Совесть 1 страница

Совесть (как и чувство неполноценности) представляет собой пат­терн нескольких собственных состояний, в частности самоуважения, об­раза Я и проприативного стремления. «Хорошая» совесть не имеет рез­кой конфигурации. Когда наша совесть «спокойна» или «отдыхает», мы продолжаем функционировать нормальным образом, наслаждаясь физи­ческой и моральной гармонией¹. «Больная» или «возмущенная» совесть

' См.: Jenkins С. 1. The significance of conscience // Ethics. 1955. Vol. 65. P. 261-270. i: Зак. 1664

178 Тема 14. Развитие личности

гложет нас и говорит, что мы как-то нарушили предпочитаемый нами стиль существования. Мы должны либо успокоить ее путем рационали­зации, либо принять покаяние и исправиться. Часто совесть объединяет­ся с религиозными чувствами, но не всегда (у нерелигиозных людей тоже может быть чувствительная совесть). На самом деле, мы можем смело сказать, что совесть — норма для каждого человеческого существа (за исключением некоторых «психопатических личностей»). Она является индикатором (чем-то вроде термометра), который говорит нам, что какая-то наша активность разрушает или разрушила важный аспект нашего образа Я.

В психологии совести есть две центральные проблемы: первая ка­сается ее развития, вторая — ее взрослой структуры. В широком смыс­ле, мы можем рассматривать совесть, возникающую в детстве, как совесть долженствования, а зрелую, взрослую форму — как совесть обязатель­ства. Фромм называет первую «авторитарной совестью», а вторую — «гуманистической совестью»¹.

Без сомнения, совесть долженствования (единственная форма, ко­торая есть у ребенка) развивается из родительских ограничений и зап­ретов. Уже в восемнадцать месяцев ребенок испытывает страх и фруст­рацию, когда слышит родительское «Нет!». Сахарница — это «Нет!», те­левизор — «Нет!», грязь — «Нет! Нет!». Эти слова часто сопровождаются какой-то формой наказания. По мере овладения языком ребенок учит­ся слову «должен». Он должен умываться и не должен один переходить улицу. Эти слова — сигналы родительской власти: они предвещают пос­ледующее поощрение или наказание. Конечно, ребенок не знает, почему он должен или не должен. (На самом деле, причины «должен» и «не должен» очень комплексны. В одних случаях «должен» означает: «Ты обожжешься, если подойдешь слишком близко к плите», т.е. тебя нака­жет природа; в других случаях: «Я, твой родитель, накажу тебя, потому что ты меня раздражаешь»; иногда: «Люди в обществе накажут тебя за такое поведение»; и, наконец, санкции за должен могут приписываться Богу, который «накажет тебя, если ты украдешь или не будешь слушать­ся родителей».)

Далее ребенок — с большими трудностями — учится послуша­нию. Конечно, он должен слушаться, когда родители стоят над ним, но постепенно он «интериоризует» внешний голос власти и ведет себя по­слушно (довольно хорошо), даже когда он один. Однако запретная бан­ка с вареньем еще долго соблазняет его, если рядом нет контролирую­щей матери.

' См.: Fromm Е. Man for himself. N. Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1947 <Pyc. пер.: Фромм Э. Человек для самого себя // Фромм Э. Психоанализ и этика. М.: Республика, 1993. С. 17-190.>; см. также поучительное описание стадий развития совести в: Peck R.F. et al. The psychology of character development. N. Y.: Wiley, 1960.

Олпорт Г. Развитие чувства Я 179

Моральность, основанная на требованиях взрослого, прочно фикси­руется примерно к шести годам. Ребенок становится «моральным ре­алистом» (Пиаже). Поступки полностью оцениваются по тому, соот­ветствуют ли они установленным правилам или отклоняются от них. Теперь привычка ожидать правил и подчиняться им так хорошо обоб­щена, что даже в игре ребенок (6—12 лет) злится, если игры идут не по правилам.

