Часть II 9 страница. Николай вышел из церкви, спустился по лестнице, по краям которой выстроились нищие, прошел вдоль повалившейся стены и остановился в самой высокой точке

Николай вышел из церкви, спустился по лестнице, по краям которой выстроились нищие, прошел вдоль повалившейся стены и остановился в самой высокой точке Кремля, откуда было видно место слияния двух рек. Колокольня Успенской церкви отражалась в волнах реки Великой. Золотистые кресты Иоановского женского монастыря сияли в зеленых зарослях. На противоположном берегу возвышалась колокольня Снетогорского монастыря. Течение Псковы уносило связки очищенных от коры стволов, которые с такого расстояния казались малюсенькими. От одного прогона к другому тащились работники, с виду не превышавшие по размерам майских жуков. Солнце уже садилось. Легкий шум доносился от этого погрязшего в делах мира. Николай не хотел поддаваться надвигающимся на него реальным ощущениям страха, радости, надежды и с радостью погружался в столь туманные мечты, что, спроси его кто‑нибудь внезапно, о чем он думает, ответить ему было бы нечего.

Несколько позже он отправился в клуб. Башмаков встретил его возгласами радости. Его как раз и не хватало, чтобы сесть за стол четвертым и сыграть в вист. В этот вечер Николай, как это ни удивительно, ушел из клуба с выигрышем в сорок рублей.

Поздно ночью Софи услышала, что кто‑то скребется в дверь. Она зажгла свечу, встала, открыла и оказалась перед здоровой, как башня, Василисой.

– Прошу прощения, что разбудила вас, барыня, – прошептала старуха, – но из Отрадного только что прибыл слуга. У нашей Марии, кажется, начались схватки. Она прислала вам вот это письмо.

Софи вскрыла конверт, который протянула ей Василиса, и прочла: «Ребенок скоро родится. Я ужасно страдаю. Здесь никто меня не понимает, никто не любит. Приезжайте, умоляю вас…»

– Который час? – спросила Софи, сложив письмо.

– Пять часов утра, барыня!

– Я только оденусь и сразу еду. Скажи Федьке, пусть закладывает коляску!

Василиса сложила руки:

– Не возьмете ли и меня с собой, барыня? У меня ведь такой опыт! Со мной ей, бедняжке, будет не так страшно!

Софи на секунду задумалась и сказала:

– Ты права. Иди собирайся.

– Спасибо, барыня! – пробормотала Василиса, целуя ее в плечо.

Софи прикрыла дверь и взглянула на спящего глубоким сном Николая. Разбудить его? Зачем? После того что он рассказал о его стычке с Седовым, Николай не станет подвергать себя риску встречи с этим человеком у изголовья Марии. Возможно, даже, настроенный против зятя, он захочет помешать Софи ехать в Отрадное. Но в этом вопросе она ему не уступила бы. Ее призывала насущная необходимость. Если Седов осмелится затеять с нею разговор о деньгах, она в два счета поставит его на место. Софи тихонько оделась, взяла лист бумаги в ящике стола и написала:

«Мой дорогой,

Мне сообщили, что Мария рожает. Тебе нечего там делать! А мне – есть! Поэтому я уезжаю, не потревожив твой сон. Вернусь, как только смогу. Не волнуйся. Нежно целую тебя в лоб, окутанный снами. – Софи».

Она прикалывала письмо к подушке, как вдруг Николай перевернулся и что‑то пробурчал. Она быстро задула свечку и вышла из комнаты. В доме стояла тишина. Внизу у лестницы горел свет. Василиса заставила Софи выпить чашку горячего чая и съесть баранку, пока конюх запрягал лошадей. Когда они тронулись в путь, было еще темно. Но свежее дуновение ветра, серая прозрачная дымка на верхушках деревьев говорили о том, что ночь скоро кончится.

