Тридцать лет спустя 1 страница

Я не могу сказать, что Юрий Селезнёв был выдающимся критиком. Великого мыслителя из него не получилось. Как верно заметил Юрий Кузнецов, он всего лишь хватал дым от огня, разожжённого его учителем Вадимом Кожиновым. Селезнёв скорей всего был литературным бойцом, который постоянно рвался на фронт. Ему чудилось, что кто-то уже развязал пока ещё невидимую третью мировую войну, и он торопился дать скрытым врагам отпор.

Юрий Иванович Селезнёв родился 15 ноября 1939 года в Краснодаре. Его отец – Иван Гаврилович – в войну служил в разведке, потом работал на заводе, столярничал в Краснодарском городском парке. Мать – Фаина Моисеевна, как рассказывал его сокурсник Борис Солдатов, «была натурой тонкой, мечтательной, любознательной, много читала. Она была в чём-то схожей с Ассоль из «Алых парусов», но вот жила не в волшебном замке, а в коммунистической трущобе с огромным количеством разноликих соседей, у которых было одно общее – вечная нужда, жизнь впроголодь и беспробудное пьянство, потакаемое с лёгкой руки властями, да животный страх перед последними!» («Родная Кубань», 2007, № 2).

Ещё в детстве Селезнёв приохотился к чтению. Летом 1989 года его мама мне рассказывала, что «книги Юрий полюбил в три года. Сам он тогда читать, естественно, ещё не умел, просил, чтобы я читала ему. А время было тяжёлое. Немцам удалось ворваться в Краснодар. Муж мой ушёл на фронт. Мы с Юрием остались одни. Жили в ту пору на улице Шаумяна. Вдвоём занимали одну маленькую комнатку в бывшем купеческом подворье. Чтобы как-то продержаться, я перекраивала старые тряпки, пыталась хоть на что-то их обменять. Книг у нас не было. Давали соседи: в нашем доме ютилось более тридцати семей. При немцах света не было. Читала Юрику под коптилкой. Прочту одну сказку, а ему мало: ещё просит. А вскоре, после освобождения Краснодара от немцев, он и сам научился читать» («Литературная Россия», 1989, 11 ноября).

В школьные годы стала складываться и основа будущей библиотеки Селезнёва. Книг он покупал много, главным образом классику. Когда Юрий учился классе в восьмом, отец купил книжный шкаф. В маленькую комнатку на Шаумяна он вместился с огромным трудом. Но скоро и его стало не хватать. «Я уже говорила Юрию, – вспоминала мать Селезнёва, – сыночек, книги нас вытесняют. А он по-доброму смеялся и отвечал: «Ты, мамочка, сама виновата. Кто научил меня книги любить?» Когда мы получили на Толбухина новую квартиру, книги заняли всю стену».

После школы Селезнёв хотел поступить в военное училище, но не прошёл медкомиссию. Тогда он подал документы в пединститут, но ему снова не повезло: его не приняли по конкурсу.

Отработав год на краснодарском заводе «ЗИГ», Селезнёв в 1958 году был призван в армию. Служил он в Луганске. Там его приняли в партию.

После демобилизации Селезнёв поступил на историко-филологический факультет Краснодарского педагогического института. Его сокурсник Михаил Эбзеев рассказывал, что все его запомнили как «человека общительного, живого, ценящего умные шутки, меткое слово» («Родная Кубань», 2007, № 2). Селезнёва интересовало всё: танцы, бокс, баскетбол, газеты… Но уже на втором курсе произошло ЧП. Эбзеев в своих воспоминаниях о нём сказал всего два слова: мол, случился «разгром» некоей литературной группировки, в которую входили братья Неподобы и Валерий Горский, и всем заправлял будто бы Селезнёв. Другие сокурсники потом говорили, что из-за участия в той группировке Селезнёв чуть не вылетел из партии. Но потом дело было быстро замято. Какую цену за это Селезнёв заплатил, можно лишь догадываться. Его ведь потом чуть что не раз шантажировали давней студенческой историей, заставляя идти на вынужденные компромиссы.

Первым на исследовательские способности Селезнёва обратил внимание профессор Всеволод Михельсон. Он хотел, чтобы его ученик остался в аспирантуре. Но у него ничего не получилось. После защиты в 1966 году диплома Селезнёв вынужден был пойти преподавать русский язык иностранным студентам в Кубанский сельхозинститут.