Нет сомнений, что эта ранняя стадия совести порождена, как утвер­ждал Фрейд, интернализацией племенных и родительских правил. Нару­шение вызывает тревогу и вину, даже если немедленное наказание и не грозит. Для ребенка становится обычным поиск внешнего наказания после того как он сделал что-то плохое, ибо таким образом он надеется восстановить свое психическое и моральное равновесие. И часто он на­казывает себя, переживая муки совести и совершая небольшие косвен­ные поступки возмездия.

В подростковом возрасте юноша сталкивается с новым кризисом. Прежде всего, он решает, что родительские ограничения по большей час­ти дурацкие. Он совершает множество запрещенных поступков, хотя еще может испытывать некоторую вину. Около четырнадцати лет дома и в школе возникают дисциплинарные проблемы, так как молодой человек будет «проворачивать» антисоциальные поступки, если сможет; он еще не хочет опираться на что-то внутреннее, он предпочитает сильных ли­деров и контроль для удержания его в порядке, хотя в то же самое вре­мя он бунтует.

Но постепенно, по мере развития у молодого человека идеального образа Я, негативные аспекты совести долженствования уступают место совершенно иной совести обязательства. Мы говорим, что она «совер­шенно иная», потому что она теперь поддерживается не страхом наказа­ния, а сливается с позитивной структурой проприативного стремления. Молодой человек, выбравший карьеру, знает, что обязан для этого учить­ся, а если не сделает этого, то нарушит выбранный им самим стиль пове­дения. Центр совести постепенно смещается со специфических привычек послушания на проприум. «Чувство» совести в зрелости редко связано со страхом наказания, будь то внешнее или самонаказание. Скорее, это ощу­щение обязательства.

Во взрослом возрасте остается много «долженствований», но теперь они идут от рационального признания последствий и редко ощущаются как дело совести. Я должен подчиняться правилам дорожного движения. Я должен следить за состоянием электропроводки в доме. Я не должен

¹ См.: Bertocci P. A. A reinterpretation of moral obligation // Phil. & Phenomenol. Research. 1945. Vol. 6. P. 270-283; AIlportG. W. Becoming: basic considerations for a psychology of personality. New Haven (Conn.): Yale Univ. Press, 1955. P. 68-74.

180 Тема 14. Развитие личности

показывать ей свои истинные чувства. Но, с другой стороны, я обязан голосовать. Я обязан написать это письмо. Я обязан усерднее учиться. Я обязан поступать хорошо (по моему разумению). Это собственные ценно­стные суждения. Никто меня не накажет, если я не буду жить в соответ­ствии с предпочитаемым мною стилем. Утверждать, что я боюсь будущих мук совести, означает смешивать возможный результат с полностью по­зитивным чувством обязательства¹.

Зрелая совесть — это ощущение долга поддерживать свой образ Я в приемлемой форме, продолжать свою выбранную линию проприативных стремлений, короче говоря, создавать (а не разрушать) собственный стиль бытия. Совесть становится разновидностью общего руководства собой. Акцент смещается с племенного и родительского контроля на самоконт­роль индивидуума¹.

К несчастью, некоторые психологические интерпретации не призна­ют этот переход от долженствования к обязательству. Некоторые авто­ры утверждают, что суперэго — шаблон родительских и племенных пра­вил и наставлений, наложенный на всю жизнь человека. Конечно, есть взрослые, задержавшиеся в своем моральном развитии. Они продолжа­ют страдать от инфантильной вины, неразрешенных конфликтов с ранни­ми детскими авторитетами. Но эта патология совести (не такой уж нео­бычный недуг) не отменяет правил, управляющих ее трансформацией при нормальном ходе развития.

Выводы и резюме

Эта глава была посвящена чувству самости, а не природе самости. Поэтому мы преимущественно обсуждали психологические, а не фи­лософские материи. Как сказал Мустакас, Я гораздо легче почувст­вовать, чем определить². Окончательное определение мы оставляем философии.

