Действие первое 3 страница

Vergleichen solle ich dich dem Sommertag,

Da du weit lieblicher, weit milder bist?

Карр. Ну, если это был немецкий перевод, то он не стал понятнее оттого, что вы его разрезали.

Тцара (радостно). Разумеется, но именно в этом вся суть дадаизма! И тут приходит – кто бы, вы думали? – Ульянов, более известный как Ленин, вместе со всей Циммервальдской группой.

Карр. Звучит так, словно это последний писк моды в революционной политике.

Тцара. Так оно и есть. На Циммервальдской конференции в тысяча девятьсот пятнадцатом году мы призвали рабочих всего мира выступить против войны.

Карр. Мы?

Тцара. Ну, мы не раз с ними обедали вместе. В тот раз в кафе кто‑то принялся играть на фортепьяно сонату Бетховена. Ленин чуть не сошел с ума, рыдал как дитя, а когда музыка кончилась, вытер глаза платочком и буквально обрушился на нас, дадаистов – «декадентствующих нигилистов, которых высечь мало». К счастью, когда мы повстречались в кафе, мое имя еще ничего не говорило Ленину. Через несколько дней я столкнулся с ним в библиотеке, и он представил меня Сесили. «Тцара! – воскликнула она. – Надеюсь, не тот, который дадаист?» Я чувствовал, что Ленин пристально смотрит на меня. «О нет, это мой младший брат, Тристан», – ответил я. «Ужасная история! Такое горе для семьи!» Затем, когда я заполнял анкету, первым именем, которое пришло мне в голову, оказалось, уж не знаю почему, имя «Джек». Так что мне удалось вывернуться.

Карр (с нескрываемым интересом). Так Сесили знакома с Лениным!

Тцара. Сесили у него как бы в ученицах. Она помогает ему писать книгу об империализме.

Карр (задумчиво). Так вы сказали – справочный зал?

Тцара. Они соглашаются во всем, даже в вопросах искусства. Как дадаист, я и сам – злейший враг буржуазного искусства и союзник политиков левого направления. Но – странная вещь! – чем левее революционер в политическом смысле, тем буржуазнее его вкусы в искусстве!

Карр. Не вижу ничего странного… Революция в искусстве никоим образом не связана с классовой революцией. Художники относятся к привилегированному классу. То, что художники непомерно преувеличивают значение искусства, легко понять; труднее понять, почему точно так же поступают и все остальные.

Тцара. Не хлебом единым жив человек.

Карр. Как раз им‑то он и жив. Попробуйте‑ка пожить одним искусством. Когда мы учились в школе, у нас несколько раз в неделю бывали уроки труда: мы работали в саду, прибирали школу, пилили дрова для бойлерной. Но тех мальчиков, маменьки которых написали директору заявление, от труда освобождали. Вместо этого они посещали уроки искусства. Искусство или Труд – вот подлинная альтернатива. Вам что, маменька выхлопотала освобождение от труда на всю жизнь? (В сердцах.) Интересно было бы знать, как это делается! Да кто такой, в конце концов, художник?! На каждую тысячу человек приходится девятьсот тех, кто работает, девяносто тех, кто работает хорошо, девять тех, кто хорошо зарабатывает, и один сукин сын, который ничего не делает. Его‑то и называют художником!

Тцара (с обидой). Разумеется, разумеется, но когда вы видите рисунки, которые он оставил на стене пещеры, или следы его ногтей, которыми он начертил орнамент на древнем черепке, вы восклицаете: «Как я горжусь тем, что я человек!» Не охотники и не воины сделали первый шаг по лестнице разума, которая упирается в ваши пижонские брюки оригинального фасона.

Карр. Как бы не так! Орнамент на горшке начертил охотник, воин нарисовал на стене антилопу, а художник пришел домой с их добычей. Единственное подлинное достижение искусства – это широкая распространенность идеи о том, что художники – люди особой породы. Идеи насквозь лживой, я подчеркиваю!

