Творчество Косицына 5 страница

P.S. Вадим Кожинов в несвойственной ему высокопарной манере в дарственной надписи на книге, подаренной Станиславу Куняеву, в частности, утверждает: «…И поверь мне, ― я знаю, ― что твоя мудрость, мужество и нежность, воплощённые в твоих словах и деле, останутся как яркая звезда на историческом небе России». И это действительно так.

9. Творчество Кокшеневой

Окончила театроведческий факультет ГИТИСа. С 1990 года публикуется как критик. С 1993 по 2012 год возглавляла отдел культуры журнала «Москва». Евсеенко считает Кокшеневу шефом-поваром изящной словесности (см. статью Евсеенко "Шефы-повара изящной словесности").

Капитолина Кокшенева – отважный и честный критик, и эти её качества у одних писателей вызывают восхищение и восторг, у других – страх и зависть. Она многим помогла, многих поддержала, создала целую галерею из литературных портретов писателей-современников, и так же горячо боролась против пошлости и дурновкусия в современном искусстве.

Родом Капитолина Антоновна из Сибири. Она родилась 5 сентября 1958 года в городе-крепости на Иртыше – Таре (Западная Сибирь, Омская область). В 16 лет отправилась покорять Москву и поступила на театроведческий факультет ГИТИСа. Закончив его, училась аспирантуре. Защитила кандидатскую диссертацию по истории отечественного театра 20-х годов XX века. Работала в театре, начала писать статьи, участвовала в издании самиздатских журналов, в том числе и театрального «Грааль». В 1990 году вышла её первая книжка «Раскольники и собиратели» о современном театре и новейших процессах в нем. Книга вызвала настолько бурную реакцию театрального мира, что театральная библиотека СТД предпочла ее не иметь (при тираже в 70 тысяч экземпляров).

С 1990 года – старший научный сотрудник Института Мировой литературы РАН. Проработав почти 20 лет в Институте, защитила докторскую диссертацию, написала десятки научных статей по истории русской литературы, несколько книг.

С 1989 года Капитолина Кокшенева – постоянный критик журнала «Москва». А с 1993 по март 2012 года она возглавляет отдел культуры (позже – и публицистики) этого журнала, работать в который её пригласил писатель-диссидент, главный редактор Леонид Бородин. С 2012 года – по январь 2014 заместитель главного редактора журнала Никиты Михалкова «СВОЙ».

Написаны сотни статей в разных изданиях: журналах «Москва», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Общенациональный Русский журнал», «Лад», «Сибирские огни», «Сибирь», «Подъем», «Стратегия России», «Балтика», «Театральная жизнь», «Россия православная», «Новая Россия», «Коломенский альманах», «Роман-газета», «Свой», «Волшебная гора»; в газетах – «Труд», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Российский писатель», «Книжное обозрение», «Московский церковный вестник», «Гудок», «Десятина» и др.

Капитолина Кокшенева – желанный гость зарубежных университетов. В 2002 году она читала спецкурс о современной русской литературе в Пекинском Государственном университете и Шанхайском Государственном университете (Китай), а также в Институте повышения квалификации преподавателей русской литературы в Эстонии (Таллин), в Тартусском университете (2002, 2004). Участвовала в русско-польских творческих встречах в Варшаве, Кракове (1996, 2006). Делала доклад о женщинах-писателях России (Вере Галактионовой и Лидии Сычевой) на Международной женской конференции в Вене (2007). В 2010 году была приглашена с докладом на Международную литературную арабскую конференцию в Иорданию (Амман).

Лауреат Всероссийской литературной премии им. Братьев Киреевских (2001)

Постоянный эксперт Всемирного русского народного собора

Член союза писателей Росии. За книгу «Русская критика» автор получила общественную награду «Карамзинский крест», присужденную объединением литераторов «Басткон» (2008).

Безупречный вкус, аргументированность изложения, богатство ассоциативного ряда отличают работы этого известного и авторитетного критика.

Из числа критиков Капитолина Кокшенева ближе всего мне и своей позицией, и глубиной, и точностью. (Валентин Распутин, писатель;http://glfr.ru/glavnie-lica/kapitolina-koksheneva.html)

Раскольники и собиратели. — М.: Молодая гвардия, 1990.

Умеет ли кукла плакать? (Традиционные кукольные театры мира). — М., 1995.

