Зона свободы 1 страница

Ильчир

(2000 год, июль)

…Второе путешествие было гораздо более коротким, но оставило еще больше впечатлений, впрочем, впечатления эти носили совсем другой характер. Листая путеводитель по Иркутской области, я наткнулась на описание Тункинской долины. Оказалось, что Аршан – это только начало этого удивительного края, дальше было живописное ущелье Иркута, поселок Монды на самой границе с Монголией, – а дальше, дальше начиналось неизвестное: гравийная дорога с осыпями и промоинами, истоки Черного и Белого Иркута, а, главное, где-то там, на высоте, было живописное горное озеро Ильчир, которое и давало жизнь Иркуту. Описание в путеводителе оставило у меня впечатление какого-то райского места, там говорилось о деревянных летниках, которые буряты устраивают на берегах, и в которых можно укрыться от непогоды, о нежном вкусном хариусе, который водится в озере, о бесчисленных стадах лошадей и яков, которые пасутся на высокогорных лугах. Там говорилось о духе перевала Нуху-Дабан, о земле Гэсэра, на которой этот мифический герой Абай Гэсэр Богдо-Хан сражался с демоном Гал Дулмэ-ханом. Там говорилось о павшем коне героя и о его окаменелом мече.

Эти земли местные жители сойеты называли «Маленьким Тибетом», сюда из Внутренней Монголии специально на буддистские праздники приезжали высокородные ламы. Находясь под чарами этих странных рассказов, я решила, что мы просто обязаны туда съездить.

У Алексея все еще был отпуск, мы засобирались было, но тут обнаружилось, что он, не сказав ничего мне, отдал своему брату костюм химзащиты и спальник, чтобы тот съездил куда-то на Байкал. Я засомневалась, стоит ли ехать без дождевой защиты, но Алексей легкомысленно отмахнулся:

- Второй костюм химзащиты у нас есть, если что, ты его оденешь, а меня спасет косуха и кожаные штаны, они, вон, из какой толстой кожи. Не замерзну, не надейся!

Он был не прав, но сам еще не знал об этом. Мы выехали сереньким хмурым утром, и первый дождик поймали на Култукском серпантине. Проходящие мимо грузовики обдавали нас потоками грязи, было холодно и неуютно. Погода улучшилась, когда мы въехали в Тункинскую долину. Над головами снова было синее небо, кругом расстилался простор, рыжие коровы все так же мерно жевали свою бесконечную жвачку и не хотели уступать дорогу. Темно-синие горы на горизонте были далекими и манили, манили…

Долина то распахивалась, то сужалась, и в один прекрасный момент, когда она снова внезапно открылась перед нами во всей своей красе, я увидела высокий горный хребет цвета индиго. Сверкающие ярко-белые вершины возносились к небесам, а черные провалы напоминали о неприступности вершин и о том, какие мы на самом деле крохотные. Я удивленно смотрела на них, поражаясь тому, что какие-то маленькие, слабенькие, состоящие из плоти и крови человечки осмеливаются бросать вызов этим прекрасным гигантам. Сколько им лет? Миллион? Миллиард? Саяны – самые старые горы, они старше тибетских Гималаев, и даже старше Байкала… Что наша жизнь по сравнению с существованием этих громад?

По обочинам росли тополя, дорога весело бежала через бурятские деревни с их широкими безлюдными подворьями и коровами, которые стояли на автобусных остановках, словно колхозники, поджидающие нужный рейс, по обочинам шли мужики с косами на плечах, загорелые бурятки с повязанными на головах яркими платками несли какие-то узелки, на лугах паслись неказистые темные лошадки с черными гривами. Дорога шла через аккуратные мосты с железными крашеными перилами, под которыми бежали каменистые маленькие речки, на зеленых берегах резвилась и визжала загорелая, черноголовая ребятня. Они тыкали в нас пальцами, махали и кричали что-то звонкое, и невозможно было понять, по-русски или по-бурятски они говорят. Мы сигналили им в ответ и тоже махали.