Проезжая по перелеску, путешественницы были оглушены поднявшимся птичьим гоготом. Затем золотистая мгла окутала окрестности. На горизонте небо вспыхнуло, а за туманной дымкой выглянул голубой небесный свод. Необыкновенно радостное чувство охватило Софи. Она присутствовала при рождении дня и думала о другом рождении, происходившем в это самое время. Поскольку Софи торопилась, Василиса успокоила ее:

– Не волнуйтесь, барыня, мы не опоздаем. Я расспросила человека, приехавшего из Отрадного. Когда он уезжал, у бедняжки все только начиналось. У нее узкие бедра. Ведь это ее первый ребенок. Ей понадобится много времени и придется пострадать, прежде чем она родит его.

Тем не менее Софи приказала вознице ехать быстрее. Он отхлестал лошадей. Коляска тяжело грохотала по ухабам.

– Царица Небесная! – воскликнула Василиса. – Если и дальше он будет так стегать, то рожу я!

Софи расхохоталась нервным смехом. Ей казалось, что между ребенком и упряжкой завязалась борьба, кто доскачет первым. Когда она увидела дом в Отрадном, то удивилась, что он выглядит как обычно, несмотря на чрезвычайное событие, которое должно было произойти в его стенах. На крыльцо вышла служанка.

– Как себя чувствует барыня? – спросила Софи, ступая на землю.

– Она вот‑вот родит! – сказала девица тягучим голосом. – Барыня ждет вас. Я провожу к ней, если позволите…

Переступив порог комнаты, Софи почувствовала себя так, будто ее отбросило в прошлое. Этот теплый полумрак, разобранная постель, тазы, белье, запах влажной кожи, разверстая плоть, уксус, – все напоминало ей об испытании, которое она сама перенесла понапрасну. Софи бросилась к Марии, обратившей к ней изможденное лицо с лихорадочно блестящими глазами.

– Спасибо, что приехали, – прошептала Мария. – И Василиса тоже здесь! О! Как это хорошо!..

Повитуха отстранилась, чтобы пропустить поближе приезжих. Несомненно, именно эта женщина с самого начала руководила родами. Увидев Василису, она поняла, что это соперница, насупилась и сказала:

– Не надо ее утомлять: она сейчас между схватками.

– Я так и думала! – заметила Василиса, пожав плечами.

Она встала на колени около Марии, осенила ее крестным знамением и стала гладить ей живот под рубашкой. Софи села у изголовья золовки и взяла ее за руку.

– О! Как хорошо! О! Как хорошо! – повторяла Мария детским голосом.

Слезы текли из ее широко раскрытых глаз.

– Не говорите много, – сказала повитуха.

– Да нет! – сказала Василиса. – Пусть говорит! Это поможет ей сверху!

Мария оперлась на локти и приподнялась:

– Вы не слышите?.. Колокольчик!.. Коляска! Быть может, это он?..

– Не может быть он, вы это прекрасно знаете! – сказала повитуха, покачав головой. – Ну, будьте благоразумны! Тужьтесь, вместо того чтобы говорить понапрасну.

Мария снова упала на подушку и сжала зубы.

– Она ждет своего мужа, – сказала повитуха. – Он снова уехал по делам на прошлой неделе.

– Замолчи, Фекла! – простонала Мария.

Фекла была худа, лицо каменное, руки длинные, а ладони длиннее, чем ступни.

– Почему, красавица моя? – спросила она. – Что правда, то правда, Владимир Карпович очень занятой барин. От него нельзя требовать, чтобы он оставался все время дома. Он уходит, приходит. К тому же здесь барин нам скорее помешал бы. Мужчине – наслаждение, женщине – страдание. Бог так устроил!

– Где он в настоящий момент? – поинтересовалась Софи.

– Мне кажется, в Санкт‑Петербурге, – ответила Мария. – У друзей…

Софи не смогла сдержать возмущения:

– Он мог бы подождать несколько дней, прежде чем уезжать!

– О нет! – смиренно сказала Мария. – Дело было срочное! Все те же денежные проблемы! Он надеется получить там что‑то. И, кроме того, я бы не хотела, чтобы он присутствовал здесь! Это некрасиво… Противно… Мне стыдно!..