Тцара. Ах ты чертов британский филистер, ах ты невежественный надутый болтливый буржуазный англосаксонский хрен! Когда самые сильные воюют за интересы племени, а самые проворные охотятся, именно художник становится жрецом и хранителем, который противопоставляет низким инстинктам вершины духа! Без него человек превратился бы в мясорубку: поймал добычу – сожрал добычу – навалил кучу дерьма. Поймал добычу – сожрал добычу – сходил подрался – поспал – попилил дрова для бойлерной – навалил кучу дерьма. Именно благодаря искусству человек и отличается от мясорубки. Но это отличие становится с каждым веком все меньше и меньше. Создав институт меценатов, искусство погубило себя. Оно начало восхвалять амбиции покровителей и потакать вкусам покупателей. Художник поймал сам себя в ту же ловушку: написал картину – сожрал добычу – изваял скульптуру – поспал – сочинил поэму – навалил кучу дерьма.

Освещение меняется.

До появления искусства человек был мясорубкой, но с появлением искусства он снова стал мясорубкой. Вот в чем вся идея дадаизма: дада дада дада да‑да дада дада дада дада дада дада дада дада дада да‑да. (Мечется по кабинету, яростно выкрикивая это слово. Карр остается в неподвижности)

Освещение снова становится обычным, как и вся обстановка кабинета. Беннетт открывает дверь.

Беннетт. Мисс Гвендолен и мистер Джойс.

Гвендолен и Джойс появляются так же, как и в предыдущий раз.

Беннетт удаляется.

Джойс. Я – Джеймс Августин Джойс, всем привет! И живу здесь…

Карр. Если строго придерживаться фактов, то вас зовут Джеймс Августа Джойс.

Джойс (застигнутый врасплох). Не может быть! Вы знали или угадали случайно?

Карр. Ну почему же случайно? Я собираю малоизвестные факты из истории ирландской литературы в эмиграции.

Джойс. Вы знаете мои произведения?

Карр. Нет, только ваше настоящее имя.

Тцара. Мисс Карр…

Гвендолен. Мистер Тцара…

Карр…но что‑то в вас заставляет меня предположить, что вы из Лимерика.

Джойс. Из Дублина. Только не говорите мне, что вы там бывали!

Карр. Исключительно путешествуя по страницам путеводителя. Впрочем, говорят, вы сейчас переписываете его заново.

Джойс. Да.

Гвендолен. Простите меня, о друзья!

Представить забыла всех я!

Карр. Генри!

Джойс. Джеймс!

Гвендолен. Гвен!

Тцара. Тристан!

Гвендолен. Вы знакомы с мистером Тцара? Он – поэт.

Джойс. Шапочно, все больше понаслышке. Увы, я – несчастная жертва глаукомы. Недавно, проходя по Банхофштрассе, увидел витрину вашей галереи и стал было ее рассматривать, но тут мои глаза пронзила такая ужасная боль, что…

Гвендолен. Мистер Джойс написал об этом стихотворение. Вы в этом с Тристаном очень похожи.

Джойс. Вряд ли. Дефект зрения у мистера Тцара затрагивает только один глаз, к тому же, по слухам, он склонен сильно его преувеличивать. У меня же есть медицинские справки о том, что я страдаю конъюнктивитом, воспалением радужной оболочки и спайкой роговицы; кроме того, везде меня считают чем‑то вроде бельма на глазу.

Гвендолен. Ах нет, я имела в виду увлечение поэзией. Я вспомнила ваше стихотворение, которое называется «Банхофштрассе». Оно начинается так:

Глумливых взглядов череда

Ведет меня сквозь города.

Сквозь сумрак дня, сквозь ночи синь

Мерцает мне звезда Полынь.

Тцара (обращаясь к Джойсу). После того как я услышал этот шедевр, я стал испытывать к вам еще большее испражнение, чем раньше!

