Божественный ребенок 25 страница

' Ср. мою работу: Aufsatze zur Zeitgeschichte, 1946.

О феноменологии духа в сказках

6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Когда мы созерцаем дух в его архетипической форме, каким он предстает перед нами в сказках и сновидениях, то получается образ, который резко отличается от сознательной идеи духа, расколотой на множество значений. Первоначально дух — это дух в человеческом или животном облике, демония, которая выступает против человека. Однако уже наш материал позволяет нащупать следы расширения зоны сознания; оно постепенно начинает оккупировать ту, первоначально бессознательную область и отчасти превращать эту самую демонию в акты произвола. Человек покоряет не только природу, но также и дух, не представляя себе, что он тем самым делает. Просвещенному рассудку кажется, что здесь что-то не так, когда он узнает, что то, что он считал духами, есть в конечном счете дух человека, его собственный дух. Все сверхчеловеческое как в добре, так и во зле, о чем в былые времена вещали демоны, считается преувеличением и редуцируется до «разумной меры». После этого кажется, что все в полном порядке. Значит, единодушное убеждение прошлого было только преувеличением? Если это не так, то интеграция человеческого духа означала совсем не его демонизацию, так как сверхчеловеческие духовные силы, которые когда-то были связаны с природой, вошли в человеческую сущность и придали ей власть, которая рискованно сдвинула границы человеческого бытия в неопределенное. Я должен задать вопрос просвещенному рационалисту: привела его разумная редукция к благотворному господству материи и духа? Он гордо укажет на прогресс физики и медицины, на освобождение духа от средневековой затхлости и — как благонамеренный христианин — на избавление от боязни демонов. Однако затем мы спросим: к чему привели все прочие достижения культуры? И ответ повергнет нас в ужас: от страха не избавились, мрачный кошмар лежит на всем мире. Разум и поныне остался жалким, и именно то, чего все желают избежать, происходит в зловещей прогрессии. Человек добился чего-то чрезвычайно полезного, но для этого он растравил пучину мира. И что станется с ним? Где же он смо-

К Г ЮНГ

жет сделать привал? После последней мировой войны надеялись на рассудок, надеемся и сейчас, но если уже сегодня ослеплены возможностями расщепления урана и посулами Золотого века — то это вернейший залог того, что ужас опустошения безмерно возрастет. И кто же все это осуществляет? Так называемый мирный, одаренный, изобретательный и разумный человеческий дух, который, как на грех, не осознает только присущей себе демонии. Да, этот дух делает все, чтоб нельзя было увидеть его собственное лицо и чтобы каждый помогал ему в этом по мере сил. Только бы не психология! — потому что ее «распутство» могло бы привести к самопознанию! Тогда уж лучше войны, в которых каждый раз виноват другой, и никто не видит, что весь мир одержим, мы творим то, чего избегаем и боимся.

Мне кажется, честно говоря, в былые времена не преувеличивали, и дух не сбросил своей демонии, и люди чуть ли не в большей мере поставлены перед опасностью одержимости вследствие их научного и технического развития. Вероятно, архетип духа отличается способностью как к злым, так и к хорошим делам, однако это зависит от сво" бодного, т. е. сознательного, решения человека: не превратится ли благо в нечто сатанинское? Ужаснейшим грехом человека является несознание, однако ему предаются даже с большим благоговением именно те, которые должны быть учителями людей и служить им примером. Наступит ли, наконец, то время, когда совершенно серьезно всеми силами и способами человек попытается вырвать себя из своей одержимости и бессознательности, преодолеть варварство и сделать это важнейшей задачей культуры? Неужели нельзя в конце концов понять, что все внешние изменения и улучшения не затрагивают внутреннюю природу человека и что все наконец зависит от того, вменяем или нет тот человек, который пользуется техникой? Ну, указало нам христианство путь, однако, как показывают факты, оно недостаточно глубоко проникло вглубь. Сколько еще потребуется отчаяния, чтобы открыть ответственным вождям человечества так широко глаза, чтобы они смогли, по крайне? мере, сами воздержаться от зловещего соблазна?

