КНИГА IV 3 страница

Остается, следовательно, религия человека, или христианство, но не ны­нешнее, а Евангелия, которое совершенно отлично от первого. Согласно этой религии, святой, возвышенной и истинной, люди, чада единого Бога, призна­ют себя все братьями; а общество, которое их объединяет, не распадается даже с их смертью.

Но эта религия, не имея никакого собственного отношения к Политическому организму, оставляет законам единственно ту силу, которую они черпают в самих себе, не прибавляя никакой другой; и от этого одна из главнейших свя­зей отдельного общества остается неиспользованной). Более того, она не только не привязывает души граждан к Государству, она отрывает их от не­го, как и от всего земного. Я не знаю ничего более противного духу общест­венному.

Нам говорят, что народ из истинных христиан составил бы самое совер­шенное общество, какое только можно себе представить. В этом предположе­нии я вижу только одну большую трудность: общество истинных христиан не было бы уже человеческим обществом.

Я даже утверждаю, что это предполагаемое общество не было бы, при всем его совершенстве, ни самым сильным, ни самым прочным. Вследствие того, что оно совершенно, оно было бы лишено связи; разрушающий его по­рок состоял бы в самом его совершенстве.

Каждый исполнял бы свой долг: народ был бы подчинен законам; прави­тели были бы справедливы и воздержанны, магистраты — честны, неподкуп­ны; солдаты презирали бы смерть; не было бы ни тщеславия, ни роскоши. Все это очень хорошо, но посмотрим, что дальше.

Христианство — это религия всецело духовная, занятая исключительно делами небесными; отечество христианина не от мира сего. Он исполняет свой долг, это правда; но он делает сие с глубоким безразличием к успеху или неудаче его стараний. Лишь бы ему не за что было себя упрекать, а там — для него не важно, хорошо или дурно обстоит все здесь, на земле. Если Государство процветает, он едва решается вкусить от общественного благоденствия; он боится возгордиться славою своей страны. Если Государст­во приходит в упадок, он благословляет руку Божью, обрушившуюся на его народ.

Чтобы в обществе царил мир и чтобы не нарушалась гармония, следовало бы, чтобы все граждане без исключения были равно добрыми христианами. Но если, к несчастью, найдется хоть один-единственный честолюбец, один- единственный лицемер, какой-нибудь Катилина, например, какой-нибудь Кромвель, то он, конечно же, легко справится со своими благочестивыми со­отечественниками. Христианское милосердие с трудом допускает, чтобы можно было худо думать о ближнем своем. Как только такому человеку, с по­мощью какой-либо хитрости, удастся их обмануть и завладеть частью публич­ной силы,— он уже укрепился в своем положении; Богу угодно, чтобы его уважали; вскоре является и власть; Богу угодно, чтобы ей повиновались. Блюститель этой власти злоупотребляет ею? Это — розга, которою Бог на­казывает своих детей. Совестно было бы изгнать узурпатора; нужно было бы нарушить покой общественный, пустить в ход насилие, пролить кровь. Все Это плохо вяжется с кротостью христианина, и после всего разве не безраз­лично, быть ли свободным или рабом в этой юдоли скорби? Главное — по­пасть в рай; а покорность воле Божьей — это лишь еще одно средство к тому.

Случится ли какая внешняя война? граждане охотно идут на бой; ни один между ними не помышляет о бегстве; они исполняют свой долг, но без стра­сти к победе; они скорее умеют умирать, чем побеждать. Окажутся они побе­дителями или побежденными, какое это имеет значение? Разве Провидение не знает лучше, что им надобно? Представьте себе, какую выгоду может из­влечь неприятель гордый, неистовый, страстный из их стоицизма! Поставь­те лицом к лицу с ними те благородные народы, которые снедала неукроти­мая любовь к славе и к отечеству; предположите, что ваша Христианская Республика стоит против Спарты или Рима. Набожные христиане будут раз­биты, раздавлены, уничтожены, прежде чем они успеют опомниться, или бу­дут обязаны спасением лишь тому презренью, которое будет питать к ним их враг. Прекрасна была, по-моему, клятва солдат Фабия: они клялись не уме­реть или победить; они поклялись вернуться победителями и сдержали клят­ву. Никогда не принесли бы подобную клятву христиане: они подумали бы, что этим искушают Бога.

Но я ошибаюсь, когда говорю Христианская Республика: каждое из этих слов исключает другое. Христианство проповедует лишь рабство и зависи­мость. Его дух слишком благоприятен для тирании, чтобы она постоянно Этим не. пользовалась. Истинные христиане созданы, чтобы быть рабами; они это знают, и это их почти не тревожит; сия краткая жизнь имеет в их глазах слишком мало цены.

