Вчера в штате Пенсильвания 3 страница

Глава тридцать пятая. ДВОЕ И МУЗЫКАНТ

Я проснулся рано утром,
я увидел небо в открытую дверь —
это не значит почти ничего,
кроме того, что, возможно,
я буду жить.
(«Наутилус Помпилиус»)

Вечерело. На столе мерцала свеча. Синильга принимала гостей. Накануне в город вернулся Музыкант. И теперь он и Лазарь сидели за уютным кофейным столиком в квартире Синильги. Музыкант понимал, что эти двое — уже не те, какими он их оставил более месяца назад, но этой темы он всячески избегал, стараясь направить разговор в иное русло.
— Когда я был маленьким, — с отвлеченным видом рассказывал он, — мама давала мне рассматривать альбомы по античному искусству. Мое детское воображение поражали беломраморные эллинские и римские скульптуры, рельефы и барельефы. Что за удивительные люди были эти древние эллины и римляне, думал я, совершенно белые, как будто рожденные из снега и молока. Для меня было печальным открытием узнать, что греки и итальянцы — обычные люди, далеко не беломраморные. Даже волосы у них не белые, а черные как смоль.
Лазаря задело такое рассуждение. Он почему-то принял его на свой счет в переносном смысле. Обращаясь скорее не к Музыканту, а к самому себе, он грустно сказал:
— Так ведь это только ангелы всегда остаются ангелами и бесы всегда — бесами, а у людей не так. Где видишь сегодня ангела, там завтра может стоять бес, а вчерашний бес сегодня уже ангел. Потому отвергать «человека-беса» нельзя, а то можешь отвергнуть будущего «человека-ангела»… И вообще не дашь ему возможности покаяться и спастись. Люди, особенно низко падшие, очень нуждаются в том, чтобы в них кто-то верил.
Синильга замерла и во все глаза смотрела на Лазаря. Музыкант согласился:
— Да, конечно, каждому очень важно, чтобы кто-нибудь в него верил. Но я говорил без аллегорий, просто вспомнилось забавное. А если глубже взглянуть, то, к сожалению, все мы когда-то казались кому-то белокурыми эллинами, а на поверку ими не оказывались. Когда разочаровываешь кого-то — на сердце печально; даже более печально, чем когда сам разочаровываешься. Хотя, чтобы не разочаровываться, не нужно очаровываться, — попытался пошутить он. Но, видя, что развеселить Лазаря и Синильгу сегодня не удастся, продолжил серьезно: — А еще все эти разочарования происходят от навязываемых обществом стереотипов. Массовая культура — это пошло и лживо. Все, что мы узнаем из газет и телевизора, нужно понимать почти наоборот. А то они нам впихивают, а мы кушаем и принимаем внушаемое за свое. Нужно вырываться из этих сетей. Я вот, например, не хочу жить в мире, где ради какой-то государственной или общественной пользы все эти спецслужбы убивают из-за угла, берут заложников, пытают, подсыпают яд, прослушивают телефоны, читают чужие письма, залезают в душу.
— Но ведь другие даже об этом не задумываются, потому что не мы выбрали жить в таком мире, — тихо промолвила Синильга, сделав ударение на слове «мы».
— Вот это и значит принять правила игры сильных мира сего, которые так устроили, — ответил Музыкант. — А Бог так не устраивал, но Он попускает этому быть, потому что люди имеют свободную волю и могут обеспечить, если уж так хотят, преддверие ада на земле. И наоборот, поскольку человек имеет свободную волю, он смог бы жить по-другому, если бы захотел. Примеры есть — и мы можем не жить так, как нам навязывают.
Синильга подала к столу яблочный пирог, приготовленный по бабушкиному рецепту, и густой турецкий кофе. Гости отведали пирог с ароматным кофе. Лазарь угощался без энтузиазма, сосредоточенный на своем, и вскоре продолжил начатый разговор:
— Ты верно заметил, Музыкант, что есть такие люди, которые не принимают правила игры и поднимают священное восстание против мира сего, во зле лежащего… Последнее восстание. В горах Кавказа, среди пустынников, таких много. А в миру это совсем непросто. Хотя двоих я точно знал, — Лазарь сделал паузу. — Их звали Влас и Василиса. Я Иле рассказывал про них…
— Расскажи еще раз, пожалуйста, — откликнулась Синильга, — Музыканту важно знать, я уверена.
