КНИГА II 4 страница

Мы нашли, исходя из соотношений общего характера, что монархия под­ходит лишь для больших Государств, и мы вновь убедимся в этом, когда рассмотрим монархию как таковую. Чем многочисленнее аппарат управления, тем становится меньше и ближе к равенству отношение между государем и подданными; это отношение при демократии представляет собой единицу или составляет равенство. Это же отношение увеличивается по мере того, как Правление сосредоточивается; и оно достигает своего максимума, когда Правление оказывается в руках одного лица. Тогда расстояние между госу­дарем и народом становится слишком велико, и Государству начинает недо­ставать внутренней связи. Чтобы образовалась эта связь, нужны, следова­тельно, посредствующие состояния, необходимы князья, вельможи, дворян­ство, чтобы они их заполнили собою. Но ничто из всего этого не подходит малому Государству, которому все эти промежуточные степени несут разо­рение.

Но если трудно сделать так, чтобы большое Государство управлялось хо­рошо, то еще гораздо труднее достигнуть того, чтобы оно управлялось хо­рошо одним человеком, а каждый знает, что получается, когда король назна­чает заместителей.

Существенный и неизбежный недостаток, который при всех условиях ставит монархическое Правление ниже республиканского, состоит в том, что при втором из них голос народа почти всегда выдвигает на первые места только людей просвещенных и способных, которые занимают их с честью; тогда как те. кто достигает успеха в монархиях, это чаще всего мелкие смутьяны, ничтожные плуты, мелочные интриганы, чьи жалкие та л антики позволяют им достичь при дворе высоких должностей, но лишь для того, чтобы, едва их достигнув, обнаружить перед народом полную свою неспособ­ность. Народ гораздо реже ошибается в выборе такого рода, чем государь, и человек, истинно достойный, оказывается на посту министра при монархии почти столь же редко, как глупец на посту главы Правительства при респуб­лике. Поэтому, если, по некой счастливой случайности, один из этих людей, рожденных, чтобы править, берется за кормило управления в монархии, ко­торую уже почти привела на край пропасти кучка столь славных правителей, то всех поражает, как он мог найти выход из этого положения — и это со­ставляет эпоху в жизни страны.

Чтобы монархическое Государство могло быть хорошо управляемо, была бы необходима соразмерность величины или протяженности его со способ­ностями того, кто правит. Легче завоевывать, чем управлять. С помощью соответствующего рычага можно одним пальцем поколебать мир; но, чтобы поддерживать его, необходимы плечи Геркулеса. Если велико только Госу­дарство, то государь почти всегда слишком для него мал. Когда, напротив, случается, что Государство слишком мало для его главы, а это бывает очень редко, то оно все-таки плохо управляется, потому что глава, увлеченный об­ширностью своих замыслов, забывает об интересах подданных; и они оказы­ваются не менее несчастными при правителе, злоупотребляющем избытком своих талантов, чем при правителе, ограниченном отсутствием у него тако­вых. Было бы хорошо, если бы королевство могло, так сказать, расширять­ся или сокращаться при каждом царствовании сообразно со способностями государя; тогда как таланты какого-либо Сената представляют собой вели­чину более постоянную, и при таком устройстве Государство может иметь неизменные границы, а управление при этом будет вестись нисколько не хуже.

Самый ощутимый недостаток Правления одного человека — это отсут­ствие той непрерывной преемственности, которая при двух других формах Правления образует непрерываемую связь. Раз король умер, нужен другой, выборы создают опасные перерывы; они проходят бурно; и если только граждане не обладают бескорыстием, неподкупностью, почти невозможными при Этой форме Правления, то возникают всяческие происки и подкупы. Трудно, чтобы тот, кому Государство продалось, не продал его в свою очередь и не возместил себе за счет слабых деньги, которые у него исторгли люди могу­щественные. Рано или поздно все становится продажным при подобном управлении, и то спокойствие, которым пользуются под властью королей, горше смуты междуцарствий.

