Дипломна робота 10 страница

отвечали: "Нет-нет, это, наверное, музыкальная шкатулка".

Между этим маленьким человечком, которого соседи называли

господин Бинсвангер2, и госпожой Элизабет завязалась странная

дружба. А заключалась странность в том, что хотя они никогда не

разговаривали друг с другом, но маленький старый господин

Бинсвангер всякий раз необычайно приветливо здоровался, проходя

мимо ее окна, а она с благодарностью кивала ему в ответ, ей

было приятно, и оба думали: если мне когда-нибудь станет совсем

плохо, то я, конечно, пойду за помощью в соседний дом. А когда

начинало смеркаться и госпожа Элизабет сидела одна и грустила

об умершем или думала о своем малютке и забывала обо всем на

свете, господин Бинсвангер тихонько приоткрывал створку окна, и

из его темной каморки лились тогда тихие серебристые звуки

умиротворяющей музыки подобно лунному свету, что струится

сквозь сеть облаков. А госпожа Элизабет каждый день ранним

утром заботливо поливала старые кусты герани, которые стояли на

одном из боковых окон в доме соседа, и они пышно зеленели и

были всегда усыпаны цветами, и не было на них ни одного

увядшего листочка, хотя господин Бинсвангер совсем не следил за

ними.

И вот настала осень; был скверный, ветреный, дождливый

вечер, и на улице Мостакер не было ни души; и тут бедная

женщина почувствовала, что сроки ее исполнились, и ей стало

страшно, потому что была она совершенно одна. Но с наступлением

ночи явилась к ней какая-то пожилая женщина со светильником в

руках; она нагрела воды, поправила простыни и сделала все, что

обычно делается, когда дитя должно появиться на свет. Госпожа

Элизабет покорилась и терпеливо молчала; и лишь когда малютка

родился и, завернутый в белоснежные пеленки, погрузился в свой

первый земной сон, она спросила женщину, откуда та взялась.

"А меня послал господин Бинсвангер", -- сказала старуха; и

тут усталая родильница заснула, а проснувшись утром, увидела,

что на столе стоит кипяченое молоко, что все в комнате чисто

убрано, а рядом с него лежит ее маленький сын и кричит от

голода; старуха же исчезла. Мать приложила малютку к груди,

радуясь, что он такой хорошенький и здоровенький. Она вспомнила

его отца, которому никогда не суждено было увидеть сына, и из

глаз у нее полились слезы; и она прижала к груди маленького

сынишку, и вновь улыбнулась, и заснула вместе со своим

мальчиком, а когда проснулась, то на столе снова стояло молоко

и был готов суп, а дитя было завернуто в чистые пеленки.

Но скоро мать оправилась, вновь набралась сил и могла уже

сама заботиться о себе и о маленьком Августе; она вспомнила,

что сына пора крестить и что нет у него крестного. И вот под

вечер, когда начало смеркаться и из дома напротив вновь

послышалась нежная музыка, она отправилась к господину

Бинсвангеру. Она робко постучалась в темную дверь. "Войдите",

-- раздался приветливый голос, и он вышел ей навстречу, только

вот музыка внезапно смолкла, а в комнате на столе стояла

маленькая старая настольная лампа и лежала раскрытая книга, --

и все было так, как у других людей.

"Я пришла поблагодарить вас, -- сказала госпожа Элизабет,

-- ведь это вы прислали ко мне добрую женщину. Я очень хотела

бы заплатить ей за услуги и заплачу, как только смогу работать

и получу немного денег. Но сейчас у меня другая забота. Я

собираюсь крестить малыша и хочу дать ему имя Август -- это имя

его отца".

"Да, я уже думал об этом, -- сказал сосед и провел рукой

по своей седой бороде. -- Будет неплохо, если у малыша появится

добрый и богатый крестный, который сможет позаботиться о нем,

если вдруг с вами что-то случится. Но я всего лишь старый

одинокий человек, и у меня почти нет знакомых, и некого мне вам

присоветовать, разве что вы захотите взять в крестные меня

самого".