— Что ж… Это можно, — Лазарь поведал историю своего знакомства с Власом и Василисой и рассказал об их жизни. Закончил он так: — Довольно часто мне снится один и тот же сон. Будто я убил кого-то и похоронил, но потом забыл, где место могилы. И я все хожу-брожу по земле в поисках ее и не нахожу. А кроме того, я никак не могу вспомнить, кого я убил и почему. Просыпаюсь с чувством, что действительно я убийца. Целый день остаюсь под впечатлением этого, вспоминаю всех, кто от меня так или иначе пострадал. Перебираю всю жизнь, мучаюсь. Вспоминаю разные случаи, но кого я убил во сне, вспомнить не удается. Чувство убийцы — страшное чувство, даже если все давно сказано на исповеди. А может быть, не все? Что-то забыто, и от этого жутко. Меня нужно было, наверное, назвать не Лазарем, а Каином. И если бы такое только один раз приснилось, а то повторяется. Успокаиваюсь немного, когда помолюсь…
Воцарилось молчание. Потом заговорил Музыкант; откровенный рассказ Лазаря вдохновил на взаимную откровенность:
— История Власа и Василисы удивительна! Я хотел бы написать о них песню. Верно говорят, что никакой вымысел не может сравниться с самой жизнью. Нужно лишь уметь видеть и слышать. Я тоже встречал подобных людей. Причем встречал я их среди самых близких, это — мой отец и старший брат.
— Интересно узнать подробнее, — высказал пожелание Лазарь.
— Может быть, нескромно прозвучит, но их история достойна книги, а не простого рассказа. Хотя книга получится грустная… Мысленно я всегда с ними. Не отпускает. Я вот все чаще думаю, талант — это дар или проклятие? Мне кажется, что талант — это Божий дар, который сатана стремится сделать проклятием. Мой отец был очень талантлив. Он обладал редким даром правдолюбия. Без пафоса, без лицемерия, без позы, он стремился к справедливости и правде. Была такая редкая порода людей в советские годы, ныне исчезнувшая. Мы с вами застали конец той эпохи, но даже для нас то время кажется чем-то невозможным. Представить только — пионеры и комсомольцы маршируют по Красной площади, ученые научно доказывают, что Бога нет, спортсмены посвящают рекорды коммунистической партии, государство за счет нищего народа наращивает военную мощь, и вдруг появляются люди удивительно искренние и отважные, не боящиеся плыть против течения и поднимать голос в защиту правды. Говорят, одна ласточка весны не делает. А я верю, что делает! Особенно, если она платит за это собственной жизнью. Мой отец, его звали Эдуардом, был таким человеком, такой ласточкой. Он был диссидентом. Тогда слово «диссидент» для большинства звучало ругательством, да и сейчас оно не в почете. А мне всегда оно нравилось. Диссидент — это ведь инакомыслящий, иноходец, человек, не покорившийся системе, не такой, как подчиненное и сломанное большинство.
— По-твоему, это прямо — иной, инок, получается, — заметил Лазарь, улыбнувшись.
