Темные воды Атлантики 1 страница

Глава первая

Двенадцать дня.

Белоголубой, роскошный лайнер.

Веселые и очень беззаботные состоятельные пассажиры.

Рус, в строгом белом костюме, в такой же белой летней шляпе, надвинутой на глаза, ослепительно белой сорочке, белом галстуке и с внимательно настороженным ми глазами стоял в толпе пассажиров у спасательных шлюпок лайнера и придирчиво следил за погрузкой носилок с Сен Ю и сопровождающими его людьми. Все было нормально: ни толкотни, ни возни. Ничто не настораживало. Старая женщина из приюта без опаски сопровождала носилки. У Дины оставалось остаточное напряжение, но излишней нервозности не наблюдалось. Врач с большой медицинской сумкой. Этот вообще не в курсе. Спокоен, сонлив. Внешней опасности заметно не было. Команда корабля помогла сопровождающим вкатить носилки в грузовой отсек. Оттуда на лифте на указанную палубу, а там в каюту. Рус еще раз посмотрел сопровождающих, пошел вниз. Он справедливо сомневался, что за прошедшие сутки с длительным временем операции можно остаться незамеченным для противника. Странно, что пока все буднично и тихо. Но это и лучше, чем иное продолжение. Враг выжидает или пока еще не в курсе. Может помощь этого американца, о котором говорила Дина, вполне реальная и действенная. Все же документы, которые передали Дине, на полицию и таможню произвели убедительное впечатление. Это позволяет без осложнений отплыть от берегов веселящейся Бразилии. Но тогда, почему все еще нет вестей от монахов? Странно: почему Сен Ю один оказался у приюта? Где остальные? На демонстрации человек двенадцать заметил. И наверняка столько же в резерве было. Если такие опытнейшие бойцы, как Сен, Мин, Хан Хуа в Латине, значит и Карающий Глаз с ними. Где они все сейчас? Что-то видно не по плану у них получилось, если Сен Ю один, без прикрытия, остался. Среди поднимающихся по трапу пассажиров не было ни одного китайца. Даже японца, вьетнамца, таиландца. Неужели он один останется на корабле? В душе надеялся, что кто-нибудь из братьев обязательно объявится. Оставалось теперь присмотреться к обслуживающему персоналу, команде. Может среди них кто-то окажется из своих. Для Сен Ю надо каждые сутки менять каюту. Без посторонней помощи это будет проблематично. Странно: даже полиция не проявила интерес к носилкам. Значит американец все же имеет достаточно большую власть, если по необходимости может воздействовать на власти чужой страны.

Раздался долгий оглушающий рев сирены корабля. Корпус вздрогнул и вся махина огромного лайнера медленно начала отчаливать от пирса, буксируемая юркими старенькими катерами. Чем больше и шире становился просвет между кораблем и стенкой причала, тем /что-то более родное, чем думал Рус, оставалось на удаляющемся берегу. Берег, который не принес ему спокойствия, будничьего удовлетворения, но который дал ему жизненный опыт такой глубины и понятия, что Рус, сравнивая себя с годами трехлетней давности, по-взрослому понимал, что теперь за все он может и должен отвечать сам. Понял суету жизни в той степени, которую видел вокруг. И что детская предубежденность, наивность из него выветрилась, как застоявшийся воздух из детской комнаты. Он уже не прятался за обстоятельства, за вверенных ему людей, начинал разбираться в них, понимать двойные стандарты предложений и нюансы сказанного. И как ни была эта сумбурная жизнь в большой степени неправой, опасной, что-то имелось в ней такой, что притягивало полнотой осмысливания, сложностью и неординарностью, неоднозначностью прожитого дня. И где ты уже ощущал себя не бездушным стволом в широком поле, но полноценной мыслящей, нужной фигурой. Где обида на какие-то обстоятельства перевешивалась массой полезных мелких вопросов. От этого исходила необъяснимая полнота, значимость жизни, удовлетворение за содеянное, за помощь, которую смог оказать многим людям. Видел искреннюю радость на их лицах, слезы счастья. И тогда монах терял свою аскетическую холодность и тоже радовался за людей с той радостью ребенка, когда, казалось, что выше уже счастья и. быть не может.