Что предпринимали, дабы предотвратить эти бедствия? Делали корону наследственной в некоторых семьях и установили порядок наследования, предупреждающий всякие споры после смерти короля. Другими словами, за­менив неудобствами регентств неудобства выборов, предпочли кажущееся спокойствие мудрому управлению и предпочли пойти на риск получить в ка­честве правителей детей, чудовищ, слабоумных, лишь бы избежать споров о том, как лучше выбирать хороших королей. Не приняли во внимание, что, подвергая себя таким образом риску выбора, имеешь почти все шансы про­тив себя. Весьма разумны были слова юного Дионисия, которому отец, упре­кая его в каком-то позорном поступке, сказал: «Разве я тебе подавал когда- либо подобный пример?» «Ах!—отвечал сын.— Ваш отец не был королем».

Все способствует тому, чтобы лишить справедливости и разума человека, воспитываемого, дабы он повелевал другими. Много прилагается стараний, чтобы научить юных принцев тому, что называют искусством царствовать: не видно, однако, чтобы такое воспитание шло им на пользу. Было бы луч­ше начать с обучения их искусству повиноваться. Самые великие короли, те, которых прославила история, были воспитаны вовсе не для того, чтобы цар­ствовать; это — наука, которую никак нельзя усвоить хуже, чем после слиш­ком долгого обучения, и которую лучше усваивают повинуясь, чем повеле­вая. Nam utilissimus idem ас brevissimus bonarum malarumque rerum de- lectus, cogitare quid aut nolueris sub alio principe, aut volueris [1].

Это отсутствие преемственности влечет за собою непостоянство в коро­левском Правлении. Приспособляясь то к одному, то к другому плану в за­висимости от характера царствующего государя или людей, которые цар­ствуют за него, такое Правительство не может иметь ни определенной цели, ни последовательного образа действий в течение долгого времени; изменчи­вость эта заставляет Государство все время колебаться между одним замыс­лом и другим, что не имеет места при других Правлениях, где государь всегда один и тот же. Поэтому ясно, что, если при дворе больше хитрости, то в Сенате больше мудрости, и что Республики идут к своим целям, руко­водясь более постоянными и последовательными планами; между тем, как каждый переворот в составе кабинета министров производит переворот в Го­сударстве, поскольку правило, общее для всех министров и почти для всех ко­ролей, заключается в том, чтобы во всяком деле поступать прямо противо­положно своему предшественнику.

В этом же отсутствии преемственности можно почерпнуть опровержение весьма обычного для монархических политиков ложного умозаключения, ко­торое состоит не только в том, что Управление обществом сопоставляется с управлением домом, а государь — с отцом семейства (ошибка, уже опро­вергнутая), но и в щедром наделении этого магистрата всеми добродетелями, в которых он мог бы нуждаться, и в неизменном предположении, что госу­дарь есть то, что он должен собою представлять; вследствие этого предполо­жения королевское Правление, конечно же, становится предпочтительнее всякого другого, потому что оно бесспорно самое сильное, и, чтобы быть так­же наилучшим, ему недостает лишь такой воли правительственного корпу­са, которая более соответствовала бы общей воле.

Но если, по словам Платона, человек, которому самой природой предна­значено быть королем, есть существо настолько редкостное, то сколько же раз природе и случаю удается возложить на него корону? И если воспита­ние человека, которому предназначено быть королем, непременно его пор­тит, то чего следует ожидать от поколений людей, взращенных, чтобы царст­вовать? Следовательно, смешивать королевское Правление с Правлением доб­рого короля — это значит вводить самого себя в заблуждение. Дабы увидеть, что представляет это Правление само по себе, нужно рассмотреть, каково оно при государях недалеких или злых; ибо они либо такими взойдут на трон, либо же трон сделает их такими.

Эти трудности не ускользнули от внимания наших авторов, но они ни­сколько этим не смутились. Спасение, говорят они, заключается в том, что­бы повиноваться безропотно: Бог дает дурных королей во гневе, и их нужно терпеть как кару небесную. Рассуждение это весьма поучительно, что и говорить; но оно было бы, кажется, уместнее в слове с кафедры, неже­ли в книге о политике. Что сказать о таком враче, который обещает чудеса, а все его искусство в том, чтобы призывать больного к терпению? Хорошо известно, что нужно терпеть Правительство дурное, раз такова форма Прав­ления; дело тогда заключалось бы в том, чтобы найти Правление хорошее.