— Для меня так и есть, — не смутился Музыкант. — И вот почему. Мой отец был первым, от кого я услышал, что Бог существует, что Христос — реальная историческая личность, а не мифический герой. Именно отец впервые привел меня в храм, хотя сам, надо сказать, до конца так никогда и не воцерковился. Свобода, человеколюбие, истина — были для него все. Он ведь не случайно и меня назвал Волей. А вот старшего брата он назвал незатейливо — Иваном. И это тоже не случайно. «Ваня» — звучит очень по-русски, хотя и мое имя древнерусское. Наши имена к отчеству «Эдуардович» не подходят, и все же отец нас так назвал. Это было очень в его духе — во всем противостоять общепринятым вкусам и взглядам системы. Отец, несмотря на смесь кровей, ощущал себя прежде всего русским человеком и боролся за Россию, за свободу и справедливость на нашей родине. Сейчас это может звучать банально, но тогда, когда вместо России был СССР, а вместо русских людей — советские люди, такое мировоззрение являлось подвигом. Он очень страдал от непонимания. Поначалу искренне верил, что если показать людям грязь их жизни, ее несправедливость и указать новый путь, то они перевернут свою серую жизнь и пойдут по светлому пути. Но этого не происходило. Мешала не учтенная сила трения. Это как с теми классическими точкой опоры и рычагом. Если их иметь, то, якобы, можно перевернуть земной шар. Ан нет. Сила трения не даст этого сделать. И отец унывал, что даже самые чистые и добрые идеи неспособны сломить силу обывательского трения, потенциальную энергию застоя, энергию человеческой ограниченности. И, может быть, к лучшему, что его вынудили уехать из СССР. Сам бы он ни за что не уехал, потому что всегда мечтал повторить поступок Пушкина — никогда не покидать пределов Российской империи. Если бы отец остался на родине, то, я уверен, его разочарование было бы еще более страшным. Ведь как только в России скинули идол Карла Маркса, на его место сразу поставили идол «золотого тельца», а это еще более пошло, гнусно, обидно и безысходно. Что говорить о светском обществе, когда и в церковной среде царит настроение типа: «И спастись, и на мерседесе покататься». Христианство должно быть образом жизни, а не обязанностью, не наскучившей работой и уж, тем более, не средством обогащения…
Слава Богу, отец всего этого не увидел, потому что события развернулись иначе. Его арестовали. Мы хлебнули по полной: в квартире и на даче делали обыск, опись имущества, допрашивали всех членов семьи, давили на психику. В конце концов семью разбили. КГБ принудило маму потребовать от отца развод, так как она, дескать, не может воспитывать детей вместе с идеологическим врагом. Состоялся суд, и в 1978 году папу посадили. Так он стал узником совести, а я в свои девять лет лишился отца. Западные «голоса» много вещали о нем, а между тем приближалась московская Олимпиада. Чтобы успокоить западное общественное мнение, отца в 1979 году «выпустили на свободу», а по сути — против его желания выдворили из страны. Сначала он прибыл в Англию, потом перебрался в Штаты. Здесь он нашел себе женщину. В 1982 году у них родилась дочь. Отец никогда не встроился в американскую жизнь, чувствовал себя чужим. Кроме разницы в менталитете, мешал языковой барьер. Он страдал, иногда пил запоями. Сердце не выдержало, несколько лет назад он умер. Я всегда любил отца, но после его смерти особенно глубоко почувствовал, как мне его не хватает. Захотелось увидеть единокровную сестру. И мой приезд в Америку отчасти связан с этой мечтой. Но пока, сколько я не пытался, найти семью отца не смог. Так что не очень весело получается. Обидно за отца и его светлые идеалы. Он, как Данко, вырвал свое сердце и осветил им путь, а люди растоптали сердце…
— Нет, Волечка, — горячо заговорила Синильга, — я верю, что будет все хорошо. Ведь не может же быть по-другому. Данко умер, но вызвал к жизни другого героя. Он еще смелее и сильнее. Просто он не вырывает сердца, оно и так светит из груди. И оно будет светить еще сильнее по мере все большего приближения нового Данко к Богу. Этот новый герой будет любить и дарить людям свет. И он поведет за собой людей, которые тянутся к Свету.
Музыкант улыбнулся и ответил замысловато:
— Дай Бог, чтобы так и было. Очень надеюсь, что надежды на наши надежды оправдаются.
— А твои мать и старший брат? — спросил Лазарь.
— Брат… — Музыкант тяжело вздохнул. — О нем отдельная история, может быть, как-нибудь расскажу. Но если кратко — он отчасти пошел по стопам отца. Тоже идеалист, но несколько другой. Он пропал без вести.