Сто великих театров мира. — М.: Вече, 2001.

Русская трагедия. XVIII век. Эволюция жанра. — М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2001.

Революция низких смыслов. (Статьи о современной культуре и литературе). — М., Лето, 2001.

Самые знаменитые живописцы России. — М.: Вече, 2002.

Русская культура в современном контексте. — ARCIPELAGO: Universita di Bergamo (Италия), 2003.

Русская критика. (Современная литература и культура в контексте традиции). — М.: Порог, 2007.

Избранные статьи [править | править исходный текст]

Автор множества статей в различных изданиях, в журналах и альманахах: «Москва», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Русский журнал», «Молоко», «Лад», «Сибирские огни», «Сибирь», «Подъём», «Стратегия России», «Балтика», «Театральная жизнь», «Россия православная», «Новая Россия», «Коломенский альманах», «Роман-газета», «Волшебная гора»; в газетах — «Труд», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Российский писатель», «Книжное обозрение», «Московский церковный вестник», «Гудок», «Десятина».

Наталья ДАНИЛОВА. Модернизм: глубина пустоты О книге Капитолины Кокшеневой «Революция низких смыслов». (2002)

Мы живем в эпоху тотального наступления пошлости во всех сферах нашей жизни: политической, общественной, бытовой - и, разумеется, культурной. И, может быть, в первую очередь культурной: стереотипы и моды, которые навязываются современными культовыми деятелями, напористо «раскрученными» в соответствующих СМИ, постепенно становятся элементами нашего каждодневного бытия. Создается впечатление, что этот процесс (организация вторжения пошлости в нашу жизнь и культуру) кем-то даже контролируется. Иначе чем объяснить тот факт, что миллионнотиражный (и не без оснований считающийся солидным!) еженедельник «Аргументы и факты» вдруг реанимирует известность весьма подзабытого за последнюю пару лет в России (подзабытого и, следовательно, переставшего быть кому-нибудь нужным, т.е. переставшего пользоваться спросом) скандалезного пошляка Вл. Сорокина, предоставив ему практически целую полосу для интервью. И со страниц АиФ сей деятель русской литературы смеет порицать Льва Толстого за то, что он дает несовершенные образы Наташи Ростовой (не живописуя читателю, как она писает) и Анны Карениной (не упоминая о запахе ее подмышек). Увы, именно сорокины с их интересом к низкому правят нынче бал в современной российской культуре; во всяком случае, именно их «произведения» имеют хороший сбыт на рынке.

Впрочем, вопрос о рыночном сбыте - это вопрос, требующий особенного рассмотрения: в любом обществе во все времены существовали и существуют маргинальные (в духовном смысле) потребители кунстштюков такого рода авторов. Опасность в том, что Сорокин & Со агрессивны (как и полагается бизнесменам, делающим «бабки» в культуре, в данном случае - на самых низких людских несовершенствах и пороках) и пытаются распространить свое «искусство» за естественные пределы маргинальности. Это выдается за поиски новизны, «самобытности взгляда на проблему» и проч. Приемчик не нов, но действен.

Известный литературный и театральный критик К.Кокшенева скрупулезно анализирует этот и подобные ему феномены современной культурной российской действительности в новой книге «Революция низких смыслов», изданной в 2001 году издательством «Лето». Болит душа, болит - и эта боль (может быть, невольно) выплеснулась на страницы книги.

В первой же статье, открывающей сборник, К.Кокшенева обращает наше внимание на тот поразительный факт, что «современная культура (т.е. то, что творят сорокины и прочие творцы модернистского толка, имя которым легион. - Н.Д.) оппозиционна к сущности культуры», что «современная культура <...> парализует волю к подлинной культуре, заставляя современного человека испытывать тягу к примитивности и пошлости».

Вот - пойман стволовой нерв современной культурной ситуации в России! Следуя ему, К.Кокшенева пристально и пристрастно рассматривает уродливые ответвления от него, рахитичные, но многочисленные и опасные своей многочисленностью нервики, пронизавшие и изъязвившие плоть нынешней российской культуры. Имена «творцов», попавшие в поле этого внимательного анализа - от Д.Пригова, В.Пелевина и Вик. Ерофеева до Малевича, Шагала и А.Немзера - говорят о многом.