Ему стало немного грустно. Грустно, как тому же ребенку, покидающему обжитое родное место. И только опасность предстоящего плавания не позволяла Русу на долго уйти в меланхолию, предаваться собственным слезным чувствам. Если нет на корабле союзников, значит в достаточном количестве затаились враги. Эта аксиома заставляла его забыть себя и вернуться к суровой действительности. Прикидывал: ну судне около тысячи человек пассажиров и команды. Даже не представляется возможным, как можно из такой толчеи вычислить противника. Семь палуб, рабочие помещения, трюмы. Сложнейший лабиринт ходов, полностью известных только командиру, помощникам, боцману. Больше никто не мог знать толком все закоулки корабля. Но Рус надеялся, что он сам пока еще не под наблюдением. Сен Ю открыт для врага. На него они и будут рассчитывать, вычисляя Руса. Здесь они должны засветиться. Семь суток не так уж много. Медлить и выжидать противнику не приходится. Русу нужно только самому постоянно и внимательно следить за палубой и за коридором с остальными каютами. Если что случится опасное, он примет бой, как не раздумывая принимал до этого. Сейчас надо идти в каюты: раненый и сопровождающие видно уже там. Проверить, подстраховать, изучить пассажиров на палубе. Да и мало ли еще что.

Через два часа Рус вышел из своей каюты. Прошелся по коридору. Пароход вышел уже из порта на внешнюю воду и полным ходом шел к Африке. Все пассажиры на верхней палубе, любуются удаляющимся берегом. На нижних палубах было пусто. Тоже поднялся наверх. Отдыхающие под легкую лирическую музыку фланировали в беззаботном безделье, томно любуясь темнеющим небом вечернего заката. Скоро основная масса начала разбредаться по барам, кинозалам, игровым помещениям. Неспеша, посматривая на пассажиров, двинулся и Рус на свою палубу. Прошелся до конца коридора, развернулся. Вышла Дина. Ее большие детские глаза прятались в пышных ресницах, почему-то всегда опасаясь полностью раскрыться.

—Дина, старайся не стоять у этой двери. Проходи всегда немного дальше. Не давай противнику возможность догадаться, где может быть раненый.

—А разве опасно, что мы на корабле?—девушка зарделась легким румянцем, но страха в ее мягком взгляде не было.

—Не знаю. Но опасаться и предохраняться всегда нужно.

Дина смиренно улыбнулась.

—Это женщинам нужно предохраняться.

Но Русу такие смысловые тонкости, тем более на испанском, были не под силу и он вполне серьезно предупредил:

—Кроме нас самих никто нас не убережет.

—Так можно говорить?

—А разве я не так что сказал?

Дина махнула рукой, показывая, что эту тему Русу не осилить.

Но монах больше ничего и не хотел спрашивать. Дойдя до конца коридора, они развернулись в обратную сторону. Из угловой каюты вышли две роскошно одетые женщины. Что-то друг другу весело щебеча, грациозно проплыли мимо молодых. Рус не заметил, как Дина с восхищением смотрела на их наряды. Она глубоко обреченно вздохнула. Рус молчал, думал свое. Молчала и Дина. Наконец девушка, видно пересилив себя, робко спросила:

—А мы пойдем в ресторан?

—Может быть и придется зайти. Надо запомнить пассажиров с нашей палубы, с других.

—А мне нечего одеть в ресторан.

Рус совсем непонимающе пожал плечами.

—А нам это и не надо.

Но Дина хоть и было еще четырнадцатилетним подростком, но женское начало в ней уже сидело крепко и взросло.

—На таком большом корабле должен быть магазин.

Рус долго медленно шел вперед, потом посмотрел на нее, кивнул в знак того, что понял, чего девушка хочет от него.

С лестничного трапа торопливо спустился и направился к ним очень по-светски одетый, лысый худощавый сеньор. Очень небольшого росточка, отчего часто семенил ножками при ходьбе. Он сверхучтиво, если не сказать, лебезиво, подобострастно кланяясь, подошел и слащаво залепетал:

—Уважаемый сеньор, покорнейше прошу извинить меня за вторжение в вашу мирную прогулку, бестактность по отношению к молодой сеньорите. Прошу вас уделить несколько минут моей просьбе.