— Как пропал без вести?! — вырвалось у Лазаря.
Музыкант пронзительно посмотрел на инока:
— Да, пропал.
Стало ясно, что сейчас его лучше о брате не расспрашивать.
— Мама страдала не меньше отца, переживая разрыв семьи. Но потом как-то успокоилась. Ей встретился неплохой, в общем-то, человек, и она второй раз вышла замуж. Несмотря на то что детей у них нет, мама вся ушла в новую семейную жизнь. Правда, нередко в ее глазах видна грусть… Так и живут. Я не хотел им мешать. Мы с мамой постепенно отдалились друг от друга. Как-то получилось, что я начал странствовать по стране, а потом и вовсе уехал в Штаты, потому что в России слишком много горестных воспоминаний. Впрочем, возможно, вернусь в свое время. Здесь, как вы знаете, я тоже не сижу на месте. Старенький «Линкольн» — мой друг, а гитара — подруга. Вообще быть странником интересно: ты не привязан бытом к конкретному месту, не отождествляешь себя с какой-либо замкнутой и агрессивно настроенной ко всему миру общностью людей. Вся земля Божия, и все люди братья! И если ты с Богом, то, по большому счету, ты свободен. И в России, и здесь меня спасают песни. Их никакая власть отнять не может.
— А как насчет Ани, — спросила Синильга, — что же ты не сказал про нее? Ты же мне рассказывал, что твой отъезд связан с ней тоже.
— Так и есть. С Аней все просто. Мы вместе занимались в театральной студии — с первого класса и до окончания школы. Она мне сразу понравилась, еще первоклассницей. А в любви мы друг другу признались классе в четвёртом. Наша студия выехала на субботу-воскресенье за город, в поход. И вот мы с Аней сидели ночью на поляне, чуть в стороне от костра, смотрели на новорожденный месяц, прислушивались к живой тишине леса и робко держались за руки. Потом я ей сказал: «Открою тебе тайну, только никому не говори. Ты мне очень нравишься». Она ответила: «А ты нравишься мне». После школы мы повенчались, причем в ЗАГСе не расписывались. Я тогда только формально был православным, ни в чем не разбирался. А священник даже не спросил, крещеная Анна или нет. А она не была крещеной. Вот так нас и повенчали. Мы прожили вместе всего полгода. Признаюсь, у меня было такое представление, что любовь — это одно, а физическая близость — другое; что можно и нужно любить по-настоящему только одного человека, но если ты с кем-то имел близость просто так, то это не считается изменой любимому человеку. Вот так я потерял Аню. Она меня преданно любила, до фанатизма, ходила за мной по пятам, не могла на меня надышаться, а когда узнала, что я изменил, не простила… Может быть, взрослая женщина, повидавшая жизнь, простила бы, а она не смогла. Потом ее понесло. Время было лихое — начало девяностых. С кем она только дружбу ни водила: и с бизнесменами, и с бандитами, и с актерами — рестораны, алкоголь и все тридцать три удовольствия. Мне говорили, что одно время у нее было два своих магазина, но они разорились. Начались большие проблемы со здоровьем, а она все не могла остановиться. Мы не общались, до меня только доходили слухи, и представьте, как я страдал, понимая, что это я сломал Аню. Года три-четыре назад ее подобрал какой-то иностранец, говорят, на лицо страшный, но богатый. Алмазный бизнес. Он взял Аню в руки, оторвал от друзей. Она бросила пить, а недавно родила девочку. Правда, иностранец этот на ней не женится, а просто содержит, тем более что теперь у них общий ребенок. Не знаю, сбылись ли ее мечты? Любит ли она этого человека? Но она попала в мир больших денег, а этого ей с определенного времени, кажется, очень хотелось. А я все виню себя, ведь жизнь могла сложиться по-другому. С годами все больше понимаю, что люблю Аню, но теперь могу за нее только молиться. С другой стороны, понимаю, что этот опыт не прошел бесследно. Ведь все мы здесь на земле, наверное, для того, чтобы научиться любить. А иначе какой смысл в жизни?
