Системная психотерапия Берта Хеллингера 3 страница. На основе этой расстановки можно сделать вывод, что болезнь твоего брата имеет, вероятно, системное значение и твоему брату мож­но помочь

На основе этой расстановки можно сделать вывод, что болезнь твоего брата имеет, вероятно, системное значение и твоему брату мож­но помочь, если ты ему об этом расскажешь. Вероятно, он связан с умершим. И если в этом новом образе семьи тот присутствует, воз­можно, твой брат выздоровеет.

з) Согласие с судьбой

Среди судьбоносных бед есть и такие (меня это тоже не минова­ло), как, например, наследственное заболевание, увечье, полученное на войне, или скверные обстоятельства в детстве. И если я буду воз­мущаться судьбой, которую не изменишь, и буду на нее роптать, со­храняя злость и претензии, или буду искать виновных, или не приму ее в свою жизнь, то и она не сможет проявить свою силу.

Как я могу быть незаслуженно и без моего содействия спасен, то есть могу получить подарок, которого другим не достается, так же я должен соглашаться и в том случае, если от меня потребуется отве­чать за последствия чего-то негативного, что произошло без моей вины. Судьбе нет дела ни до наших притязаний, ни до нашего искуп­ления.

Единственным выходом в случае роковой вины мне остается под­чинение; покорность невидимым и могущественным взаимосвязям, на счастье ли на мое или на несчастье. Позицию, лежащую в основе такого поведения, я называю смирением. Оно позволяет мне прини­мать мою жизнь и мое счастье такими, какими они выпали мне на долю и столько, сколько они продлятся, независимо от цены, кото­рую заплатили за это другие. Оно велит мне соглашаться и на тяже­лую участь, если пришел мой черед. Это смирение заставляет меня серьезно относиться к тому, что не я определяю судьбу, а судьба меня. Оно же является соразмерным ответом роковой вине или невинов­ности и делает меня равным с жертвами. Оно позволяет мне их ува-

г

жать, не так, что я отбрасываю или ограничиваю то, что получил «за их счет», а именно тем, что, несмотря на высокую цену, я это принимаю, а затем что-то из этого передаю дальше, другим. Искупление уничтожа­ет уважение, а уважение делает искупление ненужным. Компенсацией тогда является то, что покорность превращается во мне в источник силы. Тогда это позитивная компенсация, а это всегда нечто действующее во благо.

Пример:

Один молодой человек, предприниматель и монопольный агент некоего продукта в своей стране, приезжает на своем спортивном ав­томобиле и рассказывает о своих успехах. Совершенно очевидно, что он что-то может, к тому же он обладает неотразимым шармом. Но он пьет, и его бухгалтер обращает его внимание на то, что он берет слиш­ком много денег фирмы на свои личные цели и этим ставит предприя­тие под угрозу. Несмотря на свои предыдущие успехи, втайне он был тем не менее нацелен на то, чтобы снова все потерять. Здесь выясняет­ся, что его мать выгнала своего первого мужа, потому что считала его тряпкой. Потом она вышла замуж за отца этого молодого человека, а ребенок от первого брака остался жить с ними. Он не имел права ви­деться со своим родным отцом, и до настоящего момента они никак друг с другом не контактировали. Сын даже не знал, жив ли его отец.

Молодой предприниматель заметил, что он не мог подолгу быть успешным, потому что считал, что своей жизнью он обязан несчас­тью своего брата. Он нашел следующее решение: сначала он смог при­знать, что брак его родителей и его собственная жизнь роковым об­разом переплетаются с потерей, которую вынуждены переносить его брат и отец брата. Во-вторых, несмотря на это, он смог принять свое счастье и сказать другим, что и он будет считать себя равным им и равноправным с ними. В-третьих, он был готов оказать своему брату особую услугу, признавая этим свою готовность уравновесить «давать» и «брать». Он решил найти исчезнувшего отца своего брата и устро­ить их встречу.

Пример:

Теперь я еще раз вернусь к динамике, о которой мы говорили ра­нее. Мануэла, ты рассказала, что твоя мать после твоего рождения впала в депрессию. Тогда есть тенденция к тому, чтобы ребенок за это платил.

Мануэла: А когда у матери возникает послеродовой психоз — это похожая ситуация?

