Техника и практика психоанализа 16 страница

«капрала», ее секретов и того ценного света, который она чувствовала в себе, который и давал ей уверен­ность. Она также могла любить меня как свое хорошее помещение денег, свою уверенность в будущем, свою гарантию против пустоты, мужчину, который дает ей суть. В это время я был также ее защитой против за­висти к пенису, будучи пенисом-мужчиной, которым она обладала.

На этой стадии анализа миссис К. была способна впервые испытать оргазм во время полового акта. Эта придало ей мужества осознать сильные гомосексуаль­ные чувства по отношению к своей маленькой дочери. Эту ситуацию она смогла осознать как повторение (с полной переменой ролей) своих детских импульсов по отношению к своей матери. Тот факт, что эти гомосек­суальные импульсы могли переживаться ею и не затра­гивать ее способности испытывать гетеросексуальный ор­газм, привел ее, в конце концов, к сильной зависти к пенису. Она могла бешено ненавидеть меня как облада­теля пениса, который «только и хочет, что воткнуть в любую дыру свою отвратительную штуку», которому наплевать на женщин, он оплодотворяет и бросает их. Когда пациентка стала способна выразить эти свои чув­ства и обнаружила, что я не был ни уничтожен, ни со­противлялся, она стала чувствовать, что я люблю ее и принимаю в любых условиях и состояниях — даже когда я не соглашаюсь с ней. Я стал ее внутренней армату­рой, реальной и постоянной — любящим, родительским, внутренним объектом. Теперь она могла позволить себе стать оперившейся матерью и женой и могла работать над своей ненавистью и любовью к матери без чувств того, что это может затопить ее. Случай миссис К. бу­дет описан более детально во втором томе.

Этот краткий набросок, даже будучи таким слож­ным, как это может показаться при прочтении, вне вся­ких сомнений, не дает всех реакций переноса пациент­ки. Однако это показывает, как я надеюсь, что симпто­мы пациентки, ее конфликты, импульсы и защиты фо­кусируются на аналитика и на аналитической процеду­ре и в большей степени перемещают ее первоначальный невроз. Неврозы переноса дают мне возможность наблю­дать и работать над конфликтами пациента при их непо­средственном проявлении. Переживания переноса живы,

жизненно реальны и приносят ощущение убежденности в аналитической работе.

В своем описании невроза переноса Фрейд (1914с) показывает, что ординарный невроз пациента «переме­щается» в невроз переноса. Анна Фрейд соглашается с ним (1928) и настаивает, что только структура такого рода заслуживает названия невроза переноса.

В клиническом материале, процитированном выше, можно наблюдать, как во время различных интервалов у миссис К. затруднения, связанные со мной, вытесни­ли первоначальный невроз. На некоторое время беспорядочные импульсы пациентки были сфокуси­рованы на мне и отсутствовали где бы то ни было еще. Ее конфликты, связанные с потерей контроля, были очень интенсивны во время сеанса и касались ее стра­ха «выплеснуть» наружу грязный материал, скрыть «за­пачканную» салфетку. Во время этого периода ее аналь­ные тревожности по отношению к аналитику исчезли не совсем, они ушли вглубь. По моему опыту, тот част­ный аспект невроза пациента, который становится ак­тивным и живым в ситуации переноса, будет ослаблен во внешней жизни пациента. Однако часто он просто бледнеет и становится относительно незначимым по сравнению с неврозом переноса — только чтобы снова появиться во внешней жизни пациента, когда в карти­не переноса появится другая доминанта. Например, беспорядочные фантазии миссис К. сместились на меня только на некоторый период жизни. Однако, когда ана­лиз сфокусировался на ее туалетных тревожностях и стыде, вернулись ее обсессивно-импульсивные идеи о темнокожем человеке.

Следует поднять другой вопрос, касающийся той степени, до которой невроз пациента может быть заме­щен неврозом переноса. По моему опыту, определенные аспекты невроза пациента перемещаются на некую фи­гуру из внешней жизни пациента, которая затем начина­ет функционировать как дополнительная фигура пере­носа. Например, многие из моих пациентов романти­чески влюблялись в женщин во время анализа. Это манифестация переноса, проявляющаяся во время ана­лиза, но вне его. Это будет обсуждаться в секции 3.84.