Бедная мать обрадовалась и поблагодарила маленького

человечка и пригласила его быть крестным. В следующее

воскресенье они понесли малютку в церковь и крестили его; и тут

вдруг опять появилась та самая старуха и хотела подарить

ребенку талер, а когда мать стала отказываться, старуха

промолвила: "Возьмите, возьмите, я стара уже, и мне много не

надо. Может статься, этот талер принесет вам счастье. А просьбу

господина Бинсвангера я выполнила с радостью, ведь мы с ним

давние друзья".

Все вместе отправились они домой, и госпожа Элизабет

сварила гостям кофе, а сосед принес пирог, и получился у них

настоящий праздник. Они ели и пили, малыш давно уже заснул, и

тут господин Бинсвангер смущенно сказал: "Что ж, теперь я

сделался крестным маленького Августа. Я бы очень хотел подарить

ему королевский замок и мешок с золотом, но всего этого у меня

нет, и я могу лишь положить на его постельку второй талер --

рядом с талером его крестной матери. Как бы то ни было, я

сделаю для него все, что смогу, и да свершится задуманное.

Госпожа Элизабет, вы, конечно, желаете своему сыночку только

добра. Поразмыслите хорошенько, чего вы больше всего хотите для

него, а я уж позабочусь о том, чтобы ваша мечта осуществилась.

Вы можете загадать для своего мальчика любое желание, но только

одно, одно-единственное. Взвесьте все как следует и сегодня

вечером, когда вы услышите звуки моей музыкальной шкатулки,

шепните это желание на ушко вашему малышу -- и оно исполнится".

С этими словами он поспешно откланялся, вместе с ним ушла

и старуха, а госпожа Элизабет осталась одна, услышанное

поразило ее, и, если бы в колыбельке не лежали два талера, а на

столе не стоял пирог, -- она решила бы, что все это ей

приснилось. И вот села она у колыбельки и принялась баюкать

свое дитя и замечталась, придумывая желания -- одно заманчивее

другого. Сначала она хотела пожелать ему богатства, потом --

красоты, потом -- недюжинной силы или необычайной мудрости, но

все не могла ни на чем остановиться и наконец подумала: да нет,

старичок, наверное, просто пошутил.

Тем временем уже стемнело, и она задремала, сидя у

колыбели, утомясь и от гостей, и от забот минувшего дня, и от

своих раздумий, как вдруг донеслась из дома по соседству тихая,

чудесная музыка, да такая нежная и пленительная, какой ей ни

разу не доводилось слышать. При этих звуках госпожа Элизабет

очнулась, пришла в себя, теперь она уже снова верила в

крестного и его подарок, но чем больше она думала об этом и чем

быстрее сменяли друг друга разные желания, тем больше путались

ее мысли, и она ни на что не могла решиться. Она совершенно

измучилась, слезы стояли у нее в глазах, но тут музыка стала

затихать, и она подумала, что если сию минуту не загадает

желание, то будет поздно и.тогда все пропало.

Она тяжело вздохнула, наклонилась над малышом и шепнула

ему на ушко: "Сыночек мой, я тебе желаю, я желаю тебе..." -- и

когда прекрасная музыка, казалось, совсем уже стихла, она

испугалась и быстро проговорила: "Желаю тебе, чтобы все-все

люди тебя любили".

Звуки музыки смолкли, и в темной комнате стояла мертвая

тишина. Она же бросилась к колыбели, и заплакала, и запричитала

в страхе и смятении: "Ах, сыночек, я пожелала тебе самое

лучшее, что я знаю, но, может быть, я все же ошиблась? Ведь

даже если все-все люди будут тебя любить, никто не будет любить

тебя сильнее матери".

И вот Август стал подрастать и ничем поначалу не отличался

от других детей; это был милый белокурый мальчик с голубыми

дерзкими глазами, которого баловала мать и любили все вокруг.