Б.Х.:Да, это может быть похоже. Ребенок считает, что он должен за это платить. Он всегда чувствует'себя виноватым, если при его появле­нии на свет здоровью матери наносится ущерб.

Пример:

Один член группы, человек средних лет, не позволял себе чувство­вать себя в группе хорошо. Он странно себя вел и демонстрировал небольшую способность к эмпатии. Выяснилось, что при его появ­лении на свет мать перенесла перелом таза. В расстановку своей се­мьи он выставил себя за ее границы. Хотя мать и была готова запла­тить эту цену, ребенок не мог этого принять, так как цена казалась ему слишком высокой.

Что же в этом случае должен сделать ребенок? Надо оценить все по достоинству. Итак: «Милая мама, я принимаю ту цену, которой стоило тебе мое рождение, и именно поэтому я буду чтить это и что-то из этого сделаю тебе на радость. Именно потому, что я стоил тебе так дорого, я покажу, что ты страдала не напрасно». Для матери это большое облегчение.

А нередко бывает, что после избавления от большой беды некото­рые люди живут как неживые, так, будто их жизнь уже закончилась.

Пример:

На одном из курсов присутствовал милый парень, но сидел он там по большей части как неживой. Тогда я провел с ним возрастную регрессию, и он увидел себя пятилетним, лежащим в кровати, а на плече у него была большая опухоль. Вокруг постели стояли врачи с озабоченным выражением на лицах, и в этот самый момент он внут­ренне умер. Ему была сделана операция, и выяснилось, что опухоль доброкачественная. Но внутренне он уже распрощался с жизнью и дальше жил «без жизни». В таких случаях человеку следует поблаго­дарить за спасение, снова приняв жизнь как подарок.

и) Ребенок как отступное

Довольно часто случается так, что при расставании в качестве ком­пенсации отдают ребенка. Например, при вступлении матери во вто­рой брак дочь остается с отцом. Если мать берет себе в мужья другого мужчину, за это должно быть заплачено. Один из вариантов — это от­дать ребенка первому мужу. Таким образом, расплата, так сказать, про­изведена. Зачастую при помощи ребенка выплачивают еще и своего рода отступное, если родители женщины не хотели отдавать ее замуж. В этих случаях она иногда отдает своим родителям первого ребенка.

Никто не знает, отчего так, но это — отступное, которое она платит. Тогда она имеет право сохранить своего мужа. В этом случае ребенок может сказать: «Я рад это делать, но ты — моя бабушка, а это — моя мама». С таким положением мы встретимся в случаях инцеста.

Алексис: Я часто наблюдал в Греции, что ребенка отдают бездет­ной, но-богатой замужней сестре, которая поддерживает вскгсемью.

Б.Х..'Тогда ребенок должен сказать: «Я рад делать это для всех вас»» Тогда он сможет это делать, а также освободится от возможного упрека.

3. Порядок

Третьим базовым условием для того, чтобы отношения сложились, явлаеяся порядок. В первую очередь я говорю здесь о правилах, кото­рые направляют совместную жизнь группы по определенному руслу. Во всех подолгу длящихся отношених развиваются общие нормы, ритуалы, убеждения и табу, которые становятся тогда обязательными для всех. Так из отношений вырастает система со своим порядком и структурой. Это скорее порядок «согласованный», находящийся на переднем плане. А за ним действуют порядки заданные, ни согласо­вать, ни договориться о которых невозможно.

II. СОВЕСТЬ КАК ОРГАН,

ОТВЕЧАЮЩИЙ ЗА РАВНОВЕСИЕ

В ОТНОШЕНИЯХ

Когда бы и в какие бы отношения мы ни вступали, нами управ­ляет некое внутреннее чувство, которое автоматически реагирует, если мы делаем что-то способное повредить отношениям или постают. их под угрозу. Следовательно, существует нечто вроде внутреннего органа, отвечающего за системное поведение, так же как у нас есть внутренний орган, отвечающий за сохранение равновесия в поведе­нии. Как только мы теряем равновесие, то неприятное чувство, воз­никающее в результате падения, возвращает нас обратно в состояние равновесия. Таким образом, равновесие регулируется чувствами удо­вольствия и неудовольствия. Когда мы находимся в состоянии рав­новесия — это приятно, это чувство удовольствия. Когда мы теряем равновесие — это чувство дискомфорта, и оно указывает нам ту чер­ту, у которой мы должны измениться, чтобы не произошло несчас­тья. Нечто подобное происходит в системах и отношениях.

