Дипломна робота 15 страница

карман. Потом он запер дверь и калитку и пустился в дорогу, да

так прытко, что успел обогнать не одного пешего и даже две

повозки.

С его уходом дом и сад опустели, пыль стала понемногу

оседать, отзвучали и растаяли вдали конский топот и музыка, уже

и воробьи вернулись со скошенных полей и принялись купаться в

пыли, высматривая, чем бы поживиться. Дорога лежала безлюдная,

вымершая, жаркая, порой из дальнего далека едва различимо

долетал то ли крик, то ли звук рожка.

И вот из лесу появился какой-то человек в надвинутой низко

на лоб широкополой шляпе и неторопливо зашагал по пустынному

тракту. Роста он был высокого, шел уверенно и размашисто, точно

путник, которому частенько доводится ходить пешком. Платье на

нем было серое, невзрачное, а глаза смотрели из-под шляпы

внимательно и спокойно -- глаза человека, который хоть и не

жаждет ничего от мира, однако все зорко подмечает. Он видел

разъезженные колеи, убегающие к горизонту, следы коня, у

которого стерлась левая задняя подкова, видел старушку, в

испуге метавшуюся по саду и тщетно кликавшую кого-то, а на

дальнем холме, в пыльном мареве, сверкали махонькие крыши

Фальдума. Вот он углядел на обочине что-то маленькое и

блестящее, нагнулся и поднял надраенную латунную бляшку от

конской сбруи. Спрятал ее в карман. Потом взгляд его упал на

изгородь из боярышника: ее недавно подстригали и сперва, как

видно, работали тщательно и с охотой, но чем дальше, тем дело

шло хуже -- то срезано слишком много, то, наоборот, в разные

стороны ежом торчат колючие ветки. Затем путник подобрал на

дороге детскую куклу -- по ней явно проехала телега, -- потом

кусок ржаного хлеба, на котором еще поблескивало растаявшее

масло, и наконец нашел крепкий кожаный кошелек с монетой в

полталера. Куклу он усадил возле придорожного столба, хлеб

скормил воробьям, а кошелек с монетой в полталера сунул в

карман.

Пустынная дорога тонула в тишине, трава на обочинах

пожухла от солнца и запылилась. У заезжего двора ни души,

только куры снуют да с задумчивым кудахтаньем нежатся на

солнышке.

В огороде среди сизых капустных кочанов какая-то старушка

выпалывала из сухой земли сорняки. Незнакомец окликнул ее: мол,

далеко ли до города. Однако старушка была туга на ухо, он

позвал громче, но она только беспомощно взглянула на него и

покачала годовой.

Путник зашагал вперед. Временами из города доносились

всплески музыки и стихали вновь; чем дальше, тем музыка

слышалась чаще и звучала дольше, и наконец музыка и людской

гомон слились в немолчный гул, похожий на шум далекого

водопада, будто там, на ярмарке, ликовал весь фальдумский

народ. Теперь возле дороги журчала речка, широкая и спокойная,

по ней плавали утки, и в синей глубине виднелись зеленые

водоросли. Потом дорога пошла в гору, а речка повернула, и

через нее был перекинут каменный мостик. На низких перилах

моста прикорнул щуплый человечек, с виду портной; он спал,

свесив голову на грудь, шляпа его скатилась в пыль, а рядом,

охраняя хозяйский сон, сидела маленькая смешная собачонка.

Незнакомец хотел было разбудить спящего -- не дай Бог, упадет в

воду, -- но сперва глянул вниз и, убедившись, что высота

невелика, а речка мелкая, будить портного не стал.

Недолгий крутой подъем -- и вот перед ним настежь

распахнутые ворота Фальдума. Вокруг ни души. Человек вошел в

город, и шаги его вдруг гулко зазвучали в мощеном переулке, где

вдоль домов тянулся ряд пустых телег и колясок без лошадей. Из

других переулков неслись голоса и глухой шум, но здесь не было

никого, переулок утопал в тени, лишь в верхних окошках играл

золотой отсвет дня. Путник передохнул, посидел на дышле телеги,

а уходя, положил на передок латунную бляшку, найденную на

дороге.