Госпожа Элизабет очень скоро заметила, что желание, загаданное

ею в день крещения младенца, сбывается, ибо едва только мальчик

выучился ходить и стал появляться на улице, то он всем людям,

которые видели его, казался на редкость красивым, смелым и

умным, и каждый здоровался с ним, трепал по щеке, выказывая

свое расположение. Молодые матери улыбались ему, пожилые

женщины дарили яблоки, а если он совершал гадкий поступок3,

никто не верил, что он мог такое сотворить, если же вина его

была неоспорима, люди пожимали плечами и говорили: "Невозможно

всерьез сердиться на этого милого мальчика".

К его матери приходили люди, которых привлекал хорошенький

мальчик, и если раньше ее никто не знал и мало кто шил у нее,

то теперь все знали ее как мать "того самого" Августа и

покровителей у нее стало гораздо больше, чем она могла

вообразить себе когда-то.

И ей и мальчику жилось хорошо, и куда бы они ни приходили,

всюду им были рады, соседи приветливо кивали им и долго

смотрели вслед счастливцам.

Августа больше всего на свете привлекал дом по соседству,

где жил его крестный: тот время от времени звал его по вечерам

к себе; у него было темно, и только в черной нише камина тлел

маленький красный огонек, и маленький седой старичок усаживался

с ребенком на полу на шкуре, и смотрел вместе с ним на

безмолвное пламя, и рассказывал ему длинные истории. И порой,

когда такая вот длинная история близилась к концу, и малыш

совсем уже засыпал, и в темной тишине, с трудом открывая

слипающиеся глаза, всматривался в огонь, -- тогда возникала из

темноты музыка, и если оба долго молча вслушивались в нее, то

комната внезапно наполнялась невесть откуда взявшимися

маленькими сверкающими младенцами, они кружили по комнате,

трепеща прозрачными золотистыми крылышками, сплетаясь в

прекрасном танце в пары и хороводы, и пели; они пели, и сотни

голосов сливались в единую песнь, полную радости и красоты.

Прекраснее этого Август никогда ничего не видел и не слышал, и

если он потом вспоминал о своем детстве, то именно тихая,

сумрачная комната старичка крестного, и красное пламя камина, и

эта музыка, и радостное, золотое, волшебное порхание ангелочков

всплывали в его памяти и пробуждали тоску в его сердце.

Между тем мальчик подрастал, и у матери теперь бывали

иногда минуты, когда она печалилась, вспоминая о той самой ночи

после крещения сына. Август весело носился по окрестным

переулкам, и ему везде были рады, его щедро одаривали орехами и

грушами, пирожными и игрушками, его кормили и поили, сажали на

колени, позволяли рвать цветы в саду, и нередко он возвращался

домой лишь поздно вечером и недовольно отодвигал в сторону

тарелку с супом. Если же мать была расстроена этим и плакала,

ему становилось скучно, и он с обиженным видом ложился спать; а

когда она как-то раз отругала и наказала его, он поднял

страшный крик и повторял, что все-все с ним добры и милы, одна

только мать его не любит. И часто теперь она бывала огорчена и

иногда всерьез гневалась на своего мальчика, но, когда вечером

он уже спал в мягких подушках и мерцание свечи озаряло

безмятежное лицо ребенка, ее сердце смягчалось, и она целовала

его -- осторожно, чтобы не разбудить. Она сама виновата была в

том, что Август нравился всем людям, и подчас она с горечью и

даже с каким-то страхом думала о том, что, может быть, было бы

лучше, если бы она никогда не загадывала этого желания.

Однажды стояла она у окна дома господина Бинсвангера,

уставленного геранями, и срезала маленькими ножничками увядшие

цветы, и вдруг услышала голос своего сына, доносящийся с

заднего двора. Она выглянула из-за угла, чтобы узнать, что там

такое. Ее сын стоял, прислонившись к стене, и она видела его

красивое, слегка капризное лицо, а перед ним стояла девочка,

старше него, она смотрела на него с мольбой и говорила:

"Пожалуйста, поцелуй меня!"

-- Не хочу, -- сказал Август и засунул руки в карманы.

-- Ну я прошу тебя, -- снова сказала она, -- а я тебе

кое-что дам, очень хорошее.

-- А что? -- спросил мальчик.