В отношениях имеют силу определенные порядки. Если мы на­ходимся с ними в гармонии и вследствие этого имеем право оставаться в отношениях, мы чувствуем себя невиновными и находящимися в равновесии. Но как только мы нарушаем условия, необходимые для хороших отношений, и подвергаем отношения опасности, возника­ют неприятные чувства, которые срабатывают как рефлекс и вынуж­дают нас вернуться назад. Тогда это переживается как вина. Ту ин­станцию, которая следит за этим как некий балансирующий орган, мы называем совестью.

Нужно знать, что чувства вины и невиновности мы познаём, как правило, только в отношениях. Чувство вины отнесено, таким обра­зом, к другому. Я чувствую себя виноватым, когда делаю то, что вре­дит отношениям с другими, и невиновным, когда делаю то, что идет отношениям с другими на пользу. Совесть привязывает нас к группе, важной для нашего выживания, какими бы ни были условия, кото­рые эта группа нам ставит. Совесть не стоит над группой, ее верой или суеверием. Она — к ее услугам.

1. Совесть следит за наличием условий для хороших отношений

Совесть стоит на страже условий, которые важны для отноше-! ний, а именно привязанности, баланса между «давать» и «брать» ит порядка. Отношения могут сложиться удачно только в том случае,! если одновременно выполняются все эти три условия. Не существует! привязанности без сбалансированности и без порядка. Нет сбалан-\ сированности без привязанности и порядка, как не существует и] порядка без привязанности и сбалансированности. В душе эти ус-,j ловия переживаются как элементарные потребности. Совесть слу­жит всем трем потребностям, а каждая из этих трех потребностей ', осуществляется с помощью собственного чувства вины и невинов-т J ности. Поэтому наш опыт в отношении чувства вины различается в' зависимости от того, относится ли эта вина к привязанности, сба-1 лансированности или порядку, и потому мы по-разному восприни­маем вину и невиновность в зависимости от цели и потребности, *| которой они служат.

а) Совесть и привязанность

Совесть реагирует на все, что способствует или угрожает привя-1 занности. Поэтому наша совесть спокойна, когда мы ведем себя так»! что можем быть уверены: мы еще имеем право принадлежать к груц-^ пе, и неспокойна, когда мы настолько отошли от условий группы»^ что вынуждены опасаться, не утратили ли мы полностью или частич-1 но право на принадлежность. Таким образом, здесь мы переживаем! вину как страх потери и исключения и как удаленность, а невинов-) | ность — как защищенность и близость. Чувство права на принадлеж­ность на элементарном эмоциональном уровне — это, возможно, са­мое прекрасное и глубокое чувство, какое мы знаем: только тот, ktq, познал безопасность невиновности как право на принадлежность, знает о страхе или ужасе исключения или потери. Чувство защищен-» } ности переживается только вместе с чувством страха. Так что полная бессмыслица утверждать, будто в том, что человек испытывает страх* | виноваты родители. Чем лучше родители, тем больше страх их поте-*| рять.

Защищенность и близость — это великая мечта, и многими на­шими действиями мы пытаемся ее приблизить. И тем не менее эта мечта неосуществима, так как право на принадлежность всегда нахо­дится под угрозой. Некоторые говорят, что детям нужно давать чув-

ство безопасности. Но чем больше безопасности детям дают, тем боль­ше они боятся ее потерять, потому что нет чувства безопасности без боязни обратного. Так что право на принадлежность надо завоевы­вать снова и снова, им невозможно обладать постоянно, и потому невиновность переживается как право пока еще принадлежать к груп­пе, и неизвестно, сколь долги это продлится. Эта неуверенность — часть нашей жизни. Примечателен тот факт, что совесть родителей в отношении детей более спокойна, чем у детей в отношении родите­лей. Возможно, это связано с тем, что родители меньше нуждаются в детях, чем дети в родителях. Мы можем себе также представить, что именно родители жертвуют своими детьми, но никак не наоборот. По­разительно.