Однако то, что человеческий разум способен рассматривать себя в качестве объекта (подобно тому как он рассматривает объекты во внеш­нем мире), — психологический факт. Чувство Я присутствует тогда, ког­да индивидуальные состояния рассматриваются как «мои». Мы пока­зали, что на разных стадиях жизни появляются разные аспекты самосоз­нания³. На последовательных стадиях жизни развиваются семь аспектов

¹ Более полные аргументы приведены в: Bergson H. The two sources of morality and religion. Garden
City: Doubleday, Anchor, 1954. (First publication in France in 1932).

² См.: The self: explorations in personal growth / Ed. by C. E. Moustakas. N. Y.: Harper, 1956. Ch. 1.

³ Полезная диаграмма, представляющая их появление, предложена в: Sarbin Т. R. Preface to a
psychological analysis of the self// Psychological Review. 1952. Vol. 59. P. 11-22. Изображаемые там
стадии частично совпадают с моими, частично — нет.

Олпорт Г. Развитие чувства Я 181

проприума, но я не имею в виду, что они функционируют раздельно. В нашей повседневной жизни некоторые из этих аспектов или даже все вместе сосуществуют.

Предположим, вам предстоит трудный и решающий экзамен. Не­сомненно, вы осознаете, что у вас сильно бьется сердце и вас мутит от страха (телесное Я); вы осознаете важность экзамена с точки зрения ва­шего прошлого и будущего (самоидентичность); вы осознаете, что тут за­мешана ваша гордость (самоуважение); вы осознаете значение вашего успеха или неудачи для вашей семьи (расширение Я), свои надежды и стремления (образ Я), свою роль в качестве решающего задачи на экза­мене (рациональный субъект) и релевантность всей ситуации вашим долговременным планам (проприативное стремление). В реальной жиз­ни проприативные состояния, как правило, сливаются. И за этими пере­живаемыми состояниями самости вы улавливаете косвенный отблеск себя как «субъекта самопознания».

Проблема субъекта познания возникает, когда мы спрашиваем: «Кто же познает эти функции Я1» Мы не только сознаем, что нам свойственно, но мы также осознаем, что мы осознаем это. Эта загадка привела к предположению, что существует особый Я-субъект (либо как «чисто» субъект познания, трансцендентальное эго, либо как комбини­рованный субъект познания, хотения, стремления, желания). Эта после­дняя точка зрения, похоже, поселяет внутри личности (в груди) коор­динирующего субъекта — маленького человечка, дергающего нас за ниточки.

В целом, разумнее рассматривать проприативные функции (же­лания, стремления, хотения) как пересекающиеся со всей личностной структурой. Они ощущаются как самодостаточные, но не порожденные отдельной инстанцией внутри личности. Что касается субъекта самопоз­нания, познающего Я (будь то просто умозаключение на высшем уровне сложности, как у Джеймса, Дьюи и других, или необходимость постули­ровать чистый субъект познания, непрерывное трансцендентальное Я, как считает Кант), то эту загадку мы пока не решили.

Возвращаясь к чувству Я, скажем, что есть два знакомых нам пат­терна, заслуживающих особого внимания. Это чувство неполноценности и совесть. Эти паттерны включают в различных пропорциях многие (а возможно, и все) аспекты проприума. Это важные субъективные состоя­ния, влияющие на функционирование и структурирование личности.

Мы утверждаем, что чувство Я приобретается постепенно. (Мы бу­дем последовательны, если скажем, что у каждого ребенка есть внутрен­няя латентная способность к развитию Я.) Так как Я приобретается, к этому процессу должны быть применимы законы научения. Особенно в первые год или два проявления раннего Я объясняются квазимеханичес-

182 Тема 14. Развитие личности

кими принципами. Обусловливание, поощрение, повторение явно необхо­димы, прежде чем ребенок сможет связать свои телесные ощущения, пе­реживания и словесные ярлычки (например, свое имя) в формирующую­ся самоидентичность. Эта форма ситуативного научения предшествует описанным нами формам проприативного научения. Короче говоря, мы отстаиваем определенную дискретную последовательность форм науче­ния. Квазимеханические принципы объясняют возникновение проприу-ма, который после этого становится главным источником последующе­го научения.