-- У меня есть два яблока, -- робко сказала она.

Но он отвернулся и скорчил недовольную гримасу.

-- Яблоки л вообще не люблю, -- презрительно сказал он и

хотел было убежать прочь.

Но девочка схватила его за руку и проговорила в надежде

подольститься к нему:

-- Ну и что, а у меня зато колечко есть, очень красивое.

-- А ну, покажи! -- сказал Август.

Она показала ему колечко, он придирчиво осмотрел его,

стянул с ее пальчика и надел на свой, затем полюбовался им на

свету и остался очень доволен.

-- Ладно, так и быть, один раз я тебя поцелую, -- сказал

он немного погодя и быстро поцеловал девочку в губы.

-- Пойдем, поиграем вместе! -- доверчиво сказала она и

взяла его под руку.

Но он оттолкнул ее и грубо крикнул:

-- Отстанешь ты от меня или нет! У меня и без тебя много

знакомых, с которыми можно поиграть.

Пока девочка, заливаясь слезами, медленно шла по двору,

мальчик стоял с сердитым скучающим видом, потом повертел кольцо

у себя на пальце, рассмотрел его со всех сторон и, насвистывая,

медленно пошел прочь.

А его мать стояла, не шевелясь, с садовыми ножницами в

руках; она была напугана жестокостью и презрением, с которым ее

дитя принимало любовь других людей. Она забыла про цветы и

стояла, качая головой, и все повторяла про себя: "Какой же он

злой, у него каменное сердце".

Но в скором времени, когда Август пришел домой и она

призвала его к ответу, он со смехом посмотрел на нее голубыми

глазами, не чувствуя за собой никакой вины, а затем принялся

что-то напевать, стал ластиться к матери и был так мил, забавен

и нежен с нею, что она тоже невольно рассмеялась и подумала,

что не ко всему в детской жизни следует относиться так

серьезно.

Между тем мальчику не всегда сходили с рук его каверзы.

Крестный Бинсвангер был единственным человеком, к которому он

питал почтение, и если порой он приходил к нему, а крестный

говорил: "Сегодня огонь в камине не горит и не звучит музыка, а

маленькие ангелочки очень огорчены, потому что ты поступил

нехорошо", -- тогда мальчик уходил, бросался на постель и

плакал, а на следующий день изо всех сил старался быть хорошим

и добрым.

Но как бы то ни было, огонь в камине горел все реже и

реже, ни слезы, ни ласки не помогали, крестный был неумолим.

Когда Августу сровнялось двенадцать лет, волшебный полет

ангелочков в комнате крестного превратился уже в далекий сон, и

если ночью ему снилось что-нибудь подобное, на следующий день

его особенно одолевала ярость, и он громко кричал и командовал

своими многочисленными приятелями налево и направо, точно

полководец.

Его матери давно уже надоело слышать ото всех похвалы

своему мальчику -- мол, какой он нежный да ласковый, -- слишком

много приходилось ей терпеть от него. И когда в один прекрасный

день его учитель пришел к ней и поведал, что некий человек

изъявил готовность снарядить мальчика в дальние края, в хорошую

школу, и платить за его учение, -- госпожа Элизабет

посоветовалась с соседом, и в скором времени, весенним утром, к

дому подкатила коляска, и Август, в новом, красивом платье, сел

в нее и пожелал счастливо оставаться и своей матери, и

крестному, и соседям: ведь ему было дозволено ехать в столицу

-- на учение. Мать в последний раз причесала его белокурые

волосы и благословила его, лошади тронулись, и Август отбыл в

дальние края.

Прошли годы, юный Август сделался уже студентом, носил

красную фуражку и усы; и вот однажды пришлось ему снова

оказаться в родных местах, потому что из письма крестного он

узнал, что мать его тяжело больна и долго не проживет. Юноша

приехал вечером, и соседи с восхищением наблюдали, как он

выбирается из коляски и как кучер несет за ним большой кожаный

чемодан. А умирающая мать лежала в старой комнатушке с низкими

потолками, и когда красавчик студент увидел в белых подушках ее

белое увядшее лицо, а она лишь безмолвно и тихо смотрела на

него, -- тогда он с рыданиями опустился на край ложа, и целовал

холодные руки матери, и простоял около нее на коленях всю ночь,

пока руки ее не окоченели и глаза не угасли.