Обе стороны совести, чистая и нечистая, служат одной цели. Как кнут и пряник, они манят и гонят нас в одном направлении: они обес­печивают нашу привязанность к корням и основам вне зависимости от того, чего требует от нас любовь в этой группе.

Привязанность к исходной группе обладает для совести приори­тетом перед любыми другими доводами рассудка и перед любой дру­гой моралью. В отношении результатов нашей веры или наших по­ступков совесть ориентируется на привязанность, не обращая вни­мания на то, что с других точек зрения эта вера и эти поступки мо­гут казаться ненормальными или предосудительными. Так что мы не можем полагаться на совесть, когда речь идет о познании добра и зла в более широком контексте (см. главу III, 3). Поскольку привя­занность обладает приоритетом перед всем, что, возможно, затем еще последует, то вина в отношении привязанности является для нас самой тяжкой, а ее последствия — самым суровым наказаним. А невиновность в отношении привязанности мы воспринимаем как самое глубокое счастье и как самую заветную цель наших детских желаний.

Обязывающая любовь и жертвенность слабых Совесть привязывает нас сильнее всего, если мы занимаем невы­сокое положение в группе и полностью находимся в ее власти. В се­мье это дети. Из любви ребенок готов пожертвовать всем, даже соб­ственной жизнью и счастьем, если родителям и всему роду от этого будет лучше. Это те дети, которые самоотверженно заступаются за своих родителей или предков, совершают то, чего не планировали, искупают то, чего не делали (например, уходя в монастырь), отвеча­ют за то, в чем не виноваты, или мстят вместо своих родителей за пережитую несправедливость.

3 — 2296

Пример:

Однажды отец наказал сына, когда тот заупрямился, и ночью пос-ь ле этого сын повесился. Теперь отец был уже стар, но все так же тяже-

\ ло переживал свою вину. И как-то в разговоре с другом он вспомнил,

I что сын всего за несколько дней до самоубийства, когда его мать ска-

[ зала, что снова беременна, словно вне себя выкрикнул: «Но ради Бога,

} у нас же совсем нет места!» И отец понял: сын повесился, чтобы снять

с родителей эту заботу, он освободил место для другого.

Как только мы завоевываем в группе власть или становимся не­зависимыми, связь ослабевает, а вместе с этим слабеет и голос совес­ти. Но люди слабые добросовестны, они остаются верными. Они де­монстрируют самую самоотверженную отдачу, поскольку они привя­заны. На предприятии это работники нижнего звена, в армии — обыч­ные солдаты, а в церкви — верующий народ. На благо сильных членов группы они добросовестно рискуют здоровьем, невиновностью, сча­стьем и жизнью, даже тогда, когда сильные, прикрываясь высокими целями, ими, возможно, бессовестно злоупотребляют. Так как они ос-ь. таются привязанными к собственной системе, их могут бесцеремон-

[ но отдавать на заклание системам внешним. И тогда эти маленькие

» люди подставляют свою голову за людей больших, выполняют всю

I грязную работу, это герои на затерянном посту, это овцы, идущие за

пастухом на бойню, это жертвы, платящие по чужим счетам.

б) Совесть и баланс

Как совесть следит за привязанностью к родителям и к своему роду и управляет ею с помощью своего чувства вины и невиновнос­ти, так она следит и за обменом и регулирует его с помощью другого чувства вины и невиновности.

Если иметь в виду позитивный обмен между «давать» и «брать», то чувство вины мы воспринимаем как обязательство, а невиновность — как свободу от обязательств. Понятия «брать» не существует в отрыве от цены. Но если я возвратил другому ровно столько, сколько полу­чил, тогда я свободен от обязательств. Тот, кто свободен от обяза­тельств, чувствует себя легко, но у него нет больше и этой связи. Кро­ме того, эту свободу от обязательств можно увеличить, давая больше, чем обязан. Тогда мы познаем невиновность как право на притяза­ние. Итак, совесть способствует не только нашей связи друг с дру­гом, но и в качестве потребности в компенсации управляет обменом внутри отношений и внутри семьи. Роль этой динамики в семье ни­как не удается оценить в полной мере.