Глава VII О ПРАВЛЕНИЯХ СМЕШАННЫХ

Собственно говоря, отдельные виды Правления в чистом виде не сущест­вуют. Единоличному правителю нужны подчиненные ему магистраты; на­родное Правление должно иметь главу. Таким образом, при разделении исполнительной власти всегда существует постепенный переход от большего числа к меньшему с тою разницею, что большое число может зависеть от малого или — малое от большого.

Иногда налицо разделение власти поровну; либо когда составные части находятся во взаимной зависимости, как это наблюдается в Правительстве Англии; или же когда власть каждой части независима, но неполна, как к Польше. Эта последняя форма — дурна, потому, что в таком случае един­ства в Правлении нет и нет внутренней связи в Государстве.

Который из видов Правления лучше: чистый или смешанный? Вопрос этот весьма занимает политиков; и на него нужно дать такой же ответ, ка­кой я дал выше относительно всякой формы Правления.

Простое Правление — лучшее само по себе по одному тому, что оно простое. Но если исполнительная власть не зависит в достаточной мере от законодательной, т. е. когда существует больше отношений между государем и сувереном, чем между народом и государем, то такое отсутствие соразмер­ности необходимо исправить, разделяя Правительство. Ибо тогда власть всех его частей над подданными не уменьшается, а разделение делает их все вме­сте менее сильными по отношению к суверену.

Это же затруднение устраняют иногда при помощи посредствующих ма­гистратов, которые, оставляя Правительство в целости, служат только для уравновешивания обеих властей и для поддержания их взаимных прав. Но тогда Правление не будет смешанным, оно будет умеренным.

Подобными же путями можно устранить и противоположное затрудне­ние и, если Правление чересчур слабо, учредить коллегии, чтобы его сосре­доточить: это практикуется во всех демократиях. В первом случае Правле­ние разделяют, чтобы его ослабить, а во втором — чтобы его усилить. Ибо максимум силы и слабости одинаково встречается при простых видах Прав­ления, в то время как смешанные формы дают среднюю силу.

Глава VIII О ТОМ, ЧТО НЕ ВСЯКАЯ ФОРМА ПРАВЛЕНИЯ ПРИГОДНА ДЛЯ ВСЯКОЙ СТРАНЫ

Свобода — это не плод, созревающий под всеми небесами, поэтому она доступна и не всем народам. Чем больше обдумываешь этот принцип, установленный Монтескье, тем более убеждаешься в его истинности; чем больше его оспаривают, тем больше дают случаев подтвердить его с помощью новых доказательств. При всех Правлениях в мире та собирательная личность, которую представляет собой общество, потребляет и ничего не производит. Откуда же она получает то, что потребляет? Из труда ее членов, Излишек у частных лиц и создает то, что необходимо для удовлетворения нужд всего общества. Отсюда следует, что общественное состояние может существовать лишь тогда, когда труд людей приносит больше, чем необходимо для удовлетворения нужд их.

Однако этот излишек не одинаков во всех странах мира. В одних он зна­чителен, в других — невелик, в иных — равен нулю, в иных — отрицатель­ная величина. Это отношение зависит от того, насколько благодатен климат, от способа обработки, которого требует земля, от природных особенностей ее произведений, от силы ее обитателей, от того, нужно ли им потреблять больше или меньше и от многих других подобных отношений, из которых оно складывается.

С другой стороны, все роды Правления неодинаковы по своей природе; среди них есть более или менее прожорливые, и основой различий служит тот принцип, что чем больше взимаемые в обществе обложения отдаляются от своего источника, тем более они обременительны. Не величиной обложе­ния следует измерять это бремя, но тем путем, который должны совершить суммы, чтобы вернуться в те руки, из которых они вышли. Когда это обра­щение совершается быстро и оно хорошо налажено, не имеет значения, мно­го ли или мало платят, народ всегда богат и финансы всегда в хорошем со­стоянии. Напротив, как бы мало народ ни давал, если это немногое ему не возвращается, он, непрерывно отдавая, вскоре оказывается истощенным; Го­сударство никогда не бывает богато, а народ всегда нищ.