Не успел он дойти до конца следующего переулка, как со

всех сторон на него обрушился ярмарочный шум и гам, сотни

лавочников на все лады громко расхваливали свой товар,

ребятишки дудели в посеребренные дудки, мясники выуживали из

кипящих котлов длинные связки свежих колбас, на возвышении

стоял знахарь, глаза его ярко сверкали за толстыми стеклами

роговых очков, а рядом висела табличка с перечнем всевозможных

человеческих хворей и недугов. Какой-то человек с длинными

черными волосами провел под уздцы верблюда. С высоты своего

роста животное презрительно взирало на толпу и жевало губами.

Лесной незнакомец внимательно рассматривал все это,

отдавшись на волю толпы; то он заглядывал в лавку лубочника, то

читал изречения на сахарных печатных пряниках, однако же нигде

не задерживался -- казалось, он еще не отыскал того, что ему

было нужно. Мало-помалу он выбрался на просторную главную

площадь, на углу которой расположился продавец птиц. Незнакомец

немного постоял, послушал птичий щебет, доносившийся из клеток,

тихонько посвистел в ответ коноплянке, перепелу, канарейке,

славке.

Как вдруг неподалеку что-то слепяще ярко блеснуло, будто

все солнечные лучи собрались в одной точке; он подошел ближе и

увидел, что сверкает огромное зеркало в лавке, рядом еще одно,

и еще, и еще -- десятки, сотни зеркал, большие и маленькие,

квадратные, круглые и овальные, подвесные и настольные, ручные

и карманные, совсем крохотные и тонкие, какие можно носить с

собой, чтоб не забыть свое лицо. Торговец ловил солнце

блестящим ручным зеркальцем и пускал по лавке зайчики, без

устали зазывая покупателей:

-- Зеркала, господа, зеркала! Покупайте зеркала! Самые

лучшие, самые дешевые зеркала в Фальдуме! Зеркала, сударыни,

отличные зеркала! Взгляните, все как полагается, отменное

стекло!

У зеркальной лавки незнакомец остановился, словно наконец

нашел то, что искал. В толпе, разглядывающей зеркала, были три

сельские девушки. Он стал рядом и принялся наблюдать за ними.

Это были свежие, здоровые крестьянские девушки, не красавицы и

не дурнушки, в крепких ботинках и белых чулках, косы у них чуть

выгорели от солнца, глаза светились молодым задором. В руках у

каждой было зеркало, правда не дорогое и не большое; девушки

раздумывали, покупать или нет, томясь сладкой мукой выбора, и

Временами то одна, то другая, забыв обо всем, задумчиво

вглядывалась в блестящую глубину и любовалась собой: рот и

глаза, нитка бус на шее, веснушки на носу, ровный пробор,

розовое ухо. Мало-помалу все три погрустнели и притихли;

незнакомец, стоя у девушек за спиной, смотрел на их отражения в

зеркальцах: вид у них был удивленный и почти торжественный.

Вдруг одна из девушек сказала:

-- Ах, были бы у меня золотые косы, длинные, до самых

колен!

Вторая девушка, услыхав слова подруги, тихонько вздохнула

и еще пристальнее всмотрелась в зеркало. Потом и она,

зарумянившись, робко открыла мечту своего сердца:

-- Если бы я загадывала желание, то пожелала бы себе

прекрасные руки, белые, нежные, с длинными пальцами и розовыми

ногтями.

При этом она взглянула на свою руку, которая держала

зеркальце. Рука была не безобразна, но коротковата и широка, а

кожа от работы огрубела и стала жесткой.

Третья, маленькая и резвая, засмеялась и весело

воскликнула:

-- Что ж, неплохое желание! Только, знаешь ли, руки -- это

не главное. Мне бы хотелось стать самой лучшей, самой ловкой

плясуньей во всем Фальдумском крае.

Тут девушка испуганно обернулась, потому что в зеркале

из-за ее плеча выглянуло чужое лицо с блестящими черными

глазами. Это был незнакомец, который подслушал их разговор и

которого они до сих пор не замечали. Все три изумленно

воззрились на него, а он тряхнул головою и сказал:

-- Что ж, милые барышни, желания у вас куда как хороши.

Только, может быть, вы пошутили?