Вопрос о перемещении ординарного невроза пациен­та в невроз переноса затрагивает проблему того, что

происходит в анализе детей. Анна Фрейд (1928), Фрай­берг (1951), Кут (1953) утверждали, что маленькие дети манифестируют различные изолированные реакции переноса, но не развивают невроз переноса. Только после разрешения эдипова комплекса, в латенте, дей­ствительно очевидно развитие невроза переноса в аналитическом лечении детей. Анна Фрейд (1965) и Фрайберг (1966) недавно изменили свою точку зрения на этот вопрос. Более старшие дети действи­тельно развивают интенсивные, продолжительные, иска­женные реакции на аналитика, которые имеют сходство с неврозом переноса у взрослых. Эти реакции не пере­мещают старый невроз на том же самом уровне, как это происходит в анализе взрослых (см. Негера, 1966). Дет­ские аналитики — последователи Клейн — не делают различия между реакциями переноса и неврозом пере­носа и утверждают, что явления переноса у маленьких детей идентичны таковым у взрослых (Изаркс, 1948).

Гловер (1955), Нахт (1957) и Хаак (1957) описали, как определенные формы невроза переноса могут ста­новиться помехой при раскрытии инфантильного нев­роза и могут вести к тупику. Одной из наиболее частых причин этого является контрперенос аналитика, который невольно препятствует полному развитию реакций пере­носа пациента. Например, чрезмерная теплота со сторо­ны аналитика может препятствовать полному развитию враждебных реакций переноса. Кроме того, неполная интерпретация некоторых аспектов реакций переноса будет продуцировать затяжную тупиковую ситуацию. Этот вопрос будет обсуждаться более полно в последую­щих секциях.

Может встать вопрос: что делать для того, чтобы гарантировать невроз переноса? Ответом будет следую­щее: если аналитическая атмосфера является, по су­ществу, сочувствующей и приемлемой и если аналитик постоянно находится в поисках инсайта и интерпретиру­ет сопротивления пациента, невроз переноса будет раз­вит. Это будет рассмотрено и продемонстрировано более полно в секциях 3.7 и 3.9.

Классическая психоаналитическая позиция по отно­шению к неврозу переноса состоит в том, чтобы способ­ствовать его максимальному развитию. Признается, что невроз переноса предлагает пациенту наиболее важный

инструментарий для получения доступа к отвращению прошлых патогенных переживаний. Переживание ре­прессированного прошлого вместе с аналитиком и в аналитической ситуации является наиболее эффектив­ной возможностью для преодоления невротических за­щит и сопротивлений. Следовательно, аналитик будет прилагать усилия для того, чтобы гарантировать ситу­ацию переноса и предотвратить любое загрязнение, ко­торое может помешать его полному расцвету (Гринакре, 1954). Все включения личностных черт характера и до­стоинств аналитика будут расцениваться как факторы, которые могут лимитировать границы невроза перено­са пациента. Интерпретация является всего лишь мето­дом обращения с переносом, который позволяет ему идти своим собственным путем. В комбинации с эффек­тивным рабочим альянсом это приведет в конечном счете к его разрешению (Гилл, 1954; Гринсон, 1965а).

У отклоняющихся школ психоанализа — другой под­ход к неврозу переноса. Александер, Френч и др. (1946) переоценивают опасность, которую несут регрессивные элементы, и предлагают различные манипуляции с ситу­ацией переноса для того, чтобы избежать или ослабить невроз переноса. Школа Клейн впадает в противопо­ложную крайность и полагается почти полностью на интерпретации переноса, исключая что-либо еще (Клейн, 1932; Клейн ет. ал., 1952; Страки, 1934; Изаркс). Бо­лее того, они считают, что наиболее инфантильные и примитивные импульсы присутствуют в переносе с самого начала анализа и интерпретируют их немедленно (Клейн, 1961). В конце концов, оказывается, что личная история пациента совсем не важна, поскольку развития перено­са похожи у всех пациентов.

Прежде чем закончить теоретическое обсуждение переноса, следует отметить, что аналитическая ситуация и личность аналитика вносят свой вклад в реакции пе­реноса пациента. Это будет обсуждаться более деталь­но в части 4.