В первый раз я почувствовала, что мотоцикл мне подчиняется полностью. То, чего я не могла сделать руками, я могла сделать, сидя верхом и отталкиваясь ногами, например, могла спокойно развернуть его даже на узкой дороге. Я уже привыкла к нему, а он – ко мне.

Мы переночевали на сухом комарином пригорке и поехали дальше. А дальше начались настоящие чудеса, дорога сперва превратилась в песчаную грунтовку и пошла через лес, а потом долина сузилась до ущелья, асфальтовое, идеально ровное шоссе, плавно покачиваясь, пошло где-то высоко-высоко под синим небом, прямо под белыми кучеряшками облаков. Молочно-белый Иркут тёк далеко внизу по беловатым песчаным берегам, на берегах росли тополя, а кое-где на сером галечнике стояли сухие скелеты осин. Нас окружали яркие, оранжевые, охристые, известково–белые скалы, облака цеплялись за них белесыми брюшками и надолго зависали над торчащими на макушках скал булавками деревьев. На самой высокой точке перевала был бурхан, на камнях лежали подношения шаманистов – сигареты, монеты, на балясинах беседки были завязаны многочисленные вязочки, платки и ленты, и даже туалет здесь был. В этом краю вообще все было по-европейски прибрано, чистенько, дорога была ухоженной, обочины пострижены, а все столбики аккуратно побелены. Местные трепетно относились к дорожному покрытию – как только на асфальте появлялись трещины, дорожные рабочие замазывали их гудроном, чтобы влага не проникала внутрь, и асфальт не разрушался, дорожное покрытие оставалось целым.

На бурхане мы остановились, я глянула за полосатое бетонное ограждение вниз, и у меня закружилась голова – от солнца, от насыщенного ароматами горного воздуха, от дорожной мраморной пыли, которую поднимали проносящиеся мимо машины, от восторга и восхищения. Как? Как я могла жить столько лет, читать какие-то скучные книги, сидеть целыми днями дома, ссылаясь на то, что у меня не было кроссовок, или денег, или на то, что у меня нет настроения? Откуда ему взяться, хорошему настроению в душном, жарком, пыльном, тесном каменном плену города?

Я влюбленными глазами смотрела на Алексея, который залез на ограждение и, раскинув руки, подставил лицо ветру и солнцу, и в этот момент поняла, что никогда не узнала бы его, так, как знаю теперь, если бы не этот край и не эти мотоциклы. Другие видели только тихого, спокойного, славного парня, я же знала, что передо мной мужчина, на которого можно положиться.

Мы сели на мотоциклы и с головокружительной высоты спустились к мосту через Иркут, а потом снова поднялись по дороге вверх мимо горного камнепада и крутых склонов с ежиком сухого, серого, как паутина, леса.

И вдруг все стало черно-белым. Дорога пошла через изрытые дикими бурными потоками каменистые сухие русла рек. Гигантские серовато-зеленые тополя сильными корнями вцеплялись в сухую землю, оплетали ими большие белые, как асбест, валуны, асфальт был мраморно-белым, а на крутых склонах стояли черные стволы сухих сосен. Белым был Иркут, серым – его дно, белыми были облака, черной, – виднеющаяся по краям осыпающегося берега земля. Синими были только мой мотоцикл и небо над головой. Облака неторопливо шли по небу, и тащили за собой по земле тяжелые дымчатые тени. Тени ползли по дороге, закрывая солнце, и нам было то жарко, то холодно.

Через полчаса мы въехали в поселок Монды. Не торопясь, проехали по широким, пустынным, молчаливым улицам, нашли заправку, на которой никого, кроме заправщика не было, заправили полные баки. Алексей расспросил, как ехать дальше, мы попрощались с асфальтом и свернули на разбитую гравийку.