Гвендолен восклицает: «Ах!»

Я готов наблевать на условности и уступить вам мои рыгалии!

(Ах!)

Вы посвятили жизнь искусству ради искусства – я в восторге от ваших экскрементов!

Гвендолен. Вы хотели сказать – экспериментов?

Тцара. Я плохо знать англиски, я – иностранец.

Джойс. Я тоже.

Гвендолен. Но я в жизни не слышала ничего прекраснее! Все говорят, что у меня тонкий слух, не правда ли, мистер Тцара?

Тцара. Лучше просто не бывает, мисс Карр.

Гвендолен. Ах нет, не смейте так говорить! Вы отнимаете у меня всякую надежду на самосовершенствование!

Джойс. Неужели вы не читали ни одного стихотворения мистера Тцара?

Гвендолен. К моему стыду, не читала, хотя возможно, что стыдиться следует вам, мистер Тцара.

Тцара. Признаю свою вину, но это можно легко исправить прямо здесь и сейчас.

Гвендолен (в волнении). Ах, мистер Тцара!

Тцара подходит к секретеру или к письменному столу, если таковой имеется, и принимается что‑то писать на большом листе белой бумаги.

Карр (к Джойсу). Итак, что вы хотите сказать мне, Дорис?

Джойс. Джойс.

Карр. Джойс.

Джойс. Я явился к вам, сэр, не как поэт, а как антрепренер «Английской труппы».

Карр. Антрепренер?

Джойс. Да.

Карр. Ну, если вас интересуют деньги, то, боюсь…

Гвендолен. Генри! Он ставит пьесу и желает получить от тебя официальную поддержку…

Джойс. Постараюсь объяснить получше. Такое ощущение, сэр, что мое имя вызывает неприязнь у всего британского землячества в Цюрихе. Не знаю уж, в чем тут дело, то ли в том, что я публиковался в нейтралистских газетах, то ли в том, что я написал стихотворение про Мистера Дули,[12]которое начинается так:

Кто этот человек, что войны наций

приветствует во имя роста акций,

читает сводки с фронта, поедая дыню,

и тешит кровию детей свою гордыню?

А заканчивается оно:

Это Дули,

мистер Дули,

самый хитрый тип на всю страну!

Он денежки сзывает:

«Гули‑гули!» –

пока Европа камнем

идет, идет ко дну!

Или есть какие‑то другие причины, но у всех сложилось мнение, что я отношусь к обеим противоборствующим сторонам с одинаковым равнодушием.

Карр. А разве это не так?

Джойс. Если рассматривать этот вопрос с позиций искусства, то как художник я, конечно же, не придаю никакого значения хитросплетениям европейской политики. Но я пришел к вам не как художник, а как Джеймс А. Джойс. Я – ирландец. Вы знаете, чем больше всего хвастает и гордится ирландец? «Я никому не должен».

Карр. Значит, речь идет все‑таки о деньгах?

Джойс. Пара фунтов никогда не помешает, конечно, но все‑таки я пришел сюда, чтобы отдать мой долг. Не так давно после многих лет нужды и страданий, в течение которых мои труды были обделены вниманием и преследуемы до такой степени, что однажды мои рукописи сжег один набожный дублинский типограф (поскольку ненабожных типографов в Дублине просто не бывает), я получил сто фунтов стерлингов по распоряжению премьер‑министра. Карр. Премьер‑министра? Джойс. МистераАсквита.

Карр. Вы что, полагаете, я не знаю, как зовут премьер‑министра? Смею вам напомнить, что я – представитель правительства Его Величества в Цюрихе! Джойс. Сейчас премьер‑министр – мистер Ллойд

Джордж, но в то время это был мистер Асквит. Карр. Ахда!