С Краснодаром Селезнёв расстался лишь в 1971 году. Его приняли наконец в аспирантуру Литинститута. В руководители ему навязали Семёна Машинского и Валерия Кирпотина.

Молодой критик собрался писать диссертацию о поэтике пространства и времени в романах Достоевского. Но его подходы не понравились Кирпотину, который тоже ещё с конца 40-х годов занимался Достоевским. Разногласия возникли из-за того, что аспирант и профессор по-разному понимали природу творчества. Селезнёв был убеждён в том, что гений и злодейство несовместимы. Именно поэтому он хотел освободить Достоевского от репутации художника, который якобы воспевал зло. Кирпотину ближе оказались идеи другого аспиранта – Константина Кедрова. Поэтому Селезнёву пришлось защищаться не в Литинституте, а в Институте мировой литературы им. А.М. Горького.

После аспирантуры талантливый исследователь устроился в отдел критики журнала «Знамя». Но этот отдел курировала Людмила Скорино, которая придерживалась совсем других взглядов на литературу, нежели её сотрудник. Поэтому уже через год Селезнёв перешёл на должность редактора отдела прозы в журнал «Молодая гвардия». Тогда же Анатолий Иванов «пробил» ему через ЦК комсомола постоянную столичную прописку и неплохую московскую квартиру. Правда, очень скоро критик оставил эту квартиру первой семье.

Примерно в то же время художник Александр Шилов ввёл Селезнёва в салон жены первого заместителя председателя КГБ С.Цвигуна. Но сближение с властью таило и много опасностей. Понимал ли это критик?

В 1976 году новые покровители поспособствовали переводу Селезнёва в редакцию серии «Жизнь замечательных людей», руководителя которой – Сергея Семанова – молва прочила в главные редакторы журнала «Человек и закон». Кстати, уже тогда в некоторых кругах Семанова видели как будущего руководителя правоохранительных органов, а к Селезнёву присматривались как к возможному партийному идеологу.

Переход на новую работу совпал с выходом первой книги Селезнёва «Вечное движение», посвящённой исканиям прозы 1960–70-х годов. По этой книге критик собрался вступить в Союз писателей. Рекомендации ему дали левоцентрист Лев Аннинский, умеренный охранитель Евгений Осетров и восходившая тогда новая звезда нашей литературы Валентин Распутин. Я приведу все три отзыва.

Дальше дело Селезнёва должно было рассмотреть бюро творческого объединения критиков и литературоведов. Роль основного докладчика на себя взял Игорь Золотусский. Он отметил: «

Игоря Золотусского поддержали Вадим Кожинов, Семён Машинский, Григорий Бровман и Евгений Сидоров.

Но пока дело критика передавалось в следующую инстанцию, в Москве случился грандиозный скандал. Спровоцировал его, надо отметить, не Селезнёв, а Станислав Куняев. Он на конференции «Классика и мы» ни с того ни с сего обрушился на давно умершего Эдуарда Багрицкого. Чисто литературная полемика переросла в бурное обсуждение национальной проблемы. Публика раскололась на два лагеря: почвенников и западников.

Селезнёв выступил на стороне Куняева, Кожинова и Палиевского. Он заявил, что на планете уже давно началась третья мировая война. Как подчеркнул критик, «третья мировая война идёт при помощи гораздо более страшного оружия, чем атомная, или водородная, или даже нейтронная бомба. Здесь есть свои идеологические нейтронные бомбы, своё химическое и бактериологическое оружие. И эти микробы, которые проникают к нам, те микробы, которые разрушают наше сознание, эти микробы гораздо более опасны, чем те, которые… против которых мы боремся в открытую. Так вот, я хочу сказать, что классическая, в том числе и русская классическая литература, сегодня становится едва ли не одним из основных плацдармов, на которых разгорается эта третья мировая идеологическая война. И здесь мира не может быть, его никогда не было в этой борьбе, и я думаю, не будет до тех пор, пока эта борьба… пока мы не осознаем, что эта мировая война должна стать нашей Великой Отечественной войной – за наши души, за нашу совесть, за наше будущее, пока в этой войне мы не победим» (цитирую по журналу «Москва», 1990, № 3).