Отсюда следует, что чем больше увеличивается расстояние между народом и Правительством, тем более обременительным становится обложение. Так, при демократии народ облагается меньше всего; при аристократии он облагается уже больше; при монархии он несет наибольшие тяготы. Монархия, следовательно, пригодна только для богатых народов; аристократия — для Государств средних как но богатству, так и по величине; демократия — для Государств малых и бедных.

В самом деле, чем больше размышляешь, тем лучше видишь, что в этом осо­бенно сказывается разница между свободными и монархическими Государст­вами. В первых — все служит для общей пользы; в других — силы обществен­ные и частные взаимно противоположны, и одна из них растет только за счет ослабления другой. И, в конечном счете, деспотизм правит подданными не для того, чтобы сделать их счастливыми, но разоряет их, чтобы ими править.

Вот, следовательно, каковы в каждой стране, те естественные основания, по которым можно определить форму Правления, обусловливаемую особен­ностями климата, и даже сказать, какого рода жителей должна иметь такая страна.

Места неблагодарные и бесплодные, где урожай не стоит труда затрачен­ного, чтобы его получить, должны оставаться невозделанными и пустынны­ми или заселенными разве только дикарями. Там, где труд людей приносит только самое необходимое, могут обитать лишь варварские народы: никакой гражданский порядок не был бы там возможен. Места, где урожай, по срав­нению с затраченным трудом, имеет средние размеры, подходят для свобод­ных народов. Те места, где обильная и плодородная почва дает большие уро­жаи при небольшой затрате труда, требуют монархического управления, чтобы роскошь государя поглощала чрезмерные излишки у подданных; ибо лучше, чтобы этот излишек был поглощен Правительством, чем растрачен частными лицами. Есть исключения, я это знаю: но самые эти исключения подтверждают правило тем, что рано или поздно они вызывают перевороты, восстанавливающие естественный порядок вещей.

Будем всегда отличать общие законы от тех частных причин, которые могут только видоизменять их действие. Если бы даже весь Юг был занят Республиками, а весь Север — деспотическими Государствами, все же не бу­дет менее справедливым то, что в силу особенностей климата деспотизм при­годен для жарких стран, варварство — для холодных, а наилучшее правле­ние — для областей, занимающих место между теми и другими. Я понимаю также, что, принимая принцип, можно спорить о его приложениях: могут- сказать, что есть холодные страны, весьма плодородные, и южные — весьма бесплодные. Но это — трудность лишь для тех, кто не рассматривает сего вопроса во всех отношениях. Необходимо, как я уже сказал, принимать в расчет соотношения труда, сил, потребления и так далее.

Предположим, что из двух равных участков земли один приносит пять, а другой — десять. Если жители первого потребляют четыре, а жители вто­рого — девять, то излишек продукта в первом случае составит одну пятую, а во втором — одну десятую. Стало быть, поскольку отношение обоих этих излишков обратно отношению продуктов, то участок земли, производящий лишь пять, даст излишек вдвое больший, чем тот, что производит десять.

Но речь идет не о двойном количестве продукта; и я не думаю, что кто- либо решится вообще приравнять плодородие стран холодных к плодородию стран жарких. Тем не менее, допустим, что такое равенство существует; по­ставим, если угодно, на одну доску Англию и Сицилию, Польшу и Египет. Дальше к югу будут у нас Африка и Индия; дальше к северу не будет боль­ше ничего. При таком равенстве в производительности, какое различие в об­работке земли! В Сицилии нужно лишь поскрести землю; в Англии — сколь­ко трудов нужно затратить на ее обработку! А там, где нужно больше рук, чтобы получить столько же продукта, излишек неизбежно должен быть меньше.