А когда они похоронили его матушку, крестный взял его за

руку и повел в свой домишко, который казался теперь молодому

человеку еще меньше и темнее, и лишь от маленьких окон шел едва

заметный свет; и тут маленький старичок слегка пригладил

костлявыми пальцами свою седую бороду и сказал Августу: "Я

зажгу огонь в камине, тогда мы обойдемся без лампы. Я ведь

знаю, завтра ты уезжаешь, а теперь, когда матушки твоей уже нет

в живых, мы с тобой не так-то скоро увидимся".

Говоря все это, он развел огонь в камине, придвинул

поближе свое кресло, а студент -- свое, и вот опять они сидели

долго-долго и все смотрели на тлеющие угли, и, когда пламя

почти угасло, старик тихо проговорил: "Прощай, Август, я желаю

тебе добра. У тебя была замечательная мать, и ты даже не

подозреваешь, что она для тебя сделала. Я бы с радостью еще

разок позабавил тебя музыкой и показал тебе маленьких

ангелочков, но ты ведь сам знаешь, что это невозможно. И

все-таки ты должен всегда помнить о них и знай, что однажды они

вновь запоют и, может статься, ты их снова услышишь, если

пожелает этого твое сердце, исполненное одиночества и тоски. А

теперь дай мне руку, мой мальчик, я ведь стар, и сейчас мне

пора уже на покой".

Август протянул ему руку, он не мог вымолвить ни слова, с

печалью в сердце вернулся он в свой опустевший дом и в

последний раз лег спать в комнате своего детства, и, когда он

уже засыпал, где-то совсем далеко послышалась ему тихая,

сладостная музыка минувших лет. Наутро он уехал, и долгое время

никто ничего не слыхал о нем.

Вскоре он позабыл и крестного Бинсвангера, и его

ангелочков. Кипучая жизнь бурлила вокруг него, и он плыл по ее

волнам. Никто на свете не умел так лихо проскакать по гулким

переулкам и насмешливым взором окинуть глазеющих на него девиц,

никто не умел так легко и грациозно танцевать, так ловко

восседать на козлах, так буйно и безалаберно прокутить в саду

всю длинную летнюю ночь напролет. Одна богатая вдова,

любовником которой он был, давала ему деньги, платье, лошадей и

все, чего только он желал; с нею он ездил в Париж и Рим, спал в

ее устланной шелками постели, но сам он был влюблен в хрупкую

белокурую дочку одного бюргера. Пренебрегая опасностью,

встречался он с нею по ночам в саду ее отца, а она писала ему

длинные страстные письма, когда он бывал в отъезде.

Но однажды он не вернулся. Он нашел в Париже новых друзей,

и, поскольку богатая любовница ему надоела, а занятия в

университете давно наскучили, он остался в чужих краях и зажил

так, как это принято в высшем свете: завел лошадей, собак,

женщин, проигрывался в пух, а потом срывал большие куши; и

повсюду находились люди, которые бегали за ним, как преданные

псы, угождали ему, а он только улыбался и принимал все это как

должное, -- так, как некогда взял он кольцо у маленькой

девочки. Колдовская сила материнского желания горела у него в

глазах, сияла на губах, женщины любили его, друзья обожали, и

никто не видел -- да и сам он едва ли чувствовал, -- как сердце

его опустошается и черствеет, в то время как душа изъедена

тяжким недугом. Порой ему надоедала эта всеобщая любовь и,

переодевшись в чужое платье, он отправлялся странствовать по

чужим городам и повсюду обнаруживал, что люди глупы и слишком

уж легко покоряются ему, и повсюду смешной казалась ему любовь,

которая так упорно преследовала его и довольствовалась столь

малым. Отвращение вызывали у него женщины и мужчины, у которых

недостает гордости, и целыми днями бродил он в одиночестве

вместе со своими собаками далеко в горах, по диким охотничьим

тропам, и какой-нибудь олень, которого он выследил и

подстрелил, приносил ему больше радости, чем любовь красивой

избалованной женщины.

