Ничего сверхъестественного или О природе ведьм 2 страница

Глава двадцать девятая. КОНЦЕРТ

Господь дал нам маковый цвет…
дал имя одно на двоих…
И стало светло, как бывает, когда
в самом сердце рождается стих
и кто-то с любовью помянет кого-то.
(«Сплин»)

До начала концерта оставалось около десяти минут. Клуб постепенно наполнялся людьми, одетыми по нью-йоркской моде, но несущими на себе неуловимую печать российского прошлого. Кто-то, встречая знакомых, заводил оживленный разговор, кто-то заказывал напитки у стойки бара, кто-то занимал место за столиками, и все с интересом и ожиданием обращали взоры в сторону невысокой круглой сцены в центре бара, где Музыкант настраивал инструмент.
К Лазарю подошел смуглый официант и предложил меню. Он говорил по-русски с приятным южным акцентом. День клонился к вечеру, и Лазарь был порядочно голоден, потому охотно заказал себе суп, спагетти с креветками и кофе. По ходу дела он ближе рассмотрел соседку по столику, невольно отметив ее красоту. Бросилось в глаза странное сочетание стильного браслета на одной руке и скромных монашеских четок на другой.
— Носишь четки? — спросил Лазарь и уточнил: — Ничего, что на «ты»?
— Ничего, — приветливо улыбнулась Синильга. — Да, ношу.
— А ты постоянно в Штатах живешь или еще и в России?
— Здесь живу.
— В России давно последний раз была?
— Давно. А ты?
— Я год в России не был.
— Музыкант говорил, что ты путешествуешь. Да?
Лазарь не успел ответить на вопрос, потому что официант подал еду.
— Ну, не буду отвлекать, — сказала Синильга.
— Ты не отвлекаешь. Да, я, можно сказать, путешествую.
— А ты какую музыку любишь? — поинтересовалась девушка.
— Честно говоря, я не музыкальный человек. В последнее время вообще ничего не слушаю. А так, разную люблю, — ответил Лазарь, медленно подвигая к себе тарелку, дабы не показать, что он голоден. — А ты что слушаешь?
— Я люблю бардовскую песню, в ней искренность. Кстати, и в попсе тоже иногда встречаются душевные вещи, но редко. Арт-рок люблю. Еще люблю средневековую музыку, там нет излишней пышности эпохи Возрождения. Духовное пение тоже люблю… Монастырское.
— Ого! — не скрыл удивления Лазарь. — Четки, монастырское пение — неожиданно услышать такое в Америке от современной девушки.
— Это комплимент или упрек? — улыбаясь, спросила Синильга.
— Ни то, ни другое, — улыбнулся в ответ Лазарь, — это просто здорово.
— Вот как? Спасибо.
Теперь пришла очередь удивиться Синильге: Лазарь достал из кармана свои четки и молча показал девушке. Это послужило своего рода паролем в их диалоге, общение приняло более родственный характер.
Вскоре Музыкант начал концерт словами:
— Спасибо, что пришли, друзья. Приятно видеть знакомые лица. А тех, кто первый раз пришел меня послушать, рад приветствовать. Надеюсь, эта встреча будет не последней. Для тех, кто не знает, — меня зовут Воля, имя такое дали родители, — немного смущенно улыбнулся он. — Друзья зовут меня Музыкант. Есть у меня еще третье имя, полученное в крещении, но это — для общения с Богом… Родился и вырос в России, приличное количество лет живу в Америке. С детства играю на разных инструментах, с той же приятной поры пишу стихи. Пою о том, что для меня важно, — о жизни, о любви, о душе. И еще, я думаю, что те, кому нравится то, что я делаю, те, кто меня любят, — любят лучшее, светлое, то, что есть в каждом из нас, а те, кто ненавидят, — ненавидят черное, греховное, что во мне тоже, увы, есть. И тех, и других можно понять, все они по-своему правы. А вообще это такое счастье и спасение от горя — дар творить. Когда творишь, понимаешь, что Небо близко, и сразу легче на душе. И познаешь, что вся нелюбовь людей — ничто в сравнении с любовью Неба, и что вовсе нет ее, этой человеческой нелюбви… Не буду много говорить, а лучше сыграю. Первая песня называется «Твои глаза».
Музыкант сел на стул, подвинул ближе микрофон, взял гитару и заиграл. Гитарные переборы заструились и зажурчали, как лесной ручей.