Малышка отложила зеркальце и спрятала руки за спину. Ей

хотелось отплатить чужаку за свой испуг, и резкое словцо уже

готово было сорваться с ее губ, но она поглядела ему в лицо и

смутилась -- так заворожил ее взгляд незнакомца.

-- Что вам за дело до моих желаний? -- едва вымолвила она,

густо покраснев.

Но вторая, та, что мечтала о красивых руках, прониклась

доверием к этому высокому человеку -- было в нем что-то

отеческое, достойное.

-- Нет, -- сказала она, -- мы не шутим. Разве можно

пожелать что-нибудь лучше?

Подошел хозяин лавки и еще много других людей. Незнакомец

поднял поля шляпы, так что все теперь увидели высокий светлый

лоб и властные глаза. Приветливо кивнув трем девушкам, он с

улыбкой воскликнул:

-- Смотрите же, ваши желания исполнились! Девушки

взглянули сначала друг на друга, потом в зеркало и тотчас

побледнели от изумления и радости. Одна получила пышные золотые

локоны до колен. Вторая сжимала зеркальце белоснежными тонкими

руками принцессы, а третья вдруг обнаружила, что ножки ее

стройны, как у лани, и обуты в красные кожаные башмачки. Они

никак не могли взять в толк, что же такое произошло; но девушка

с руками принцессы расплакалась от счастья, припав к плечу

подружки и орошая счастливыми слезами ее длинные золотые

волосы.

Лавка пришла в движение, люди наперебой заговорили о чуде.

Молодой подмастерье, видевший все это своими глазами, как

завороженный уставился на незнакомца.

-- Может быть, и у тебя есть заветное желание? -- спросил

незнакомец.

Подмастерье вздрогнул, смешался и растерянно огляделся по

сторонам, словно высматривая, что бы ему пожелать. И вот возле

мясной лавки он заметил огромную связку толстых копченых колбас

и пробормотал, показывая на нее:

-- Я бы не отказался от этакой вот связки колбас!

Глядь, а связка уж у него на шее, и все, кто видел это,

принялись смеяться и кричать, каждый норовил протолкаться

поближе, каждому хотелось тоже загадать желание. Сказано --

сделано, и следующий по очереди осмелел и пожелал себе новый

суконный наряд. Только он это произнес, как очутился в

новехоньком, с иголочки платье -- не хуже, чем у бургомистра.

Потом подошла деревенская женщина, набралась храбрости и

попросила десять талеров -- сей же час деньги зазвенели у нее в

кармане.

Тут народ смекнул, что чудеса-то творятся в самом деле, и

весть об этом полетела по ярмарке, по всему городу, так что

очень скоро возле зеркальной лавки собралась огромная толпа.

Кое-кто еще посмеивался и шутил, кое-кто недоверчиво

переговаривался. Но многими уже овладело лихорадочное

возбуждение, они подбегали, красные, потные, с горящими

глазами, лица были искажены алчностью и тревогой, потому что

всяк боялся: а ну как источник чудес иссякнет прежде, чем

наступит его черед. Мальчишки просили сласти, самострелы,

собак, мешки орехов, книжки, кегли. Счастливые девочки уходили

прочь в новых платьях, лентах, перчатках, с зонтиками. А тот

десятилетний мальчуган, что сбежал от бабушки и в веселой

ярмарочной суете вконец потерял голову, звонким голосом пожелал

себе живую лошадку, причем непременно вороной масти, -- тотчас

у него за спиной послышалось ржанье, и вороной жеребенок

доверчиво ткнулся мордой ему в плечо.

Вслед за тем сквозь опьяненную чудесами толпу протиснулся

пожилой бобыль с палкой в руке. Дрожа, он вышел вперед, но от

волнения долго не мог раскрыть рта.

-- Я... -- заикаясь начал он. -- Я хо-хотел бы две

сотни...

Незнакомец испытующе посмотрел на него, вытащил из кармана

кожаный кошелек и показал его взбудораженному мужичонке.

-- Погодите! -- сказал он. -- Не вы ли обронили этот

кошелек? Там лежит монета в полталера.

-- Да, кошелек мой! -- воскликнул бобыль.

-- Хотите получить его назад?

-- Да-да, отдайте!