Божественный ребенок (пер. Т. А. Ребеко)

ВВЕДЕНИЕ

Автор одной из работ по мифологии «ребенка» и о детском божестве упросил меня.психологически прокомментировать предмет его исследования. С удовольствием выполняю его предложение, хотя мне кажется, что это предприятие, ввиду большого значения мотива ребенка в мифологии, таит в себе немало риска. Греческо-римский вариант этого мотива сам Кереньи расширил через параллели, имеющие индийское, финское и прочее происхождение, — тем самым он дал понять, что изложение можно было бы распространить на еще более широкие дали. Пусть развернутое описание не внесло бы ничего принципиально нового, но оно, пожалуй, могло бы произвести прямо-таки потрясающее впечатление о всемирной распространенности и частотности этого мотива. Обычная (до сегодняшнего дня) трактовка мифологического мотива в отделенных друг от друга областях науки, таких, как филология, этнология, история культуры и сравнительная история религии, не слишком способствовала познанию его универсальности, — а психологическую проблематику, вскрытую благодаря этой универсальности, с легкостью можно было бы отодвинуть в сторону при помощи гипотез миграции. Именно вследствие этого идеи Адольфа Бастиана имели в свое время незначительный успех. Хотя существовавшего уже тогда эмпирического материала было вполне достаточно, чтобы обеспечить далеко идущие психологические заключения, но не было необходимых предпосылок. Тогдашнее психологическое

К. Г. ЮНГ

познание сводило образование мифа только к своей компетенции, о чем свидетельствует пример Вундта (психология народов); но оно было не в силах обнаружить тот же самый процесс в психике цивилизованного человека в качестве живой наличествующей функции, столь же мало оно было в состоянии понять мифологические мотивы в качестве структурных элементов психики. Верное своей истории, — где психология сначала была метафизикой, затем учением об органах чувств, и лишь после — теорией сознания и его функций, — познание идентифицировало свой предмет с сознанием и его содержаниями и тем самым полностью упускало из виду существование несознательной души. Хотя различные философы, такие, как Лейбниц, Кант и Шеллинг, ранее уже ясно указали на проблему темной души, но был также и врач, который почувствовал, что вынужден, исходя из своего естественнонаучного и медицинского опыта, указать на бессознательное как на существенное основание души. Это был К-Г.Карус, решающий предшественник Эдуарда фон Гартмана. В новейшее время именно медицинская психология вновь приблизилась к проблеме бессознательного, но уже без философской предпосылки. Благодаря многочисленным эпизодическим исследованиям стало ясно, что психология неврозов и многих психозов не может обойтись без гипотезы о некоей темной части души, а именно о бессознательном. То же самое верно для психологии сновидения, последнее является истинной terra intermedia между нормальной и патологической психологией. В сновидении, так же как и в продуктах психоза, были обнаружены бесчисленные связи, которые можно поставить в параллель только со сцеплением мифологических идей (или, пожалуй, с некоторыми поэтическими продуктами, которые часто отличаются далеко не всегда осознанными заимствованиями из мифов). Если бы в ходе соответствующего основательного разыскания обнаружилось, что в большинстве этих случаев речь идет просто о забытых знаниях, то врач никогда бы не взял на себя труд по проведению пространных исследований относительно индивидуальных и

'Terra intermedia (лат.) — промежуточная зона. — Примеч. пер.

Божественный ребенок

коллективных параллелей. Однако на самом деле и воистину типичные мифологемы наблюдались именно у тех индивидов, где подобные знания были исключены и где невозможно было их вывести даже опосредованно из скольколибо известных религиозных представлений или из фигур обиходной речи1. Такие результаты вынуждали предположить, что здесь следует говорить об «автохронном» вторичном происхождении помимо какой бы то ни было традиции и вместе с тем о наличии «мифообразующих» структурных элементов в бессознательной психике2.

В этих случаях речь никогда не идет об оформленных мифах (или, по крайней мере, очень редко), а скорее о мифологических компонентах, которые можно обозначить из-за их типичной природы как «мотивы», «прообразы», «типы» или «архетипы» (как назвал их я). Архетип ребенка— меткий пример. Сегодня мы вправе утверждать, что архетипы проявляются в мифах и сказках, так же как в сновидениях и психотических продуктах фантазии. Средой их в первом случае является смысловая связь, упорядоченная и по большей части непосредственно понятная, во втором случае — напротив, по большей части она представляет из себя вереницу образов— непонятную, иррациональную и описываемую как бредовая, — вереницу, которая, однако, не лишена смысловой спаянности, пусть и скрытой. У индивида архетипы

'Один пример из практики см. в Seelenprobleme der Gegenwart. S. 161.