Быстро, очень быстро я поняла, какая это пытка – ехать на жестком оппозите по стиральной доске грунтовки. Было полное ощущение, что здесь прошел трактор на гусеничном ходу. У меня лязгали зубы, мотоцикл весь, полностью, с рамой и колесами то и дело пытался пойти вразнос, и скорость с каждой минутой падала. Я выбирала траекторию движения так, чтобы проезжать по краю бесчисленных ям, но мне это не удавалось, потому что ям было много, мотоцикл подпрыгивал, бил меня по пятой точке и норовил взбрыкнуть. Краем глаза я смотрела на пейзаж. Иркут снова несся где-то справа, но теперь он не мурлыкал и не казался ручной красивой речкой, он порыкивал где-то за тополями, за поваленными деревьями, за завалами камней. Обширные протоки то и дело появлялись с другой стороны дороги, и я с тревогой думала об их происхождении, ведь это означало, что в паводок вода перехлестывает через полотно. Потом горы прижались друг к дружке еще теснее, и дорога пошла вверх. Во многих местах дорогу сильно размыло, и опасные места были огорожены флажками.

В первый раз я увидела всю красоту гор: оголенный оранжевый мрамор чередовался с полосами черной окаменелой глины, зеленые полосы породы рассекали белые скалы, с ошеломляющей высоты падали десятки похожих на прозрачный, голубой стеклярус ручьев. Внизу, у дороги стеклярус рвался, раскидывая крохотные бусины высоко в воздух, потом вода успокаивалась, собиралась в углублениях и через широкие трубы под дорогой стекала в Иркут. Другой берег Иркута был выше, темнее, мрачнее, настороженней. Если освещенный солнцем правый берег реки, по которому все выше и выше пробирались мы, был более уютным, и словно бы обжитым, и где-то там, по горам, наверху даже проходила вьючная тропа, а значит, там бывали люди, то левый берег Иркута был неприступной черной крепостью, темной стороной, на которую не ступала нога человека. С вершин и до самой воды скатывались широкие, зеленовато-серые осыпи, местами крутой скальный обрыв сдерживал тяжелый напор реки, и даже деревьев там не было, – им не за что было зацепиться на каменистом склоне. От этого берега исходила какая-то странная, темная мощь. Там, куда падала тень от замшево-серых, тусклых скал, Иркут был особенно глубоким, особенно страшным, особенно грозным. Небо постепенно темнело, мы видели только узкую полоску прямо над нами, наверху, её быстро затягивало серыми тучами. Ущелье от этого стало еще мрачнее. Я вспомнила, что древнее предание сойетов гласит, что на Окинское плато, на котором лежит Ильчир, не проедет человек с черными помыслами. Неужели мы не достойны?

Мне казалось, что здесь все какое-то необычное, полное тайной магии, здесь – земля сойетских духов, здесь все – живое, все дышит, все шевелиться. Даже камни. На одном из ухабов мне на ботинок вспрыгнул, - я не шучу! – большой серый булыжник и ехал со мной несколько километров, свободно подпрыгивая и шевелясь. А потом он спрыгнул с моего ботинка и стал самым обычным камнем, который не отличишь от других, валяющихся на дороге.

Странное это было место…

Когда мы отъехали от поселка, то вскоре заметили, что на дороге не одни, – следом за нами, потихоньку, жалея подвески, ехала белая «Лада». Она временами отставала, потому что её хозяин – приятный бурят лет сорока, то и дело останавливался на берегу и закидывал на пробу спиннинг, то снова появлялась за нашими спинами. Через двадцать пять километров, когда мы высоко, где-то рядом с тучами, подъезжали к посту ГИБДД, который в этом диком месте был словно мираж из городской, низинной жизни, «Лада» пристроилась следом за нами. Мы ехали с включенным светом по привычке, а водитель машины включил фары, потому что в ущелье стало совсем темно.

На посту дорогу закрывал красный шлагбаум, в середине которого был прибит знак «Проезд запрещен». Мы остановились. Справа от дороги стоял домик с большим крыльцом, в домике горело окошко, справа у самого обрыва под соснами стоял какой-то памятник – синяя пирамидка, на которой было что-то написано. На посту было тихо.