– Она должна бы гордиться, а ей стыдно! – воскликнула Василиса.

Неожиданно судорога пробежала по телу Марии, поясница у нее изогнулась, и роженица издала животный крик.

– Очень хорошо! – сказала Василиса. – Тужься еще! Помоги младенцу!

Сжимая руку золовки, Софи ощущала силу этих болевых усилий и заново переживала муку, которую испытала когда‑то. Чего бы она ни отдала, чтобы в эту минуту быть на месте Марии! Очень скоро ребенок отделится от этой запачканной, истерзанной и торжествующей плоти. Ребенок, который не умрет через несколько дней! Крики молодой женщины смолкли. Она отдыхала в ожидании следующей схватки. Фекла захотела напоить ее святой водой. Но Василиса принесла свою в пузырьке. Вода Феклы была из церкви, где Мария венчалась, вода Василисы – из храма, где Марию крестили. Две женщины встали друг против друга, и каждая держала в руке свою склянку:

– Моя вода освящена отцом Иосифом! – заявила Василиса. – Это святой человек!

– Не так он свят, как наш отец Иоанн! – воскликнула Фекла. – Он‑то никогда не пьет!

– Отец Иосиф тоже!

– Пьет!

– Нет!

Мария снова изогнулась, будто укушенная в бок. Василиса и Фекла бросились ей на помощь. Они толкались у кровати. Их руки соприкоснулись на полуобнаженном теле.

– Оставьте меня! – тяжело дыша, взмолилась Мария. – Я хочу… Одну Василису!

Обиженная Фекла выпрямилась и сказала:

– Барин выбрал меня для помощи при родах!

– Если бы он хотел, чтобы все прошло по его указке, то не должен был уезжать! – высказалась Василиса. – А твой барин предпочел улететь, как птичка! Так пусть себе щебечет в сторонке!

– Я не позволю тебе оскорблять моего хозяина, старая ведьма! – заорала Фекла.

Софи вмешалась, проявив свою власть, отругала Василису за дерзость и отослала Феклу, пообещав, что ее позовут, когда роды приблизятся.

После ухода Феклы Василиса весело заявила:

– Теперь мы вдвоем справимся, моя красавица! Ты же прекрасно понимаешь, что я не собиралась раскрывать свои секреты при этой служанке Ирода!

И, развязав мешочек, она достала из него маленькие горшочки, пучки травы и икону. Прежде всего она постаралась натереть живот и бедра Марии барсучьим жиром. Во время массажа молодая женщина вытаращила глаза и начала торопливо, свистящим, как в бреду, голосом, говорить:

– Я хочу, чтобы вы знали… Но никому не рассказывайте этого… Он меня оставил… Он не любит меня… Ему наплевать, что я рожу ему ребенка… Бедный малыш!.. Он еще не родился, а все на свете против него… Никому он не нужен… Мой ребенок будет несчастным… Как я!..

Она с маниакальным упорством крутила головой по подушке.

– Не говори так, – пробормотала испуганная Василиса, – ты прогневишь Бога, и он будет против тебя! Лучше читай молитву!

Мария отказалась. Ей было слишком больно. Василиса прикладывала к ее губам, лбу и груди платок, смоченный в святой воде: «Хорошая вода, от отца Иосифа!» Из груди молодой женщины вырвался хрип. Ногти впились в ладонь Софи. Взгляд уперся в потолок. Василиса вдохновенным голосом произнесла:

– Он будет красивым! Сильным! Справедливым! Он будет умным! Богатым! И его будут звать Сережа!