Джойс. В настоящий момент я не располагаю ста фунтами, да, собственно говоря, у меня и не было ни малейшего намерения возвращать эти деньги. Если вы помните, я упомянул «Английскую труппу». Благодаря войне Цюрих превратился в крупнейший театральный центр Европы. В случае Цюриха справедливо утверждение о том, что культура – это продолжение войны другими средствами. Итальянская опера противостоит французской живописи, немецкая музыка – русскому балету. Ну а Англия на этом фронте никак не представлена! Каждый вечер актеры выходят на подмостки этой столицы альпийского ренессанса и декламируют на всех языках цивилизованного мира, кроме одного: языка Шекспира, языка Шеридана, языка Уайльда! Именно поэтому «Английская труппа» готовит в настоящее время к постановке репертуар, состоящий из шедевров британской драматургии, который продемонстрирует этим швейцарцам, кто является бесспорным мировым лидером в области драматического искусства.

Карр. Боже мой, конечно же Гилберт и Салливан!

Гвендолен. Разумеется, в их число входит и шедевр мистера Джойса, пьеса «Изгнанники», которая пока что, к сожалению…

Джойс. Ну, это к слову…

Карр. «Терпение»!

Джойс. Действительно, пойдем по порядку.

Карр. «Суд присяжных»! «Пираты Пензанса»!

Джойс. Мы собираемся начать с жемчужины английского театра, блистательной комедии «Как важно быть серьезным».

Карр (после некоторой паузы). Не видел такой. Не видел, но наслышан о ней, и мне она не нравится. Эту пьесу написал один ирландский содо… (смотрит в сторону Гвендолен) …гоморрит. Послушайте, Дженис, скажу вам прямо, правительство Его Вели…

Джойс. Мы хотели предложить вам сыграть главную роль.

Карр. Что?

Джойс. Мы были бы весьма признательны. Наша благодарность не знала бы границ.

Карр. С чего вы взяли, что я в состоянии сыграть главную роль в «Как важно быть серьезным»?

Гвендолен. Это я подсказала, Генри. Ты был бесподобен в роли Гонерильи, когда учился в Итоне.

Карр. Да. Я помню, но…

Джойс. У нас нет хорошего актера на главную роль. Дело в том, что в пьесе это образованный и остроумный английский джентльмен…

Карр. Эрнест?

Джойс. Нет, не Эрнест – тот, другой.

Карр (борясь с искушением). Нет, нет, я никоим образом…

Джойс. Аристократичный, романтичный, афористичный… молодой щеголь, одним словом.

Карр. Щеголь?

Джойс. Он сыплет фразами типа: «Если я слишком хорошо одет, я искупаю это тем, что я слишком хорошо воспитан». Это поможет вам составить общее представление о герое.

Карр. Сколько смен костюма?

Джойс. Две.

Карр. Город или деревня?

Джойс. В начале город, затем – деревня.

Карр. В помещении или на открытом воздухе?

Джойс. И то, и другое.

Карр. Лето или зима?

Джойс. Лето, но не слишком жаркое.

Карр. Дождь?

Джойс. Ни облачка на небе.

Карр. А может ли он носить… э‑э, соломенную шляпу?

Джойс. Весьма желательно.

Карр. И никаких… пижам?

Джойс. Абсолютно исключено.

Карр. Разве он не в траурном наряде?

Джойс. Это другой в трауре – тот, который Эрнест.

Карр (уже потирая ладони от нетерпения). Расскажите сюжет, опуская детали, за исключением самых существенных!

Джойс. Поднимается занавес. Квартира в Мэйфере. Время чаепития. Входите вы в зеленом бархатном смокинге цвета бутылочного стекла с черным кантом на петлях. Белые носки, идеальный узел на галстуке, штиблеты с резинкой, брюки на ваше усмотрение.

Карр Придется сделать соответствующие распоряжения.

Джойс. Второе действие. Розарий. Послеобеденное время. Отдельные сцены в других местах. Вы входите в веселеньком дачном костюмчике – соломенная шляпа с лентой, фланелевая куртка в веселую полоску, яркие ботинки, брюки на ваше усмотрение.

