должности работала. А потом – на разных работах.

Да. Такая вот история моей жизни. А дочь Валя сейчас в Урене живет. Работала 30 лет технологом на лыжной фабрике, в флюорографическом кабинете в больнице. Поучилась жизнь у нее, спасибо добрым людям. А злые… Бог с ними. Не помянем их не дурным, ни добрым словом. Не ведали, что творят, жалкие… А муж Боря пробыл в заключении больше десяти лет. Ездила я к нему, когда его на поселение перевели. А в 1942 году взяли на фронт. Пропал без вести мой Боренька. А я вот все живу…

Литературная обработка автора записок.

«СТРАНА ПРЕВРАЩАЕТСЯ В СУМАСШЕДШИЙ ДОМ»

Дата добавления: 2015-05-29