* * *

Софи вернулась в Каштановку в сумерки. Она привезла важную весть: Мария родила мальчика. Николай обрадовался этому и захотел поделиться счастьем с отцом. В очередной раз Михаил Борисович отказался проявлять интерес к событиям в Отрадном. Софи пришлось дожидаться, когда она останется наедине с мужем, чтобы рассказать о всех перипетиях дня. Он упрекнул ее за то, что она уехала, не разбудив его, но на самом деле казался не очень огорченным тем, что остался в стороне от происходящего. Мужской эгоизм помогал ему игнорировать тяжелые обстоятельства рождения ребенка и наслаждаться счастьем конечного результата. Возможно, даже Николай не считал столь возмутительным отсутствие Седова, как хотел это показать. Что же касается Софи, то она была чрезвычайно взволнована, познав до конца ужас и красоту деторождения. Лежа в своей кровати при погашенной лампе, она ясно представляла себе момент, когда кусок красной плоти выскочил на свежий воздух прямо в руки Василисы. Этот сильный толчок, это кровавое месиво и крик новорожденного – все придавало началу жизни видимость ужасного преступления. Позже, склонившись над колыбелью, она уже не могла поверить, что это хрупкое бело‑розовое дитя с большой головкой и прекрасными ручками было извлеченно из отвратительного окровавленного чрева. Ребенок был удивительно спокоен. Он еще принадлежал иному миру. Она поцеловала его, словно хотела ощутить свежесть источника. Разбитая, измученная Мария отдыхала с улыбкой на губах. Она онемела от счастья. Софи взяла задремавшего Николая за руку и тихонько сжала ее, затем посильнее. Ею овладел чувственный дурман. Наконец, он открыл глаза и придвинулся к ней. В его объятиях она продолжала думать о ребенке.

На следующий день Николай и Софи отправились в Отрадное, прихватив Василису, которая везла туда приданое для новорожденного. Вся женская прислуга Каштановки втихомолку вязала и шила предметы этой миниатюрной одежонки. Мария с волнением приняла подарки. Тяжелые испытания предыдущего дня не слишком отразились на внешности роженицы. Она сияла от гордости, лежа рядом с колыбелью, где дышал ее сын. Николай нашел его великолепным. Стали гадать, на кого он похож. Все пришли к единодушному мнению, что он полностью соответствует озарёвской породе. Софи не осмелилась сказать золовке, что рождение ребенка не по нутру Михаилу Борисовичу. Впрочем, молодая женщина, наверное, догадывалась об этом, ибо не задала ни одного вопроса по поводу отца. Точно так же она избегала любого упоминания об отъезде ее мужа. Николай спросил сестру, нужны ли ей деньги. Она от них отказалась. Уходя, он оставил на ночном столике тысячу рублей.

– У меня на всем свете есть только вы двое! – прошептала Мария. – Вы и мой ребенок!

* * *

Миновало несколько недель, а Седов все не возвращался. Каждый раз, когда Софи приезжала в Отрадное, она замечала, что Мария становится все более озабоченной и замкнутой. Счастье, которое подарил ей маленький Сергей, омрачалось ее полным неведением относительно намерений супруга. Она двадцать раз писала ему, но ответов не получала. Пожелай Седов оставить ее и ребенка, он, наверное, вел бы себя именно так. Вняв доводам Софи, Мария теперь согласилась, чтобы брат помогал ей деньгами. Но Николай считал, что подобная ситуация не может длиться долго. Он сам собирался поехать в Санкт‑Петербург, найти там беглеца и под угрозой заставить его вернуться в семейное гнездо. На всякий случай он написал Васе и попросил его разузнать точный адрес Седова, чем он занимается и с кем общается. Его письмо осталось без ответа. Наконец, 9 сентября он получил от своего друга послание, в лаконичной форме объяснившее ситуацию: «Я покинул Санкт‑Петербург и приехал к родным, чтобы отдохнуть здесь две недели. Мне совершенно необходимо встретиться с тобой. В любой день ты можешь найти меня в Пскове, в клубе, с трех часов дня».