Такие хрупкие, такие нежные
твои глаза…
Пустыни душные, пустыни снежные
боль и гроза —

всё будет пройдено, всё будет прожито
в глазах твоих.
И капли красные, и капли дождика
сольются в них.

И если с жаждущим разделишь искренне
глоток воды,
цветком бессмертника, святыми искрами
воскреснешь ты.

Лазарю песня понравилась. Синильга, аплодируя, прошептала иноку:
— Я эту песню давно люблю. Трогательные слова и мелодия.
Музыкант продолжал:
— Следующая песня связана с трагическим происшествием. Один мой знакомый покончил с собой. Мне захотелось написать песню, обращенную к нему, если бы он мог слышать или если бы можно было спеть ему до трагического финала. Есть затертая фраза о том, что надежда умирает последней. Лично я с этим высказыванием не согласен, потому что надежда вообще не умирает. Она бессмертна. Песня называется «Бегущий в Небо». Самоубийство — это всегда попытка побега, но это неудачный побег, холостой выстрел. Моя песня о другом побеге, о настоящем. Еще я посвящаю эту песню представителям контркультуры и музыкального подполья советского времени. Таким, как музыканты групп «Воскресение», «Трубный Зов», «Кино» и другим. Эти люди хотели быть собой, сохранить внутреннюю свободу, и это им удалось. Группа «Воскресение»… Их тексты. Это ведь только в СССР был такой опыт, когда молодые ребята, выросшие в атеистическом обществе, вдруг называют свою группу «Воскресение» и начинают сочинять, по сути, духовные песни о вечных вопросах. Это подлинное крипто-христианское искусство, катакомбы духа. Или группа «Трубный Зов». Она буквально взорвала атеистическое пространство, встав на путь мученичества. Нельзя забывать, что у нашей российской контркультуры — светлые истоки и духовные корни. Мы не имеем права занижать этот уровень!
Сделав несколько проигрышей, пульсирующих напором, Музыкант запел:

У нас не осталось шансов,
совсем не осталось шансов!
У нас ещё много планов,
у нас ещё много странных,

способных пойти на чудо,
достойных идти на подвиг,
на диво простому люду,
смотрящему видеоролик.

Запишется каждое слово,
запомнится всякий поступок.
Это — не водное поло,
эта «игра» без уступок.

Рядами ложатся пули
всё ближе к бегущему в Небо.
Ветры свечу задули,
смерть наложила вето.

Только побег без шансов
может считаться побегом.
У нас ещё много планов.
Бежим за бегущим в Небо!

— Да, серьезные у него песни, — прошептал Лазарь Синильге. — Я настраивался на более легкомысленный лад.
— Еще бы, — с достоинством ответила девушка, — Музыкант — это талантище!
— Когда я первый раз совсем юным попал в Питер, — продолжил Музыкант, — то в Русском музее увидел эскиз Врубеля к картине «Сирень». На эскизе была только одна сирень, но какой сочности! Исполненная драматизма и сокровенного смысла. Меня потрясло это на всю жизнь. С тех пор грозди сирени — мои любимые цветы. Примерно тогда же я сочинил небольшую песенку в стиле городского романса. Она так и называется «Сирень». Я вам ее спою:

А когда вы придёте на могилу мою,
в город мёртвых, где бродят забытые тени,
не несите мне роз и гвоздик, я молю,
принесите поникшую ветку сирени.

Не несите мне роз и гвоздик, я молю,
принесите поникшую ветку сирени…

Раздались аплодисменты.
— Немного странно для юноши сочинять такие песни? — с улыбкой спросил слушателей Музыкант. — Молодость сурова и максималистична. Мои самые сильные переживания о смерти относятся именно к тому периоду… А сейчас, чтобы вы не думали, что я всего лишь печальный менестрель, прозвучит полушуточная-полусерьезная песня, которая называется «Вечор». Так сказать, в продолжение размышлений, но уже не юношеских. Маленькая трагикомедия такая. Помните пушкинское: «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась». «Вечор» — значит «вчера». Впрочем, к Александру Сергеевичу песня отношения не имеет.
Музыкант заиграл в мажоре:

Такие годы, такие дали…
Мы всё забыли, мы так устали.
Мы всё спустили, мы всё продали,
мы так устали, мы всё проспали.