Карр (внезапно). Фланелевые, кремовые.

Джойс. Третье действие. Гостиная в том же поместье. Вскоре после того.

Карр. Смена костюма?

Джойс. Если поменять строчку‑другую в диалоге, то…

Карр. Вы принесли текст пьесы?

Джойс. Он у меня с собой.

Карр. Тогда пройдемте в соседнюю комнату и просмотрим его. (Открывает Джойсу дверь в свою комнату)

Джой с. Что же касается двух фунтов…

Карр (щедрым жестом доставая из кармана бумажник). Мой дорогой Филлис… (Пропускает вперед Джойса, проходит сам и закрывает за собой дверь)

Пауза. Немая сцена.

Гвендолен (рассеянно). Гоморрит, надо же додуматься… Ах ты жалкий педик!

Тцара направляется к Гвендолен с крайне неуверенным видом. В руке он держит шляпу так, словно это кастрюля с кипящей водой. По ходу действия станет ясно, что в шляпе находится сонет Шекспира, разрезанный на отдельные слова.

Тцара. Мисс Карр…

Гвендолен. Мистер Тцара! Вы что, уже уходите? (Имея в виду шляпу?)

Тцара. Не раньше, чем я прочитаю вам мое стихотворение.

Протягивает Гвендолен шляпу; Гвендолен заглядывает внутрь.

Гвендолен. Какая необычная техника стихосложения!

Тцара. Вся поэзия – не больше чем перетасовывание колоды карт с рисунками, а все поэты – обманщики. Это – сонет Шекспира, но он уже больше не принадлежит ему. Он стал источником атомов, из которых я, рука об руку со слепым случаем, создаю свои творения.

Гвендолен. Какой это был сонет?

Тцара. Восемнадцатый.

Гвендолен.

Сравню ли с летним днем твои черты?

Но ты милей, умеренней и краше.

Ломает буря майские цветы,

И так недолговечно лето наше!

Начиная с этого места на заднем плане начинает звучать романтическая мелодия.

То нам слепит глаза небесный глаз,

То светлый лик скрывает непогода.

Ласкает, нежит и терзает нас

Своей случайной прихотью природа.

А у тебя не убывает день,

Не увядает солнечное лето.

И смертная тебя не скроет тень –

Ты будешь вечно жить в строках поэта.

Среди живых ты будешь до тех пор,

Доколе дышит грудь и видит взор.

Вы порвали это, потому что вам не нравится, как он пишет? {Берет горсть клочков бумаги, затем разжимает пальцы, и обрезки падают обратно в шляпу Начинает говорить снова, но теперь уже не печально, а гневно)

Это только вихрь бессвязных слов, милорд.

Тцара. Да, мадам.

Гвендолен. Право, я была бы рада, если бы боги сделали тебя поэтичным.

Тцара. Я не знаю, что значит «поэтичный»; значит ли это – честный на словах и на деле? Правдивая ли это вещь?

Гвендолен. Наверно, тот, кто создал нас с понятием о будущем и прошлом, дивный дар вложил не с тем, чтоб разум гнил без пользы.

Тцара. Нет, я родился не под поэтической планетой и не способен любезничать в торжественных выражениях. Краснобаи, которые умеют ловко пленять женщин стишками, так же ловко и ускользают от них. У меня от этих стихов по крайней мере не ноют зубы.

Гвендолен (возмущаясь его цинизмом). Зубы твои горазды выгораживать зато. Но пользуйся шляпой по назначенью. Ее место на голове! (Смахивает слезу.) Охотнее, чем вещь в сорок шиллингов ценой, узрела бы я здесь книгу песен и сонетов. (Отворачивается от Тцара.)

Тцара подходит к Гвен с протянутой шляпой.

Тцара (ласково). Но так как с мертвым спор ведут они, во мне любовь, в них мастерство цени!

После некоторого колебания Гвендолен достает первую бумажку из шляпы.