М.К. Мамардашвили

[ПОНИМАНИЕ МОРАЛЬНОГО ЗАКОНА И ВОСПИТАНИЕ ИСТОРИЕЙ]¹

За все это время мы разными путями <...> все ближе сжимали одну тему <...> — это тема закона. Термин «закон» <...> это как бы некий круг, который все время перемещается и с которым мы все время перекрещи­ваемся, но пока не знаем, что это такое. Теперь попробуем в этом разоб­раться. Я <.„> в такого рода темах буду пытаться черпать из нашего нрав­ственного и духовного опыта, <...> поскольку мы жили вместе и в одно время.

Вы помните, что я говорил о состоянии <...> ясного сознания перед идущей на него волной и не действующего <...> внутри <...> уже на­лаженного механизма. И, с другой стороны, не имеющего никаких <...> опор, ничего такого, на что вне самого себя можно было бы положиться. Такое сознание в человеческой истории <...> было зафиксировано сим­волом героя. Это героическое сознание, <...> которое обычно резко отли­чается от повседневного, обыденного или реального сознания, и есть это самое реальное сознание. Т.е. если мы сознаем реальность, то только в героической точке: <...> тогда, как ни парадоксально, мы и находимся в реальности. Реальность ведь это всегда другое, чем мы обычно думаем, и чаще всего она для нас открывается священным ужасом, а не просто хо­лодной, прикидывающейся мыслью.

Герои — это те, <...> которые перестали порождать из себя несущест­вования. <...> Тот, кто перестал порождать несуществования, тот и остано­вил в себе круговорот, независимо от него идущий, — круговорот представ­лений, <...> позиций, <...> побуждений, толкающих нас действовать. <...> Скажем, кричать «держи вора», имея в виду старушку, продающую зелень и получающую тем самым якобы незаконные доходы, есть борьба с несу-

¹ Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М.: Московская щкола политических исследований, 2001. С. 188-195, 197-220, 223-229, 232-240, 242, 245-251, 258, 273-276, 280-287, 356, 403-407.

184 Тема 14. Развитие личности

ществующим. Но такого рода несуществования ткутся из материи нашей же собственной души <...>; не случайно Шекспир говорил, что мы материя, из которой ткутся сны. Так оно и есть, когда мы видим сучок в глазу дру­гого и не видим бревна в своем собственном или <...> не способны уви­деть мир, не населяя его чужими виновниками нашего счастья или несчас­тья, чтобы быть счастливыми. <...> Хотя в действительности мир устроен <...> таким образом, что в нем нечто складывается вовсе не имея намере­ния причинить нам боль или наслаждение. <...>

Например, мы хотим построить счастливое государство, которое, как вечный двигатель, механически производило бы счастье для нас без ка­кого-либо риска и усилия. Но законы бытия таковы, что если человек отказался от риска и усилия, то машина <...> будет выдавать только то, что по радио или в газете называется счастьем. <...> Именно такое виде­ние мира я называю «видением несуществований».

Загоняя <...> стихию человеческой корысти, инстинктов собствен­ничества в некие рамки, <...> мы лишь увеличиваем зону государствен­ного контроля, который и так сплошной. Тем самым мы бежим вслед за несуществованиями, пытаясь схватить их за хвост, не замечая при этом, что подобный контроль несет в себе микробы того самого беззакония, ко­торое порождает новое воровство и воров, за которыми мы бежим¹. <...> Конечно, несуществование может быть страшнее самого плохого сущест­вования, но я говорю о складывающейся ткани такого несуществования, а она складывается <...> из нас самих. Мы сами часто обвиняем такого рода воров и думаем, что если мы их посадим за решетку, то сразу все экономические проблемы решатся. <...> То, чего ты не остановил и не доделал в себе, неминуемо остается в виде темного и участвует в незави­симом от тебя общем круговороте вещей в мире.