А было время, а были песни,
а были люди — земля и воля,
их расстреляли на Красной Пресне,
нет, не жандармы, — братва с Подолья.

Вечор, ты помнишь, как мерседесы,
хрипя, друг другу ломали крупы.
Пришла дружина не из-за леса,
всех положила, вот это круто.

Как это подло, как это глупо,
мы осознали, когда очнулись…
На мостовой два десятка трупов.
Ништяк подольские оттянулись!

Ну, всё, заткнись и не пой, гитара,
ну, всё, по маленькой и взлетели.
Ты вроде парень еще не старый,
чего ж так волосы поредели?

Такие годы, такие дали…
Мы так устали, мы так устали.
Мы всё спустили, мы всех продали,
мы жизнь пропили, мы жизнь проспали.

На эту песню откликнулось все естество Лазаря. Нахлынула волна невеселых воспоминаний: лица погибших товарищей, оскал врагов, мигалки милицейских машин, разборки, стрелки, наезды. Но ярче всего среди этих печальных теней стояло лицо погибшего сегодня утром фээсбэшника. Когда волна схлынула, в душе осталось щемящее ощущение потери…
Дозвучал последний аккорд, и Музыкант прокомментировал:
— Обещал, что не будет грустно, а по вашим лицам вижу, с задачей не справился. Постараюсь исправиться. Две новые песни по временам года. Начну с той, которая о любви. Называется «Август». Вчера как раз был последний день августа.

Ты слышишь моё дыханье, ты чувствуешь мои раны,
и ты давно догадалась, над кем кружит вороньё.
Я отключаю «мобильный», я оставляю страны,
в которых уже не бьётся родное сердце твоё.

Ты мне нужна живая, ты стала моей водою.
Я слышу твою молитву, я вижу твой самолёт.
И мы покидаем землю, не желавшую стать святою,
пусть ждут у моря погоды отменившие свой полёт.

И нам никогда не расстаться, над нами горит Звезда.
Мы назовём её «Август». Она, как роса, чиста.
И мы полетим с тобою до заполярных льдов,
и нас сохранит от смерти Девы Святой покров.

Сердце узнает сердце, рана излечится раной,
Бог нас спасёт любовью — белой небесной манной.

— Следующая песенка под названием «Весенние ангелы» имеет такую историю, — рассказывал Музыкант. — В интернете у одного знакомого я увидел четверостишие, написанное, кажется, экспромтом. Оно мне понравилось, я написал второе четверостишие и попросил автора разрешения использовать наш совместный стих как песню. Хочу подарить эту песню моему новому другу, который сегодня с нами, — Музыкант указал на Лазаря.
Инок внутренне съежился и мысленно подосадовал: «Этого еще не хватало! Так и знал, что обязательно засвечусь здесь», — при этом он постарался изобразить на лице беспечное благодушие.
Музыкант запел:

А весной обезумело что-то,
приземляются ангелы в клевер,
и протяжно кричат самолёты,
возвращаясь с востока на север.

В сентябре средь цветов ароматных
белокрылых искать мы будем.
Но со временем станет понятно,
что не ангелы это, а люди.

По окончании песни Синильга энергично зашептала Лазарю:
— Первый раз слышу! Здорово, правда? А почему он тебе посвятил?
— Не знаю, — немного рассеянно ответил Лазарь, а сам подумал: «Мистика какая-то! Ведь монашество — ангельский чин, но Музыкант не мог знать, что я — инок. Тем более, он не знает, что я служил в разведбате десантных войск. А песня получилась вроде как про десантуру. Странно, мне никогда не приходила мысль, что ангелы и десантники в чем-то схожи: и те, и другие спускаются с небес…».
— Хорошая песня, — добавил Лазарь.
Музыкант вновь взял слово:
— Теперь послушайте, пожалуйста, песню, навеянную Америкой. Она называется «Рочестер» и написана в стиле кантри. Я вообще много езжу по стране на своем верном старом «Линкольне». Люблю эти просторы, этот сильный, добрый и немного наивный простой народ. В путешествиях видишь и слышишь разное.