Учтите, кроме того, что одно и то же количество людей в жарких странах потребляет гораздо меньше. Климат там требует умеренности, чтобы люди чувствовали себя хорошо: европейцы, которые хотят там жить, как у себя дома, гибнут от дизентерии и несварения желудка. Мы,— говорит Шарден,— хищные звери, волки в сравнении с азиатами. Некоторые приписывают умеренность персов тому, что их страна менее возделана; я же, напротив, полагаю, что их страна потому-то и не столь изобилует припасами, что жителям нужно меньше. Если бы их умеренность,— продолжает он,— была результатом недостатка в продуктах питания в стране, то мало ели бы только бедные, тогда как это относится вообще ко всем; и в каждой провинции ели бы больше или меньше в зависимости от плодородия края, между тем как по всему царству можно наблюдать одинаковую умеренность. Они весьма довольны своим образом жизни; они говорят, что стоит лишь взглянуть на их цвет лица, чтобы понять, насколько их образ жизни лучше того. что ведут христиане. В самом деле, цвет лица у персов матовый; кожа у них красивая, тонкая и гладкая; тогда как у их подданных — армян, что живут по-европейски,— кожа грубая, нечистая, а тела их жирны и грузны.

Чем ближе к экватору, тем меньше надо людям для жизни. Они почти не едят мяса; рис, маис, кускус, сорго, хлеб из маниоковой муки состав­ляют их обычную пищу. В Индии есть миллионы людей, прокормление ко­торых не стоит и су в день. Даже в Европе мы видим заметную разницу, что до аппетита, между народами Севера и народами Юга. Испанец проживет неделю обедом немца. В странах, где люди более обжорливы, стремление к роскоши распространяется также на предметы питания. В Англии это про­является за столом, ломящимся от мясных блюд; в Италии угощением слу­жат сахар и цветы.

Роскошь в одежде представляет такие же различия. Там. где смены вре­мен года быстры и резки, носят одежды лучшие и более простые; в странах, где одеваются лишь для украшения, в одеждах ищут больше блеска, чем пользы; сами одежды там — предмет роскоши. В Неаполе вы всегда увидите людей, прогуливающихся по Позилиппо в расшитых золотом куртках, но без чулок. То же самое можно сказать о постройках,— когда не приходится бояться суровости погоды, все внимание уделяется внешнему великолепию. В Париже и Лондоне желают жить в тепле и с удобствами; в Мадриде есть великолепные салоны, но совсем нет окон, которые закрывались бы, а люди спят в крысиных норах.

Пища значительно питательнее и сочнее в жарких странах; это третье отличие, которое не может не оказать влияния на второе. Почему в Италии едят столько овощей? Потому что они там хороши, питательны, отличны на вкус. Во Франции пищей овощам служит только вода, они совсем не пита­тельны и за столом им не придают никакой цены; между тем они занимают но меньше земли и требуют, по меньшей мере, столько же труда для их вы­ращивания. Опытом установлено, что хлеба берберийские, к тому же усту­пающие французским, дают гораздо больший выход муки, и что хлеба фран­цузские в свою очередь дают муки больше, чем на Севере. Из этого можно заключить, что подобный постепенный переход наблюдается вообще в этом же направлении от экватора к полюсу. А разве это не явный убыток — по­лучать из равного количества продуктов меньше пищи?

Ко всем этим различным соображениям я могу прибавить еще одно, ко­торое из них вытекает и их подкрепляет: жаркие страны менее нуждаются в обитателях, чем холодные, а прокормить их могут больше; это вызывает двойной излишек, опять-таки к выгоде деспотизма. Чем больше пространства занимает одно и то же число жителей, тем затруднительнее для них стано­вятся восстания, потому что нельзя сговориться ни быстро, ни тайно, и по­тому что Правительству всегда легко открыть замыслы и прервать сообще­ния. Но чем более скучивается многочисленный народ, тем менее может Правительство узурпировать права суверена: вождям совещаться у себя дома столь же безопасно, как государю в его Совете, и толпа столь же быстро со­бирается на площадях, как войско в местах своего расположения. Преиму­щество, следовательно, на стороне, тиранического Правительства тогда, когда оно может действовать на больших расстояниях. С помощью опорных точек, которые оно себе создает, сила такого Правительства увеличивается на расстоянии подобно силе рычагов. Сила же народа, напротив, действует лишь тогда, когда она сконцентрирована; она выдыхается и исчезает, рас­пространяясь по поверхности, подобно действию рассыпанного по земле по­роха, который загорается лишь крупица от крупицы. Таким образом, страны, наименее населенные, наиболее подвержены тирании: хищные звери царят лишь в пустынях.