Но если круговорот остановлен, даже если ты не совершаешь ника­кого конкретного акта, а просто пребываешь, стоишь в этом сознании, то уже этим ты как бы полностью исполняешься, так как в тебе не осталось ничего темного, которое тянулось бы само по себе, сплетаясь <...> с мыс­лями других людей, поскольку мы ведь живем совместно.

Кант прекрасно определил человечество: человечество — это комму­никабельность, т.е. некий организм, который охвачен всесообщением, или сообщенностъю. Поэтому первоопределение, которое мы дали мыслящей личности (если мы выделим стояние в чистом сознании, когда вся энергия остальных наших инстинктов перешла в энергию чистого сознания) <...>

¹ К тому же смешно бежать за этими ворами, так как их описать даже невозможно, настолько это нечто несуществующее. Скажем, как можно московского или <...> грузин­ского миллионера описать как некий реальный крупный характер, как шекспировского Шейлока или бальзаковского Гобсека, наделить его почти что демонической силой, характерологической мощью? Невозможно это, поскольку мы видим, что для него это не деньги и что совсем недавно это были бумажки, которые зарывали на Кавказском хребте или в саду <...>. Как с таким или подобным явлением бороться? Учитывая, что борьба предполагает пафос — борьба есть борьба против небытия или за бытие.

Мамардашвили М.К. А. [Понимание морального закона...] 185

есть одновременно определение исторического человека, существа, живу­щего посредством истории.

Человек посредством истории становится человеком и устанавлива­ет истину, потому что ничего предданного этому нет, все в своем начале смутно, темно по смыслу и должно пройти какой-то путь, чтобы опреде­литься, — что это было и есть. Лишь существо, имеющее орган свершения таких путей, свидетельствует об истории, а не просто о какой-то длительно­сти, что якобы случилось событие А, затем В, С и мы это называем истори­ей. Нет! История — механизм раскручивания и доведения до ясности того, что уже есть, что уже сплелось или сплетается. По этому поводу Сервантес как-то прекрасно сказал: «Истина, мать которой история». Так вот, история и есть такой орган, где человеческие существа событийствуют. Но я хочу сейчас разделить это слово, снять в нем статический элемент, связанный со словом «бытие», и перенести ударение на событие и подчеркнуть, что исто­рия исполняется только событийно, т.е. множеством актов и проявлений.

<...> В этом смысле это затянувшееся со-бытие, которое по своей структуре множественно расположено в пространстве и времени, и, следова­тельно, если это так, то существо историческое <...> должно иметь способ­ность и силу держать время и мысль. <...> А держать время и мысль — это и значит быть свободным.

Поэтому я мог бы сказать теперь, <...> что законы существуют толь­ко для свободных существ. Несвободные существа видят факты и риску­ют не заметить законов. Когда, например, я вижу вора — это факт, я не вижу закона и бегу за ним. Если бы я видел закон, я не бежал бы, а зани­мался чем-то другим. Можно поставить простой вопрос: простите, но ведь вор и есть превращение человеческого существа в инфантильного дебила, который никогда в жизни ни за что не отвечал. Т.е. лишенного созна­ния ответственности за свой труд.

Самое высшее благо для человека, как известно, сознание ответствен­ности за упражнение своей собственной свободы, когда понимаешь, что если мне плохо, то это потому, что я что-то плохо сделал, а если хорошо, значит, я своим трудом заработал это. У нас же масса людей, все еще получающих все нужное для жизни в распределителях и совершенно не чувствующих, что получаемое есть прямое продолжение того, что это именно ты своей предприимчивостью разыграл что-то и в итоге — или хорошо, или плохо. Но если плохо, то очень важно сознавать: плохо не потому, что тебя нака­зали у прилавка «армии спасения», не дали тебе бесплатный суп, а плохо по твоей вине.

<...> Я сейчас оберну сказанное о тех, кто прекращает стихийные сцепления, порождающие привидения и несуществующие вещи, восполь-зуясь евангелическим термином для обозначения этого, а потом расшиф­рую на доступном вам социальном материале.