Помню вечность, день — за вечер,
тихий сумрак длинных комнат.
Трудно засыпал Рочестер,
грог в бокалах был не тронут.

Ты мне пела о надземном,
ночь шептала мне о тленном.
Всё прошло, исчезла пена.
Вечность вспыхнула молебном.

Это было. Это было?
Дали пали, отступали.
Где Рочестер? А скрижали
вековечно в вечность встали.

Судя по аплодисментам, эта песня особенно понравилась публике, хотя на Лазаря она не произвела впечатления, да и стиль кантри его не согрел. Но Синильге песня понравилась. Лазарь даже подумал, что ей нравится все, что поет Музыкант.
— Спасибо за поддержку, — поблагодарил слушателей Музыкант. — Я спою вам еще одну песню, рожденную странствиями. По большому счету все мы странники на этой земле. Песня называется «Мой новый дом».

Мой новый дом, каким он будет?
В каких краях, в какой стране?
Отчизну сердце не забудет,
мой старый дом лежит на дне.

Мой новый друг, где ждёшь меня ты?
Какую песню мне споёшь?
Мой старый друг ушёл в солдаты,
теченье рек не повернёшь.

Каким я буду в новом доме?
Что успокоит, что казнит?
Услышу ль дьяконское «Вонмем»?..
Мой часовой во мне не спит.

Часы устали, дни погасли.
Кто поднялся на мой порог?
Волью в светильник меру масла…
Всё скоротечно, вечен — Бог.

Песню встретили не так воодушевленно, как предыдущую.
«А он молодец, — подумал Лазарь. — Не боится потерять успех, откровенно говоря о Боге…»
— Америку с двух сторон омывают океаны, — тем временем продолжал Музыкант. — Я люблю выходить к океанскому берегу вечером или ночью, прогуливаться и смотреть на волны. Песня «Белые горлицы» навеяна такими прогулками.
Музыкант запел. Мелодия песни дышала тайной ночного океана. В ней чувствовалось что-то теплое, южное; древние восточные мотивы затейливо переплетались с современными.

На окне живут мои горлицы,
их пух, как вчерашний снег.
Где-то я видел эту картину,
где-то я слышал эти слова.

На окне живут мои горлицы,
а ты читаешь ночами Библию,
ищешь на небе звезду.
А я видел, наверное, это во сне,
слышал песню про нас.

Океан восколеблется
и станет, как дым, седым.
Улетели куда-то горлицы,
я знаю, что это знак.

Не беда, что сегодня вечером
кинжал пронзит мою грудь.
Крестик окрасится в красное,
ты оденешься в чёрное,
прочитаешь стихи о нас.

На закате две белые горлицы
взлетят над седой волной.
Их примет доброе Небо,
в котором разлуки нет.

— А теперь я исполню для вас балладу «Сердце воина» на мотив известной песни Виктора Цоя. Из той же песни заимствованы слова: «Что тебе нужно? Выбирай». Я часто думаю над темой выбора, ведь момент выбора — загадочный момент. Секунду назад мы были одно, а после выбора мы зачастую — другое. Не задумывались? Итак…

Твоя печаль, как ночь светла,
в его душе погасли дни.
Земной костёр сгорит дотла.
Под панцирь чёрный загляни.

Увидишь там следы от ран
и кровь любви увидишь там.
Он долго шёл в небесный храм,
сгубив в песках свой караван

и потеряв друзей и жён,
тесня врагов, входя в дворцы,
и вот у врат небесных он
стоит и плачет. Лгут жрецы,

что сила, знание и честь
ведут героев на Олимп.
Кругом измена, ложь и лесть…
И нож в спине. Какой Олимп?!

Твоя печаль, как ночь, светла,
в его душе погасли дни.
Земной костёр сгорит дотла.
Под панцирь чёрный загляни.

Там сердце факелом горит.
Послушай, сердце говорит:
«Любовь земная — гарь и боль.
Любовь Христова — сладкий рай».