в) Совесть и порядок

Когда совесть стоит на службе порядка, то есть правил игры, име­ющих силу в данной группе, то вину мы воспринимаем как наруше­ние правил и как страх наказания, а невиновность — как добросове­стность и верность. Правила игры в каждой системе свои, и каждый, кто является частью системы, эти правила знает. Когда человек их осознаёт, признаёт и соблюдает, система может функционировать, а человек считается безупречным. Тот, кто их нарушает, становится виновным, даже если это никому не приносит вреда и никто от этого не страдает. В этом случае он во имя системы еще и подвергается наказанию, а в некоторых тяжелых случаях даже исключается и унич­тожается, как, например, в случае «политических преступлений» или «ереси».

Чувство вины в отношении порядка не затрагивает центра нашей личности. Мы част9 можем позволить себе этот тип вины, не испыты­вая проблем с чувством собственной ценности, даже когда знаем, что у нас есть некое обязательство или что мы должны заплатить какой-то штраф. И, напротив, если мы совершаем проступок в отношении при­вязанности или баланса, наша самооценка понижается. Так что чув­ство вины переживается по-разному. Возможно, это связано с тем, что хотя мы и испытываем потребность в порядке, но что касается подроб­ностей, здесь мы в значительной степени вольны решать сами.

Совесть определяет также, что человек имеет право воспринимать, а что — нет.

Пример:

На одной из групп рассказывает врач. Однажды утром ему позво­нила сестра и попросила зайти, чтобы обсудить некую медицинскую проблему. Он пришел, и целый час они проговорили. И тогда он ска­зал: «Может быть, будет лучше, если ты сходишь к гинекологу». Она пошла и затем родила здорового мальчика. Брат не воспринял того, что его сестра беременна. Сестра тоже не воспринимала того, что бе­ременна, а она тоже была врачом.

В этой системе было запрещено воспринимать беременность, и даже высшее медицинское образование не помогло обоим преодолеть эту блокировку восприятия.

Белый медведь

Жил-был белый медведь, и привезли его в цирк. Но его не занимали в представлениях, а только выставляли напоказ. Поэтому обычно он сидел в фургоне. Но фургон был настолько тесен, что пройти

з*

г

> он мог только два шага вперед и два назад. Потом всем стало жаль

^ белого медведя, и его продали в зоопарк. Теперь у него был про-

сторный вольер. Но и там он ходил только два шага вперед и два 1 назад. Другой белый медведь спросил его; «Почему ты так дела-

ешь?» И он ответил: «Потому, что я долго жил в фургоне».

: 2. Согласованность потребностей

, в привязанности, сбалансированности

■ и порядке

\ Совесть по-разному служит удовлетворению потребностей в при-

| вязанности, сбалансированности и порядке. Так, на службе у привя-

\ занйости она, возможно, требует того, что запрещает на службе у сба-

\ лансированности и порядка, а в том, что она позволяет ради поряд-

I ка, нам вполне может быть отказано в интересах привязанности. Если

| одна потребность берет верх, то другие оказываются в убытке. Если

' человек все же хочет одновременно подчиняться всем трем услови-

ям, то каждому он останется что-то должен. Как бы мы ни старались следовать указаниям совести, она будет нас, с одной стороны, обви­нять, а с другой — оправдывать. Поэтому наша совесть никогда не бывает абсолютно спокойна.

Итак, вина и невиновность идут по большей части рука об руку. [ Хватаясь за невиновность, мы касаемся и вины. А снимая дом у вины,

мы обнаруживаем там жильца по имени невиновность. К тому же вина ' и невиновность часто меняются одеждой: вина приходит одетая не-

| виновностью, а невиновность является нам в платье вины. Так что

| внешность обманчива, и только результат показывает, что же это было

на самом деле. Добиться можно лишь того, чтобы вины во всех отно­шениях было как можно меньше.

Пример:

Когда мать говорит ребенку, который что-то натворил: «А теперь ты целый час будешь играть один в своей комнате», она наказывает его за несоблюдения порядка. Но если она добивается порядка пол­ностью, то это значит, что она на целый час оставляет ребенка в его комнате одного и ребенок после этого злится на мать, и причем по праву. Потому что ради справедливости она забыла о привязанности и любви. Поэтому родители нередко отменяют часть наказания. Тог­да они нарушают порядок, так как привязанность для них тоже важ­на. Если же родители не наказывают вообще, то на переднем плане стоит привязанность, но происходит это в ущерб порядку. В этом слу-

чае ребенок тоже будет злиться на родителей, потому что не будет знать, где границы дозволенного.