В каждый данный момент существует одно поколение, которое дол­жно не пройти. В Евангелии говорится: есть поколение, которое не прой-

186 Тема 14. Развитие личности

дет (здесь глагол «не пройдет» в смысле «этот номер не пройдет», т.е. <...> когда «все проходит», оно не унесется временем). Эти слова сказа­ны о поколении, совершившем акты, благодаря которым возникло хрис­тианство, и они необратимым образом изменили историю. И оно действи­тельно не прошло, поскольку люди, составлявшие его, жили сознанием своего призвания или обращенного к ним требования — не пройти. Это и значит, что они стояли <...>, сковав и держа время; я ведь сказал, гово­ря о событиях и об исторических существах, что это существа, способные держать время и мысль.

Так вот, беда в том, что у тех, кто был до нас, в их ситуации, когда от поколения требовалось, чтобы оно встало и не прошло, ничего подоб­ного не случилось, они не извлекли смысла из того, что произошло. Ведь, например, сегодня, если вы знаете о смысле, который пытается показать фильм «Покаяние», то он не от тех людей, которые жили тогда и долж­ны были его извлечь, породив вместе с ним какие-то события, которые до нас дошли бы. Однако этого не случилось, все происходит так же, мы на­ходимся в прежней ситуации. И <...> по отношению к происходящему вокруг нас вы должны быть поколением, которое не пройдет, чтобы ис­тория не повторялась, получив необратимый отпечаток. И тогда следую­щему поколению не придется разгадывать смыслы и считать, что до него не происходило никаких событий.

Но возникает вопрос, почему, собственно, те прошли и ничего нам не оставили? Ответ очевиден — потому что не выходили в предельное состояние, ибо только на пределе рождается мысль и извлекаются смыс­лы. <...> Только на пределе или на границе такого рода ситуаций мы можем называть вещи и тогда они из темноты и беспамятства входят в Логос. Потому что внутри мира <...> вещи не имеют своих имен, все на­зывается наоборот. Воровство называется человечностью, причем я сей­час не спорю, хорошо это или плохо, так как если мы начнем спорить, то окажемся уже внутри несуществований, начнется бесконечный спор. Один будет доказывать, что это нравственно, <...> а другой — что безнрав­ственно. Но я имею в виду, что с точки зрения мысли в этой ситуации и в таком мире все предметы не <...> названы. Перед нами что-то смутное и в общем отвратительное, чему нет названия. Так, может быть, символ Бога, который впервые давал вещам название, и есть символ такого рода ситуаций, в которых мы оказываемся? <...> Чтобы лучше видеть как раз те случаи, когда мы находимся в особой ситуации называния вещей. <...>

Соотнесем теперь только что сказанное с двумя образами: образом героя и противоположным ему — образом антигероя, нигилиста, кото­рый говорит — это все они. Как в таком случае собрать в какое-то це­лое нашу жизнь, разбитую на множество зеркальных осколков, соединить их? Очевидно, их нельзя все же соединить без какой-то первоноты мыс­ли, предполагающей, что в себя надо заглянуть. Значит, что мы имеем? С одной стороны, только ты можешь, твой опыт уникален и, следовательно,

Мамардашвили М.К. А [Понимание морального закона...] 187

то, что мы называем призванием или предназначением человека, и есть уникальность такого опыта, который должно не упустить и родить из него то, что в нем может родиться, иначе это уйдет в небытие, никем другим не будет компенсировано. Это и называется призванием или предназначением: дать родиться рождающемуся и самому родиться в нем — в других новых чувствах, мыслях и состояниях. <...> Сначала я беру <...> уникальную, индивидуальную сторону, но есть и другая — за­вязка на других. <...> Ты часть других в том смысле, что одновременно ты их шанс; они так сплетены с тобой, что в зависимости от того, что ты сделаешь с собой и извлечешь из себя, то и будет. Т.е. ты как бы даешь тем самым или не даешь себе шанс развиваться и расти в другом.