Кошелек-то он получил, а желание истратил и, поняв это, в

ярости замахнулся на незнакомца палкой, но не попал, только

зеркало разбил. Осколки еще звенели, а хозяин лавки уже стоял

рядом, требуя уплаты, -- пришлось бобылю раскошелиться.

Теперь вперед выступил богатый домовладелец и пожелал ни

много ни мало как новую крышу для своего дома. Глядь, а в

переулке сверкает черепичная кровля со свежевыбеленными печными

трубами. Толпа опять встрепенулась: желания росли, и скоро один

не постеснялся и в скромности своей выпросил новый

четырехэтажный дом на рыночной площади, а четверть часа спустя

выглядывал из окошка, любуясь ярмаркой.

Сказать по правде, ярмарки уже не было: весь город озером

колыхался вокруг лавки зеркальщика, где стоял незнакомец и

можно было высказать заветное желание. Всякий раз толпа

взрывалась смехом, криками восхищения и зависти, а когда

маленький голодный мальчонка пожелал всего-навсего шапку слив,

другой человек, не столь скромный, наполнил эту шапку звонкими

талерами. Потом бурю восторгов снискала толстуха лавочница,

пожелавшая избавиться от зоба. Тут-то и выяснилось, однако, на

что способна злоба да зависть. Ибо собственный ее муж, с

которым она жила не в ладу и который только что с нею

разругался, употребил свое желание -- а ведь оно могло его

озолотить! -- на то, чтоб вернуть жене прежний вид. Почин все

же был сделан: привели множество хворых да убогих, и толпа

снова загалдела, когда хромые пустились в пляс, а слепцы со

слезами на глазах любовались светом дня.

Молодежь тем временем обегала весь город, разнося весть о

чуде. Рассказывали о старой преданной кухарке, которая как раз

жарила господского гуся, когда услыхала в окно дивную весть, и,

не устояв, тоже бегом поспешила на площадь, чтоб пожелать себе

на склоне лет достатка и счастья. Но, пробираясь в толпе, она

все больше мучилась угрызениями совести и, когда настал ее

черед, забыла о своих мечтаниях и попросила только, чтобы гусь

до ее возвращения не сгорел.

Суматохе не было конца. Нянюшки выбегали из домов с

младенцами на руках, больные выскакивали на улицу в одних

рубашках. Из деревни в слезах и отчаянии приковыляла маленькая

старушка и, услыхав о чудесах, взмолилась, чтобы живым и

невредимым отыскался ее потерянный внучек. Глядь, а он уж тут

как тут:

тот самый мальчуган прискакал на вороном жеребенке и,

смеясь, повис на шее у бабушки.

В конце концов весь город точно подменили, жителями

завладел какой-то дурман. Рука об руку шли влюбленные, чьи

желания исполнились, бедные семьи ехали в колясках, хоть и в

старом залатанном платье, надетом с утра. Многие из тех, что

уже теперь сожалели о бестолковом желании, либо печально брели

восвояси, либо искали утешения у старого рыночного фонтанчика,

который по воле неведомого шутника наполнился отменным вином.

И вот в городе Фальдуме осталось всего-навсего два

человека, не знавших о чуде и ничего себе не пожелавших. Это

были два юноши. Жили они на окраине, в чердачной каморке

старого дома. Один стоял посреди комнаты и самозабвенно играл

на скрипке, другой сидел в углу, обхватив голову руками и весь

обратившись в слух. Сквозь крохотные окошки проникали косые

лучи закатного солнца, освещая букет цветов на столе, танцуя на

рваных обоях. Каморка была полна мягкого света и пламенных

звуков скрипки -- так заповедная сокровищница полнится

сверканьем драгоценностей. Играя, скрипач легонько покачивался,

глаза его были закрыты. Слушатель смотрел в пол, недвижный и

потерянный, будто и не живой.