Секунды плавятся, как смоль.
Что тебе нужно?.. Выбирай!

Музыкант закончил песню мощным гитарным соло, еще более подчеркнувшим напряженность темы выбора. Лазаря зацепили за живое слова Музыканта, предшествовавшие песне, и сама песня. С одной стороны, ему было сейчас легко, потому что свой очередной важный выбор он недавно сделал, а с другой — он задумался о неизбежных непростых последствиях этого выбора.
Музыкант продолжал:
— И все-таки самая большая тайна — это тайна любви. Миллионы людей пытались объяснить, что такое любовь. Есть тысячи книг, философских трактатов, стихов, живописных полотен и фильмов о любви. Но снова и снова люди в молчании стоят перед вопросом, что такое любовь. Может быть, потому что ответ на этот вопрос должен быть найден каждым человеком лично? Настоящую любовь не надо искать где-то глубоко, в символах и аллегориях, ведь она никуда не прячется — она доступна везде, надо лишь распахнуть душу. Иногда в светлом рисунке ребенка больше правды и понимания мира, чем в холодных умозрительных рассуждениях очень повзрослевших детей. В своих песнях я тоже часто говорю о любви. Я думаю, что каждая маленькая любовь — это лучик Божий. Земная любовь — это искры небесного божественного огня. Некоторые не верят в любовь, потому что обожглись, но ведь искры обжигают — это естественно. Дело в том, что мы, люди, как кривые зеркала, часто искажаем небесные лучи Любви. И тогда получается, что для нас «любовь земная — гарь и боль», но виновата не любовь, а мы сами. Если человек чист, любовь его свята. Если же человек не чист, но искренне стремится к чистоте, то любовь способна его освятить… Прошу прощения за столь долгое вступление. Поверьте, оно было искренним. Возвращаюсь к песням. Следующая песня так и называется — «Искреннее»:

Когда тебя нет на линии,
когда провода плавятся,
когда небеса синие
тебе позволяют спрятаться,

тогда я ловлю странное
чувство давно забытое,
словно ты в небо канула,
плачу слезами мытаря.

Мне одиноко чувствовать,
что по земле ветреной
буду один шествовать
тысячу лет медленных.

Нужно беречь истово
наших друзей искренних,
встать и закрыть от выстрелов
светлые души их.

Синильга слушала с замиранием сердца. Ее волнение и трепет были заметны Лазарю, украдкой посматривавшему на девушку, и отчасти передались ему. «Надо же, как она чувствует, как сопереживает, — думал он. — А у меня нет такой тонкости души… Может быть, и к лучшему? Хотя Музыкант, безусловно, прав — нужно больше искренности. А у меня часто одни расчеты».
— Друзья, очень не хочется с вами расставаться, — продолжил Музыкант. — Надеюсь, мы еще встретимся. Здесь так по-семейному уютно. Спасибо дорогим хозяевам клуба! Время моего выступления подходит к концу. Сейчас прозвучит последняя песня, но на самом деле она не будет таковой. Ведь наша последняя песня станет действительно последней, если мы только сами с этим согласимся. Никому, даже палачам не дано убить нашу веру в новую песню. Жаль вот только, палачи этого не знают и все пытаются и пытаются убивать. Так пусть же звучит в вечности песня верности, братства и любви… Сегодня я уже пел об ангелах, которые оказались вовсе не ангелами, а людьми. Теперь я спою вам о настоящем ангеле. Песня называется «Догони меня, ангел мой». А я прощаюсь и не прощаюсь с вами, друзья. Спасибо!
Музыкант ударил по струнам, высекая пронзающую мелодию. Струны вздрогнули и зазвенели. Он запел:

Догони меня, ангел мой,
я за этой глухой стеной.
Был любим, но любовь продал,
был храним, а теперь пропал.

У могилы моей постой.
Может, я поднимусь опять,
может, встретит на небе мать,
может, кончится лес густой?

Шины стерли асфальт до дна,
а на дне ждет сыра-земля.
Врач на «скорой» сегодня злой.
Древний храм без людей пустой.

Я о главном всегда молчал.
Я о глупом с трибун кричал.
Мой подводный корабль ушёл
в беспросветный шеол.