Выступление Селезнёва на конференции «Классика и мы», естественно, тут же осложнило проблему его вступления в Союз писателей. Больше года начальство не знало, как быть. Приёмная комиссия по делу критика собралась только в декабре 1978 года. До этого шли негласные переговоры с лидерами разных течений.

Накануне симпатизировавшие Селезнёву люди из приёмной комиссии организовали два хвалебных отзыва на работы критика. Первый отзыв написал бывший узник ГУЛАГа Олег Волков, который даже не считал нужным скрывать свои монархические убеждения и неприятие либералов. Волков отметил

После этой бурной дискуссии 20 человек проголосовало за приём Селезнёва в Союз писателей и только двое подняли руки против. Дальше дело передавалось в секретариат Московской писательской организации. Заседание было назначено на 14 марта 1979 года.

Докладывая вопрос по Селезнёву, Ал. Михайлов специально остановился на особой позиции Оскоцкого. Феликс Кузнецов, когда услышал эту фамилию, съязвил, мол, раз Оскоцкий сделал замечание, значит, Селезнёв – серьёзный человек. Но теперь за Селезнёва проголосовало только 18 человек, два было против и 5 воздержались.

Как критик Селезнёв очень быстро нажил себе кучу недоброжелателей. Поэт Виктор Кочетков, в 1979 году избранный секретарём парткома Московской писательской организации, в дневнике за 3 января 1980 года написал: «Разговор с Ю.Селезнёвым. Вокруг молодого критика начинает сгущаться атмосфера. Многим пришлось не по душе его прямота и принципиальность в суждениях о современной, особенно детской, литературе. Начинаются визги и вопли: ату его, ату! Институт мировой литературы уже забаллотировал его на должность научного сотрудника. Вот так у нас всегда. Стоит человеку потревожить литературный муравейник, как начинается охота на него. Есть данные, что и А.А. Беляев [зам. зав. отделом культуры ЦК КПСС. – В.О. ] подключился к этой когорте охотников» («Наш современник», 2003, № 10).

Но Беляев оказался не так всемогущ. У Селезнёва появились покровители покруче. Именно они настояли на том, чтобы в конце 1980 года критик перешёл в качестве первого заместителя главного редактора в журнал «Наш современник». Кстати, руководитель журнала Сергей Викулов хотел видеть у себя в заместителях совсем другого человека. Он интуитивно понимал, что на фоне Селезнёва его акции начнут резко падать. Но перечить воле целой группировки со Старой площади и Лубянки Викулов не посмел.

Придя в журнал, Селезнёв без оглядки на главреда начал многое менять. Своими личными планами он занимался уже лишь ночами да в выходные дни. Ему очень хотелось подготовить свой вариант жизнеописания Достоевского. 6 апреля 1981 года Селезнёв писал матери в Краснодар: «Книгу я закончил и, конечно, страшно устал, потому что работал помногу, а иначе ведь и не напишешь. Но это не значит, что работа закончена, – теперь-то только начнётся самое занудное: будут рецензировать, что-то просить убрать, что-то дописать, и самому ещё крепко поработать над ней, потому что книги так, сразу, не пишутся. Она должна полежать немного, а потом снова по ней необходимо всерьёз пройтись. Потом её будут читать в издательстве, и придётся с ними спорить, ругаться – это уж обязательно, знаю и как автор, и как сам издательский работник. В общем, ещё ей долгий путь до выхода, но сама рукопись уже есть».

Викулов, конечно, страшно обиделся, когда получил к себе неуправляемого заместителя. Но открыто поучать критика не стал. Он затаился, а летом 1981 года ушёл в длительный творческий отпуск в надежде на то, что его заместитель на чём-нибудь подорвётся. А Селезнёв, ничего не боясь, рвался в наступление. В одиннадцатом номере журнала за 1981 год он в отсутствие Викулова опубликовал крамольные заметки о своеобразии русской литературы Вадима Кожинова «…И назовёт меня всяк сущий в ней язык», повесть Владимира Крупина «Сороковой день», статью о Достоевском и Чернышевском Анатолия Ланщикова «Великие современники» и рецензию на роман Марка Еленина Сергея Семанова.