Внезапно дверь распахнулась, и к нам бросились, на ходу застегивая кителя и напяливая фуражки, два сонных гаишника-сойета. На одном были надеты домашние тапочки, на втором – «шанхайки». Через несколько дней в районом центре Окинского района Орлике должен был состояться праздник Сурхэрбан, и гаишники решили, что на «Ладе» в сопровождении почетного эскорта из мотоциклов едет какой-то высокий гость из Улан-Удэ, а то и вовсе – из Монголии. Обнаружив, что почетный эскорт – это всего-навсего два замерзших и притихших от величия суровых Саян туриста, а в машине и вовсе едет кто-то местный, они разозлились из-за того, что обознались, и решили отыграться на нас. Они придирчиво осматривали документы, сверяли номера двигателей, потом потребовали, чтобы мы прошли в сторожку. Мы долго ждали, пока один из гаишников медленно, словно двоечник, записывал наши фамилии в толстую тетрадку. Нас расспрашивали о маршруте, о цели приезда, о дате отъезда. В общем, у нас возникло ощущение, что мы въезжаем на территорию другого государства.

- Оружие есть? – спросил нас тот, что был повыше. Он старался говорить грубым голосом, наверное, думал, что так и должны разговаривать представители власти.

- Нет, - ответили мы.

- Ага! В тайгу едете, а оружия нет?

- Нет.

- Ну а нож-то есть?

Нож у Алексея был, и даже сертификат на него – тоже, но я решила, что показывать его не стоит.

- Не-а… Топорик есть!

- Ну вы даете… В горы едете без оружия… У нас тут медведей развелось…

- Что, туристов едят? – с юмором спросила я.

- Да пока нет, - гаишник зыркнул на меня щелями глаз.

- Ну и ладно…

Мы вышли из сторожки, над ущельем сгущались тучи.

- Дождик будет?

- Обязательно будет, - серьезно ответил гаишник, - сейчас такое время – каждый день дождь идет.

Второй гаишник, пониже и пожиже, как завороженный, стоял возле моего Щенка. Он с трудом оторвал взгляд от хромированного, яркого мотоцикла, повернул к нам узкое лицо.

- Ну чё, на обратном пути поедешь, оставишь его нам. А? На втором уедешь…

Мне стало не по себе, потому что по его неподвижному желтоватому лицу было непонятно, шутит он или говорит всерьез.

На дождь мы не рассчитывали, но отступать не привыкли. Я надела дождевик, и мы поехали вперед. Почти сразу же начался дождь, черная, рваная вата туч опускалась все ниже и ниже, скрадывая все кругом, и уже не было видно ни скал, ни курумов, ни конца дороги, ни её начала. Мы остались в ущелье одни. Вроде бы и дорога была недальняя, и выехали рано, но вот, поди ж ты, уже темнеет. Или это тучи украли весь солнечный свет?

В самом опасном месте за шумом реки мы услышали рев двигателей тракторов и задрали головы вверх: какой-то отчаянный бульдозерист работал на склоне на самом верху, он сталкивал в сторону каменные глыбы и разгребал гравий. Так вот почему дорога напоминает стиральную доску!

У перевала Нуху-Дабан мы немного постояли, посмотрели на высокий водопад, который падал со скалы в каменную чашу, и потихоньку двинулись дальше. Иркут все как-то сужался, мелел, да и превратился в небольшую черную речку, которая, сердито бормоча, бежала по камням. На Окинское плато мы выехали уже в сумерках.

Мы сразу же оказались на развилке дорог в странной ровной местности, кругом были низкие холмы, да даже не холмы, а просто равнина как бы слегка повышалась, а потом снова происходило снижение рельефа. Мы видели сразу два истока – слева, сразу за пригорком, в низине начинался крохотный ручей – это была грозная река Ока-хем или Ока. Её долина, начинаясь с вот этой маленькой ложбинки, уходила вглубь плоскогорья. А справа тек Иркут. Туда показывал синий знак с надписью «Самарта».

Алексей оглянулся, и его глаза стал большими от волнения.

- Смотри!