Ты спаси меня от меня,
изведи меня из огня.
Верить очень хотел бы я,
что ты слышишь меня.

Догони меня, ангел мой,
я за этой глухой стеной.
Я ещё говорю с тобой,
это значит, что я живой,
я — живой.

Глава тридцатая. ДВАЖДЫ УМЕРШИЙ

Волки уходят в небеса,
горят холодные глаза.
Приказа верить в чудеса
не поступало…
Спиной к ветру, и всё же
вырваться может чья-то душа.
Спасёт, но не поможет,
чувствую кожей — пропащая.
(«Би-2»)

В тесном полутемном кабинете, за письменным столом друг напротив друга сидели два человека. У одного из них, матерого, шрам рассекал лоб, второй, моложавый, ничем особенным не выделялся, разве лишь тем, что непрерывно курил. Оба были одеты в штатское и являлись сотрудниками Управления собственной безопасности ФСБ.
— Что же делать с нашим заслуженным генералом, с нашим Антоном Петровичем? — задумчиво спросил матерый. — Ведь провел такую операцию. Не один год старался. Его помощника даже поощрили. Старик, надо сказать, от наград отказался, предчувствовал неприятности, наверное. Зачем они все в кучу свалили? Аппетит разыгрался, видишь ли. Думали использовать отбросы производства, протянуть ниточку от одного дела к другому. А ниточка взяла и порвалась. Еще хорошо, если порвалась, а если за нее кто-нибудь потянет и выйдет к самому клубку? Можно вместо поощрения схлопотать наказание. Эх, Антон Петрович… Нужно ему все это на закате славной карьеры в органах? А тут еще старый друг держит Петровича на крючке. Родственник монахини, пострадавшей при их операции. Все допытывается и душу изливает. Наш ветеран, надо сказать, хоть и жалеет друга, но не выдает информации. Не в его интересах. Все одно — не нравится мне эта ситуация. Слишком сложно. Мне уже пришлось дать ему понять, что к чему. Старик расстроился, конечно. А я ведь и сам многим обязан Антону Петровичу. Помочь бы ему, но как?
— Известно «как», — хитро прищурившись, ответил моложавый.
— Известно, известно. Все тебе известно, — передразнил его матерый. — Излагай, раз известно.

* * *
Примерно в это же время Антон Петрович взволнованно ходил по своему кабинету. Перед ним, вытянувшись по струнке, стоял «серый человек».
— Позор! — грозно потрясал кулаками генерал, то и дело срываясь на крик. — Посчитайте наши заслуги! Во-первых, провал конспиративной квартиры в Нью-Йорке. Во-вторых, труп. Потеря сотрудника. Причем идиотизм: сотрудник один из лучших, такого убить невозможно. А тут какой-то дурацкий рикошет! Если только американские эксперты не врут?! Там вообще так нашумели, что дело с квартирой еще придется долго расхлебывать. Это ведь вам не Россия, а Америка. Все американские новостные программы уже сообщили. В-третьих, срыв повторного внедрения к американцам нашего двойного агента Рэймса. И, в-четвёртых, уход из-под контроля «подсадной утки» — Замоскворецкого, на которого, кстати, мы ухайдакали целый год и кучу государственных денег! Вот объясните мне, что это за показания спутникового слежения. Читаю: «Личный датчик агента подает сигналы со дна залива, в районе моста Верризано. Отмечено постепенное перемещение сигналов датчика в сторону Атлантического океана». Я спрашиваю, Замоскворецкий что, подводным плаванием занялся? Или, может быть, скажете самое простое — он утопился! Как его искать в Атлантическом океане? Посылать подводную лодку?
— Уверен, он не утопился. Думаю…, — попытался ответить «серый», но был прерван криком начальника.
— Молчать! Вы думаете?! Вы не думаете! Хорошо, если Замоскворецкий утопился, а если нет?! А если всплывет? Только не на заливе, а на американском телевидении или прямо в ЦРУ? Ну, подлец, ну, хитер. Это ж надо было догадаться, что у него передатчик в зубе. И сразу бульк его в залив. А мы теперь гадай: укатился он от нас, как колобок, или все-таки пополнил список самоубийц. Так скажите мне самое главное: как я должен рапортовать об этом деле? Вы понимаете, что это полный провал? Мне, между прочим, сегодня из УСБ звонили. А вы все думаете…
— Виноват, товарищ генерал, — залепетал «серый человек», — если бы я раньше в США вылетел, то ничего такого бы не случилось. Я этого Замоскворецкого знаю как облупленного. С него нельзя было глаз спускать. Но вы же мне сами сказали закончить дела с интернетчиками…
— Замечательно! Я еще, оказывается, и виноват? А кто мне докладывал, что агент у нас на надежном крючке? Или не было такого?
— Было, товарищ генерал, — совсем стушевался «серый».