Вдруг в переулке зазвучали громкие шаги, входная дверь

отворилась, шаги тяжко затопали по лестнице и добрались до

чердака. То был хозяин дома, он распахнул дверь и, смеясь,

окликнул их. Песня скрипки оборвалась, а молчаливый слушатель

вскочил, будто пронзенный резкой болью. Скрипач тоже помрачнел,

рассерженный, что кто-то нарушил их уединение, и укоризненно

посмотрел на смеющегося хозяина. Но тот ничего не замечал --

словно во хмелю, он размахивал руками и твердил:

-- Эх вы, глупцы, сидите да играете на скрипке, а там весь

мир переменился! Очнитесь! Бегите скорее, не то опоздаете! На

рыночной площади один человек исполняет любые желания. Теперь

уж вам незачем ютиться в каморке под крышей да копить долги за

жилье. Скорее, скорее, пока не поздно! Я нынче тоже разбогател!

Скрипач изумленно внимал этим речам и, поскольку хозяин

никак не хотел отставать, положил скрипку и надел шляпу; друг

молча последовал за ним. Едва они вышли за порог, как заметили,

что город впрямь переменился самым чудесным образом; в тоске и

смятении, точно во сне, шагали они мимо домов, еще вчера серых,

покосившихся, низких, а нынче -- высоких и нарядных, как

дворцы. Люди, которых они знали нищими, ехали в каретах

четвериком или гордо выглядывали из окон красивых домов. Щуплый

человек, по виду портной, с крохотной собачонкой, потный и

усталый, тащил огромный мешок, а из прорехи сыпались наземь

золотые монеты.

Ноги сами вынесли юношей на рыночную площадь к лавке

зеркальщика. Незнакомец обратился к ним с такой речью:

-- Вы, как видно, не спешите с заветными желаниями. Я уж

совсем было решил уйти. Ну же, говорите без стеснения, что вам

надобно.

Скрипач тряхнул головой и сказал:

-- Ах, отчего вы не оставили меня в покое! Мне ничего не

нужно.

-- Ничего? Подумай хорошенько! -- воскликнул незнакомец.

-- Ты можешь пожелать все, что душе угодно.

На минуту скрипач закрыл глаза и задумался. Потом тихо

проговорил:

-- Я бы хотел иметь скрипку и играть на ней так чудесно,

чтобы мирская суета никогда больше меня не трогала.

В тот же миг в руках у него появилась красавица скрипка и

смычок, он прижал скрипку к подбородку и заиграл -- полилась

сладостная, могучая мелодия, точно райский напев. Народ

заслушался и притих. А скрипач играл все вдохновеннее, все

прекраснее, и вот уж незримые руки подхватили его и унесли

невесть куда, только издали звучала музыка, легкая и

сверкающая, как вечерняя заря.

-- А ты? Чего желаешь ты? -- спросил незнакомец второго

юношу.

-- Вы отняли у меня все, даже скрипача! -- воскликнул тот.

-- Мне ничего не надо от жизни -- только внимать, и видеть, и

размышлять о непреходящем. Потому-то я и желал бы стать горою,

гигантской горою с весь Фальдумский край, чтобы вершина моя

уходила в заоблачные выси.

Тот же час под землей прокатился гул, и все заколебалось;

послышался стеклянный перезвон, зеркала одно за другим падали и

вдребезги разбивались о камни мостовой; рыночная площадь,

вздрагивая, поднималась, как поднимался ковер, под которым

кошка спросонок выгнула горбом спину. Безумный ужас овладел

людьми, тысячи их с криками устремились из города в поля. А те,

кто остался на площади, увидели, как за городской чертой встала

исполинская гора, вершина ее касалась вечерних облаков, а

спокойная, тихая речка обернулась бешеным, белопенным потоком,

мчащимся по горным уступам вниз, в долину.

В мгновение ока весь Фальдумский край превратился в

гигантскую гору, у подножия которой лежал город, а далеко

впереди синело море. Из людей, однако, никто не пострадал.

Старичок, глядевший на все это от зеркальной лавки, сказал

соседу:

-- Мир сошел с ума. Как хорошо, что жить мне осталось

недолго. Вот только скрипача жаль, послушать бы его еще разок.

-- Твоя правда, -- согласился сосед. -- Батюшки, а где же

незнакомец?!

Все начали озираться по сторонам: незнакомец исчез. Высоко

на горном склоне мелькала фигура в развевающемся плаще, еще

мгновение она четко вырисовывалась на фоне вечернего неба -- и

вот уже пропала среди скал.