Глава IX О ПРИЗНАКАХ ХОРОШЕГО ПРАВЛЕНИЯ

Когда, стало быть, спрашивают в общей форме, которое из Правлений наилучшее, то задают вопрос неразрешимый, ибо сие есть вопрос неопреде­ленный, или, если угодно, он имеет столько же верных решений, сколько есть возможных комбинаций в абсолютных и относительных положениях на­родов.

Но если бы спросили, по какому признаку можно узнать, хорошо или дурно управляется данный народ, то это было бы другое дело, и такой вопрос действительно может быть разрешен.

Однако его вовсе не разрешают, потому что каждый хочет сделать это па свой лад. Подданные превозносят покой в обществе, граждане — свободу частных лиц; один предпочитает безопасность владений, а другой — безо­пасность личности; один считает, что наилучшее Правление должно быть са­мым суровым, другой утверждает, что таким может быть только самое мяг­кое; этот хочет, чтобы преступления карались, а тот — чтобы они предупреж­дались; один считает, что хорошо держать соседей в страхе, другой предпочитает оставаться им неизвестным; один доволен, когда деньги обра­щаются, другой требует чтобы народ имел хлеб. Даже если бы мы и пришли к соглашению в этих и в других подобных пунктах, то разве подвинулись бы далеко? Раз нет точной меры для духовных свойств, то даже и придя к соглашению относительно признаков — как этого достичь в оценке?

Что до меня, то я всегда удивляюсь тому, что не обращают внимания на следующий столь простой признак или по недобросовестности не хотят его признавать. Какова цель политической ассоциации? Бережение и благоден­ствие ее членов. А каков наиболее верный признак, что они убережены и благоденствуют? Это их численность и ее рост. Не ищите же окрест сей признак — предмет столь многих споров. При прочих равных условиях та­кое Правление, когда без сторонних средств, без предоставления права граж­данства, без колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, луч­шее. Правление, при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее. Счетчики, теперь дело за вами: считайте, измеряйте, сравнивайте.

Глава X

О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИИ ВЛАСТЬЮ И О ЕЕ СКЛОННОСТИ К ВЫРОЖДЕНИЮ

Как частная воля непрестанно действует против общей, так и Правитель­ство постоянно направляет свои усилия против суверенитета. Чем больше Эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как здесь нет другой воли правительственного корпуса, которая, противостоя воле го­сударя, уравновешивала бы ее, то рано или поздно должно случиться, что государь подавляет в конце концов суверен и разрывает общественный до­говор. В этом и заключается исконный и непременный порок, который с са­мого рождения Политического организма беспрестанно стремится его раз­рушить, подобно тому как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека.

Есть два общих пути, по которым всякое Правительство моя;ет перерож­даться, именно: когда оно сосредоточивается или когда Государство распа­дается.

Правительство сосредоточивается, когда число его членов уменьшается, т. е. когда оно превращается из демократии в аристократию и из аристокра­тии в монархию. Такая склонность заложена в нем от природы Если бы оно обращалось вспять, т. е. шло от меньшего числа членов к большему, то мож­но было бы сказать, что оно ослабляется, но такое обратное движение не­возможно.

В самом деле, Правление изменяет форму только тогда, когда износив­шиеся пружины делают его столь слабым, что оно не может сохранить свою прежнюю. Так что, если бы оно продолжало еще ослабляться, расширяясь, то его сила стала бы совершенно ничтожной, и оно просуществовало бы еще меньший срок. Следовательно, необходимо возвращаться назад и заводить пружины по мере того, как они ослабевают; иначе поддерживаемое ими Государство разрушится.

Мне не преминут привести в качестве возражения Римскую Республику, кото­рая, скажут, развивалась совершенно противоположным путем, переходя от монар­хии к аристократии и от аристократии к демократии. Я весьма далек от того, чтобы об этом думать таким образом.