* * *
Человек со шрамом, рассекающим лоб, назначил Антону Петровичу встречу в кафе «Бисквит». Они выбрали уединенный столик, чтобы поговорить без лишних ушей.
Официантка подала две чашечки черного кофе и традиционное в этом кафе бисквитное пирожное.
— Не горюй, Антон Петрович, — успокаивал генерала человек из Управления собственной безопасности ФСБ. — Поможем. Надо сказать, Замоскворецкий — это тень прошлого. Я понимаю, что вы — оперы, но зачем же у себя заводить «призрака оперы»? — пошутил он. — Предлагаю закрыть дело Замоскворецкого. Сколько можно его чекрыжить?
— Как закрыть?
— Ты рапортуешь, что агент вышел из-под контроля и был ликвидирован в Нью-Йорке. Труп был сброшен в воду и, согласно данным спутникового слежения, вынесен течением в Атлантический океан. И все, дело Замоскворецкого наконец закрывается. Согласись, ликвидация неудавшегося агента — куда лучше, чем его пропажа.
— Согласен, но, тем не менее, Замоскворецкий пропал, скорее всего, инсценировал самоубийство. Следовательно, нет гарантий, что он снова не объявится.
— Объявится — так объявится. Пусть это будет нашей с тобой головной болью — нашей, а не начальства. Наверху им в такие детали входить не нужно, пусть спят спокойно. Официально ты его личное дело закроешь, ну, а я буду держать ухо востро. Если вдруг когда-то Замоскворецкий засветится — ликвидируем тихо и быстро. Тогда опять-таки все будет соответствовать твоему рапорту. Нужно решать проблемы по мере их появления. Чего сейчас-то ломать голову? В конце концов, может, он действительно утопился? Точного ответа нет. Пойми, так мы убираем дамоклов меч, висящий над твоей головой. В УСБ вопросов не возникнет, а значит, все будет шито-крыто. И заметь, Антон Петрович, я тебе это предлагаю исключительно из товарищеской солидарности. А ты, конечно, можешь продолжать играть в донкихотство. Но пойми, тебя ведь в органах держат, как живой пример молодому поколению. Ты — живая легенда! Хочешь опростоволоситься на такой ерунде?
— Понимаю. Чего уж там… Значит, будем опять считать Замоскворецкого трупом, — сокрушенно качал головой седой генерал. — А я вот, видимо, окончательно старею, сам превращаюсь в труп и на роль живой легенды больше не тяну. Год назад в нашей операции была использована племянница моего друга. Мы с ним знакомы еще по погранвойскам, боевое крещение вместе принимали и, можно сказать, помазаны одной кровью. Я не знал, что она его родственница. Так получилось, что по непредвиденным обстоятельствам в ходе операции ее инфицировали СПИДом. Теперь она умирает. А я… — Антон Петрович прервался, — не могу своему другу смотреть в глаза. Я ведь не сказал ему правду. Не имел права сказать. Он, ничего не зная о моей прямой причастности, обратился ко мне за помощью. А что я могу? Я же не Господь Бог. Меня вопрос мучает: может, мне открыться, покаяться перед другом?
— Не боги горшки обжигают. Не серчай, Антон Петрович. Про твоего друга и его племянницу я все знаю. Работа у нас такая — все знать, мы же ФСБ в квадрате. Ты правильно поступил.

Глава тридцать первая. ЖИВОЙ ЖУРНАЛ/LIVE JOURNAL: INOK (4)

Дата добавления: 2015-06-25