Позже появилась версия о том, будто власти специально Селезнёва подставили, чтобы его руками скомпрометировать в глазах Кремля всю верхушку Союза писателей России, а затем произвести в «толстых» журналах масштабную чистку, а потом показательно наказать и самого критика. Но это – полная чушь. Многие факты свидетельствуют об обратном. Судя по всему, Селезнёв то ли на Старой площади, то ли в других инстанциях, которые до этого опекали салон жены Цвигуна, получил карт-бланш. Во всяком случае один из влиятельных цензоров того времени Солодов утверждал, что Главлит получил сверху команду Селезнёву не мешать и сильно к одиннадцатому номеру «Нашего современника» не придираться. Тем не менее Солодов, по его словам, испытывая симпатии к Селезнёву, по-дружески посоветовал рисковому критику: мол, смотри, как бы Викулов тебя не переиграл. Видимо, у Солодова были основания для этих предупреждений. Искушённый в аппаратной борьбе и писательских интригах, он знал, как влиятельные литературные генералы именем цензуры боролись за свои шкурные интересы.

Смотрим, что дальше произошло. На 25 декабря 1981 года было назначено заседание секретариата Союза писателей России. В кругах охранителей действительно возникла озабоченность по поводу судьбы Селезнёва. Викулов не скрывал своего намерения воспользоваться ситуацией, чтобы всю ответственность за выпуск спорного, мягко говоря, одиннадцатого номера свалить на Селезнёва и отправить опасного критика в отставку. Однако секретариат вопреки опасениям некоторых консерваторов пошёл по совсем другому сценарию. Никто и не собирался требовать ничьей крови. Ну, да, немного пожурили Крупина за его «Сороковой день». «Вещь художественно не состоялась», – заявил Юрий Бондарев. «Я был не то что разочарован, – сказал другой участник секретариата Евгений Носов, – я был оскоблён этой вещью Крупина». Им поддакнул Феликс Кузнецов, увидев в «Сороковом дне» некий вызов. Но, повторяю, никто никого наказывать и тем более увольнять не собирался. Видимо, такую установку литературному начальству дали на Старой площади.

Викулов, ожидавший разгрома, а потому готовый к немедленной сдаче своего заместителя, опешил. Он потом в своих мемуарах намекал, мол, Селезнёв без его ведома повёл какую-то игру. Викулов писал, что «не чисто было что-то в его действиях… Однако, похоже, что ни в какой помощи он не нуждался. Он был уверен в своей правоте, категоричен и смел в своих суждениях и, пожалуй, даже бравировал этой смелостью, отнюдь не собираясь оправдываться» (С.Викулов. На русском направлении. М., 2002).

В общем, на писательском секретариате Селезнёв чуть не превратился в героя, а Викулова, наоборот, задвинули куда-то в тень. Получалось, что если и следовало кого-то отправлять в отставку, то не Селезнёва, а как раз Викулова.

Позже Викулов рассказывал: «Спалось после секретариата плохо, и в голове стучало: «думай, брат, думай!» И я думал. И пришёл к выводу, что с Селезнёвым придётся расстаться. Опыт подсказывал: с первым замом можно работать только на полном доверии. А у меня такого доверия к нему теперь не было и не могло быть... Хорошо бы он сам подал в отставку. Очень трудно говорить человеку, как я надеялся – соратнику, единомышленнику: «Вы мне больше не нужны. Подыщите себе другую работу». Утром, приехав в редакцию, сразу же пригласил Селезнёва к себе. Оттягивать трудный разговор означало бы мучить и его, и себя. Сказал ему, что после того, что произошло с одиннадцатым номером, работать вместе мы не можем. Селезнёв, как ни странно, изобразил искреннее удивление: он не ожидал, видимо, такого поворота дела. После некоторого замешательства спросил меня:

– А вы с Альбертом Андреевичем [ Беляевым из ЦК КПСС. – В.О.] разговаривали по этому поводу?

– Нет... Но он подтолкнул меня к такому решению.

– Именно к такому?

– Да... По крайней мере, я его понял так.

– Странно... – упавшим голосом сказал Селезнёв. – Мне он говорил совсем другое...