Глаза Руса стали твердыми: он кивнул, соглашаясь поговорить с неизвестным.

—Милейшую сеньориту не затруднит, если она оставит нас всего лишь на несколько минут.

—Не затруднит,—утвердительно ответил монах.— Сеньорита,—официально сухо обратился он к Дине, — прошу вас пройти на верхнюю палубу. Мы с учтивым сеньором побеседуем и догоним вас. Лысый очень галантно поклонился девушке, вежливо давая понять смущенной улыбкой, что бы она не обижалась. Дина поджала губы, но быстро развернулась и ушла. Она заметила знак, поданный Русом: чтобы все делалось без оговорок.

—Уважаемый сеньор,—так же слащаво и преданно улыбаясь, продолжил лысый. — Мне очень неудобно вас просить, но я оказался я в таком дурацком положении, что только вы, наверное, в силах мне помочь.

Он елейно смотрел на Руса, но тот молчал, ожидая продолжения просьбы.

—Понимаете, моя дама в последний момент предложила мне совершить на пароходе медовый круиз в Южную Африку. Она так обожает этот чудный край, экзотику, романтику, впечатления. А я дурень, сумел уговорить владельца корабля только на каюты первого класса. Люксы уже были распроданы, и он никак не смог войти в мое отчаянное положение и помочь. Понимаете, я очень богатый человек, в полном отчаянии и мужском позоре. Я обещаю даме золотые горы, роскошь, все мыслимые и немыслимые удовольствия, а располагаю ее в захудалом номере, не соответствующим ни моему реноме, ни красоте и знатности моей обожаемой сеньоры. Она уже смотрит на меня, как на прокаженного. Не разговаривает с минуты переступания порога каюты. Я в дураках. Я в страшном отчаянии. Прошу вас войти в мое положение. Я очень хорошо заплачу: и за номер., и за моральные неувязки и еще сверху двадцать тысяч долларов. Соглашайтесь, милейший сеньор, с моим предложением.

Они медленно шли по коридору в направлении к каютам раненого и смежных кают, которые забронировал Рус. В одной из них он расположился сам. Монах уже серьезно подозревал лысого, прикидывал, обдумывал, как начать. Вежливо показал на дверь номера.

—Сеньор, я ничего не имею против. Пожалуйста, осмотрите каюту, может быть она вам не понравится.

— Ну что вы, любезнейший, эти каюты трехкомнатные. Я их прекрасно знаю. Не раз путешествовал. Моя любимая сеньора будет в величайшем восторге.

Рус открыл номер. Они вошли. Лысый добросовестно разыгрывал роль богатого неудачника. Но недолго. Как только он оказался на секунду спиной к монаху, резкий и твердый кулак жестоко опустился на незадачливую голову посетителя. Он плашмя упал, не издав ничего спасительного для своей души. Рус быстро вывернул его карманы. Небольшой пистолет, толстая пачка долларов, билет на корабль, визитка в номер. Это самое главное. «Третья палуба—первого класса, седьмая каюта».

«Прекрасно, господин Казанова, —удовлетворенно подумал Рус. Прочитал в его паспорте: —Генрих фон Либе. —Ну и бог с тобой, дорогой фон. Ты первый на этом корабле, цели которого не соотносятся с назначением лайнера. Пистолеты и любовь далеко полярные вещи.

Ясно, что этот первый, обратившийся к нему, подбирал номер поближе к раненому. Значит самого Руса противник еще не знает. Монах передавил горло оглушенному.
Медлить нельзя –Рус взял пистолет с глушителем, закрыл номер на ключ и быстро пошел на третью палубу.

Постучал. Дверь открыл прыщавый верзила с наглыми глазами и почему-то с большим гаечным ключам в руке.

— Тебе чего?

—Там ваш приятель, Генрих, просил, чтобы вы подошли к нему в пятый номер, принесли еще денег, —сказал Рус, прислушиваясь к голосам внутри каюты. Там работал телевизор, и, похоже, играли в карты. Длинный был уже под хорошим хмельком: смерил монаха изучающим взглядом.

—Что-то не нравишься ты мне, пацан, проваливай, а то зашибу ключом ненароком...