3.5. Рабочий альянс

В этом месте нашего обсуждения явлений переноса необходимо сделать отступление. Мы отмечали особую важность реакций переноса для психоаналитического

лечения невротического пациента. Я могу кратко изло­жить психоаналитическую точку зрения, заявив, что психоаналитик прилагает большие усилия для того, чтобы создать такую аналитическую ситуацию, которая бы максимально способствовала проявлению различных реакций переноса. Это наш основной метод для получе­ния патогенного материала, который в противном случае остался бы неприемлемым. Однако «коллекционирова­ние исторических дат» является только частью терапев­тического процесса. Другим важным его компонентом является достижение инсайта путем интерпретации.

Как бы ни были важны эти два фактора, их недо­статочно для того, чтобы обеспечить последующие из­менения пациента. Для того чтобы пациент вошел и работал эффективно в аналитической ситуации, необхо­димо, чтобы он установил и поддерживал другой вид взаимоотношений с психоаналитиком, кроме своих ре­акций переноса. Я имею в виду здесь рабочий альянс. По моему мнению, рабочий альянс заслуживает рас­смотрения как полноправный партнер невроза переноса в отношениях пациент — терапевт (Гринсон, 1965а).

Мой клинический опыт в отношении рабочего альянса обрел весомость и подтвержден работой Элизабет Зет­цель «Современные концепции переноса» (1956). В этом эссе она вводит термин «терапевтический альянс» и объ­ясняет, насколько это важно. Она показывает, что можно провести разделение между классическими пси­хоаналитиками и так называемой «Британской школой» по тому, используют ли они или игнорируют этот ас­пект переноса. Книга Лео Стоуна по «Психоаналити­ческой ситуации» (1961) дала мне новый толчок к про­яснению и формулировке проблемы рабочего альянса между пациентом и терапевтом.

Клинический материал, на который опирается дан­ная секция, происходит от большого числа пациентов, у которых возникли неожиданные трудности в курсе их психоаналитической терапии. Некоторые из этих паци­ентов проходили один или более анализов у других аналитиков; другие же были моими пациентами, кото­рые вернулись для дальнейшего анализа. В этой груп­пе были пациенты, которые оказались не способны про­двигаться дальше начальных фаз анализа. Даже после нескольких лет анализа они не были, в действительности, «в анализе». Другие анализы казались бесконеч­ными, существовало явное противоречие между обиль­ностью инсайтов и малым количеством изменений. Ма­нифестируемые синдромы этих клинических случаев были гетерогенны с точки зрения диагностических ка­тегорий, функций Эго и данной динамики. Ключом к пониманию сущности патологии так же, как и к тера­певтическому тупику, является неудача пациента при развитии реальных рабочих взаимоотношений с анали­тиком. Я опишу в каждом случае, как пациент был не­способен установить или поддерживать продолжитель­ный рабочий альянс с аналитиком, а аналитик отрицал этот факт, продолжая заниматься вместо этого анали­зом других явлений переноса. Я находил этот грех и у психоаналитиков с большим клиническим опытом и признавал его за собой, когда обдумывал анализ тех пациентов, которых я ранее лечил.

При работе с такими, казалось бы, неанализируемы­ми или бесконечными пациентами у меня создалось впечатление, что важно разделять реакции пациента на аналитика на две категории: невроз переноса и рабочий альянс. В действительности, эта классификация не пол­на и не четка, позже я попытаюсь прояснить ее. Одна­ко эта дифференциация помогает уделять равное вни­мание двум, по существу, различным типам реакций на психоаналитика.

3.51. Рабочее определение

Понятие рабочего альянса давно известно как в психиатрической, так и психоаналитической литерату­ре. Оно описывалось под разными названиями, но боль­шинство авторов, за исключением Зетцель и Стоуна, считало, что это понятие имеет второстепенное значе­ние, или же оно не отделялось от других реакций пере­носа.

Термину «рабочий альянс» будет отдаваться пред­почтение по сравнению с другими терминами, которые используются для называния относительно невротичес­кой, рациональной связи пациента с аналитиком, На­звание рабочий альянс было выбрано потому, что оно подчеркивает его выдающуюся функцию: концентриру­ется на способности пациента работать в аналитической

ситуации. Такие термины, как «терапевтический альянс» Зетцель (1956), «рациональный перенос» Феничела (1941) или «зрелый обдуманный перенос» Стоуна (1961), относятся к сходным концепциям. Название «рабочий альянс», однако, имеет то преимущество, что подчерки­вает жизненно важные элементы: способность пациента работать целеустремленно в ситуации лечения. Наиболее ясно это может быть прослежено в том случае, когда пациент, страдающий неврозом, поддерживает эффек­тивные рабочие отношения с аналитиком.