Я посмотрела: справа прямо на нас шла грозовая косматая туча. Она загребала широкими лапами по безлесым холмам, а наэлектризованная шерсть этого свирепого, страшного животного сверкала молниями. Туча надвигалась, вот-вот норовя поглотить и Иркут, и дорогу, и нас… Волосы на голове зашевелились.

- И сюда смотри!

Я обернулась назад. Сзади нас догонял дождь. Пелена затянула ущелье – бескровные нити дождя слепо ощупывали каждый камень и неумолимо приближались к нам. Нам некуда было деваться, совсем некуда. Мы рванули в сторону Самарты, по укатанной, уже влажной песчаной дороге. Черный Иркут вился рядом. Мы не успели проехать и километра, как на нас обрушилась гроза. Сперва все словно затянуло туманом, и вроде даже ветер поднялся на какое-то мгновение, а потом на нас обрушилась ниагара воды. Белая, кипящая вода низвергалась и низвергалась, и низвергалась с небес, и нам показалось, что это уже никогда не кончится, что нас смоет в Иркут Великим Всемирным потопом и унесет к Океану. Вверх было видно не больше чем на пять – шесть метров, из лохматого брюха тучи в холмы били молнии, и казалось, что туча передвигается на этих электрических лучиках.

- Бросай мотоцикл! - крикнул Алексей, мы тормознули на обочине, выключили зажигание и, вытащив из-под багажа полиэтилен, кинулись вниз по склону.

Мы были словно два громоотвода на плоской крыше мира. Мы присели на корточки, накрылись полиэтиленом и держались за руки. Мы ничего не могли сделать, и, наверное, именно поэтому сильного страха не было. Нам оставалось довериться Божьему промыслу и только. По лицу текли капли дождя, остро пахло озоном, травой и мокрой землей, под ногами в мелкой траве текли десятки крохотных ручейков, они стекали со склона в сторону Иркута, который вдруг словно стал больше и шире, и еще чернее. Яркая вспышка озарила окрестности, короткие, бешеные молнии стали бить совсем рядом, в холм, чуть выше и дальше мотоциклов. Алексей до боли сжал мне руку. Он боялся грозы больше меня. В детстве он своими глазами видел, что может произойти. Он рассказывал, как в лесу их с мальчишками застала гроза, как они все вместе бежали через поле домой, и как молния попала в его друга Сашку. Мальчишки даже искусственное дыхание пытались делать другу, но тот умер мгновенно.

Я сжимала ледяную руку Алексея, другой замерзшей рукой держала полиэтилен. По пальцам стекала вода и попадала в рукав химзащиты. Все было мокрым, и все блестело: трава, мотоциклы, полиэтилен, костюм химзащиты, загорелое лицо Алексея, его белый шлем, заклепки на косухе. От раскатов грома дрожали холмы, и мне оставалось только просить Творца, чтобы он защитил нас.

И ливень отступил. Еще ворча и огрызаясь, туча уходила по Оке, утаскивала по съежившимся от холода желтым холмам свое разлохмаченное, черное брюхо. Ливень еще шуршал по траве, но уже не было такого безудержного напора воды, низвергающейся с неба, молнии стали бить реже.

- Вернемся? – спросил Алексей, слизывая с губ дождь.

В ущелье тоже бушевала гроза, до нас доносилось эхо раскатов. Темнело. Я представила себе, как мне придется ночью ехать через всю эту такую сложную для меня дорогу и вздрогнула.

- Может, все же на озеро? Поставим палатку, переночуем, там летники, говорят, есть.

- Хорошо.

Иркут по-прежнему вился с правой стороны, его берега стали выше, и сам он вдруг оказался каким-то очень широким, и я поняла, что это уже не река, а озеро. Это Ильчир.

Было непонятно, где здесь вообще можно поставить палатку - никаких съездов с дороги не было, а склон, по которому виляла дорога, был слишком крутым. Не было здесь и живописных мест, которые я нафантазировала – только голые скалы, чуть прикрытые слоем почвы, да покосившиеся, чахлые лиственницы. На повороте дороги мы вдруг увидели долгожданный летник – черную избушку «на курьих ножках», кое-как сложенную из неказистых бревнышек. Она нас спасет!