'Фрейд («Traumdeutung». 1900. II. Aufl. S.185) поставил в параллель определенные аспекты индивидуальной психологии и предание об Эдипе; он заметил, что «их всеобщую достоверную действительность» можно объяснить сходной инфантильной предпосылкой.

Затем настоящая разработка мифологического материала была подхвачена моими учениками (A. Maeder. Arch, de Psychologie. T. VI, 1907. Psychiatr. — Neurol. Wochenschr. Bd.X.; F. Riklin. Psycho-neurol. Wochenschr. Bd. IX. Schriften z. angew. Seelenkunde. H. z. 1908. С. Abraham. Schr. z. angew. Seelenk. H.4. 1909).

За ними следует О.Ранк из Венской школы (O.Rank: Schr. z. angew. Seelenkunde. H.4. 1909).

В «Wandlung und Symbole der Libido» (1911) я уже тогда осуществил довольно объемное изучение психологических и мифологических параллелей. Ср. мое сочинение: Uber den Archetypen. Zentralbl. far Psychotherapie. Bd.IX. 1936.

К. Г. ЮНГ

выступают как непроизвольные манифестации бессознатель ных процессов, существование и смысл которых можно раскрыть только косвенно; в мифах же, напротив, речь вдет о традиционных формах, возраст которых чаще всего не поддается оценке. Они восходят к доисторическим временам, к тем духовным предпосылкам и условиям, которые мы можем наблюдать у существующих еще сегодня примитивов. Мифы на этой ступени, как правило, представляют собой родовое учение, которое передается от поколения к поколению путем пересказа. Примитивное состояние духа отличается от цивилизованного главным образом тем, что сознание в puncto протяженности и интенсивности развито гораздо меньше. Главным образом еще не дифференцированы такие функции, как мышление, воля и т. д.; они — предсознательны, в случае мышления это, например, обнаруживается в том, что не мыслят сознательно, а мысли всплывают. Примитив не может утверждать, будто он думает, но «нечто мыслится в нем». Спонтанность мыслительного акта связана каузально1 не с его сознанием, а с его бессознательным. Он не способен также ни к какому сознательному напряжению воли, но он должен наперед повергнуть себя в «настроение хотения» или быть повергнутым: отсюда его «rites d'entree et de sortie»2. Его сознание находится под угрозой могущественного бессознательного — отсюда боязнь магических влияний, которые могут в любое время перечеркнуть его намерение, и потому он также окружен неизвестными силами, к которым он должен как-то приспособиться. При хронически сумеречном состоянии его сознания чаще всего просто невозможно разобрать, что нечто только лишь приснилось ему или он пережил это на самом деле. Самоманифестация бессознательного с его архетипами повсеместно вторгается в его сознание, и мифический мир предков, к примеру мир альира и вугари у австралийцев, существует наравне с материальной природой, если не господствует над ней3. Не тот мир, каким мы

'Causa (лат.) — причина. — Примеч. ред.

^ites d'entree et de sortie (фр.)—ркгуалыкюда и уьаоал—Примеч. пер. ^тот факт — известен, а этнографической литературы по данному вопросу больше, чем можно было бы привести.

Божественный ребенок

его знаем, говорит из его бессознательного, а неизвестный мир психики, про который нам ведомо, что она только частично отражает наш эмпирический мир и что она — в другой части — даже формирует его соответственно психических фактов, сколько описывает, как душа переживает психические факты, причем она (душа) нередко ведет себя настолько самовластно, что отрицает осязаемую действительность и выдвигает утверждения, которые дают пощечину действительности.

Примитивное устроение духа не выдумывает никаких мифов, но переживает их. Изначально мифы — суть откровения предсознательной души, невольные высказывания о бессознательном духовном событии, а совсем не аллегории психических процессов'. Такие аллегории были бы только досужей игрой ненаучного интеллекта. Мифы же имеют витальное2 значение. Они не только представляют, но также и являются душевной жизнью примитивного рода, который тотчас распадется и погибнет, если потеряет свое мифическое наследное достояние, так же как человек, потерявший душу. Мифология рода — это его живая религия, потеря которой всегда и повсюду, даже у цивилизованных людей, — моральная катастрофа. Религия — это живая связь с душевными процессами, которые зависят не от сознания, а происходят где-то по ту сторону от него, в темноте душевных задворок. Хоть многие из этих бессознательных процессов возникают из косвенных понуждений сознания, но никогда не из сознательного произвола. Другие, кажется, возникают спонтанно, т. е. без узнаваемых и без указующих на сознание причин.