Реальная основа рабочего альянса формируется мо­тивацией пациента преодолеть свою болезнь, свое ощущение беспомощности, его сознательной и рациональ­ной готовностью к кооперации, и его способностью сле­довать инсайтам и инструкциям аналитика. Действительный альянс формируется, в сущности, между разумным Эго пациента и анализирующим Эго аналитика (Стерба, 1934). Условием, которое делает это возмож­ным, является частичная идентификация пациента с аналитическим подходом аналитика, когда он пытается понять поведение пациента (Стерба, 1929).

Рабочий альянс выдвигается на передний план, как и разумное Эго пациента, наблюдающее, анализирую­щее его Эго в аналитической ситуации. Вмешательство аналитика отделяет рабочие отношения от невротичес­ких явлений переноса точно так же, как его вмешатель­ство отделяет разумное Эго от рационального Эго па­циента. Две эти группы явлений параллельны друг дру­гу и выражают аналогичные психические события, но с различных сторон зрения. Пациенты, которые не мо­гут отделить разумное, наблюдающее Эго, не будут способны поддерживать рабочие отношения, и наоборот.

Однако эта дифференциация между реакциями пере­носа и рабочим альянсом не абсолютна, поскольку ра­бочий альянс может содержать элементы инфантильного невроза, которые будут, в конечном счете, требовать анализа. Например, пациент может временно работать хорошо для того, чтобы заслужить любовь аналитика, и это, в конце концов, приведет к сильному сопротивле­нию; или переоценивание характера и возможностей аналитика могут также послужить хорошо рабочему альянсу в начале анализа, а позже стать источником сильного сопротивления. Не только невроз переноса

может вторгаться в рабочий альянс, но и рабочий аль­янс сам может быть использован в качестве защиты для отвращения более регрессивных явлений переноса.

Клинической иллюстрацией этого момента может послужить материал моей пациентки, которая продол­жительное время сохраняла разумное отношение ко мне и к аналитической ситуации. Хотя она немного зна­ла о психоанализе, она принимала фрустрации и огра­ничения, связанные с анализом, добродушно и без сле­да сознательного раздражения и гнева. Однако случай­ные сновидения, которые она могла вспомнить, были переполнены, и это не ошибка, очевидным бешенством и яростью. Когда я ответил это ей, пациентка реагиро­вала так, как будто это «только» сновидение, а она не «отвечает» за свои сновидения. Даже когда она забыла про свой аналитический сеанс, она посчитала это «на­туральной» ошибкой и приняла мою интерпретацию своего страха скрытой враждебности как причуды экс­центрика, которые она выносила с большим тактом. Только после того, как ее поверхностные ассоциации и рационализации иссякли и воцарилось молчание, ее более регрессивные враждебные и сексуальные им­пульсы стали ясны для нее. Тогда она осознала, что пряталась за рабочий альянс, как за защитный фасад.

Несмотря на частичное прекрывание понятий, раз­деление реакций пациента на две группировки: невро­тический перенос и рабочий альянс, имеет клиническую и техническую ценность. Прежде чем перейти к допол­нительному материалу, я бы хотел сделать краткий об­зор психоаналитической литературы по этому вопросу.

3.52. Обзор литературы

Фрейд (1912а, с. 105) говорил о дружеских и аффек­тивных аспектах переноса, которые приемлемы для со­знания и которые являются «проводником успеха в пси­хоанализе...». Он писал об этом следующим образом: «Первоочередной задачей лечения остается расположить пациента к такому сотрудничеству и к личности врача. Для того чтобы обеспечить это, не нужно ничего де­лать, кроме как дать пациенту время. Если аналитик проявляет серьезный интерес к нему, тщательно про­рабатывает сопротивления, которые возникают вна­чале, и избегает делать определенные ошибки, он расположит пациента к себе... Конечно, можно поплатиться за этот первый успех, если аналитик будет стоять на какой-то другой точке зрения, а не придерживаться сочувственного понимания» (Фрейд, 19136, с. 139—140).