На философском языке <...> это и называется способностью чело­века к бесконечной определимости или <...> ценностью морального лица. Что означает: подобный опыт бесценен. Кстати говоря, именно поэтому нельзя убивать. Не по законам плоской морали, которая нарушается, а согласно морали, которая есть следствие того, как мы устроены исходя из онтологических оснований. Это онтологический запрет. Любое существо бесценно в точке этого бесконечно определяющегося только этим суще­ством опыта. Для него этот опыт труден, и порой человек избегает его путем самоубийства <...>, освобождаясь от бремени ответственности и бремени свободы. Так вот, в связи с этим рождающимся и рождением потом нас самих в том, чему мы помогли родиться, в этом и лежит то, что мы смутно осознаем как что-то самое важное, самое близкое. И гово­рим: можно весь мир покорить, а что толку, если ты душу потеряешь? <...> Или, другими словами, о том самом важном и самом близком, на которое ничто из мира значений и общих понятий не является ответом. А чтобы зайти в область ответов <...> именно на самое близкое и важное, мы должны пройти в пространство законов.

Закон — это некоторые необходимые отношения, вырастающие из природы вещей. Так как же мы можем сдвинуться в это пространство, зная теперь, что одновременно это пространство и нашего собственного рождения, нашего самопостроения? Я как-то говорил вам, что относитель­ных истин не бывает, <...> истина <...> абсолютна, или она есть, или ее нет. Поэтому <...> дверью в пространство законов, где мы помещаемся в какую-то точку роста, является абсолютная законченность смыслов, т.е. наличие или случание с нами определенного опыта.

Вот вы смотрели <„.> фильм «Покаяние». Каков смысл 1937 года? Ну конечно, он открывается только на границе, когда мы на пределе — там открывается реальность. Хотя, обсуждая этот фильм, вы, очевидно, заметили, что если кто-то не понимает его, то никакие объяснения и ар­гументы не помогают. Повторяю, смысл того, что произошло и что обо­значено 1937 годом, абсолютно завершен и понятен, и для кого он поня­тен — это означает, что он будет расти и развиваться одним образом, а кому не понятен, тот будет существовать другим образом. Здесь нет ни-

188 Тема 14. Развитие личности

чего среднего, промежуточного, опосредствующего — абсолютный перепад. Или ты рождаешься в том, что можешь подумать и понять в лоне абсо­лютной ясности и законченности смысла этих событий, и тогда ты спосо­бен рождать живые мысли о любых других предметах, или если не пой­мешь, будешь жить в царстве мертворождений. <...>

Тот, кто живет в этом завершенном смысле — один человек, а тот, кто не живет в нем, находится в другом пространстве. <...> Сказав, что дверь пространства законов открывается событием, в котором есть актуально, по смыслу, собранная бесконечность эмпирических фактов и обстоятельств, я теперь добавлю, что это событие и есть закон. <...> Абсолютными являют­ся смыслы, которые в то, чтобы стать смыслами, включают и наши акты, нас самих; мы сами становимся повязаны или ангажированы отношением, вы­текающим из природы вещей, не замечая или не предполагая, что косми­ческая ткань ткется из того, как мы распорядились выпавшим нам уни­кальным опытом и распутали его. <...>

Таким образом, с одной стороны, мы имеем некие естественные зако­ны, которые одновременно могут быть юридическими, а с другой стороны, в законе есть еще то, что я назвал активностью человека, которую сейчас на­зову <...> силой языка, состоящей в том, чтобы все реально существующее было артикулировано, представлено как есть и названо. Что предполагает, конечно, наличие свободы, так как первоназвания возникают в области не­знаемого, где нет заранее никаких эквивалентов, ибо только я могу знать, какое слово встанет в строку и никто не имеет права давать мне по этому поводу указаний. Человек — уникальная ценность, и каждый вполне волен идти на бесцельные испытания в том смысле, что он заранее не знает, для чего они, и сможет узнать об этом, лишь пройдя свой путь. А это невозмож­но без полной представленности и прозрачности всего, что есть и что начи­нается всегда с названий. В этой связи не случайно, например, в современ­ном французском языке отсутствует слово «гласность», но зато есть более точное слово transparens — прозрачность, представленность¹.

Дата добавления: 2015-06-04