Гвендолен. «Смертная…» (Она продолжает, складывая в ладонь все прочитанные бумажки)

смертная тень ломает цветы и светлый день слепит глаза ‑

доколе небесный взор прихотью ласкает черты ‑

ты будешь жить!

На последних словах Гвендолен слегка вскрикивает, поворачивается к Тцара спиной и отступает на несколько шагов. Тцара дочитывает оставшиеся слова, тем самым несколько снижая накал страстей.

Тцара. Но увядает буря в строках и дышит умеренней:

недолговечно лето поэта.

Гвендолен (по‑прежнему взволнованно). Пожалуйста, не говорите со мной о погоде, мистер Тцара.

Каждый раз, когда мужчины говорят со мной о погоде, я знаю, что на уме у них совсем другое.

Тцара (приближаясь к ней). Я и хочу сказать о другом. С той самой минуты, как я вас увидел, я восторгался вами. (Он бросает те бумажки, которые были у него в руках, обратно в шляпу; Гвендолен проделывает то же самое со своими. Тцара отставляет шляпу в сторону)

Гвендолен. Мне вы всегда очень нравились. Даже до того, как мы с вами встретились, я была к вам неравнодушна. Я помогала, как вы знаете, мистеру Джойсу в работе над его книгой, и, насколько я могу судить, это будет шедевр. Увы, в высшем свете гениальность рассматривается как свойство, препятствующее счастью в семейной жизни. Поэтому у девушки не так уж много возможностей повстречать равного себе по интеллекту мужчину, который способен оценить по достоинству творчество мистера Джойса…

Карр. Вы говорите обо мне, Гвендолен?

Гвендолен. Неужели, милый, вы думаете, что я не обратила на вас внимания еще в библиотеке? С каким восхищением вы смотрели на него, сидя между отделами экономики и иностранной литературы! Затем, путем осторожных расспросов, мне удалось узнать, что и вы – поэт, причем самого современного направления. И я поняла, что мне суждено полюбить вас.

Тцара (восторженно). И вы действительно любите меня, Гвендолен?

Гвендолен. Страстно!

Тцара. Милая! Вы не знаете, какое это для меня счастье!

Гвендолен. Мой Тристан!

Обнимаются.

Тцара (внезапно). А вы смогли бы полюбить меня, если бы наши взгляды на творчество мистера Джойса не совпадали?

Гвендолен. Но они ведь совпадают.

Тцара. Да, конечно. Но если бы…

Гвендолен заставляет его замолчать поцелуем в губы.

Они обнимаются; входит Джойс.

Джойс. Мистер Тцара! Встаньте! Что за полусогбенное положение!

Тцара и Гвендолен прерывают объятия. Джойс направляется к главной двери, берет по пути шляпу и, открывая дверь, говорит через плечо Тцара.

У вас монокль не в том глазу.

Тцара действительно вставил монокль не в тот глаз. Он поспешно переставляет его; Джойс уходит.

Гвендолен. Я должна сказать об этом Генри. (Она передает Тцара папку, которую мы видели в прологе.) Здесь переписанная мной глава из новой книги мистера Джойса.

Тцара. Но тебе уже приходилась сталкиваться с дада, дорогая?

Гвендолен. Никогда, да‑да‑дорогой! Следующая глава, над которой мы сейчас работаем, будет написана в форме христианского катехизиса!

Гвендолен целует Тцара и удаляется в комнату Генри. Главная дверь снова открывается; появляется Джо й с и замирает на пороге. Он покрыт с головы до пояса маленькими клочками белой бумаги. На каждом клочке написано по слову из восемнадцатого сонета Шекспира, из чего мы понимаем, что Тцара складывал клочки в шляпу Джойса.

Джойс. Что вы хотите всем этим сказать?

Тцара. А что хочет сказать нам, к примеру, природа? Ровным счетом ничего. Дада тоже не хочет сказать ничего.