До сих пор жалею, что не спросил Юрия Ивановича, что именно «другое» говорил ему А.Беляев. И когда говорил. До секретариата? После секретариата? Не спросил – и теперь вот гадаю... И всё больше склоняюсь к тому, что Юрий Иванович вольно или невольно оказался втянутым Беляевым в грязную игру, которую он вёл со мной как неугодным главным редактором. <…> Ю.Селезнёв не хотел уходить из журнала. Он убеждал меня, что любит журнал и очень хочет работать в нём и дальше, тем более что «без работы» он не может: не на что жить... Да и с квартирой вопрос не решён... Я сказал, что очень сожалею о случившемся... (Какие тут нужны были ещё слова?) А что касается работы (он добивался курса лекций по русской литературе XIX века в Литинституте) и квартиры – посодействую, сколько могу. В тот же день позвонил А.Беляеву и, к удивлению моему, встретил и понимание, и поддержку с его стороны. Вскоре Ю.Селезнёв и в институте устроился, и квартиру получил...».

Однако Викулов в своих мемуарах о многом умолчал. Всё было не совсем так. Да, он действительно хотел сразу после секретариата Селезнёва уволить. Но ему этого не позволил сделать всё тот же Беляев (кто при этом надавил на Беляева, это уже другой вопрос).

Ушёл Селезнёв из «Нашего современника» почти через полгода после выхода знаменитого одиннадцатого номера. И совсем по другой причине: в апрельском номере журнала за 1982 год прошла статья историка Аполлона Кузьмина, в которой упоминалось слово «русофобия». А это в верхах восприняли как нарушение им неписанных правил игры.

В ЦК за статью Кузьмина хотели уволить Викулова. Но за Викулова вступился Бондарев. И крайним сделали Селезнёва. Это при том, что сам Селезнёв никогда Кузьмина сильно не жаловал.

Примерно тогда же Селезнёва предал Крупин, заявив, что он лично даже не собирался печатать свою повесть ввиду её очевидной слабости, но его якобы заставил это сделать Селезнёв. Тогда же Василий Белов пригрозил литчиновникам со скандалом выйти из редколлегии «Нашего современника», если они посмеют хоть как-то обидеть смелого редактора. Свою поддержку пообещал критику и Валентин Распутин. Однако когда дошло до дела, Белов и Распутин испугались и от демарша отказались.

После вынужденного ухода из журнала Селезнёв, говорили, оказался в опале. Но это было не совсем так. Покровители тут же стали подыскивать ему другую работу. Они, в частности, порекомендовали его на должность заведующего редакцией советской литературы в новое издательство «Радуга». Но против этого резко выступил тогдашний главный редактор издательства Бор. Леонов.

Позже Леонов в своих мемуарах рассказывал о том, как на издателей давил заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Владимир Севрук. Директор издательства Виктор Незнанов попросил навести справки. Леонов писал: «– Ты ведь его [ Селезнёва. – В.О.], наверно, знаешь? – спросил Незнанов.

– Знаю. Сначала по Литинституту, где он был аспирантом профессора Машинского, затем по журналу «Знамя», где он не сработался, как он говорил, по идейным соображениям, потом по «Молодой гвардии», куда мы его взяли в отдел прозы...

Вспомнил, как именно из-за Селезнёва у меня возникла небольшая словесная потасовка с Василием Беловым. Белов примерно так высказывал неудовольствие отношением нашего правоверного большинства к талантливому Юре Селезнёву: мы-де не можем его устроить в Москве, дать ему, краснодарскому парню, жилплощадь, пристойную его таланту должность. Меня это, естественно, обидело:

– А что же вы, выдающиеся русские писатели, имеющие вес не только в обществе, но и у властей предержащих, бросили его, как ты говоришь, на произвол судьбы, а от других требуете разрешения всех его проблем?! И ещё. Знаешь ли ты, Василий Иванович, что это мы его устроили у нас в журнале «Молодая гвардия», что Иванов и его друзья устроили ему московскую прописку?!

– Да что ты говоришь! – вырвалось у Белова <…>

Из «достоверных источников» знаю, что Юрий Иванович не очень утруждал себя выполнением своих функциональных обязанностей. Он создавал себе образ современного критика, осваивающего русские (может быть, и правильные) позиции в текущей литературной жизни. Особый резонанс, помню, вызвала его статья о детской литературе «Козлёнок на колёсиках», в которой он подверг строгому анализу нынешнее состояние литературы для детей, отметил, что в детской литературе произошла замена живого мира на мир искусственный, на мир придуманный, ориентированный на механический перевод западных эрзац-поделок. Я не в курсе дела, как складывались у Селезнёва отношения с Викуловым, какую себе роль он отводил в редакции. Во всяком случае, кто-то кому-то по секрету сказал, что он направлен в «Наш современник» «под Викулова», который стал якобы раздражать руководителей отдела пропаганды своей кондовой прорусской позицией» (Б.Леонов. Прошлое, которого не было. М., 2005).