Рус не позволил ему дальше хамить. Стволом пистолета сильно ткнул ему в живот. Подхватил мгновенно обмякшее тело, подставил ногу под падающий гаечный ключ. Опустил на пол. Впрыгнул в номер.

Трое сидели за столом даже не прислушиваясь к разговору в дверях. Потягивали пивко, скучающе взирали на телевизор, играли в карты. Три быстрых щелчка не позволили им даже предположить, что кто-то в них может стрелять. Добил верзилу. Закрыл дверь. Также быстро вывернул карманы лежащих. Пистолеты, доллары, визитки. В чемоданах два автомата, патроны, гранаты, динамит. Рус на мгновение задумался: сколько их здесь, если столько и такое оружие на корабле. Таким количеством динамита не только каюту, весь корабль на дно пустить можно. Посмотрел в иллюминатор: было уже темно. С верхней палубы доносилась веселая мелодия. Вспомнил про Дину. Надо подняться наверх, провести девушку в номер. Заказать ужин в каюту. А тела он выкинет в море ночью. Долларов при немцах оказалось более сорока тысяч. Монах даже удивился такому количеству. Этих денег хватит теперь и на лечение Сен Ю, на оплату корабельного врача, и на билеты до самого Бомбея. И Дина сможет удовлетворить себя в нарядах: немного, но все же.

Он осторожно вышел из комнаты. Закрыл ее на ключ. Приклинил немного дверь. Побежал на верхнюю палубу. Пока все складывается удачно. Даже слишком, —холодно отмеривал сделанное Рус. Враг раскрылся первым, первым и погиб. Что же дальше? Чем обернется пропажа людей. У Сен Ю сильные ангелы хранители, удовлетворенно подумал Рус, вспомнив набожность Дины.

— Почему так долго? — встревоженно спросила девушка.

—Назойливый какой-то попался. Так в душу влез со своими просьбами, что еле отвязался.

—А что он хотел?

—Что бы я перепродал ему свой номер.

—Один номер у нас лишний. Можно было продать. А за эти деньги я себе чего-нибудь купила.

Рус отсчитал ей тысячу.

—Это презент от того американца, который хороший, —стараясь оставаться спокойным, ответил монах, — не трать только зря деньги.

Глава вторая

Искривленное в бешенстве лицо Бормана не давало никаких поводов для шуток или оговорок. Все придавленно молчали: а он, брызжа озлобленно слюной, и матерщинно ругался, и старчески картавил, выплескивая из себя всю черную энергию, накопившуюся от последних трагических новостей.

—Хмыри зажравшиеся! Вонючая гадость третьего Рейха. Скорцени, ты из толкового диверсанта превратился в отвратительного пьяницу и пустого болтуна. Геббельс тоже был таким внешне эффектным, но внутренне гнилым. Неужели мы постоянно обречены на вечный проигрыш? — Борман в доблестной ярости вскинул кверху скрюченные пальцы. —Опять около сотни человек потеряно. Кто поставит на ноги тех, кто выжил после ваших авантюрных мероприятий? Что сделано? Ничего. Где ваши победные реляции, положительные итоги? Пива, шнапса выпито бочки. Сказано на сотни страниц мелким шрифтом. Все многозначительно и ничего не понятно. Но... Мюллер, что вы так подленько втихаря ухмыляетесь. Не кривитесь. Не по вашу ли душу бегают журналистики по ущельям и высям Кордильер? А-а? Что вы на все смотрите иронично. Смерть уже не страшна? Пережили долгие спазмы. Висел бы над вами меч Гиммлера, справились бы с любой задачей. А так только людей губите впустую, в утешение своих непомерных амбиций. Бестолочи. Паразиты. Черви зловонные. Даже не знаю, какое слово для вас точнее. Все ничего. Пустота. Наверное мы и есть настоящие сумеречные тени. Призраки. Если не способны разобраться с каким-то неизвестным одиночкой. Нейтрализовать. Утилизировать. Самое простое, что в жизни делается и довольно дешево—убить. Кто только и как только в истории не убирал своих противников. Тысячи способов. Банальных, как тысяча и одна ночь. Смех и только. Профессионалы. Да вы тени, призраки. Все ваше в далеком прошлом. В древнем средневековье. Скелеты высушенные в современном одеянии. Зубы только нечищенные торчат: гнилые, но еще опасные. Зарыться надо. Закрыться. И тихо, тихо ожидать скончания своих дней. Вот все, что вы можете. И не смотрите на меня так. Ваше дурное мнение давно уже ничего не стоит. Вы преступники: а потому неудачники. И ваше слово, как слово ассенизатора: только для очень узкого круга. Ступайте, тени забытого прошлого. Ваше время ушло. Мне жаль всех вас, так же, как и себя.