— Полностью согласен, — поддержал Лазарь, — в этом мире все продается и все покупается, нельзя купить только настоящую любовь. Но продать, предать ее, к сожалению, можно.
— Иуда — печальный пример… — грустно добавила Синильга.
— К сожалению, человеческая любовь часто не выдерживает испытания временем. Ведь мы с Аней с самого детства любили друг друга, а прожили вместе всего полгода. Но, может, и лучше, что мы расстались, не став надоевшей друг другу семейной парой, которая живет только ради детей. В принципе, Ромео и Джульетта, поживи они подольше, тоже, может быть, стали бы всего лишь супругами, и у них было бы пресловутое взаимное уважение и родственные отношения в браке, а любовь ушла бы. Печально звучит, не так ли? Вот и получается, что зря их жалеют, вовремя они умерли, сохранив вечную любовь и став ее символом на все времена. С другой стороны, кто-то страшный стоит за их историей. Это он травил и толкал их к смерти, убивая в сердце надежду на чудо, которое всегда ведь возможно. Для нас не секрет, кто этот черный палач…
— Да-а, — задумчиво протянул Лазарь и, возвращаясь к рассказанной истории, спросил: — А что с тобой было, когда вы расстались с Аней?
— Меня покрутило. Вся эта богемная жизнь… Но потом я стал задумываться. Да и то, что случилось у нас с Аней, натолкнуло меня на новые раздумья о смысле жизни. Не знаю, стоит ли вас загружать философскими размышлениями?
— Почему же? Поделись, — ответила Синильга.
— Хорошо, — Музыкант сделал паузу, сосредотачиваясь. — Когда я впервые прочитал у Ницше, что «Бог умер», то подумал: так, значит, Он все-таки был жив! Позже я узнал, что Ницше обманывался. Бог не просто жив, но Он потому и Бог, что бессмертен. Он — Сущий, то есть вечно пребывающий, — так учило Писание, и я поверил, ибо и сам давно подозревал, что непременно должно быть Что-то, стоящее над всем остальным бытием, являющееся причиной или, лучше сказать, надпричиной бытия. Итак, Причиной бытия оказался Сущий от начала или до начала — Бог Единый и Единственный. И Бог Этот был не Что-то, а Кто-то. Бог Этот оказался Богом живым. Особенно в книгах Ветхого Завета часто встречаются слова пророков и праотцев: «Жив Господь!» О, как радовалась и ликовала моя душа, выходя к Живому Богу из лабиринтов мертвого бога — сатаны — падшего ангела. Еще пришлось поискать ответа на вопрос, каков Бог: добрый Он или нет, или вовсе стоящий по ту сторону добра и зла? Этот вопрос волновал меня потому, что одно время я осознавал себя воином добра, но с годами мне показалось скучным служить какому-то отвлеченному розовенькому добру, и я грезил стать рыцарем высшей воли и высшего разума, человеком, стоящим выше добра и зла. И вот мне было важно понять — каков Бог Писания? Ответ был простой, и услышал я его в песне группы «Аквариум», там как-то по-новому прозвучали для меня слова Писания: «Бог есть Свет, и в Нем нет никакой тьмы». Значит, Бог есть то подлинное Добро, та наивысшая Истина, Которой я мечтал служить в ранней юности и Которой сознательно или бессознательно стремился служить мой отец. Жизнь вновь обретала смысл. Слова о том, что в Боге нет никакой тьмы, звучали, как светлая весть о грядущей победе Добра, как приговор всему темному, злому, лживому и тленному. Я окончательно понял, что ожил.