Стерба (1929) писал об идентификации пациента с аналитиком, которая ведет к заинтересованности паци­ента в работе, которую они ведут сообща (но он не да­ет этому аспекту переноса специального названия). Фе­ничел (1914, с. 27) описывает «рациональный перенос» — позитивный перенос с подавленной целью, который необ­ходим для анализа. То, что Элизабет Зетцель подчер­кивает важность «терапевтического альянса», мы уже обсуждали ранее. Работа Лоевальда (1960) по терапев­тическому действию психоанализа является проница­тельным и точным исследованием различных видов от­ношений пациента к аналитику, развивающихся во время психоанализа. Некоторые из его мыслей непосредствен­но относятся к тому, что я называю рабочим альянсом. Книга Лео Стоуна посвящена запутанности взаимоот­ношений аналитика и пациента. В ней он ссылается на «зрелый обдуманный перенос», который он понимает: а) как оппозицию «первобытным реакциям переноса» и б) существенным для дальнейшего анализа, для его успеха (с. 106).

В материалах симпозиума по «Терапевтическим фак­торам психоанализа», состоявшегося перед 22 Конгрес­сом Международной психоаналитической ассоциации (см. Гительсон ет. ал., 1962), содержится много ссылок на особые реакции переноса, которые способствуют те­рапевтическому альянсу, а также обсуждается вклад аналитика в «хорошую» аналитическую ситуацию. Ги­тельсон рассказывает о связи, от которой мы зависим в начале анализа и которая разрешается в переносе. Нахт, Сегал, Кинг и Лейманн спорят с ним по различным ас­пектам его подхода. Как кажется, в некоторых случаях несогласие является следствием невозможности провести ясное разграничение между рабочим альянсом и более регрессивными явлениями переноса.

Этот краткий и неполный обзор показывает, что мно­гие аналитики, включая Фрейда, осознавали, что в пси­хоаналитическом лечении, кроме регрессивных реакций переноса, присутствует и другой вид отношений к ана­литику.

3.53. РАЗВИТИЕ РАБОЧЕГО АЛЬЯНСА

3. 531. Отклонения в рабочем альянсе

Я начну с описания нескольких клинических приме­ров, в которых направление развития рабочего альянса заметно отклоняется от того, что обычно имеет место у психоаналитического пациента. Причина, по которой я начинаю таким образом, кроется в том, что у класси­ческого аналитического пациента рабочий альянс разви­вается почти незаметно, выглядит это так, как будто он не зависит ни от какой особой деятельности с моей сто­роны. Случайные причины выдвигают на передний план различные процессы и процедуры, которые почти не видны у обычного аналитического пациента.

Несколько лет назад аналитик из другого города прислал ко мне интеллигентного мужчину средних лет, который уже проходил анализ в течение шести лет. У пациента появились определенные улучшения, но его первый аналитик чувствовал, что пациенту необходим дополнительный анализ, потому что он все еще не был способен жениться и был очень одинок. В самом начале анализа я был поражен тем фактом, что он был абсо­лютно пассивен в отношении осознания и работы со сво­ими собственными сопротивлениями. Оказалось, что он ждал от меня, чтобы я отметил ему их, как делал его предыдущий аналитик в продолжении всего того ана­лиза.

Затем на меня произвел впечатление тот факт, что в тот момент, когда я как-то вмешался, он немедленно давал ответ, хотя часто и непонятный. Я обнаружил, что он чувствовал, что это его долг — отвечать немедленно на каждое вмешательство, потому что в противном слу­чае это было бы знаком сопротивления, что плохо по­молчать минуту и поразмышлять над тем, что я сказал. По-видимому, его предыдущий аналитик не осознавал его страх как сопротивление. В свободных ассоциациях па­циент активно искал, о чем рассказать, и, если ему при­ходило в голову несколько вещей, он выбирал то, чего, как ему казалось, я ищу, не обращал внимания на мно­жественность выборов, которые он имел. Иногда, когда я, бывало, спрашивал у него что-то, он отвечал, свобод­но ассоциируя, так что ответ часто бывал странным.

Например, когда я спросил его, как его второе имя, он ответил: «Раскольников» — первое имя, которое пришло ему в голову. Когда ко мне вернулось самообладание и я спросил его об этом, он защитился, сказав, что он подумал, что ему предлагают свободно поассоцииро­вать.