Мюллер, Скорцени, еще двое высокомерных в погонах группенфюреров, трое в запыленных погонах штандартенфюреров, стараясь не раздражать старого босса, тихо убрались из холла. Спустились вниз в большой зал к камину. Кряхтя, охая и отплевываясь, тяжело расселись. Здесь уже сидели еще двое, помоложе, но с надменными лицами стопроцентных арийцев, при погонах, при генеральских.

—Во многом все же прав Борман, хоть и брюзжит, как висельник. В чем-то мы недостаточно упорны, не настойчивы.—Мюллер тоже жалко крутил головой и чмокал дряблыми губами.

—Отто, почему у нас ничего не получилось?

Скорцени долго сидел, не обращая ни на кого внимания. Хлебнул пива, посмотрел на всех. Усмехнулся своей несвежей, но все еще авторитетной улыбкой. Медленно заговорил:

—Наверное, шпионская наука ушла очень далеко вперед, а мы по-прежнему считаем, что наши окопы на передовой—это и есть наше лидерство по сравнению с другими странами и организациями. Мы имеем дело с профессионалами самого высокого класса, имеющими самую современную методику обучения и технику. Времена изменились очень круто: сейчас надо действовать мгновенно, без сантиментов, не озираясь ни на какие законы.

—Так ведь били уже из всех стволов. Хорошо, что о погоне к побережью не докладывали боссу. Иначе он слег бы в больничную постель. А нас бы выпотрошил, как кур и выгнал бы на улицу, на помойку.

—Они все время опережают. Почему вы не взяли с собой наши старые винтовки. Все киношными автоматиками забавляетесь. Не по назначению оружие применяем.

—А почему вы меня об этом спрашиваете, Отто? Это я хотел услышать от вас.

—Планировали в особняке задавить массой огня. Гранат притащили несколько ящиков. Огнеметы. А они возьми и на машине. И еще на какой. Бронированной. Что ей эти легкие автоматики. Зато они отстреливались из винтовок такой убойной силы, что наши автомобили разрывало на ходу. Разве это война, когда у противника лучшее оружие. Вертолеты, и те. Да что говорить?—Скорцени еле поднял руку, чтобы отмахнуться. — Борману надо докладывать о совсем маленьких наших потерях. В основном гибнут мулаты, метисы. Боевики плантаторов. Пусть хоть этим успокоится.

—А почему ты мне сразу этого не посоветовал?—уже расслабленней мямлил Мюллер.

—Забылось как-то.

— Шварцкопф, а вы что? У вас тоже с памятью туго?
Старейший из генералов, сидевших в форме, ненавязчиво и спокойно отреагировал.

— Брюнер все нити операции держал в руках. Никому
не доверяет.

—Да, а где он сейчас?—растерянно спросил Мюллер, крутя головой и всматриваясь в темные углы зала.

—На лайнере. Курсом на Кейптаун.

—А почему я об этом не знаю?

—Все произошло очень быстро. После погони группен-фюрер сразу же поспешил на корабль.

—И бросил людей умирать,—язвительно выдавил Мюллер.

—Нет. Подъехала полиция, медицинская помощь. Тем более, что и там монахи умудрились быстро исчезнуть в неизвестном направлении. Позже обнаружили место, где предположительно могли находиться вертолеты. Но, что они и куда? Наверное уже не узнаем.

—Вы не узнаете. А Динстон узнает. У них служба информации поразительная.

—Они легалы. Им легче.

—Легче,—согласился Мюллер.—А на корабль чего полез, старина Брюнер.

—Отслеживает раненого монаха.

—Как?—оживился эксгестаповец,—неужели одного ранили?