- Стой здесь! – устало командовал Алексей. - Я съезжу, посмотрю!

Оскальзываясь на камнях, он въехал на склон, развернулся около избушки и поехал было назад, но заднее колесо поскользнулось на мокрой траве, «Соло» занесло. Поняв, что не удержит мотоцикл, Алексей крикнул:

- Помоги!

Я полезла наверх. Летник оказался сгоревшим, неизвестные варвары лишили нас крыши. Я сразу поняла, почему Алексей кричал, – почва превратилась в жидкую грязь, и ронять туда мотоцикл, груженый палаткой и ковриками не хотелось. Вдвоем мы подняли выскальзывающий «Соло», выгнали его на дорогу, тронулись дальше… Почти сразу же меня стала подводить коробка передач – вылетала вторая. На первой передаче ехать было слишком медленно, на третьей - тряско.

- Ну что ты плетешься! – вскоре обернулся ко мне Алексей. – Посмотри назад!

Я обернулась и обомлела. В темноте нас снова догоняла черная стена обвального ливня. Под дождем палатку не поставить – это аксиома. Я плюнула на все и врубила третью передачу…

Я не знаю, как Алексей заметил этот съезд, – он был один на все озеро. Мы съехали на траву, нырнули в канаву, выехали из неё и остановились на возвышении вроде кургана. В середине был вбит колышек. Быть может, сойеты привязывали здесь лошадей и смотрели с этого места за пасущимся скотом. Место было ровное.

- Быстро! Ставим палатку!

Алексей сникнул тюк с мотоцикла, мы развернули палатку, положили на землю, пытались установить, но её тут же наполнило ветром, словно парус рыбацкой шхуны, и едва не унесло вместе с нами.

- Переворачиваем!

Мы развернули палатку, установили, быстро скидали внутрь совершенно мокрые вещи, и тут снова начался дождь.

- Ну, мы и влипли! – Алексей цветисто выругался.

И тут же в десяти метрах от нас, у дороги в землю ударила молния. Мы повалились на землю от треска и грохота. Алексей зажал рот руками, мелко шлепая себя по губам и смотря на меня черными глазами.

- Живо, в палатку! – закричал он, как будто она могла уберечь нас от стихии.

Я нырнула в холодное темное нутро, осознавая, что алюминиевые стойки палатки – настоящий громоотвод. Кто сказал, что в них не ударит молния?

- Господи, помилуй!..

Алексей залез в палатку только после того, как тщательным образом закрепил полиэтилен.

- Не хватало нам еще, чтобы все остальное промокло! – проворчал он, забираясь внутрь.

Мы вдвоем стаскивали с него тяжелую от воды косуху и скользкие, намокшие брюки. Слава Богу, у нас было сухое белье!

Алексей переоделся, завернулся в одеяло, и тут я познакомилась с еще одной замечательной его особенностью – несмотря на все опасности, через пять минут он спал, как ребенок. Я же не сомкнула глаз всю ночь – палатка хлопала на ветру, все тепло выдувало, я лязгала зубами и прислушивалась к шуму дождя и к рокоту впадающей в Ильчир рядом с нами реки. Ночью я вышла наружу и увидела над собой звезды. Изо рта шел пар, было очень холодно, я бы не удивилась, если бы холмы к утру покрылись инеем. Мои надежды на то, что дождь прекратится, не оправдались, – прямо на моих глазах небо затянуло, и по палатке снова застучали капли дождя. По дороге шли грузовики – они ехали в Самарту, на золотой прииск. Остаток ночи я лежала и думала, как мы поедем обратно.