Сухость такого приглашения удивила Николая, а также тот факт, что Вася не сообщил ему раньше о своем приезде в Славянку. Предчувствуя какую‑то тайну, он в тот же день после обеда отправился в клуб. И, обнаружив Васю в комнате, предназначенной для чтения газет, с радостью бросился к нему. Но молодой человек остановил его резким, как удар шпаги, взглядом. Увидев столь враждебное выражение лица, Николай потерял самообладание:

– Что это на тебя нашло? Ты не рад меня видеть?

– Прежде чем ответить, я хотел бы показать тебе вот это письмо, которое я получил в Санкт‑Петербурге, – произнес Вася бесцветным голосом.

В его руке дрожал листок бумаги, исписанный ровным почерком. Буквы напоминали печатные знаки. Николай схватил бумажку, прочел несколько строк и просто похолодел от страха:

«Знаете ли вы, что ваш лучший друг – любовник вашей матери? Я надеюсь, что не знаете, иначе не мог бы понять, как вы можете поддерживать отношения с Николаем Михайловичем Озарёвым. Он встречается с Дарьей Филипповной в китайском павильоне, построенном, так сказать, для вас. Несчастная женщина покорена этим безнравственным человеком, который почти годится ей в сыновья. В глазах соседей она выглядит смешной. Если вы не вмешаетесь, Дарья Филипповна опозорит свою семью. Друг, слишком уважающий вас, чтобы и далее скрывать от вас этот позор».

Николай машинально сложил письмо. Лицо его сохраняло спокойствие, но внутри царил полный хаос. Изобличенный в связи, которую порвал, Николай не знал теперь, что делать – отрицать очевидное или гордо принять вызов. Кто написал эту мерзость? Он тут же подумал о зяте. Не дождавшись десяти тысяч рублей, Седов решил отомстить. Но это было лишь одно из десяти предположений. Не было доказательств. Впрочем, проблема заключалась не в том. Что делать? В затянувшейся тишине страх, гнев, отвращение нарастали в душе Николая как гроза, затягивающая небо. Совсем потеряв голову, он пробормотал:

– Анонимное письмо!.. Какая гадость!

– Способ сообщения имеет небольшое значение, – заметил Вася. – Важно то, что здесь сказано. Я приехал сюда, чтобы проверить мои подозрения!

– Ты позволил себе расспрашивать мать?

– Нет. Я имею слабость все еще уважать ее. Что бы ни случилось, она ничего не узнает о моем беспокойстве. Я не задавал также никаких вопросов сестрам, чтя их невинность. О ваших свиданиях мне рассказали слуги.

– И ты им поверил?

– Полученные от них ответы соответствуют подробностям, содержащимся в письме без подписи. Но мне этого недостаточно. Я хочу услышать правду из твоих уст. Если ты станешь все отрицать, я сочту тебя трусом…

– А если я признаюсь?

– Ты заслуживаешь мою ненависть, но не презрение!

Николай бросил взгляд через плечо: они были одни в комнате.

– Послушай, – сказал он, – эта история нелепа! Наша дружба…

– Не упоминай о нашей дружбе! – выкрикнул Вася. – Отвечай: да или нет! Это все, что я хочу знать!

У него было лицо как у раздражительной женщины. Маленький рот искривился, глаза сверкали из‑под длинных ресниц, пряди черных кудрей повисли над побелевшим лбом.

– Дашь ли ты мне слово, как мужчина, что никогда и ничего не было между моей матерью и тобой? – продолжил он.

Николай преисполнился долгом чести, желая выглядеть великолепным, и сказал:

– Хорошо! Я признаю факты.

Лицо Васи вдруг напряглось:

– Я требую дуэли!

– Ты с ума сошел? – прошептал ошеломленный Николай.

– А ты что же, так же малодушен, как лицемерен? – спросил Вася. – Для меня жизнь не будет больше иметь смысла, если я не смою это оскорбление кровью!