ГОРА

Все проходит, и все новое старится. Давно минула ярмарка,

иные из тех, кто пожелал тогда разбогатеть, опять обнищали.

Девушка с длинными золотыми косами давно вышла замуж, дети ее

выросли и теперь сами каждую осень ездят в город на ярмарку.

Плясунья стала женой городского мастера, танцует она с прежней

легкостью, лучше многих молодых, и, хотя муж ее тоже пожелал

себе тогда денег, веселой парочке, судя по всему, нипочем не

хватит их до конца дней. Третья же девушка -- та, с красивыми

руками, -- чаще других вспоминала потом незнакомца из

зеркальной лавки. Ведь замуж она не вышла, не разбогатела,

только руки ее оставались прекрасными, и из-за этого она больше

не занималась тяжелой крестьянской работой, а от случая к

случаю присматривала в деревне за ребятишками, рассказывала им

сказки да истории, от нее-то дети и услыхали о чудесной

ярмарке, о том, как бедняки стали богачами, а Фальдумский край

-- горою. Рассказывая эту историю, девушка с улыбкой смотрела

на свои тонкие руки принцессы, и в голосе ее звучало столько

волнения, столько нежности, что не хочешь, да подумаешь, будто

никому не выпало тогда большего счастья, чем ей, хоть и

осталась она бедна, без мужа и рассказывала свои сказки чужим

детям.

Шло время, молодые старились, старики умирали. Лишь гора

стояла неизменная, вечная, и, когда сквозь облака на вершине

сверкали снега, казалось, будто гора улыбается, радуясь, что

она не человек и что незачем ей вести счет времени по людским

меркам. Высоко над городом, над всем краем блистали горные

кручи, гигантская тень горы день за днем скользила по земле,

ручьи и реки знаменовали смену времен года, гора приютила всех,

как мать: на ней шумели леса, стелились пышные цветущие луга,

били родники, лежали снега, льды и скалы, на скалах рос пестрый

мох, а у ручьев -- незабудки. Внутри горы были пещеры, где

серебряные струйки год за годом звонко стучали по камню, в ее

недрах таились каверны, где с неистощимым терпением росли

кристаллы. Нога человека не ступала на вершину, но кое-кто

уверял, будто есть там круглое озерцо и от веку в него глядятся

солнце, месяц, облака и звезды. Ни человеку, ни зверю не

довелось заглянуть в эту чашу, которую гора подносит небесам,

-- ибо так высоко не залетают и орлы.

Народ Фальдума весело жил в городе и в долинах, люди

крестили детей, занимались ремеслом и торговлей, хоронили

усопших. А от отцов к детям и внукам переходила память --

память о горе и мечта. Охотники на коз, косари и сборщики

цветов, альпийские пастухи и странники множили эти сокровища,

поэты и сказочники передавали из уст в уста; так и шла среди

людей молва о бесконечных мрачных пещерах, о не видевших солнца

водопадах в затерянных безднах, об изборожденных трещинами

глетчерах, о путях лавин и капризах погоды. Тепло и мороз,

влагу и зелень, погоду и ветер -- все это дарила гора.

Прошлое забылось. Рассказывали, правда, о чудесной

ярмарке, когда любой мог пожелать что душе угодно. Но что и

гора возникла в тот же день -- этому никто больше не верил.

Гора, конечно же, стояла здесь от веку и будет стоять до

скончания времен. Гора -- это родина, гора -- это Фальдум. Зато

историю о трех девушках и скрипаче слушали с удовольствием, и

всегда находился юноша, который, сидя в запертой комнате,

погружался в звуки и мечтал раствориться в дивном напеве и

улететь, подобно скрипачу, вознесшемуся на небо.

Гора неколебимо пребывала в своем величии. Изо дня в день

видела она, как далеко-далеко встает из океана алое солнце и

совершает свой путь по небосводу, с востока на запад, а ночью

следила безмолвный бег звезд. Из года в год зима укутывала ее

снегом и льдом, из года в год сползали лавины, а потом средь

бренных, их останков проглядывали синие и желтые летние цветы,

и ручьи набухали, и озера мягко голубели под солнцем. В

незримых провалах глухо ревели затерянные воды, а круглое

озерцо на вершине целый год скрывалось под тяжким бременем

льдов, и только в середине лета ненадолго открывалось его

сияющее око, считанные дни отражая солнце и считанные ночи --

звезды. В темных пещерах стояла вода, и камень звенел от

вековечной капели, и в потаенных кавернах все росли кристаллы,

терпеливо стремясь к совершенству.