Когда-то малоизвестный живописец Малевич закрасил черной масляной краской очерченный им на холсте квадрат, забрал холст в рамку, назвал сию картину незатейливо: «Черный квадрат» - и выставил ее. Опешившие от такого нахальства художественные критики затеяли скандал, из-за которого «Черный квадрат» и подобное ему приобрели обвальную популярность. Безымянный прохвост Малевич стал мировой знаменитостью. Так появился очередной модернистский «изм»: супрематизм. Так появились и умножились «невиданные доселе глубины постижения действительности» и т.п. О таких «глубинах» Гегель ещё в начале XIX века писал: «Если это и глубина, то глубина пустоты».

Я помню: в конце семидесятых, когда этот «Черный квадрат» выставлялся в Москве, в Манеже, перед ним несколько минут постоял Ю.Визбор, культурный человек и эстэт, тонко чувствующий стиль. Отходя прочь, он случайно встретился со мной взглядом (мы не были знакомы) и со скорбным выражением на лице пожал плечами и произнес: «Черт знает что!»

Воистину: черт знает что!

Эта эмоциональная присловица поневоле приходит на ум, когда глядишь на шагаловских уродов с вывороченными ступнями, летящих над уродливым, словно привидевшимся в болезненной галлюцинации Витебском (или каким-то другим селением). Этим же «черт знает что» отзывается душа любого нормального человека, прочитавшего, скажем, такой пассаж литературного критика А.Немзера (цитированного К.Кокшеневой): «Тяжкий бред уходит - чистота бестелесности, бездумности, бездуховности (два последних слова здесь должны пониматься без привычных отрицательных коннотаций) безвластно властвуют над тем, что только казалось мирозданием». Или: «Черная пустота как немыслимый синтез культурных языков... Поэтика тайны. Скрытая динамика сюжета, разрешающаяся в игровое ничто. Значимое как незначимое. Случайное как двигатель смысла...» И т.д. Такая вот критика, такой вот модерн! - возмущенно восклицает К.Кокшенева. И это возмущение нельзя не разделять. «Безвластно властвуют...» Господи, пронеси.

Вырисовывается картина вполне безрадостная. Не безнадежная, а пока еще безрадостная. После прочтения критики К.Кокшеневой в душе рождается праведный протест: доколе, Господи?! Неужто люди не понимают, что они в действительности творят? Неужто Сорокин, мечтающий оказаться в известную минуту рядом с ночным горшком Наташи Ростовой и «посмотреть», не понимает, что пожирание его персонажами собственных экскрементов не несет в себе никакого положительного культурного смысла и представляет собою лишь мерзость гадостную, которая разрушает культуру?! Неужто Пелевин, при его образовании и таланте, не знает, что его целлюлоидная проза лишена жизненного тепла и, следовательно, к подлинной культуре не относится? Неужто А.Немзер не ведает, что использование в литературной критике таких терминов, как интертекстуальность, автометаописание, орфографический плюрализм, недоцитата, архетипы в сновидениях, полисемия, аграмматизм и т.п. - это ни что иное, как ложное глубокомыслие, ничего общего не имеющее с подлинной интеллектуальностью, а сильно смахивающее на насмешку над много- и всечитающим российским читателем, на издевательство над ним, и, опять-таки, не строящее культуру, а разрушающее ее?!

Автор сборника задается правильным вопросом - можно сказать, вопросом вопросов, ответ на который все расставляет по своим местам. Этот великий вопрос прост и ясен: зачем? Зачем творится все это? Зачем читать Сорокина? Зачем читать Пелевина? Зачем читать Немзера? Что чтение их текстов даст душе? Разумного ответа на эти простые вопросы (кроме ответа «ничего» на последний) нет. За этими «творцами» положительного содержания не маячит. Они творят не культуру, а акультуру, или антикультуру, или метакультуру, или паракультуру (у интеллектуала Немзера надо бы спросить, он дока в подобной терминологии) - словом, что-то, лежащее вне культуры. «Черт знает что».

Но если спросить самих творцов-модернистов, зачем они делают то, что делают, ответ будет столь же прост, как и вопрос: делаемое ими востребовано на рынке.

Доллар! - пригвождает К.Кокшенева.

И это - в самую точку.

И это - самое печальное: у сорокиных есть читатель.

Вот что тревожно. Бедный наш всеядный российский читатель! Вот что требует осмысления. Но это уже, увы, не литературный факт. Это уже должна анализировать другая наука - социология.