3. У каждой системы своя совесть

Мы установили, что мерилом для совести является то, что ценит­ся в той группе, к которой мы принадлежим. Но каждый человек уча­ствует во множестве разных отношений, интересы которых противо­речат друг другу, и принадлежит ко многим системам. Так что если вместе соберутся люди, принадлежащие к разным группам, то совесть у каждого будет своя, а у человека, принадлежащего сразу к несколь­ким группам, для каждой из них совесть тоже своя, так же и законы привязанности, сбалансированности и порядка в каждой системе свои.

Среди воров, чтобы иметь возможность оставаться в группе, че­ловек должен воровать, а в какой-нибудь другой группе именно этого делать нельзя. Но представители этих групп подчиняются их прави­лам с одинаковой совестью и одинаковым рвением. Таким образом, содержание совести никак не связано с понятиями добра или зла, оно связано с тем, что считается ценностью в данной группе.

Человек, появившийся на свет в еврейской семье, чувствует себя хорошо и уверенно, принимая ее веру, если же он от этой веры отре­кается, то чувствует себя скверно и ощущает над собой угрозу. То же самое чувство вины и невиновности в аналогичных обстоятельствах испытывают и христиане, и мусульмане.

Совесть удерживает нас в группе, как пастушья собака удержива­ет овец в отаре. Но если обстановка меняется, она, как хамелеон, за­щищая нас, меняет свою окраску. Поэтому рядом с матерью у нас одна совесть, рядом с отцом — другая, в семье — третья, на работе — чет­вертая, в церкви — пятая и за столиком в баре — шестая. То, что на пользу одной системе, может повредить другой, и что приносит нам невиновность в одной, сталкивает нас в виновность в другой. Похо­же, что за один и тот же поступок мы оказываемся перед многими судьями, и пока один зачитывает нам приговор, другой нас оправды­вает.

Итак, рассчитывать на невиновность — дело безнадежное. Если знать, что чувства вины и невиновности — это средства, помогаю­щие нам ориентироваться, чтобы мы могли нормально существовать в определенных отношениях, тогда дело не в том, виновны мы или невиновны, а в том, чтобы мы могли вести себя сообразно обстанов­ке. Эту дилемму я обобщил в одной маленькой истории. Когда я рас-

сказываю эту историю, многие слушатели воспринимают только то, что находится на переднем плане. Но у этой истории есть еще и сред­ний, и задний планы.

Игроки

Один противником представился другому.

Они садятся с двух сторон стола

И на одной доске,

Где множество фигур,

По сложным правилам,

За ходом ход

Ведут они одну

И ту же царскую игру.

И оба жертвуют игре своей Они различные фигуры. И в напряженье, Покуда есть ходы, друг друга держат. Когда же дальше им Движенья нет, Игра закончена.

Тогда они меняют стороны И цвет,

И вот все той же непростой игры Другая партия настала.

Но кто играет долго, /

И выиграл, и проиграл не раз, По обе стороны тот Стал мастером.

4. Совесть как обосабливающий фактор. Преодоление обособления

Наряду со связующей ролью совесть выступает и как обосабли­вающий, устанавливающий границы фактор. Поэтому, если мы хо­тим остаться в группе, нам часто приходится отказывать или лишать права на принадлежность, которым мы пользуемся сами, другого, не такого, как мы. Тогда наша совесть делает нас ужасными для другого, потому что во имя ее мы должны желать или совершать с другим, кто от нее отходит, то, чего сами боимся как наихудшего следствия вины или как самой страшной угрозы — исключения из группы.

В то время как мы совершаем плохие поступки по отношению к другим, по отношению к собственной группе наша совесть чиста. Заставляя нас быть начеку в интересах своей группы, той, к которой мы принадлежим, совесть делает нас слепыми в отношении других групп. Чем больше она привязывает нас к одной группе, тем больше отделяет нас от других. Чем более дружелюбно она кастраивает нас по отношению к своей группе, тем враждебнее делает нас в отноше­нии групп внешних.