Утром все было по-прежнему затянуто туманной пеленой, мелкий бисер дождя висел в воздухе, холмы, среди которых лежало озеро, окончательно и навсегда утонули в вате облаков. Алексей не торопился, мне пришлось сварить поесть и приготовить чай. Он ел с аппетитом, а я не смогла даже запаха еды выносить, меня подташнивало от высоты. Мы понадевали на себя все теплые вещи, которые были, на ноги, прямо на берцы Алексей надел полиэтиленовые пакеты, а сверху обмотал веревочками. Пока дождь не разошелся, мы собрали палатку и навьючили мотоциклы. Свинцовая полоса Ильчира бесстрастно лежала у нас под ногами, а нам не хотелось даже подходить к ней. Распинывать мотоциклы пришлось Алексею: ни один из «Уралов» не желал за водиться. В какой-то момент я подумала, что мы навсегда останемся на этом кургане, но мотоциклы все же «прочихались», завелись, и мы поехали. Сразу же стали понятны две вещи – что езда по раскисшей и по размешанной за ночь КАМАЗами дороге – это тебе не вчерашняя трасса! Вчера был «асфальт». И второе: у меня заклинило вилку – вчера я съехала в канаву, вилка сработала до упора, и её закусило. А у «Соло» от тряски рассухарился задний амортизатор. Что хуже – было неизвестно, но подвески не работали на обоих мотоциклах.

Когда я подъехала к первой, до краев заполненной жидкой грязью луже, я вспомнила, как на Большом Кемчуге, где-то за Красноярском, я визгом визжала, доказывая, что ни за какие коврижки не полезу в грязь. И вот – на тебе!

Алексей проехал первым и нетерпеливо обернулся ко мне.

- Давай! Не трусь!

Я вздохнула и кинулась на штурм. А потом была еще одна лужа, и еще… И еще. И когда мы подъехали к ущелью, мою футболку можно было отжимать – так я натрудилась, ворочая рогатым рулем. Ехать быстро я не могла – на маленьких кочках мотоцикл трясся в лихорадке, на крупных – скакал, словно мячик. Вместе с ним мячиком скакала и я. Алексею приходилось только чуточку полегче: вилка у него все-таки работала.

Оказалось, что там, на Окинском плато, мы не видели и десятой доли бушевавшей стихии. Со склонов ущелья свисали поваленные деревья, каменные осыпи преграждали нам дорогу, а все крохотные ручейки, которые стекали вниз, превратились в ревущие реки, вода не успевала уходить через дренажную систему и сплошным потоком шла по дороге, буквально на глазах размывая полотно. Вода несла собой песок и мел, и дна видно не было, нам оставалось «брать на абордаж» множество бродов или помереть от холода. Мы выбрали первое и бросились вплавь. Я каждый раз кидалась в воду с отчаянием самоубийцы и каждый раз преодолевала препятствие, вода перехлестывала через цилиндры, но мотоцикл не глох, выносил, как верный вороной, и я, я – тоже должна была все это вынести.

Взбешенный нашим пребыванием Иркут несся рядом с нами, норовя смыть само воспоминание о дороге со своего берега. Местами глубокая вода подходила к самым колесам мотоцикла, поперек нашего пути лежали стволы, упавшие со скал, и гигантские валуны, скатившиеся со склона…

На посту ГИБДД к нам никто не вышел, сколько мы ни сигналили. Алексей просто отвязал шлагбаум, и тот сам ушел вверх, выпуская нас из этого неприветливого места.

Я смотрела вокруг во все глаза, и не могла поверить – везде, где раньше был только намек на русло, несся страшный мутный поток – дорога была со всех сторон окружена водой. Вода гудела, вода ревела, вода была в ярости, и сверху нас тоже поливало водой.

Мы ехали притихшие, и не смели даже крикнуть друг другу, от звука голоса мог начаться камнепад. Но самое страшное, самое надоедливое, что было в этой поездке – это были наши скачущие коньки-горбунки. Если там, где по дороге шла вода, мы ехали очень медленно, и неработающие подвески ощущались не так сильно, то после поста дорога стала посуше, хотелось разогнаться, но ничего не получалось, "Уралы" тряслись в ознобе, и приходилось сбрасывать скорость. Как раньше ездили без подвесок?