Пристрастный культурологический анализ модернизма и постмодернизма (что, впрочем, одно и то же) - это, как мне представляется, основной пафос книги К.Кокшеневой. Недаром название самой острой статьи, написанной на эту тему, стало и названием книги.

Но в книге затрагиваются и другие аспекты, которые тоже заставляют задуматься.

Модернизм с постмодернизмом существуют не сами по себе и родились не сегодня (и не совсем в России, скажем так). По всему миру бушует эта проказа, будь она неладна. Началась она невинными «черными квадратами» и «голубыми периодами», продолжилась дурацкими «дыр-бур-щул»-ами и летающими уродами, развивается и укореняется различного рода ядовитыми интертекстуальностями, насекомостями и тресканьем литературного кала. Но все эти разнородные явления (к которым относится, кстати, сделавшаяся привычной и малозамечаемой от частого употребления - но исподтишка действенной! - агрессивная пошлюга рекламных роликов: непременная составляющая нынешнего быта) имеют в себе что-то объединяющее. Это «что-то» К.Кокшенева определяет емким термином «геокультура» - понимая под этим словом тот набор «культурных» (а на деле антикультурных) ценностей, которые нынче навязываются нам в качестве обязательных для употребления, «новых», «престижных», «модных» и пр.

«Глубина пустоты». А модернисты в ответ: «свобода самовыражения», «я так вижу», «демократизм мнений». И сорокины с малевичами твердят: «как хочу, так и пишу». И проходимцы от шоу-бизнеса зарабатывают миллионы на гнусной, зомбирующей молодежное сознание попсе, говоря при этом: «как хочу, так и пою», «что хочу, то и пою». И - хором: «Раз нам платят, значит, мы нужны». (Замечание в скобках: прежде чем выколачивать прибыль от сбыта, надо оплатить «раскрутку». Вопрос в скобках: кто оплачивает их «раскрутку»?) Так в долларовых страстях сливаются вместе уличная попсово-демократическая глобалистская культура и творчество наших «интеллектуалов»-модернистов, порождая монстра, которого К.Кокшенева назвала «геокультурой».

«Черт знает что».

Мы вполуха, морщась от брезгливости, слушаем попсу и рекламные слоганы - а тем временем «низкие смыслы» прут наверх, на свет, верша свою непотребную революцию.

Да, геокультура. Это очень важно. Это суперважно! И это совсем не так безобидно, как кажется. Например, связан ли с насаждением модернизма рост (длительный, уже почти век длящийся) наркомании? Очевидно... Анализируя происходящее в культуре, приходится оглядываться на социологию. На это указывает К.Кокшенева в одной из статей, демонстрируя зоркость и чуткость к истинному в проблеме нынешней культуры. По ее мнению, «всеобщая тяга к понижению смысла и масштаба» привела к тому, что «поколение 90-х, не заставшее никакой идеологии, кроме всеобщего злобного разрушения, никакой культуры, кроме руин (курсив мой. - Н.Д.), <...> сегодня дало самый мощный выброс в общество больных людей: алкоголиков, наркоманов, психически нездоровых. Если культура по-прежнему ничего не даст человеку, если по-прежнему разрушительные тенденции будут в ней преобладать над созидательными, то культура XXI века станет наказанием. Саморазрушением человека».

Точней не скажешь. Беда стучится в ворота.

В короткой рецензии нет возможности отозваться на все, что содержится в этой умной и элегантно изданной книге.

Вне обзора остались острые разборы произведений Л.Бородина, А.Сегеня, В.Астафьева, В.Маканина, Ю.Козлова и других. Критика К.Кокшеневой этих писателей чрезвычайно поучительна и «раскрывает глаза» читателю - благодаря подлинно свежему и требовательному взгляду критика на их творчество, без расхожих стереотипов.

Не менее требовательна К.Кокшенева к коллегам - литературным критикам. Эта требовательность зиждется на реабилитации народности как отличительной, главной и самоценной черте русской литературы, философии, русского духа. Народность - вот, по Кокшеневой, источник возрождения русской культуры, ее способности противостоять модернизму как разлагающему элементу русской жизни.