Вскоре у меня сложилось четкое впечатление, что у этого человека никогда не был установлен реальный рабочий альянс с его первым аналитиком. Он не знал, что он обязан делать в аналитической ситуации. Он го­дами лежал перед аналитиком, смиренно покоряясь тому, что, как он представлял себе, требовал его пре­дыдущий аналитик, а именно, постоянной и быстрой свободной ассоциации. Пациент и аналитик представ­ляли собой карикатуру на психоанализ. Действительно, пациент развил некоторые регрессивные акции пере­носа, некоторые из которых были интерпретированы, но отсутствие постоянного рабочего альянса оставило про­цедуру в целом аморфной, беспорядочной и неэффек­тивной.

Хотя я осознавал, что проблемы пациента не могут быть связаны только с техническими недостатками пер­вого аналитика, я чувствовал, что пациенту следует дать возможность увидеть, может ли он работать в аналити­ческой ситуации. Кроме того, это более рельефно обри­совало патологию пациента. Таким образом, в течение первых месяцев нашей работы я тщательно объяснял пациенту, когда это казалось уместным, различные за­дания, выполнения которых требует от пациента психо­аналитическая терапия. Пациент реагировал на это так, как будто все это было ново для него, и он, казалось, стремится работать так, как я ему описываю. Однако вскоре стало ясно, что он не может просто сказать, что пришло ему в голову, он чувствует принуждение обнаружить то, (что) чего я ищу. Он не мог помолчать и поразмышлять над тем, что я сказал, он боялся пу­стых пространств, они означали какую-то ужасную опасность. Если бы он молчал, он бы мог подумать, а если бы он подумал, он мог бы не согласиться со мной, а не согласиться было равносильно убить меня. Его поразительная пассивность и уступчивость оказались формой заискивания, скрывающей внутреннюю пустоту, ненасытный инфантильный голод и ужасную ярость.

В течение полугода стало совершенно ясно, что этот мужчина с «как будто шизоидным характером» не в со­стоянии выносить лишения классического психоанали­за (Н. Доечь, 1942; Вэйс, 1966). Поэтому я помог ему с получением поддерживающей терапии у женщины-те­рапевта.

Женщина, которую я анализировал почти четыре года, возобновила анализ со мной через шесть лет. Мы оба знали, что, когда она прервала анализ, он не был закончен, но мы согласились, что свободный от анализа период времени поможет прояснить необычные затруд­нения и неясности, на которые мы натолкнулись, пыта­ясь достичь разрешения ее противоречивого, недовольно­го, прилипчивого садомазохистского переноса ко мне. Я предложил ей пойти к другому аналитику, поскольку вообще я считаю, что смена аналитика более продук­тивна, чем возвращение к первому аналитику. Это обыч­но дает новые инсайты в старые реакции переноса и до­бавляет новые возможности переноса. Однако, по внеш­ним причинам, это было невыполнимо, и я согласился на возобновление анализа, хотя и с оговорками.

В ее самые первые часы на кушетке я был поражен тем странным способом, которым пациентка работала в анализе. Затем я быстро вспомнил, что это часто случа­лось в прошлом, только теперь это поразило меня гораз­до сильнее, потому что я больше не мог привыкнуть к этому, это выглядело почти нелепо. В какой-то момент сеанса пациентка начинала говорить почти не переста­вая, здесь были несвязанные предложения и куски описания недавних событий, случайные неприличные фразы, на странность которых не обращалось внимания, или же это были навязчивые мысли, а затем снова из­ложение прошлого события. Пациентка, казалось, со­вершенно не обращает внимания на странный способ говорить и никогда ранее сама не замечала за собой этого. Когда я конфронтировал ее с этим вопросом, то в первый момент ей «показалось», что она ничего не знает об этом, а затем она почувствовала себя атако­ванной.

Я осознал, что в старом анализе было много таких сеансов или частей сеанса, когда пациентка была очень встревожена и пыталась отвратить свое осознание тре­вожности, так же, как сам анализ. Я даже вспомнил, что мы раскрыли некоторые значения и исторические детерминанты такого поведения. Например, ее мать была страшной болтушкой, — она рассказывала ребенку, как взрослому, многое из того, что та еще не могла пони­мать. Ее непонятные разговоры со мной были иденти­фикацией с матерью и отыгрыванием в аналитической ситуации. Более того, мать использовала потоки бол­товни для выражения тревожности и враждебности по отношению к своему мужу, который, по существу, был спокойным человеком. Пациентка переняла эту черту у своей матери и вновь разыгрывала это со мной на ана­литическом сеансе, когда была встревожена и враж­дебно настроена, когда она разрывалась между тем, чтобы сделать мне больно и держаться за меня.