Джойс. Приведите другие примеры того, что такое «дада».

Тцара. Зоологический сад без посетителей. Логичная гардения. Игрок, который всегда проигрывает. Игрок, который не проигрывает никогда. «Яйцебол» – веселая игра или забава для избранных, в которой команды радостно покидают игровое поле, измазанные с головы до ног в яичном желтке.

Джойс. Эта игра или забава изобретена вами?

Тцара. Нет.

Джойс. Как зовут ее изобретателя?

Тцара. Арп.

Джойс. Каким образом, указывающим на вашу близость и дружеский характер ваших отношений, вы обычно обращаетесь к нему?

Тцара. Мой друг Арп.

Джойс. А наряду с этим какое другое обращение, указывающее на добродетели собеседника и долгое знакомство с ним, вы обыкновенно используете?

Тцара. Милый старина Арп.

Джойс. Кто оказывал ему помощь и поддержку?

Тцара. Хьюго Болл.

Джойс. Приведите несколько эпитетов, относящихся к этому человеку.

Тцара. Полигональный. Высокий, тощий, жреческий, немецкий.

Джойс. Опишите его путем перечисления его талантов и дарований.

Тцара. Новеллист, журналист, философ, поэт, художник, мистик, пацифист, основатель «Кабаре Вольтер», расположенного в погребке «У молочника» по адресу Шпигельгассе, один.

Джойс. Вел ли Болл дневник?

Тцара. Вел.

Джойс. Был ли он опубликован?

Тцара. Был.

Джойс. Является ли его текст общественным достоянием в силу истечения срока охраны авторских прав в соответствии с Бернской конвенцией тысяча восемьсот восемьдесят шестого года?

Тцара. Нет, не является.

Джойс. Процитируйте так, чтобы сообщить максимум информации с минимальной опасностью быть привлеченным к суду за нарушение авторского права.

Тцара. «Я отправился к владельцу погребка «У молочника» и сказал: «Я хочу открыть ночной клуб». В тот же вечер Тцара читал свои стихи, тогда еще в консервативной манере: листки со стихами он любовно извлекал из многочисленных карманов своего пальто».

Джойс. Вот этого?

Тцара. Да, вот этого.

Джойс. В каком отношении пальто превосходит шляпу, а в каком уступает в том случае, если и тот и другой предмет одежды служит для создания поэтических произведений?

Тцара. Уступает в том отношении, что рукава, постоянно мельтешащие перед глазами сочинителя, ухудшают обзор и могут привести к падению сочинителя с эстрады; превосходит в том отношении, что имеет множество полостей, в то время как шляпа обладает только одной.

Джойс. Сделайте краткое извлечение из дневника современника, цитирование которого не приведет к нудному судебному разбирательству по поводу банального нарушения авторских прав.

Тцара. «Двадцать шестого февраля из Берлина приехал Рихард Хюльсенбек, и тридцатого марта мы устроили великолепный концерт негритянской музыки. Герр Тристан Тцара был инициатором первого в Цюрихе (да и в мире) чтения симультанистских стихов, включая сочиненную им самим «Poиme simultanй».

Джойс. Процитируйте выборочно отрывки из вашей одновременной декламации.

Тцара. Я начинал: «Boum boum boum il déshabille sa chair quand les grenouilles humides commencиrent a brûler».[13]Хюльсенбек декламировал‑, «Ahoi ahoi des Admirals gewirktes Beinkleid schnell zerfallt».[14]Жанко читал нараспев: «В пять часов козодой зачирикал за горой. Я люблю в пять часов чай попить с чужой женой; да и кто не любит, да и кто не любит?» Все вместе называлось «Адмирал снимает дачу».

Все это время Джойс собирает со своих волос и одежды клочки бумаги и аккуратно складывает их в шляпу, которая лежит у него на коленях. Собрав их все, Джойс произносит слово «фокус», запускает руку в шляпу и извлекает оттуда белую гвоздику. Она, очевидно, образовалась из клочков бумаги, потому что когда Джойс переворачивает шляпу, оттуда ничего не выпадает. Джойс бросает гвоздику Тцара.