Но так же, как мы с ними, и с нами во имя совести поступают другие. И тогда мы обоюдно устанавливаем границу для хорошего, а для плохого мы во имя совести эту границу снимаем. Тот, кто хочет удержать невиновность в отношении привязанности, тот в течение всей своей жизни остается либо ограниченным, либо злым. Любое дальнейшее развитие возможно лишь в том случае, если человек вхо­дит еще в одну группу и там переживает совесть совсем по-другому. Теперь, чтобы он мог остаться в обеих группах, ему приходится пере­ориентироваться. Он может делать это вслепую, путем компромисса между двумя группами, но он может сделать это и осознанно, на бо­лее высоком уровне — через понимание, осознание, и тогда это лич­ностное развитие. Осознание тоже действует как совесть, но как со­весть для более широкого восприятия действительности.

То хорошее, что примиряет и умиротворяет, должно преодолевать границы, которые устанавливает для нас совесть, тем что привязыва­ет нас к отдельным группам. Оно следует другому, скрытому закону, который действует в разных вещах только потому, что они есть. В про­тивоположность тому, как это делает совесть, оно действует тихо и незаметно, как вода, текущая не на виду. Его присутствие мы замеча­ем только по его воздействию.

Познание

Некто хочет наконец «это» узнать. Он вскакивает на свой велоси­пед, выезжает на простор и в стороне от привычной тропы нахо­дит другую. Здесь нет никаких указателей, так что полагаться ему приходится на то, что он видит перед глазами и что может измерить шагами. Им движет что-то похожее на радость перво­открывателя и то, что раньше было для него скорее предположе­нием, теперь становится фактом.

Но вот на берегу широкого потока тропа заканчивается, и он слезает с велосипеда. Он знает, что если он хочет проникнуть еще дальше, то тогда ему придется оставить на берегу все, что у него есть при себе. Тогда он потеряет твердую почву под ногами, его понесет и погонит сила, которая может больше, чем

он, так что ему придется ей довериться. И потому он медлит и отходит назад.

И теперь, когда он едет домой, ему становится ясно, что он со­всем мало знает о том, что помогает, и что лишь с трудом он может рассказать об этом другим. Слишком часто уже он чувство­вал себя как тот человек, который догоняет другого велосипедис­та, потому что у того дребезжит крыло на заднем колесе. И кри­чит ему: «Эй, ты, у тебя крыло дребезжит!» — «Что?» — «Твое крыло дребезжит!» — «Я не могу тебя понять, — кричит другой, — у меня крыло дребезжит!»

«Что-то пошло здесь не так», — думает он. Затем нажимает на тормоз и разворачивается.

Несколько позже он спрашивает одного старого учителя: «Как же ты это делаешь, когда помогаешь другим? К тебе часто приходят люди и просят у тебя совета в таких вещах, в которых ты не очень-то разбираешься. И тем не менее потом им становится лучше». Учитель говорит ему: «Не в знании дело, когда кто-то останавли­вается на пути и больше не хочет двигаться дальше. Ибо он ищет безопасности там, где требуется мужество, и свободы там, где правильное не оставляет ему выбора. Так он и ходит по кругу. Но учитель не поддается отговоркам и иллюзиям. Он ищет середину и там сосредоточенно ждет — как тот, кто подставил паруса вет­ру, — не придет ли ему слово, которое подействует. И когда к нему приходит другой, он находит его там, куда ему самому нужно, и это ответ для обоих. Они оба слушатели». И добавил: «Середина легка на ощупь».

5. Границы свободы

Чувство вины указывает нам границы того, как далеко мы можем зайти и где нам следует остановиться, чтобы по-прежнему иметь право на принадлежность. Свободное Пространство внутри этих границ, где я могу передвигаться, не испытывая чувства вины и не опасаясь по­терять принадлежность к группе, это и есть подлинная свобода. Од­нако границы эти подвижны и неодинаковы. И в каждых отношени­ях свободное пространство выглядит по-своему. Поэтому самое пер­вое, что происходит в любой группе, — это обнаружение границ. Пу­тем эксперимента выясняется, где начинается вина и где она заканчивается. Учитель это, конечно, прекрасно понимает, и воспи­тание строится так, что границы для ребенка становятся все шире и шире.

В партнерских отношениях бывает, что границы устанавливают­ся очень тесно, и тогда один из партнеров заводит любовника или любовницу, благодаря чему границы расширяются, и у них пвявля-

Дата добавления: 2015-05-29