—Да,—приятно радовал седой группенфюрер.—Возле приюта. Думали русского пришибить: на этого наскочили. Набрали охотников подраться, своих несколько. Совсем недалеко от приюта зачем-то сцепились с каким-то дурачком китайцем. Завязалась большая драка. Тот своей метлой немало погубил парней. Ну, в его и всадил несколько пуль наш штурмбанфюрер Ганс. Но неожиданно выскочил откуда-то этот русский и буквально всех оставшихся изрешетил из автомата. В живых остались те, кто не смог сразу подняться от жестких ударов китайца. Русский успел увезти раненого в неизвестном направлении. Но утром узнали и про билеты, и про корабль. Американец помог, как всегда. Сам русский сумел остаться где-то за кадром. А так, в принципе, остальные под контролем. Брюнер по рации будет докладывать обстановку на пароходе. Как только выйдут на русского, будут стрелять. — Из всех стволов,—не смог сдержаться в иронии Мюллер.

—Обязательно из всех,—невозмутимо реагировал говорящий.—И из гранат тоже. Ребята запаслись серьезно.

—Дай вам бог попасть, господа. Скорцени, а вы что?

Скорцени мужественно сопротивлялся стакану с вином, чтобы его не выпить раньше, чем подаст сигнал Мюллер. Но глаза жадно скользили по винной мути. Он ощущал предательскую слабость в теле, и все творимое вокруг с каждым часом его менее интересовало. Но законы загнанного братства вынуждали артачиться и светить своим немеркнущим духом.

—Стрелять! Из всех стволов! Взорвать всех их к чертовой матери. Мы всегда так поступали. И будет очень нехорошо, если мы так не поступим вновь.

—Из всех стволов,—уже смеясь иронизировал с товарищем по партии Мюллер.

—Конечно,—опасливо озираясь вокруг, простонал Отто.

— Господа, а почему мы не пьем? В этом тухлом мире ничего так дорого не стоит, как постоянная и хорошая выпивка в хорошем кругу. Что за тема: какие-то монахи. Они вино не пьют. Значит слабы. Разве могут они в чем-нибудь сравняться с нами? Кто их знает? Никто. Только мы. И то потому, что нам навязал их этот нетипичный, непрактичный янки. Щавлик он. Вот вино—это величественно, диспозиционно, органично, вечно. Замечаете? —И где ты, мой дорогой Отто, уже успел нахрюкаться? —Мюллер ласково тронул коленку товарища.

—Пока вы все, господа, так несущественно и неинтересно базарили, силы солидарности перевели незримо в меня часть содержимого этих прекрасных для души и тела сосудов. Вот это и есть торжество вечности и благодушия. Ради этого стоит жить, господа.

—М-да, — неосуждающе, но посмеиваясь, качал головой Мюллер, —непотопляемый Скорцени. Может ты и прав. Пора хлебнуть по стаканчику и закусить.

Коллеги охотно и весело хряпнули по одной, приставили пыльные рукава к носам, втянули в себя столетнюю пыль с мундиров. Налили по новой. Чтоб было.

—Русские, вот пили, пили,—гнул свою бутылочную диспозицию Отто,—ни о чем не думали и выигрывали. Когда думаешь, перестраховываешься, боишься, остерегаешься чего-то, молишься вечно кому-то, время упускаешь и остаешься всегда и постоянно в большом проигрыше. А русские,—трах спирта по алюминиевой кружке и никаких сомнений: что начальник, что противник—и черт их не берет. Никого не боятся. Так и надо. Бог им помогал. Не отказывал. Выпили, перекрестились: и с богом. А стратегия?—она хороша на картах. Тактика хороша на местности. А мы здесь. Вино в бутылках. Что нам еще нужно? Так хорошо жили. Радовались даже,—Скорцени осоловело обвел всех взглядом. — Не помню уже почему, но мы всегда радовались. Кто хочет, то живет. Кто хочет, тому никто не мешает умереть. Такова логика жизни. Так мы сделаем и с монахами. Выпьем за это господа. И ни о чем не думайте. Пусть за нас сам господь думает. Это его проблемы, его заботы. Наше дело стрелять и ни о чем не думать.