Джойс. В каких выражениях вы описали бы этот убедительный успех?

Тцара (вставляя гвоздику себе в петлицу). Как заслуженный и справедливый. Как абсолютно логичный. Один из тех случаев, когда смелости и таланту воздается по заслугам.

Джойс начинает извлекать из шляпы шелковые платки один за другим.

Джойс. Объясните, что, выражаясь в простейшей из возможных взаимно‑возвратных форм, думал Тцара о том, что думает о нем Болл, и что думал Тцара о том, что думает Болл о том, что думает о нем Тцара?

Тцара. Он думал, что тот думал, что он знает, что тот думал, но он знал, что тот знал, что он знает, что нет.

Джойс. Действительно нет?

Тцара. Ида, и нет.

Джойс. Внес ли дадаизм в изобразительное искусство, скульптуру, поэзию и музыку такой вклад, который не осуществили бы… (произнося названия городов, Джойс извлекает из шляпы флаги соответствующих стран) в Барселоне, Нью‑Йорке, Париже, Риме и Санкт‑Петербурге соответственно Пикабиа, Дюшан, Сати, Маринетти и Маяковский, который, намалевав на щеке синюю розу, выкрикивал свои ломаные строчки, облаченный в желтую кофту?

Тцара. Да, внес. Само слово «дада».

Джойс. Опишите доступно, стараясь не противоречить самому себе и особенно избегая упоминания о людях, которые засовывали себе в нос рогалики, как было найдено слово «дада».

Тцара. Тристан Тцара наткнулся на слово «дада» случайно, перелистывая словарь Ларусса. Утверждают, что он наобум раскрыл книгу ножом для разрезания бумаг. Сам Тцара не отрицает, что дело могло обстоять именно так. Хюльсенбек же утверждает, что это он открыл это слово дома у Хьюго Болла, листая принадлежавший последнему Ларусс. Тцара при этом вообще не присутствовал. Однако Ганс Арп пишет: «Торжественно заявляю, что Тристан Тцара нашел слово „дада“ восьмого февраля тысяча девятьсот шестнадцатого года в шесть часов пополудни».

Джойс. Имелись ли иные расхождения между Тцара и Хюльсенбеком?

Тцара. Имелись.

Джойс. В отношении чего?

Тцара. В отношении задач и принципов дадаизма.

Джойс. Приведите пример требований Хюльсенбека.

Тцара. Международный революционный союз всех творческих людей на основе радикального коммунизма.

Джойс. А что требует в отличие от него Тцара?

Тцара. Признания права мочиться разноцветной мочой.

Джойс. Права каждого человека мочиться мочой другого цвета в каждом отдельно взятом случае или права отдельных людей постоянно мочиться мочой определенного цвета? Или право каждого человека в любое время мочиться мочой всех цветов?

Тцара. Все это скорее относилось к утверждению, что писать не менее естественно, чем писать.

Джойс (встает, закончив показ фокусов). Только упаси вас господи делать оба дела в одну шляпу.

Для Тцара это уже чересчур.

Тцара. Ах ты высокомерная лужа ирландской блевотины! Ах ты четырехглазая кикимора болотная, картофелина засраная! Твое искусство с треском провалилось. Ты превратил его в религию, и оно сдохло вместе со всем остальным, а ты сидишь возле гниющего трупа на поминках и отщипываешь от него кусочки! Время гениев прошло! Сейчас нам нужны вандалы и осквернители, простодушные разрушители, которые сокрушат века барочных изысков, разрушат храм, чтобы наконец можно было заявить без ложного стыда о том, как важно быть артистом! Дада! Дада! Дада!! {Бьет об пол всю посуду, какая ему только подворачивается под руку, после чего становится в гордую позу)

Дата добавления: 2015-06-04