У подножия горы, чуть выше Фальдума, лежала долина, где

журчал средь ив и ольхи широкий прозрачный ручей. Туда

приходили влюбленные, перенимая у горы и деревьев чудо смены

времен. В другой долине мужчины упражнялись в верховой езде и

владении оружием, а на высокой отвесной скале каждое лето в

солнцеворот вспыхивал ночью огромный костер.

Текло время, гора оберегала долину влюбленных и ристалище,

давала приют пастухам и дровосекам, охотникам и плотогонам,

дарила камень для построек и железо для выплавки. Многие сотни

лет она бесстрастно взирала на мир и не вмешалась, когда на

скале впервые вспыхнул летний костер. Она видела, как тупые,

короткие щупальцы города ползут вширь, через древние стены,

видела, как охотники забросили арбалеты и обзавелись ружьями.

Столетия сменяли друг друга, точно времена года, а годы были

точно часы.

И гора не огорчилась, когда однажды в долгой череде лет на

площадке утеса не вспыхнул алый костер. Ее не тревожило, что с

той стороны он уж никогда больше не загорался, что с течением

времени долина ристалищ опустела и тропинки заросли

подорожником и чертополохом. Не заботило ее и то, что в долгой

веренице столетий обвал изменил ее форму и обратил в руины

половину Фальдума. Она не смотрела вниз, не замечала, что

разрушенный город так и не отстроился вновь.

Все это было горе безразлично. Мало-помалу ее начало

интересовать другое. Время шло, и гора состарилась. Солнце, как

прежде, свершало свой путь по небесам, звезды отражались в

блеклом глетчере, но гора смотрела на них по-иному, она уже не

ощущала себя их ровней. И солнце, и звезды стали ей не важны.

Важно было то, что происходило с самою горой и в ее недрах. Она

чувствовала, как в глубине скал и пещер вершится неподвластная

ее воле работа, как прочный камень крошится и выветривается

слой за слоем, как все глубже вгрызаются в ее плоть ручьи и

водопады. Исчезли льды, возникли озера, лес обернулся каменной

пустошью, а луга -- черными болотами, далеко протянулись морены

и следы камнепадов, а окрестные земли притихли и словно

обуглились. Гора все больше уходила в себя. Ни солнце, ни

созвездья ей не ровня. Ровня ей ветер и снег, вода и лед. Ровня

ей то, что мнится вечным и все-таки медленно исчезает, медленно

обращается в прах.

Все ласковее вела она в долину свои ручьи, осторожнее

обрушивала лавины, бережнее подставляла солнцу цветущие луга. И

вот на склоне дней гора вспомнила о людях. Не потому, что она

считала их ровней себе, нет, но она стала искать их,

почувствовав свою заброшенность, задумалась о минувшем. Только

города уже не было, не слышалось песен в долине влюбленных, не

видно было хижин на пастбищах. Люди исчезли. Они тоже

обратились в прах. Кругом тишина, увядание, воздух подернут

тенью.

Гора дрогнула, поняв, что значит умирать, а когда она

дрогнула, вершина ее накренилась и рухнула вниз, обломки

покатились в долину влюбленных, давно уже полную камней, и

дальше, в море.

Да, времена изменились. Как же так, отчего гора теперь все

чаще вспоминает людей, размышляет о них? Разве не чудесно было,

когда в солнцеворот загорался костер, а в долине влюбленных

бродили парочки? О, как сладко и нежно звучали их песни!

Древняя гора погрузилась в воспоминания, она почти не

ощущала бега столетий, не замечала, как в недрах ее пещер тихо

рокочут обвалы, сдвигаются каменные стены. При мысли о людях ее

мучила тупая боль, отголосок минувших эпох, неизъяснимый трепет

и любовь, смутная, неясная память, что некогда и она была

человеком или походила на человека, словно мысль о бренности

некогда уже пронзала ее сердце.

Дата добавления: 2015-06-25