Фужеры тоскливо звякнули и содержимое, по звуку близко к унитазовому, перешло из оного в иное. Причмокнули. Занюхали. Крякнули. Мюллер потянулся за килькой. Скорцени за квашеной капустой. Более молодые за огурчиками и солеными грибками.

—Чего не жить?—совсем расслюнявился Отто.— Дался нам этот бездомный. Жили без него, без него и дальше проживем. Пусть Динстон давится один. У него денег полные чемоданы. Давайте лучше радировать герру Брюнеру, пусть возвращается с ребятами обратно. Он прекрасный компаньон и в выпивке, и в картах. Я его очень люблю и уважаю.

—Правильно Отто, —смело, как на собрании, поддержал товарища Мюллер,—есть мысль в твоих прекрасных словах. Надо подумать.

Сам нажал кнопку. Вошли двое дюжих ребят. Нежно приподняли совсем обмякшее тело Скорцени.

—Обождите господа,—будучи еще при памяти и уме, —заупрямился Отто. — Мы еще не все выпили. Из всех стволов —на-а-льем. Мы им покажем. Никитку лысого первого на плаху. Он на нас каблуком махал. Чурбан. А там бомба.

Эксдиверсант широкими глазами, но совсем невидящим взором смотрел вокруг.

—Чего не пьем, господа? Выпьем.

Коллеги охотно поддержали ослабевшего товарища, чокнулись с ним. Выпили. Наконец-то бурно захрапевшего Отто аккуратно унесли в опочивальню.

—Да-с, слабеет наш друг. Что-то у него здоровье в последнее время совсем пошаливает. Надо доктора к нему приставить. Сколько людей с Брюнером на корабле?

—Всех своих дружков с бригадами собрал. Должно быть более двадцати человек.

—А китайцев?

—При посадке никто из них замечен не был. Да и как им перегримироваться.

—А в команде? В обслуге?

—Ни одной азиатской рожи на корабле. Лайнер относится к люксу.

—Не совсем верно, господа, — вмешался самый молодой, пятидесятидевятилетний штандартенфюрер Курт.— Имеется одна дама азиатской внешности. Кажется филиппинка по паспорту. Группа телохранителей при ней с китайскими физиономиями. Всего человек тринадцать.

—С монахами у нее есть что-нибудь общее?

—Скорее всего нет. Баба—просто дуреющая миллионерша.

—Брюнер предупрежден.

—Еще нет. Но сегодня вечером он будет об этом знать.

—Вот так вот. Возрадовались. А на лайнере целая группа китайцев.

—Вопрос проанализирован. С ее стороны опасности не предвидится. Она скучающая туристка. Красавица. Красивые женщины собой никогда не рискуют.

—Пусть. Но как все сразу меняется после этой новости. Может она и не при делах, но сердце уже не хочет верить никаким успокаивающим рецептам. Раз там тринадцать китайцев, не лучше ли забрать Брюнера с людьми домой и пусть все остальное катится ко всем чертям вместе с Динстоном, как умно сказал Отто. И так мы от этого русо-американца потеряли более двухсот человек: аж жуть кладбищенская пробирает.

— Брюнера уже не сможем снять. Пока пусть идет все, как он планировал. Может на этот раз и повезет. Русский же рискнул сунуться на корабль. Может не понимает всей опасности, но отступать не собирается.

—Еще никто не знает, что он на лайнере. Да и в городе ему проще не было бы. Полиция на хвосте. Здесь наверняка раненого не спасти. А там шанс повыше, чем здесь.

— Допустим. Но теперь я не уверен в положительном исходе миссии Брюнера. Там всякое может случится. Но вы не могли бы предсказать, что там может быть совершено такое, что помешало бы Брюнеру.

—Да, много чего. Например, на вертолете заберут раненого. Здесь проблем нет. Кто может помешать?

—Предупредить надо.

—Предупредим.

—А если у них подводная лодка в нейтральных водах?

Мюллер засмеялся противным смешком.

—Иди ты к черту. Не мути океаны. Может авианосец китайский в нейтральных водах? Или тибетский НЛО. Дороговато это для монахов. На такие расходы они никак не потянут. Лучше давай еще по одной выпьем, а то мало ли что еще нам померещится от собственных фантазий.