Бор. Леонов потом даже гордился тем, что смог убедить своё начальство в неумении Селезнёва заниматься черновой работой. Но в реальности Бор. Леонов, как и Викулов, видел в Селезнёве опасного конкурента. Ведь Леонов и в классике, и в современном литпроцессе разбирался слабо, да и писал он плохо, зато умел угождать литературному генералитету. Это я к тому, что Селезнёва хотели добить не только западники и либералы. Он как кость в горле был и для «своих» патриотов.

Натолкнувшись на резкое сопротивление Леонова, Селезнёв не стал через свои связи добиваться должности в «Радуге», а продолжил преподавать в Литинституте. Да, настроение у него было паршивое. «Обо всём писать не след, – сообщил он в сентябре 1983 года своему давнему приятелю Александру Федорченко, – но вот только в последнее время – «Коммунист» обругал, «Правда» до сих пор держит нас на прицеле <…> «Вопросы литературы» подготовили «круглый стол» о ЖЗЛ, т.е. просто организовали ряд погромных статей, но для видимой объективности дали под нажимом выступить и мне, и Николаю Николаевичу Скатову из Ленинграда. Найди этот 9-й номер, посмотри. Мою статью порезали до неузнаваемости под предлогом, что – это-де, не они, а цензура, но я узнал, что цензура ни слова не тронула, но ведь такие вопросы вслух публично не обсуждаются, поэтому можно делать что хочешь. Цензура, напротив, убрала из других статей такие обвинения, которые на нас клепали, после которых – «в Сибирь, в кандалы!», и против покажется: и антисоветизм, и антисемитизм, и «против Ленина», и против революционных демократов (это-то осталось), и «нововеховцы» мы, и «диссиденты солженицынского толка» – в иных, более утончённых формах, конечно. И расчёт на что: пройти – не пройдут, но кому должно – прочитают, сделают выводы. А какие поклёпы идут на нас в самые высокие инстанции! Рука не поднимается писать. За своего «Достоевского» пришлось уже выслушать такие наветы, что сердце бы захолонуло у другого, а сколько анонимок делается! Правда, есть и несколько дорогих мне телефонных и личных добрых слов и несколько чудных писем, но это мне, а в инстанции идут другого рода. Были уже и ответственные предупреждения и увещевания. А тут ещё – за публикацию моей статьи и ещё одного парня из Ленинграда в сборнике «О литературе для детей» (передам тебе, есть у меня этот «исторический» экземпляр) сняли недавно директора издательства ленинградского отделения «Детской литературы» – случай в последние годы уникальный и настораживающий, не помогло даже заступничество его родного брата – Б.Стукалина, председателя Госкомиздата СССР, то есть, по существу, министра печати... Но жить нужно. Сам не ухожу, жду, пока выгонят. Нельзя уходить – отступать, а силы, чувствую, убывают, здоровье всё хуже, словом – не весело. Хочется бросить всё и уехать куда-нибудь, в маленький домик, где-нибудь в лесу, и пожить там хотя бы 2–3 месяца, но и это – утопия, не достижимый для меня идеал. Писал (впрочем, я кажется, уже говорил об этом) «Достоевского» для «ЖЗЛ» по ночам, спал 3–4 часа в сутки, восемь – на работе, потом – домашние заботы и о других: того на работу устроить, тому врача найти, тому пристроить стихи или статью, да ещё ответы на жалобы, поклёпы, да все срочные, да все – в ответственные организации, да поездки по инстанциям для объяснения и т.д. и т.п. Вот не выдержал, а потом слёг, сломался; вот уже вторую неделю на больничном, сердце выпрыгивает, бессонница, по двое суток не могу уснуть при сильных таблетках, нервы совсем разболтались. Что-то нужно делать».

Осенью 1983 года Селезнёву разрешили организовать спецкурс по Достоевскому. Потом он хотел набрать семинар молодых прозаиков. Одновременно у него созрела идея написать для серии «ЖЗЛ» книгу о Лермонтове. Критик хотел доказать, что «конфликт» западного сознания и стихии русской народности – «это центральный конфликт так или иначе характеризует творчество и Лермонтова». По утверждению критика Владислава Попова, он полагал, что именно Лермонтов стоял у истоков полифонического романа Достоевского. Но работу над книгой страшно осложняли всевозможные разборки. Селезнёв очень переживал, что ему фактически было запрещено на целый год печататься под своей фамилией, а скрываться под псевдонимом он не привык.