Я поверила, что мы вырвались, только в тот момент, когда впереди показались дома поселка Монды. Алексей решил, что приключений пока хватит, и решил узнать, нельзя ли где-нибудь здесь переночевать или хотя бы подремонтироваться. Он остановил на улице веселого, загорелого бурята в кепке и штормовке, который ехал на телеге.

- Ой! - воскликнул он, когда узнал, откуда мы приехали, - Вам, конечно, надо погреться хоть где-то! Такой путь – не шутка! Щас я к Кеше вас направлю, да вот, – рыбой угощу – берите рыбу! – Он достал откуда-то полиэтиленовые пакетики, открыл большую алюминиевую флягу, стоявшую на телеге, и стал рукой доставать оттуда серебристую рыбу. – Это хариус! Монгольский хариус – свежий, тока-тока посолил! Сёдни с Монголии вернулся. Берите, ешьте.

Он подвел нас к воротам на центральной улице поселка и вошел в калитку.

Мы слышали, как он звал Кешу, через пять минут он вернулся и, сказав, что теперь-то все будет нормально, укатил. Потом ворота распахнулись и высокий, могучий бурят посмотрел на нас сверху вниз, как на лилипутов. Так мы познакомились с Иннокентием Сороковиковым – директором местной школы. Мы загнали мотоциклы на подворье, переоделись, во что могли, и стали их ремонтировать. Пока Алексей снимал и ремонтировал амортизатор, Иннокентий рассказал, что нам здорово повезло, в прошлом году в тех местах замерз турист.

- В горах такое быстро происходит, - неторопливо говорил он, глядя, как Алексей возится с амортизатором, - сперва человек промокает насквозь, потом начинается ветер, и он замерзает так, что даже спичкой чиркнуть не может. Что вы хотели – горы… Дров, сами видели, нет, а то и снег летом выпадет.

Когда он узнал, что нас здорово напугала гроза на плато, он тихо засмеялся:

- Это еще ничего! Хорошо, что это было не в ущелье. Вот там в самом деле - страшно!

Когда пришла пора выправлять вилку, Алексей установил Щенка на центральную подножку, вывесил переднее колесо и что есть силы стал бить по нему, чтобы вилка вышла вниз. Ничего не получалось. Иннокентий посмотрел, как он мучается, и поднялся с крыльца:

- Дай-ка, я!

Он взял топорик и неторопливо стукнул по шине. Вилка вышла, и мы вздохнули с облегчением.

Напоследок его миловидная, смуглая, тоненькая жена, в прямом смысле слова до «бурятского спасибо» накормила нас сытными, вкусными позами, с которых капал душистый жир. Она не выпустила нас из-за стола, пока мы не наелись, о чем известила наша нескромная отрыжка, и только потом налила нам чаю. Мы были благодарны этим радушным людям за прием, но нам даже нечего было им подарить. На радостях я вручила им тот самый путеводитель, который и привел нас в этот суровый край.

Когда мы выезжали из ворот, меня напугал жеребенок. Высокий, статный, золотистого окраса, он вдруг кинулся ко мне, издавая жалобное ржание, на ноге зияла страшная рваная рана.

- Это волки, - объяснил нам Иннокентий, - Он бежал от волков и упал. Но он скоро поправится, - он увел жеребенка за дом.

Дорога домой всегда кажется короче, чем дорога от дома – это правило работает всегда. На Култукском серпантине нас снова отстирало дождем, но это нас даже не впечатлило, это показалось нам детской игрой после того, что мы пережили в ущелье и на плато. Странно, но как только я вернулась в город, мне снова захотелось ехать туда – туда, где прыгают камни, где молнии карают за ругань, где тучи ходят по холмам на тоненьких ножках молний, и где нет места для лжи и обмана… Ночью из распахнутого окна тянуло «ароматами» нефтехимического комбината и помойки, которая была как раз напротив нашего окна… Почему-то помойка всегда – рядом, а места, о которых мечтаешь, – всегда так далеко…

Дата добавления: 2015-06-25