– Нет! Нет! – воскликнул Николай. – Я не стану драться с тобой! Ты был моим братом! Одна мысль, что…

Он не закончил фразы. Пощечина врезалась ему в щеку. Стыд и злость охватили его, нарастая с каждой секундой. Окинув комнату одним взглядом, он убедился, что никто не вошел сюда во время спора. Шум голосов доносился из соседнего зала. Еще переводя дыхание, Николай спокойно изрек:

– Ты этого хотел, Вася. Я принимаю твой вызов. Но с одним условием: никто не должен знать причин нашей ссоры. Даже наши секунданты!

– Согласен, – сказал Вася.

– Какой день ты назначишь?

– Завтра!

– А что с нашими секундантами? – спросил Николай.

– Мы найдем их прямо здесь, среди членов клуба. Думаю, Башмаков сможет все это устроить. Пойду поищу его.

Вася вышел из комнаты, а Николай стоял неподвижно, не в силах побороть ощущение роковой неизбежности, давившей ему на плечи. Он сбросил оцепенение, лишь увидев снова своего друга, который появился в сопровождении Башмакова и Гуслярова. Рядом с молоденьким, невысоким и толстеньким Гусляровым Башмаков казался еще выше и крепче, у Гуслярова было круглое лицо, лоб покрыт белым пушком. На лицах обоих приятелей застыло очень строгое выражение: Вася сообщил им, какой услуги ожидали от них.

– Я буду твоим секундантом, – сказал Башмаков Николаю. – А у Васи – Гусляров.

– Прекрасно, – ответил Николай. – Заметьте с самого начала, что я принимаю все условия, которые мой противник пожелает поставить перед поединком. Давайте покончим с этим! Как угодно, но поскорее!

Он никогда не дрался на дуэли. Вася тоже. Башмаков, напротив, поднаторел в делах чести.

– Осторожно, дорогой мой! – заметил он. – Так дела не делаются! Надо соблюдать определенные правила. Первая встреча секундантов состоится немедленно. Мы составим проект протокола…

Николай перебил его:

– Займитесь вашими делами. А я поеду домой. И не сдвинусь с места, пока не узнаю, куда надо явиться. Будьте так добры, до того времени сообщите мне о принятых вами условиях!

И, ни с кем не попрощавшись, он вышел. В конюшне клуба стояла в ожидании его лошадь. Он велел оседлать ее и направился в Каштановку. Свежий ветер скачки не разогнал его тревоги. То, что случилось с ним, было настолько глупо, что он уже ни в малейшей степени не ощущал единства с тем миром, в котором привык жить. Он встретился с Софи, но не как с женой, а как с очаровательной иностранкой, чьей проницательности должен был опасаться. Чтобы избежать необходимости говорить с нею, Николай удалился в свой рабочий кабинет под предлогом проверки счетов по имению.

В семь часов вечера явился Башмаков. Он выглядел напыщенным, побагровел, голову держал прямо, смотрел мрачно, усы его топорщились.

– Все улажено! – заявил он, усаживаясь в кресло, которое затрещало под тяжестью его тела.

Николай бросил настороженный взгляд в коридор, захлопнул дверь и спросил:

– Когда мы деремся?

– Завтра, в одиннадцать часов утра, в маленькой рощице, которую я знаю, неподалеку от Великой. Ты заедешь за мной. Я тебя провожу.

– Оружие?

– Пистолеты, – ответил Башмаков.

– Каковы остальные условия?

Усы Башмакова скосились, что у него являлось признаком замешательства:

– Твой противник хочет придать поединку рыцарский характер. Он отказывается удовлетвориться простым обменом выстрелами. По его просьбе мы разработали следующие условия… Разумеется, если они тебе не подойдут, мы поищем другие способы…

– Я уже сказал в присутствии Васи и Гуслярова, что согласен со всем наперед! – пробурчал Николай. – И не собираюсь теперь отказываться от своих слов!

– Прекрасно! – сказал Башмаков. – Другого я и не ожидал от тебя. Итак, дело выглядит следующим образом…

Он потер свои сухие ладони друг об друга, сощурил один глаз и продолжил тоном организатора:

– Вы будете стоять на расстоянии восьми шагов. Мы разыграем в орлянку, кто из вас будет стрелять первым. Тот, кого определит судьба, получит пистолет, и мы повяжем его глаза платком.