В дополнение к этому мы пришли к пониманию то­го, что эта форма поведения также указывает на ре­грессию функций Эго от вторичного процесса по направ­лению к первоначальному процессу, в виде «разговора во сне» со мной, актуализация «сна с родителями». Такой странный способ рассказывать возникал много раз во время первого анализа, и, хотя тогда анализиро­вались многие детерминанты, все это продолжалось в некоторой степени до момента прерывания анализа. Когда я пытался конфронтировать пациентку с непра­вильным использованием ею одной из процедур анализа, мы уходили куда-то в сторону, увлекаемые либо ее ре­акцией на мою конфронтацию, либо каким-то новым всплывшим материалом. Она могла вспомнить какие-то события из прошлого, которые, казалось, относились к делу, или на следующих сеансах появлялись какие-то сновидения или новые воспоминания, и реально мы ни­когда не возвращались к вопросу о том, что она была неспособна выполнять определенную часть психо­аналитической работы.

Во втором ее анализе я не отвлекался. Когда появ­лялся легкий след той самой бессвязности рассказа, или когда это казалось уместным, я конфронтировал ее с ее специфической проблемой и удерживал ее у этого во­проса до тех пор, пока она, по меньшей мере, не при­знавала того, что обсуждается. Пациентка пыталась использовать все свои старые методы защит против мо­их конфронтации ее сопротивлений. Я выслушивал в течение короткого времени ее возражения и отговорки и указывал еще и еще раз на их функции сопротивле­ния. Я не начинал работу с новым материалом до тех пор, пока не убеждался, что пациентка в хорошем ра­бочем альянсе со мной.

Постепенно пациентка встала лицом к лицу с тем, что она неправильно использовала основное правило. Она сама стала осознавать, что она иногда сознательно, иногда предсознательно, а в остальное время бессозна­тельно делала неясной истинную цель свободной ассо­циации. Стало ясно, что, когда пациентка чувствовала тревожность в своем отношении ко мне, она ускользала в эту регрессивную, «как во сне», форму разговора. Это был вид «злорадного послушания». Оно было злорадным, поскольку она знала, что это увертка от истинной сво­бодной ассоциации. Это было послушание, так как она подчинялась этому регрессивному, то есть невоздержан­ному способу рассказывать. Это возникало и тогда, когда она чувствовала некоторую враждебность ко мне. Она чувствовала это побуждение «полить меня отравой». Это приводило ее к чувству того, что тогда я буду унич­тожен и потерян для нее, и она чувствовала одиночест­во и испуг. Затем она быстро погружалась в свой «раз­говор во сне», который как бы говорил мне: «Я малень­кий ребенок, который частично спит и не отвечает за то, что исходит от него. Не оставляйте меня; разрешите мне спать с вами; это просто безвредная моча, которая выходит из меня». (Другие детерминанты не будут об­суждаться, поскольку это увело бы нас слишком далеко в сторону.)

Это было зачаровывающее переживание — видеть, насколько отличается этот анализ от предыдущего. Я не хочу этим сказать, что эта тенденция пациентки непра­вильно использовать свою способность регрессировать в функционировании Эго исчезла. Однако мое энергичное стремление к анализу дефектного рабочего альянса, мне постоянное внимание к поддерживанию хороших ра­бочих взаимоотношений, мое нежелание уходить в ана­лизирование других аспектов ее невроза переноса име­ли свои эффекты. Второй анализ имел совершенно дру­гой привкус и атмосферу. В первом анализе у меня бы­ла интересная и эксцентричная пациентка, которая была очень фрустрирована, потому что я так часто те­рялся из-за ее капризных бессвязных речей. Во втором анализе у меня все еще была эксцентричная пациентка, но теперь у меня был и союзник, который не только по­могал мне, когда я терялся, но и отмечал, что я сбился с пути до того, как я осознавал это.

Дата добавления: 2015-06-04