10. Творчество Дедкова

Игорь Александрович Дедков

Под конец жизни дело идёт таким образом, как в конце маскарада, когда снимаются маски. Мы видим тогда, кто, собственно, были те, с кем мы приходили в соприкосновение на протяжении своей житейской карьеры. Ибо характеры выяснились, дела принесли свои плоды, труды наши получили себе правильную оценку, и все призраки рассеялись. Ведь для всего этого нужно было время.

Артур Шопенгауэр. Афоризмы житейской мудрости.

Нравственное поведение не в том, чтобы идти проторённым путём, а в том, чтобы самому найти правильный путь и бесстрашно им следовать.

Махатма Ганди

Игорь Александрович Дедков был и остался для меня навсегда в самом точном смысле слова «лучом света в тёмном царстве». Как никто другой из тех людей, кого я встретил на своём жизненном пути, он оказал на меня огромное влияние, и оно проявилось исключительно благотворно. Не будь его, я, возможно, прожил свою жизнь легче, проще и благополучнее, но как человек был бы хуже. Об этом влиянии нельзя даже сказать, что оно было: оно есть и сейчас, когда я обращаюсь к его творческому наследию и с неизменной теплотой и благодарностью вспоминаю о личном общении с ним.

«Добрая молва дороже денег» — так говорят в народе. Правда, тот, кто не испытывает недостатка денег в наши дни, используя PR-технологии, без труда может создать себе и доброе имя. Однако то было другое время, когда о существовании таких технологий, по крайней мере, мы, ещё ничего не знали, а добрая молва действительно существовала и каким-то непостижимым образом воздействовала и на нас самих, и на ход событий в нашем мире. И в какой-то степени она, в конечном счёте, воздавала каждому по его заслугам уже здесь и сейчас, в этом «мире нужды и рассудка» (Гегель), не откладывая это деяние на возможный загробный мир.

Добрая молва об Игоре Александровиче нашла меня раньше того времени, как я познакомился с ним лично. Я был ещё школьником, писавшим стихи и эпизодически посещавшим литературный кружок. И руководитель нашего кружка однажды сказал, что если у нас будут получаться интересные стихи, то его хороший знакомый из редакции местной газеты может помочь в их публикации. Этим хорошим знакомым оказался Игорь Александрович Дедков, о котором шла молва как о талантливом журналисте, образованном, умном и доброжелательном человеке. Конечно, со стороны нашего руководителя литературного кружка это был плохой педагогический ход, рассчитанный на пробуждение в нас нездорового честолюбия. Но таков был дух времени начала 60-х годов ХХ века в СССР, когда выступления поэтов собирали толпы поклонников. И сам Игорь Александрович был активным деятелем того поколения творческой элиты Советского Союза, которое получило название «шестидесятников», хотя масштаб его личности выходил за пределы всякого коллективного движения. Он был всегда «сам по себе» и никогда, как он однажды выразился, «не подстраивался к хору».