Христианские войска превосходны, говорят нам. Я это отрицаю. Пусть мне покажут таковые. Что до меня, то я вообще не знаю никаких христиан­ских войск. Мне приведут в пример Крестовые походы. Не вступая в споры о доблести крестоносцев, замечу, что это вовсе не были христиане, это были солдаты первосвященника; это были граждане Церкви. Они сражались за ее духовную страну, которую она неизвестно как превратила в земную. Стро­го говоря, это опять сводится к язычеству. Поскольку Евангелие не устанав­ливает никакой национальной религии, среди христиан невозможна священ­ная война.

При языческих императорах христианские солдаты были храбры; все христианские авторы уверяют нас в этом, и я им верю: это было соревнова­ние в чести с языческими войсками. Как только императоры стали христиа­нами, это соревнование прекратилось, и когда крест изгнал орла, не стало и всей римской доблести.

Но, оставляя в стороне политические соображения, вернемся к праву и установим принципы по этому важному пункту. Право над подданными, которое получает суверен но общественному соглашению, никак не распро­страняется, как я сказал, далее границ пользы для всего общества. Следо­вательно, подданные обязаны суверену отчетом в своих воззрениях лишь по­стольку, поскольку эти воззрения важны для общины. А для Государства весьма важно, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставляла бы его любить свои обязанности; но догматы этой религии интересуют Госу­дарство и его членов лишь постольку, поскольку эти догматы относятся к мо­рали и обязанностям, которые гот, кто ее исповедует, обязан исполнять по отношению к другим. Каждый может иметь, кроме этого, какие ему угод­но мнения, и суверену вовсе не положено их знать. Ибо, поскольку он не обладает никакими полномочиями в ином мире, то какова бы ни была судь­ба его подданных в грядущей жизни,— это не его дело, лишь бы они были хо­рошими гражданами в этой.

Существует, следовательно, исповедание веры чисто гражданское, статьи которого надлежит устанавливать суверену; и не в качестве догматов религии, но как правила общежития, без которых невозможно быть ни добрым граж­данином, ни верным подданным. Не будучи в состоянии обязать кого бы то ни было в них верить, он может изгнать из Государства всякого кто в них не верит, причем не как нечестивца, а как человека, неспособного жить в об­ществе, как человека, неспособного искренне любить законы, справедливость и жертвовать в случае необходимости жизнью во имя долга. Если же кто-ли­бо, признав уже публично эти догматы, ведет себя, как если бы он в них не верил, пусть он будет наказан смертью; он совершил наибольшее из преступ­лений: он солгал перед законами.

Догматы гражданской религии должны быть просты, немногочисленны, выражены точно, без разъяснений и комментариев. Существование Божества могущественного, разумного, благодетельного, предусмотрительного и забот­ливого; загробная жизнь, счастье праведных, наказание злых, святость Об­щественного договора и законов,— вот догматы положительные. Что касается отрицательных догматов, то я ограничусь одним-единственным: это нетерпи­мость. Она входит в те религиозные культы, которые мы исключили.

Те, кто отличают нетерпимость гражданскую от нетерпимости теологиче­ской, по-моему, ошибаются. Оба эти вида нетерпимости не отделимы друг от друга. Невозможно жить в мире с людьми, которых считаешь проклятыми; любить их, значило бы ненавидеть Бога, который их карает; безусловно не­обходимо, чтобы они были обращены в нашу веру или чтобы они подверглись преследованиям. Всюду, где допущена религиозная нетерпимость, невозмож­но, чтобы она не имела никакого воздействия на то, что относится к граж­данскому порядку. А как только нетерпимость получает возможность та­кого воздействия, суверен более не суверен, даже в земной жизни. С этих пор священнослужители, это — настоящие повелители, а короли суть лишь их чиновники.

Теперь, когда нет уже и не может быть религии одного только народа, которая исключала бы все остальные, должно терпеть все религии, которые и сами терпимы к другим, если только их догматы ни в чем не противоречат долгу гражданина. Но кто смеет говорить: вне Церкви нет спасения, тот дол­жен быть изгнан из Государства, если только Государство это не Церковь, и государь это не Первосвященник. Такой догмат хорош лишь при теократиче­ском Правлении; при всяком другом он пагубен. Причина, по которой, как говорят, Генрих IV перешел в католичество, должна была бы побудить от­речься от этой веры всякого честного человека, и, особенно, всякого госуда­ря, умеющего рассуждать.

Глава IX ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После того, как я установил истинные принципы политического права и попытался заложить основания Государства, мне следовало бы укрепить оное посредством его внешних отношений: это включало бы международное право, торговлю, право войны и завоеваний; публичное право, союзы, переговоры, договоры и так далее. Но все это составляет уже новый предмет, чересчур об­ширный, чтобы мой взгляд мог его охватить. Мне следует рассматривать то, что более близко ко мне.

[1] «Ибо самое удобное и самое быстрое средство отличить добро от зла — это спросить тебя, чего бы ты хотел, а чего пет, если бы королем был не ты, а другой» (лат.). [Тацит. История, кп. I, 16].

Дата добавления: 2015-05-31