И вот однажды, путешествуя морем, он увидал молодую жену

посланника, строгую стройную даму, высокородную уроженку

северных краев; она стояла среди других благородных дам на

удивление отчужденно, гордо и замкнуто, как будто здесь ей не

было равных, и, когда он увидел ее и как следует разглядел,

когда заметил, что взор ее и по нему скользнул, казалось, лишь

бегло и равнодушно, он почувствовал, что такое любовь, -- и он

решил во что бы то ни стало завоевать ее любовь; и с той поры

неизменно, дни напролет был рядом с нею -- так, чтобы она

всегда его видела, а поскольку он сам постоянно окружен был

восторженными поклонниками и поклонницами, которые искали его

общества, то вместе со своей прекрасной гордячкой оказывался в

центре всего блестящего общества и стоял, словно князь со своей

княгиней, и даже муж северной красавицы отличал его среди

прочих и силился понравиться ему.

Ни разу не удавалось ему оказаться наедине с незнакомкой,

пока в одном из южных портовых городов все общество не сошло с

корабля, чтобы несколько часов побродить по чужому городу и

вновь ощутить под ногами твердую землю. Он не отставал от своей

возлюбленной, и наконец ему удалось задержать ее, увлеченную

беседой, в пестрой толпе на рыночной площади. Бесчисленное

множество узких, глухих переулков выходило на эту площадь, в

один из таких переулков он и привел ее, а она доверчиво шла за

ним, но, когда она вдруг почувствовала, что осталась с ним

одна, и испугалась, не находя вокруг себя привычного общества,

он в пламенном порыве повернулся к ней, сжал ее дрожащую ручку

и стал умолять остаться на берегу и бежать вместе с ним.

Незнакомка побледнела и не поднимала на него глаз. "О, вы

ведете себя не по-рыцарски, -- тихо сказала она. -- Давайте

забудем то, что вы только что сказали!"

"Я не рыцарь, -- воскликнул Август, -- я влюблен, а

влюбленный не знает ничего, кроме своей возлюбленной, и у него

одна мечта -- быть рядом с нею. О прекрасная моя, останься со

мной, мы будем счастливы".

Ее серо-голубые глаза смотрели на него строго и осуждающе.

"Откуда вам стало известно, -- жалобно прошептала она, -- что я

люблю вас? Я не могу молчать: вы нравитесь мне, и в мечтах я

часто представляла вас своим мужем. Потому что вы первый, кого

я полюбила по-настоящему, всем сердцем. Ах, оказывается, любовь

может так страшно ошибаться! Разве могла я подозревать, что

способна полюбить человека недоброго и испорченного! Но в

тысячу раз сильнее во мне желание остаться с моим мужем,

которого я почти не люблю, -- но он рыцарь и знает, что такое

честь и благородство, которые вам неведомы. А теперь прошу вас

не говорить мне больше ни слова и доставить меня обратно на

корабль, иначе я позову на помощь посторонних, чтобы спастись

от вашей дерзости".

И как он ни молил, как ни скрежетал зубами от отчаяния,

она уже отвернулась от него и так бы и ушла одна, если бы он

молча не нагнал ее и не проводил на корабль. Затем он приказал

выгрузить свои чемоданы на берег, ни с кем не попрощался и

исчез.

С тех пор счастье отвернулось от всеобщего любимца.

Добродетель и честность сделались ему ненавистны, и он топтал

их ногами и находил особое удовольствие в том, чтобы совращать

добродетельных женщин, употребляя все искусство своей чарующей

силы, или беззастенчиво пользовался добротой преданных ему

честных людей, которых он быстро завоевывал, а потом

издевательски бросал. Он делал несчастными женщин и девушек, а

затем предавал их всеобщему позору, он выбирал себе юношей из

самых именитых домов и совращал их. Не было такого наслаждения,

к которому бы он не стремился и не испытал на себе, не было

такого порока, которому бы он не предался и которым бы не

насытился. Но никогда уже не наполнялось радостью его сердце, а

на любовь, которую все предлагали ему, ничто не отзывалось в

его душе.