Познакомился же я с ним осенью 1967 года, когда был студентом второго курса филологического факультета Костромского пединститута. Я подошёл к нему после занятий, которые он проводил у нас, и сказал, что пишу стихи. Он попросил прочитать что-нибудь и, когда я это сделал, сказал, что в моих стихах уже чувствуется навык. «Это хорошо», — сказал он. И тут же добавил: «И в то же самое время плохо». Мне в ту пору трудно было понять, какой смысл он вкладывал в эти слова. А теперь, спустя целую жизнь, я отчётливо вижу: «хорошо» было в том, что я уже имел какую-то грамотность и владел некоторыми навыками в сочинении стихов. «Плохо» же было то, что я уже был заражён стереотипами мышления и литературными штампами. И он предложил: «Заходи ко мне в редакцию. Там поговорим». И с тех пор я стал частым гостем в отделе культуры газеты «Северная правда». Трудно сказать почему, но этот человек вызывал у меня безусловное доверие. Может быть, потому, что я почти физически ощущал его интеллектуальное и нравственное превосходство, которое, впрочем, он никогда не позволял себе демонстрировать. По отношению к нему справедливы слова Уинстона Черчилля: «Ему есть отчего быть скромным». Он рекомендовал мне для чтения таких поэтов, как Николай Заболоцкий, Борис Пастернак, Анна Ахматова. Я читал, но далеко не всё понимал. Всю эту литературу я находил в научной библиотеке имени Н. К. Крупской. Сколько счастливых часов своей юности я провёл в читальном зале этой библиотеки! И какой внимательный, доброжелательный и квалифицированный приём получали мы, студенты той поры, от сотрудников этой библиотеки! Однажды, это было в 1969 году, когда я писал курсовую работу по поэтике ранних стихов А. Ахматовой, Дедков посоветовал мне обратиться в каталог дореволюционной литературы. Там можно было по первоисточникам изучать русскую литературу начала ХХ века. Особенно он советовал мне сборник стихов Владислава Ходасевича «Путём зерна». При этом он в раздумье прочитал строчки из этой книги: «Затем, что мудрость нам единая дана: / Всему живущему идти путём зерна». Я нашёл тогда эту книгу, и не только прочитал её, но и выписал многие стихи, которые запомнились мне навсегда, став неотчуждаемой частью моей личности. Но, благодаря Игорю Александровичу, я нашёл там и прочитал некоторые произведения Фридриха Ницше и Зигмунда Фрейда — авторов, запрещённых тогда в СССР.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1: 9). «Потому что мудрого не будут ценить вечно, как и глупого; в грядущие дни всё будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым» (Еккл. 2:16). Эти слова ветхозаветной мудрости наводят на мысль о том, что без разницы, как человек живёт свою жизнь: ведь смерть уравнивает всех и всё на земле подвержено забвению. Наш школьный учитель литературы, живший неподалёку от старого городского кладбища, говаривал нам на уроках: «Посмотрите, какие только памятники люди не устанавливают на надгробиях! Получается, что они больше всего боятся забвения. Забвения того, что они были на земле и не оставили на ней никакого следа!» Но ведь память о человеке живёт не столько в надгробиях на его могиле, сколько в его делах и поступках, в том, каким его помнят те, кто его знал при жизни.

«Хороший это обычай: в день, когда много лет назад умер этот человек, — писал Дедков, имея в виду именно это, — говорить о его продолжающемся, неизменном присутствии в мире живых» [1]. Что касается самого Игоря Александровича, то его присутствие в мире живых продолжается вот уже много лет спустя с того дня, как он ушёл из этой жизни. И это ещё раз подтверждает то, что жизнь человека не измеряется лишь хронологическими рамками его рождения и смерти. Гораздо важнее то, каким содержанием она была наполнена. А содержание это, условно говоря, можно разделить на частную жизнь и публичную деятельность. Последняя и остаётся в социальной памяти об общественном деятеле. Память эта, прежде всего, содержится в его творческом наследии, и по мере того, как будут обнаруживаться новые документы, она будет только увеличиваться. Но в основном она остаётся стабильной и неизменной. Кроме того, память о таком человеке живёт в исследованиях, посвящённых его творчеству. Эта память будет расти и становиться всё более совершенной, ясной и точной. Так уже сейчас происходит с творческим наследием, которое оставил Дедков, поскольку оно выходит за пределы того исторического времени, когда он жил. Наконец, есть живая память тех людей, которые знали его при его жизни. И этой живой памяти будет становиться всё меньше и меньше по мере ухода из жизни таких людей. Вот этой живой памятью я и хочу поделиться с читателем, поскольку для меня Игорь Александрович интересен сегодня прежде всего как живой человек, как личность, как пример. Живой, зримый пример успешного противостояния социальному окружению и творческой самореализации вопреки неблагоприятным жизненным обстоятельствам. Я попытаюсь переосмыслить те впечатления, переживания и размышления, которые были вызваны во мне многолетним общением с ним в различные периоды моей жизни, по мере возможности соотнося это с его жизнью и творчеством.

Общение это было в высшей степени свободным: оно никак не было связано ни со служебными, ни с какими бы то ни было другими обязательными отношениями, какие обычно устанавливаются между людьми. Нас разделяли существенные различия в возрасте, в образовании, в жизненном опыте и социальном статусе. Несмотря на это, при встречах, которые вроде бы носили случайный характер, у нас всегда находилась и общая тема для разговора, и какой-то то ли взаимный интерес друг к другу, то ли симпатия. Буквально с первой встречи с ним у меня возникло ощущение общения с незаурядным человеком. Он был неизменно скромен, вежлив, тактичен, деликатен, внимателен, прост, доступен, мягок в общении. Держался чрезвычайно естественно. Вместе с тем меня не покидало ощущение, что за всем этим скрывается внутренняя собранность, самодисциплина и незримая непреодолимая грань, разделявшая нас. И каким-то странным, непостижимым образом он всегда оказывал на меня магическое действие, которое неизменно очищало и облагораживало меня, словно я вдыхал свежий, чистый воздух среди духоты и зловония или получал глоток холодной ключевой воды в жаркий, душный и пыльный день.