Опала для Селезнёва закончилась, кажется, ранней весной 1984 года. В издательстве «Молодая гвардия» с ним заключили договор на новую книгу «Золотое кольцо». Критик хотел как бы закольцевать таких гениев нашей литературы, как Толстой, Достоевский, Чехов и Бунин. Потом ему дали разрешение на поездку в Германию. Жизнь вроде вновь стала налаживаться. Только со здоровьем не всё было ладно.

Умер Селезнёв 16 апреля 1984 года в Берлине в доме немецкого исследователя Эберхарда Дикмана после обширного инфаркта. Похоронили его в Москве. Позже пошли слухи о том, будто критик по заданию спецслужб был отравлен каким-то ядом, якобы он кому-то сильно мешал. Но я в эту конспирологическую версию не верю.

критика

В отечественной научной литературе до настоящего времени проблема типологии критики изучалась эпизодически. Существуют работы отдельных авторов-филологов, в которых интересующая нас проблема является периферийной. Что касается исследований в области медийной критики, то здесь и вовсе пока не существует отдельных научных изысканий по ее типологическим характеристикам. Частично данная тема присутствует в публикациях московских ученых С.А.Муратова и Г.В.Кузнецова, которые в течение долгих лет изучали (Кузнецов) и продолжают всесторонне изучать (Муратов) практику современного телевещания и отклики в прессе на телевизионные передачи. Представители саратовской научной школы (В.В.Прозоров, Е.Г.Елина, Е.Е.Захаров, О.Я.Чиненова), исследуя специфику литературной критики, а с недавних пор – и критики телевизионной (телекритика сейчас – значительная часть всей российской медиакритики), выполняя анализ текстов, в своих работах не останавливают внимания на данной проблеме. О типологических особенностях данного направления в журналистике ничего не говорит и декан факультета журналистики Белгородского госуниверситета, профессор А.П.Короченский, автор первой в нашей стране диссертации и монографии по теории медиакритики. Сегодня практика исследований в данной области эпизодична и касается главным образом количественных характеристик телевизионной критики: сколько опубликовано материалов с той или иной оценкой телепередач, насколько важно присутствие средств художественной выразительности в текстах, какова роль дискуссионности и объективности в критике и т.п.

Профессор МГУ С.А.Муратов в одной из глав своей книги «ТВ – эволюция нетерпимости (история и конфликты этических представлений)» лишь кратко упоминает о типологическом изменении телекритики 1990-х годов: «Проблемные и социально-прогностические выступления становились редки, как алмазы. Рецензии съежились до размеров реплик. Творческие поиски на кране уже не поддерживались экспертными оценками. Они тонули в суммарном мнении анонимного большинства. Потребность в эстетическом анализе отпадала вместе с самим предметом анализа. Зато астрономически вырос спрос на анонсы, рекламы и сплетни о личной жизни экранных звезд»[1]. На наш взгляд, автор характеризует не столько вопрос типологической трансформации телекритики, сколько проблему снижения ее качественного уровня, замещения критического анализа передач промо-материалами, направленными на привлечение аудитории к той или иной программе. Но можно ли такие выступления называть телекритикой?

Думается, типологические характеристики медийной критики необходимо выявлять, только непосредственно изучая ее тексты. Каждое из выступлений по-своему оригинально: специфичен предмет авторского изучения, каждый критик применяет различные, наиболее уместные на его взгляд, средства художественной выразительности, самостоятельно решает, что подвергнуть анализу, а что – нет, какие передачи похвалить, какие – раскритиковать. Творческий стиль каждого человека неповторим и дает возможность автору максимально продемонстрировать возможности и выразить свои эмоции. Наша задача – выявление типологических характеристик медийной критики не по внешним ее показателям (проблемы, недостатки), а по внутренним критериям. Под внутренними критериями мы понимаем жанрово-стилистическое своеобразие текстов, способов конструирования проблем, связанных с функционированием медиа, а также составляющих оценок передач.

Дата добавления: 2015-05-26