Выпили. Закусили. Помолчали. Разъехались.

Глава третья

Рус, соблюдая все возможные меры предосторожности, медленно шел по своей палубе. Из щели двери его каюты исходила тоненькая полоска света. Монах возвратился к служебному помещению, сказал коридорной, что в его отсутствие в каюте кто-то здорово нагадил.

Женщина, не говоря ни слова, пошла вперед. В дверях Рус немного притормозил, приготовил пистолет. Служанка открыла дверь, вошла. Тихо. В кресле, расслабленно развалившись, сидел какой-то немного полноватый сеньор. От него исходило настороженное благодушие и приветливая улыбка.

—Кто вы? —стараясь не проявлять агрессивности, спросил монах.

—О, сеньор Рус, прошу не опасаться меня. Я здесь по просьбе сэра Маккинроя. Он просил вас внимательно выслушать меня.

Рус проверил ванную, вторую комнату. Пусто.

Запричитала служащая.

—В чем дело, сеньоры? Почему вы без причины меня держите?

Монах сунул ей стодолларовую бумажку и она, уже мило улыбаясь, вежливо откланялся. Дверь мягко захлопнулась.

—О, у вас манеры высокородного джентльмена, сеньор. Похвально. Значит я не имею дело с каким-то сорвиголовой. По тем данным, что я о вас знал ранее, у меня сложилось далеко иное мнение.

Наконец Рус лучше разглядел сидящего в кресле. Сам присел в отдаленный затемненный угол. Посетитель с дорогой сигаретой в зубах многозначительно продолжал.

—Прошу извинить меня, сеньор, но я не додумался до более логичной встречи. Сэр Маккинрой мне много рассказывал о вас. Скажу откровенно, меня всегда восхищали личности, отважившиеся выступать против всесильных контор. Эта безудержная страсть каждого следующего поколения за еще не осознанную умом, не прочувствованную опытом правду, за больные места в существовании человечества. И так каждый новый виток очередного поколения. Наверное, это и будет всегда и вечная дилемма-отцы и дети. Вечная. Вечная, как восход и заход солнца, луны, рассвета и заката. Наверное это и есть то, что держит человечество в рамках жестких понятий порядочности, стремления быть лучше или хотя бы казаться быть лучше. Хотя никакое поколение никогда не докажет, что оно оказалось лучше предыдущего. Все слова от классиков. Их сомнения. Предубеждения. И потому я на стороне тех, кто, пусть не понимая, но раздувает огонь страстной жизни и познания на новый, еще не осознанный виток межличностных, научных отношений. Это и только это настойчиво двигает жизнь вперед. А не какие-то там дилетантские изыскания горе теоретиков. Сначала бытие с социальной подпоркой, личностные отношения, мировоззрение общества, отталкивающееся от опыта жизни, а потом уже тухлая теория, бредущая в потемках больных голов. Прошу вас, молодой человек, выслушать меня до конца. Вот я, имея доступ к некоторым секретам и пользуясь доступностью ко многим важным местам в Бразилии, хочу известить, что мне известны решения влиятельных и обреченных властью лиц республики провести тотальный досмотр всех гостиниц, отелей, общежитий, пансионатов с целью обнаружения именно вас. Сейчас кварталы бедноты, где вы удачно некоторое время скрывались, под надзором и плотной постоянной слежкой. Но, положение ваших звезд на небосклоне, ваш рок линией будущности опередили медлительные бюрократические коридоры власти. Вы на корабле в нейтральных водах вот уже вторые сутки. И, даже, если власти будут извещены о вашем пребывании на этом лайнере, вряд ли что существенное против вас они смогут предпринять. У берегов Африки у вас появится немало возможностей снова опередить и южноафриканские власти и бразильских представителей из консульства. Что значит фортуна. —Говорящий многозначительно кивал и красочно жестикулировал пальцами. —Я поражен. Хотя здесь во всем этом немалая доля участия сэра Маккинроя. Он сдерживает весь ход расследований, принятия более крутых и быстрых мер. Но и мне судьба уготовила сближение с вами наиболее удобное: здесь на корабле. Рус поднял плашмя пистолет.

Дата добавления: 2015-06-04