– Зачем?

– Чтобы усложнить задачу и испытать мужество и достоинство другого. Безоружный дуэлянт, действительно, своими указаниями должен будет направлять на себя дуло стреляющего вслепую. Если последний промахнется, то станет мишенью в свою очередь. Другими словами, вновь обретя зрение, он будет давать все необходимые указания, чтобы его противник, которому между тем тоже завяжут глаза и дадут пистолет, смог прицелиться в него, имея все шансы на удачу.

– Если я правильно понимаю, – заметил Николай, – такого рода дуэль требует от каждого заинтересованного лица сделать все необходимое, чтобы быть убитым другим.

– Именно так! – подтвердил сияющий Башмаков. – Я слышал, что подобная дуэль недавно произошла в Пруссии. Вася, которому я представил свой проект, был в восторге. Он так же, как и я, считает, что это верх утонченности в области решения разногласий с помощью оружия.

– Он прав, – буркнул Николай.

– Значит, мы так и будем делать?

– Конечно!

– Учитывая исключительные условия поединка, противники должны согласиться с тем, что по законам чести получат удовлетворение после одного обмена выстрелами, даже безрезультатного.

– Согласен.

– Я займусь пистолетами.

– Да, да! – вздохнул Николай.

Он не мог дождаться, когда уйдет этот посетитель, чьи глупость и тщеславие раздражали его. Однако, когда Башмаков удалился, Николай загрустил от того, что ему теперь не с кем было поговорить о предстоящей дуэли. До отхода ко сну приходилось всеми силами сдерживать себя, чтобы скрыть волнение от Софи. Могла ли она предположить, что человек, поцеловавший ее сегодня вечером, перед тем как лечь в постель, только наполовину имеет шанс выжить?

Гася лампу, он ощутил, что стал одновременно более одиноким и свободным, более проницательным и вместе с тем преисполненным отчаяния. Вперив глаза в черную мглу ночи, он попытался проанализировать свою тревогу. Нет, Николай не боялся смерти. Он представлял ее себе как головокружительное падение в колодец, плавную потерю сил, вечный покой в окружении библейских пророков… Но если он с восторгом согласился бы пожертвовать собой во имя благородной цели, то теперь страдал оттого, что бессмысленно рискует жизнью из‑за женщины, которую больше не любил и, в сущности, никогда не любил. Размышляя о своем политическом идеале, о друзьях, о будущих переменах, он мучился тем, что эта великая мечта оказалась разбита незначительной вольностью поведения. Как допустил Господь такое несоизмеримое с грехом наказание? Николай заметил, что защищает свое дело перед судьей, который находится приблизительно на месте иконы. Свет ночника освещал позолоту святого лика. Если предопределено, что Вася убьет его завтра, что станет с Софи? Николай разрывался от жалости при мысли о горе, которое она испытает из‑за него. Он привез ее из Франции в Россию, поселил в чужой семье, не смог подарить ей ребенка, изменил ей и теперь готовился умереть, оставив ее в одиночестве, обесчещенной из‑за скандала, ее, заслуживающую величайшего счастья! «Если я выживу, – подумал Николай, – клянусь посвятить всего себя моей жене и благу людей…» И его страхи тут же рассеялись. Он отказывался верить, что часы из плоти и крови по имени Николай Михайлович Озарёв остановятся завтра около одиннадцати часов. Он слишком ощущал в себе жизнь, чтобы представить себя трупом.

– Ты не спишь? – раздался в темноте голос Софи.

Он подскочил, будто разбуженный призраком. Во рту появился солоноватый привкус. До предела охваченный нежностью, он тихо ответил:

– Я засыпал.