Первые установления Ромула были смешанным Правлением, которое быстро выродилось в деспотизм. В силу особых причин Государство погибло преждевремен­но, как умирает младенец до того, как достигнет зрелого возраста. Изгнание Тарквиииев явилось подлинной эпохою рождения Республики. Но она не приняла вначале постоянной формы, потому что была сделана лишь половина дела, так как не был уничтожен патрициат. Ибо поскольку при этом наследственная аристократия, кото­рая является наихудшим из видов управления, основанных на законе, продолжая сталкиваться с демократией, этой формой Правления, неустойчивою и колеблющейся, не была упрочена, как это доказывал Макиавелли с появлением Трибуната: толь­ко тогда появились настоящее Правительство и подлинная демократия. В самом деле, тогда народ не был только сувереном, но также магистратом и судьею. Сенат был лишь подчиненною палатою, предназначенной ограничивать и концентрировать Власть: а сами Консулы, хотя и патриции, хотя и первые магистраты, хотя и воена­чальники с неограниченной властью на войне, были в Риме лишь выборными главами парода.

С тех пор Правление следует своей естественной склонности и явно тяготеет к аристократии. Поскольку патрициат уничтожался как бы сам собою, аристократия находилась уже не в корпорации патрициев, как это имеет место в Венеции и Генуе, а среди членов Сената, состоящего из патрициев и плебеев, и даже в корпорации Трибунов, когда они начали присваивать себе действенную власть. Ибо названия не изменяют сути вещей и если у народа появляются начальники, которые правят за него, то, как бы они не именовались, это всегда аристократия.

Злоупотребление властью при аристократическом правлении породило граждан­ские войны и триумвират. Сулла, Юлий Цезарь, Август в действительности стали монархами, и, наконец, при деспотизме Тиберия, Государство распалось. Следова­тельно, история Рима отнюдь не опровергает выдвинутое мною положение — она ого подтверждает.

Распад Государства может произойти двумя путями.

Во-первых, когда государь больше не управляет Государством сообразно с законами и когда он узурпирует верховную власть. Тогда происходят при­мечательные изменения: не Правительство, а Государство сжимается; я хочу сказать, что большое Государство распадается и в нем образуется другое Государство, состоящее только из членов Правительства и являющееся по отношению к остальному народу лишь его господином и тираном. Так что в ту минуту, когда Правительство узурпирует суверенитет, общественное соглашение разорвано, и все простые граждане, по праву возвращаясь к сво­ей естественной свободе, принуждены, а не обязаны повиноваться.

То же происходит и тогда, когда члены Правительства в отдельности присваивают себе власть, которую они должны осуществлять лишь сообща: Это не меньшее нарушение законов и порождает еще большую смуту в Го­сударстве: тогда получается, так сказать, столько же государей, сколько ма­гистратов; и Государство, не менее разделенное, чем Правление, погибает или изменяет свою форму.

Когда Государство распадается, то злоупотребление Властью, какова бы она ни была, получает общее название анархии. В частности, демократия вырождается в охлократию140, аристократия — в олигархию. Я бы доба­вил, что монархия вырождается в тиранию, но это последнее слово имеет два смысла и требует пояснения.

В обычном смысле слова, тиран — это король, который правит с помощью насилия, не считаясь со справедливостью и законами. В точном смысле сло­ва тиран — это частное лицо, которое присваивает себе королевскую власть, не имея на то права. Именно так понимали слово тиран греки; они так на­зывали и хороших и дурных государей, если их власть не имела законного основания. Таким образом, тиран и узурпатор суть два слова совершенно синонимичные.

Чтобы дать различные наименования различным вещам, я именую тира­ном узурпатора королевской власти, а деспотом — узурпатора власти вер­ховной. Тиран — это тот, кто против законов провозглашает себя правите­лем, действующим согласно законам; деспот — тот, кто ставит себя выше самих законов. Таким образом, тиран может не быть деспотом, но деспот — всегда тиран.

Глава XI О СМЕРТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ОРГАНИЗМА

Так, естественно и неизбежно склоняются к упадку наилучшим образом устроенные Правления. Если Спарта и Рим погибли, то какое Государство может надеяться существовать вечно? Если мы хотим создать прочные установления, то не будем помышлять сделать их вечными. Чтобы достичь успеха, не следует ни пытаться свершить невозможное, ни льстить себя на­деждою придать созданию людей прочность, на которую создания рук чело­веческих не позволяют рассчитывать.

Дата добавления: 2015-05-31