Конечно, инициатором общения всегда был я. Меня словно магнитом тянуло к нему: и сам он, и всё, что было связано с ним, представляло для меня жгучий интерес, будто я прикасался к какой-то большой человеческой тайне. Но о себе он почти никогда ничего не говорил, интересуясь больше тем, что рассказывал я, спрашивая, уточняя и комментируя сказанное, помогая добрым советом. Так, например, видя мою чрезмерную впечатлительность и ранимость, страдания по пустякам, он советовал: «Надо научиться слушать не слушая. Иначе в этих условиях жить невозможно. Не выживешь. Знаешь, как я работал в последнее время в редакции? (Имелась в виду редакция газеты "Северная правда".) Мне говорят — я слушаю, но не слышу. Научись, слушая, не слышать. Нарасти кожу». Это был хороший совет, но, к сожалению, невыполнимый ни мною, ни им самим. «Нарастить кожу», как свидетельствует об этом вся его собственная жизнь, он так и не сумел. В другой раз, видя мою жажду знаний и общения, стремление поделиться прочитанным, обменяться впечатлениями о событиях и вообще поговорить на разные темы, он говорил: «Ты просто выговариваешься, и тебе уже не до письма. Для того чтобы писать, надо быть скупее на разговоры. Надо просто сосредоточиться и не расплёскиваться». Помнится, в конце 60-х в кинотеатре «Дружба» в Костроме я случайно забрёл на фильм «Комедианты», поставленный по одноимённому роману Грэма Грина. Этот фильм произвёл на меня тогда неизгладимое впечатление, сходное с эмоциональным потрясением. Грубый произвол тиранической власти режима Дювалье на Гаити, опирающейся на кровавых садистов — убийц и насильников службы безопасности «тонтон-макутов», — вызвал у меня ассоциацию со злодеяниями эпохи «культа личности» Сталина. В тот же день я стремглав помчался к Дедкову в редакцию рассказать о своих переживаниях. Он спокойно выслушал меня и сказал, что в фильме нет вымысла и сгущения красок, а в жизни всё бывает ещё и похуже: «тонтон-макутов» всегда хватает с избытком. Как я понимаю теперь, он не только посмотрел фильм ещё до встречи со мной, но и прочитал роман.

Заходя к нему в отдел культуры редакции «Северной правды» поделиться впечатлениями, «поговорить за жизнь», я иногда приносил ему на суд свои стихи. В некоторых из этих стихов он находил нечто интересное и даже иногда говорил: «Это можно публиковать», но поскольку я на этом никогда не настаивал, публикации эти не состоялись. Но в целом он указывал на то, что стихи мои какие-то уж чисто рассудочные, абстрактные, скорее напоминают теоретические рассуждения, чем собственно поэзию. На моё замечание, что можно писать и по-другому, устроить инвентаризацию образов и метафор, придумать сюжет, он, покачав головой, ответил: «Себя не переделаешь».

В постсоветское время о советском человеке стали презрительно говорить «совок», или, выражаясь словами Александра Зиновьева, называть его «гомо советикус». Игорь Александрович Дедков и был советским человеком в его наилучших проявлениях и человеческих качествах. Честный и добросовестный на своей непосредственной службе, образцовый семьянин, скромный в потребностях и амбициях. И сверх всего этого он неустанно и целенаправленно следовал своему жизненному призванию — труду литературного критика. Там он мог публично выражать свои мысли, чувства, сопереживая в то же самое время писателям и их литературным героям, давать им оценку, предъявляя к ним свои этические и эстетические критерии, отстаивая свои, выстраданные жизнью, ценности и идеалы. Именно стремясь к тому, чтобы понять живую повседневность бытия, он обратился к осмыслению опыта художественной литературы. Причём именной той, современной ему литературы, которая в наибольшей степени была свободна от господствующей тоталитарной идеологии. Такой литературой тогда была проза писателей-фронтовиков с их окопной правдой и произведения писателей-деревенщиков — авторов, как тогда говорили, «деревенской прозы».

Дата добавления: 2015-05-26