Современная психология трактует продукты бессознательной деятельности фантазии как самоизображение процессов в бессознательном или как высказывания бессознательной психики о себе самой. Различают две категории таких продуктов. Во-первых, фантазии (включая сновидения) личного характера, которые, без сомнения, восходят к лично пережитому, забытому или вытесненному и кото-

'Ср. Seelenprobleme der Gegenwart. 1931. S.167. Vita (лат.) — жизнь. — Примеч. ред.

К. Г. ЮНГ

рые вследствие этого всецело могут быть объяснены из индивидуального анамнеза'. Во-вторых, фантазии (включая сновидения) неличного характера, которые не могут быть сведены к переживаниям индивидуальной предыстории и которые, вследствие этого, не могут быть объяснены из индивидуальных acquisitionen2. Несомненно, что эти образы фантазии имеют свою ближайшую аналогию с мифологическими типами. Поэтому можно допустить, что они вообще соответствуют определенным коллективным (а не личным) структурным элементам человеческой души и наследуются так же, как морфологические элементы человеческого тела. Хоть традиция и распространение путем миграции имеют все основания, помимо них все же существуют бесчисленные случаи — как уже было сказано, которые нельзя объяснить таким происхождением и которые требуют предположения об «автохронном» вторичном происхождении. Эти случаи настолько часты, что нельзя не предположить наличие коллективного базового пласта души. Я обозначил это бессознательное как коллективное бессознательное. Продукты этой второй категории настолько подобны структурным типам мифов и сказок, что их можно рассматривать как родственные. Поэтому вполне вероятно, что оба — как мифологические типы, так и индивидуальные — возникают при абсолютно схожих условиях. Как уже упомянуто, продукты фантазии второй категории (впрочем, также и первой) возникают в состоянии пониженной интенсивности сознания (в сновидениях, делириях, дневных грезах, видениях и т. д.). В таких состояниях прекращается концентрация сознания, и содержания, выходящие из бессознательного, не оттормаживаются, бессознательный прежде материал устремляется как из распахнутых боковых дверей в пространство сознания. Этот способ возникновения является всеобщим правилом3.

'Анамнез (греч.) — припоминание. — Примеч. ред. Requisitionen (фр.) — приобретение. — Примеч. пер. Исключение составляют некоторые случаи спонтанных видений, «automatismes teleologiques» (Frounoy) и процессы, о которых я узнаю путем метода «активной имагинации».

Божественный ребенок

Пониженная интенсивность, отсутствие концентрации и внимания, «abaissement du niveau mental»1 (Жане) довольно точно соответствуют примитивному состоянию сознания, состоянию, в котором следует подозревать причину образования мифа. Поэтому очень даже возможно, что мифологические архетипы выявлялись точно таким же способом, как и индивидуальные манифестации архетипических структур, существующих поныне.

Методический принцип, согласно которому психология трактует продукты бессознательного, гласит: содержания архетипичной природы манифестируют процессы в коллективном бессознательном. Они относятся поэтому не к сознанию или к бывшему сознательному, а к сущностно бессознательному. Поэтому, в конечном счете, совершенно нельзя указать, к чему они относятся. Всякое толкование по необходимости остается в форме «как будто». В конце концов ядро значения можно даже перефразировать, но нельзя описать. Тем не менее одно только изложение означает существенный процесс в познании подсознательной структуры психики, которая была уже тогда, когда еще не существовало ни единства человека (коим еще наверняка не обладают современные примитивы), да и вообще не было еще сознания. Это предсознательное состояние мы можем наблюдать также в раннем детстве, и это — именно сновидения того раннего периода, которые нередко споспешествуют обнаружению в высшей степени примечательных архетипических содержаний2.