Главное было ясно, но оставался еще целый ряд нерешенных вопросов, носивших более отвлеченный характер, однако, в силу моего душевного устроения, важных для меня. Например, было непонятно следующее: если Бог самодостаточен, если Он вечен и бессмертен, то почему Он создал мир, зачем Ему понадобилось стать Творцом бытия? И однажды я услышал ответ в сердце: «Бог сотворил все по любви». Для меня этот ответ стал новым откровением. Впоследствии у святых отцов я встречал, почти дословно, такой же ответ, но первоначально это было подлинное откровение Бога моему сердцу. Если бы меня спросили, как понять то, что Бог стал Творцом из любви, я ответил бы: посмотрите на простого творца, скажем, на живописца или скульптора. С какой любовью он обдумывает и вынашивает в душе план своего будущего творения, с какой внимательностью берется за работу, какой радостью и любовью переполняется его сердце, когда работа подходит к концу. Поистине про такого творца можно сказать, что он творит из переполняющей его сердце любви, что он творит любовью. Подобно этому и Высший Художник, Бог-Творец неба и земли, всего видимого и невидимого, Творец людей, исполнен любви к Своему творению, ибо и Сам Он — Любовь. Невольно задумаешься, какую боль творение причинило Творцу, когда восстало против Него. Представить только! Любимое произведение скульптора, над которым он провел много бессонных ночей, создавая которое, он проливал слезы радости, вдруг восстало против него. Да что там восстало? Попыталось убить его. Или можно вспомнить детей, поднявших руку на родителей, или подчиненных, убивающих любящего их царя, который дни и ночи проводил в заботах о них. Даже по человеческим законам всякое отцеубийство и цареубийство противно. Насколько же мерзка попытка богоубийства!? Но насколько же тогда велика и любовь Творца к нам, бунтующим против Него созданиям! Ведь Он послал Сына, чтобы не судить, но спасти мир, спасти нас. К нам пришла Сама Жизнь, чтобы спасти нас от нашей само-смерти. Тут слово человеческое молчит. И только сердце радостно видит живое Спасение, пришедшее к нам во плоти. Пришедшее за нами.
Вот о чем я часто размышлял, уединившись в своей комнате. Горела лампада, иконы во тьме казались живыми. Господь давал мне сладкие слезы, вызванные созерцанием Его благости, премудрости и любви. В такие минуты оживали для меня слова Писания: «Смотри, какую любовь дал нам Отец». Получается — Бог создал мир из любви и дал нам любовь. Но мы не умеем с ней обращаться. Земное бытие устроено для того, чтобы мы учились обращаться с любовью.
Иногда мне кажется, что жизнь — это большой мыльный пузырь, а есть лишь любовь. У меня порой возникает чувство нереальности жизни. И тогда я живу ожиданием будущего, потому что наше жительство — на небесах. Так называемое настоящее зачастую обманчиво, как, например, любой «кайф», сколько его ни лови, никогда не поймаешь, он ускользает сквозь пальцы и всегда его мало. А вот когда молюсь, чувствую, что живу. Молитва — разговор с Богом, а в Боге — источник жизни. Только иногда трудно молиться заученными словами…
— В каком смысле? — спросил Лазарь.
— Я ни в коем случае не против церковных молитв. В храме используется церковно-славянский язык, он красивый, как музыка, его приятно слушать и невозможно на нем говорить. Он стал как бы специальным языком для отношений с Богом. Но молитва может быть разной. К примеру, творчество тоже может быть молитвой, а может и современный язык стать молитвой, когда прижмет, но это все — едино, потому что Господь слушает не слова, они Ему не нужны, а сердце. Есть молитвы, которые не услышишь в храмах, но зато они часто доносятся из горящих танков и тонущих подводных лодок, звучат в «черных ящиках» разбившихся самолетов, вечным эхом звенят в ушах палачей, приводящих смертный приговор в исполнение. Эти молитвы — внешне неправильные, неумелые, иногда с матом, а иногда со стихами любимых поэтов, но всегда жгучие, искренние… И кто знает, может быть, такие молитвы «там» лучше всего слышны? У меня вот часто вырывается такой сердечный крик: «Господи, мы в дерьме, но мы — Твои дети. Не оставь!»
…За разговорами не заметили, как стрелки часов перевалили за полночь. Красиво оплывшая свеча походила на сказочный парусник, готовый тронуться в путь. Пришло время расходиться.