В прекрасном загородном доме у моря жил он, мрачный и всем

недовольный, и мучил самыми безобразными выходками женщин и

друзей, которые к нему приходили. Ему хотелось унижать людей

так, чтобы они чувствовали все его презрение к ним; он

пресытился и тяготился той непрошеной, нежеланной,

незаслуженной любовью, которой он был окружен, он ощущал

никчемность своей попусту растраченной жизни, которая никогда

не отдавала, а только брала. Иногда он заставлял себя долгие

дни обходиться без пищи, чтобы хоть раз вновь ощутить настоящий

голод и испытать потребность в насыщении.

И вот с некоторых пор прошел среди его друзей слух, что он

болен и нуждается в покое и одиночестве. Приходили письма,

которых он не читал, обеспокоенные люди справлялись у прислуги

о его здоровье. Он же сидел один в своем доме у моря,

погруженный в угрюмую печаль, жизнь его лежала позади, пустая и

разоренная, бесплодная и бесчувственная, без единого следа

любви, подобная серым соленым мертвым волнам морской пучины. И

мерзок был вид этого человека, сидящего в кресле у высокого

окна и сводящего счеты с самим собой. Белые чайки, влекомые

береговым ветром, проносились мимо, он следил за ними пустым

взглядом, лишенным всякой радости и всякого интереса. Лишь губы

его покривились в жесткой и злой усмешке, когда он все обдумал

и позвонил камердинеру. И вот велел он пригласить всех своих

друзей в определенный день на праздник; но не пировать он

собирался, в его издевательский замысел входило напугать

приглашенных видом пустого дома и своего собственного трупа.

Ибо он решил принять яд и покончить с собой.

Вечером перед задуманным праздником он отпустил всю

прислугу, и наконец тихо сделалось в просторных комнатах, и он

направился в спальню, подмешал сильного яду в стакан кипрского

вина и поднес его к губам.

Но не успел он сделать первый глоток, как в дверь

постучали, и, поскольку он не ответил на стук, дверь тихонько

отворилась и в комнату вошел маленький старичок. Подошел он к

Августу, бережно взял у него из рук полный стакан и проговорил

хорошо знакомым голосом: "Добрый вечер. Август, как поживаешь?"

Застигнутый врасплох Август, рассерженный и смущенный

одновременно, язвительно усмехнулся и сказал: "Господин

Бинсвангер, разве вы еще живы? Давненько мы не виделись, а вы,

кажется, нисколько не постарели? Но сейчас, любезнейший, вы мне

очень помешали, я устал сегодня и как раз собирался принять

снотворное".

"Да, я вижу, -- спокойно отвечал крестный. -- Ты хотел

принять снотворное, и правильно -- это единственный напиток,

который еще может тебе помочь. Но прежде мы с тобой немножко

поболтаем, мальчик мой, -- кстати, я немного утомился с дороги

и думаю, что не прогневаю тебя, если освежусь глоточком из

твоего стакана".

С этими словами он взял стакан и поднес к губам, и не

успел Август его остановить, как старик осушил его одним

глотком.

Август побледнел как полотно. Он ринулся к крестному,

принялся трясти его за плечи и пронзительно закричал: "Дорогой

мой, знаешь ли ты, что ты выпил?"

Господин Бинсвангер кивнул своей умной седой головой и

улыбнулся: "Да, это кипрское вино, да и недурное, сколько я

могу судить. Похоже, живешь ты безбедно. Но у меня мало

времени, и я не собираюсь долго тебя задерживать, если ты

согласишься меня выслушать".

Август, совершенно сбитый с толку, с ужасом смотрел в

светлые глаза крестного и каждую секунду ожидал, что тот

свалится замертво.

Крестный тем временем устроился поудобнее на стуле и

добродушно подмигнул своему молодому другу.

"Ты опасаешься, что глоток вина мне повредит? Не

Дата добавления: 2015-06-25