Николай не спал всю ночь. Рассвет застиг его в тот момент, когда он, измученный и раздраженный, мысленно сочинял письмо, которое оставит жене. Утром Николай дождался, когда она выйдет из спальни, чтобы написать его. Но составленный текст показался ему смехотворным. И он начертал на клочке бумаги простые слова: «Прости мне, моя Софи, все то зло, что я тебе причинил. Я не мог поступить иначе. Люблю тебя больше, чем жизнь. Прощай». Он сунул бумажку себе в карман: ее найдут у него, если он будет убит.

В день своего последнего, быть может, появления в этом мире Николай хотел выглядеть особенно элегантным. Он тщательно выбрился, надел тонкое белье, повязал красивый галстук и надел сюртук темно‑фиолетового цвета с черным воротничком. Этот изысканный туалет не помешал ему остаться для его близких таким же беззаботным и милым Николаем, каким он был всегда. Софи спросила, что он собирается делать в Пскове в такой ранний час. Николай ответил, что Башмаков хотел узнать его мнение о кобыле, которую ему пытались продать.

– Но ты вернешься к обеду? – спросила Софи.

– Конечно! – ответил он.

И сердце его горестно защемило. Михаил Борисович попросил сына привезти ему табаку. Николай обещал не забыть об этом.

– Какое чудесное утро! – сказал он, засовывая ногу в стремя.

Новое седло слегка заскрипело под ним. Лошадь прядала ушами. «Для чего я жил? – подумал Николай. – Ни для чего! Ни для чего!..» Его отец и жена вышли на крыльцо. Он печальным взглядом окинул две знакомые фигуры, старый розовый дом с белыми колоннами, пожелтевшие деревья, все то, что, быть может, он больше не увидит. Затем, не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями, погнал лошадь в черную еловую аллею.

Когда Николай и Башмаков подъехали к рощице на берегу Великой, Вася и Гусляров оказались уже на месте. Тонкие березки с золотистой листвой окружали участок земли, покрытый увядшей травой. Хотя солнце поднялось уже высоко в небо, густой туман, поднимавшийся от воды, все еще цеплялся за ветки. Было свежо. В воздухе пахло тиной, мхом, дымом. С карканьем пролетел ворон. «Дурное предзнаменование!» – подумал Николай. Он привязал свою лошадь и лошадь Башмакова к дереву. Гусляров и Вася приехали в коляске. В случае необходимости она послужит как санитарное средство. Но привозить врача не сочли необходимым.

Бледный, в черном сюртуке, Вася сидел на камне и покусывал соломинку. Он даже не взглянул на вновь прибывших. Николай не мог смириться с мыслью, что перед ним не друг юности, а враг, жаждущий его гибели. Вопреки очевидности, он все еще надеялся, что этот молчаливый паренек бросится к нему, обнимет его и со слезами откажется от испытания. Но время шло, а Вася не двигался с места. Секунданты, шагая рядом – один – маленький, другой – очень высокий, – уже отсчитывали восемь условленных шагов. Они положили свои шляпы в тех точках, где должны были стоять противники. Затем стали тихо переговариваться. Каждый принес дуэльные пистолеты в футлярах. Секунданты сравнили оружие, проверили его, зарядили. Николай желал всей душой, чтобы судьба назначила Васю стреляющим первым. «Если так случится, – размышлял он, – мне не придется решать сложную задачу: или он убьет меня, и все будет кончено, или не попадет в цель, а когда придет моя очередь, я выстрелю в воздух. Но если я должен буду стрелять первым, как мне поступить? Попытаться убить его или пощадить, допуская, что он затем не промахнется?»

– Скоро ли они закончат? – сухо спросил он.

Вася приподнял голову и бросил на него презрительный взгляд.

– Вот! И вот! – произнес Башмаков. – Мы сейчас бросим жребий.

– Я выбираю решку, – сказал Вася.

– Отлично, – буркнул Николай.

Башмаков подбросил вверх серебряную монету. Она закрутилась вокруг собственной оси и упала в притоптанную траву. Четыре головы склонились одновременно к земле.

Дата добавления: 2015-06-04