Глава тридцать шестая. ЖИВОЙ ЖУРНАЛ/LIVE JOURNAL: INOK (5)

«Открой нам нас»

С волнением, улыбкой, грустью, умилением и слезами многие прочли опубликованную в интернете подборку «Дети пишут Богу». В этой подборке весь спектр человеческой психологии. Мы видели там атеизм, веру, сомнения, поэзию, лукавство, доносы, мольбы, жертвенность, любовь. Мне кажется, что добра и надежды там все же больше… Некоторые фразы поражали прямо-таки святоотеческой мудростью. Если в России есть еще такие дети, то, значит, не все потеряно.
Из довольно большой подборки высказываний «Дети пишут Богу» каждый мог выбрать что-то по своему вкусу… Лично меня поразила живая детская молитва-разговор, искренность, проникновенность и то, что сам не умею выразить словами.
Я выбрал это:
«Почему весной, когда вечером Ты включаешь на небе звезды и дуешь на землю теплый ветер и вокруг тихо-тихо, мне иногда хочется плакать?» (Наташа, 2 класс).
«Давай встретимся до смерти» (Юра, 2 кл.).
«Ты бы хотел быть нашим?» (Сема, 3 кл.).
«Тебе хорошо там?» (Артем, 1 кл.).
«Может, я могу Тебе чем-то помочь?» (Света, 2 кл.).
«Ну, а теперь Ты бы создал во второй раз человека?» (Олег, 3 кл.).
«Я не хочу в мир взрослых — там все неправда» (Андрей, 4 кл.).
«Господи, давай дружить» (Федя, 1 кл.).
«Как мне жить, чтоб все на свете были счастливы?» (Лиза, 2 кл.).
«Почему у нас раны заживают, а у Тебя нет?» (Денис, 4 кл.).
«Может, Вам там печально?» (Софа, 1 кл.).
«Сколько верующих среди верующих?» (Зоя, 4 кл.).
«Мама сказала, что я во сне плакал. Ты помнишь, о чем мы с Тобой говорили?» (Игорь, 3 кл.).
«Можно, я буду Тебе иногда сниться?» (Валера, 3 кл.).
«Может ли хватить детства на всю жизнь?» (Марк, 1 кл.).
«Помоги мне, Дорогой, в грусти и печали» (Евгений, 3 кл.).
«Господи, я Тебе благодарна за все, что Ты мне раньше делал. Но помоги мне сейчас. Моего папу посадили в тюрьму… Я жду его все время. Если бы у меня была возможность, то я бы его освободила. Это самая большая просьба. Потом я беспокоить Тебя никогда не буду. Даже если случится умирать» (Ира, 4 кл.).
«Прости всех, кто не крещеный, а заодно и меня» (Филипп, 3 кл.).
«Сделай, чтоб мама и папа помирились. Боженька, помоги, я курить брошу» (Юра, 3 кл.).
«Пришли на землю Своего Сына. Мы Его не распнем» (Павлик, 3 кл.).
«Открой нам нас» (Вова, 4 кл.).
«Прости меня за все грехи, знаю, я наделал их много, но я не знал, что Ты есть» (Шурик, 2 кл.).
«Я в Тебя, Господи, верую не только в церкви» (Андрей, 4 кл.).
«Дай мне личную молитву» (Игорь, 3 кл.).
«Я написал стихи. Они стыдные. Я их никому не показывал, но Тебе, Боженька, я покажу. Вот они:
Взрослые плачут слезами.
Взрослые плачут глазами.
Маленькие плачут сердцем.
Маленькие плачут жизнью.
Но если взрослый плачет, как маленький,
Значит, он и правда плачет» (Марик, 4 кл.).
«Можно мне не умирать, а?» (Юля, 1 кл.).
«Милый Боженька, до скорой встречи» (Яша, 2 кл.).
«Когда я умру, не хочу ни в рай, ни в ад. Хочу к Тебе» (Вера, 3 кл.).
Присоединяю свою подпись к сказанному
(Всеволод, инок, не знаю, какой класс).

Дата добавления: 2015-06-25