Если поступать согласно ранее изложенному правилу, то больше не возникает вопроса, относится ли миф к солнцу или к луне, к отцу или к матери, к сексуальности, к огню или к воде. Но речь идет только о перефразировании и об аппроксимативной3 обрисовке бессознательного ядра значе-

'Abaissement du niveau mental (фр.) — понижение умственного уровня. — Примеч. пер.

2 Специальный материал содержится только в неопубликованных докладах психологического семинара в Eidgen. Techn. Hochschule, Zurich. 1936-1939.

Rpproximare (лат.) — приближаться. — Примеч. пер

К Г. ЮНГ

ния. Смысл этою isu Jens' никогда не был сознательным и никогда таковым не будет. Его только лишь толковали и толкуют, причем всякое толкование, которое мало-мальски приближается к этому сокровенному смыслу (или с точки зрения научного интеллекта — к бессмыслице, что сводится к тому же самому), с давних пор претендовало не только на абсолютную истинность и достоверность, но одновременно также и на почитание, и на религиозную покорность. Архетипы были и остаются душевной жизненной мощью, которая желает, чтобы ее приняли всерьез, и которая причудливым образом следит за тем, чтобы выказать себя. Они всегда были носителями защиты и исцеления, и их уязвление влекло за собой «perils of the soul»2 — хорошо известные из психологии примитивов. Именно они — неминуемые возбудители невротических и даже психотических нарушений, так как ведут себя словно запущенные и истерзанные органы тела или органические функциональные системы.

О чем бы ни высказывалось архетипическое содержание — это прежде всего языковое сравнение. Говорит ли оно о солнце и идентифицирует с ним льва, короля, охраняемые драконом сокровища или силы жизни и здоровья человека, так это ни первое и ни второе, а нечто неизвестное третье, что может быть выражено более или менее точно через все эти сравнения, но что — оставаясь постоянной досадой для интеллекта — останется неизвестным и несформулированным. По этой причине научный интеллект вдруг снова оказывается во власти просветительских замашек и надеется окончательно покончить с этой неразберихой. Называются ли эти устремления евгемеризмом, христианской апологетикой, разъяснением в узком смысле слова или позитивизмом, всегда скрывается за эгим новое, ошеломляющее облачение мифа, которое столь же подходило к древнему священному образчику, как и к настоящему окончательному разумению. В действительности никогда легитимно не отделаться от архетипических основ, не согласившись поплатиться за это неврозом, так же как нельзя — без самоубийства — избавиться

'Nucleus (лат.) — ядро. — Примеч. пер. Perils ofthe soul (англ.) — потери души. — Примеч. пер.

от тела или его органов. Если же нельзя отречься от архетипов или как-нибудь иначе их обезвредить, то всякая, вновь достигнутая ступень культурной дифференциации сознания сталкивается с задачей отыскания нового толкования, соответствующего этой ступени, чтобы сопрясть именно ту, все еще существующую в нас прошлую жизнь с современной жизнью, т. к. первая грозит убежать. Если этого не происходит, то возникает сознание, лишенное корней, и, не ориентирующееся более на прошлое, оно беспомощно изнемогает под всеми суггестиями, т. е. практически становится подверженным психическим эпидемиям. Вместе с потерян ным прошлым, которое враз стало «невзрачным», обесце ненным и более уже не возвеличиваемым, пропал также но ситель исцеления, потому что носитель исцеления являете! либо этим самым невзрачным, либо исцеление из него происте кает. Он возникает при «изменении облика богов» (Циглер), так сказать, все снова и снова, как провозвестник и первенец нового поколения, он неожиданно обнаруживается в невероятном месте (порожденный камнем или деревом, в пахотной борозде или в воде) и в двусмысленном облике (кар лик, ребенок, мальчик-с-пальчик, животное и т. д.).

Этот архетип «божественного ребенка» чрезвычайно ши роко распространен и очень тесно смешан со всеми друга ми мифологическими аспектами мотива ребенка. Едва ли необходимо ссылаться на все еще живого «младенца-Иисуса», который в легенде о Христофоре обнаруживает все тот же самый типичный аспект «меньше малого и больше большого». В фольклоре мотив ребенка в облике карлика или эльфа появляется как разъяснение потаенных сил природы К этой области относится также позднеклассическая фигу ра антропария, или металлического человечка', который. с одной стороны, вплоть до позднего средневековья ожи вотворял рудниковые шахты2, с другой стороны, представ лял алхимические металлы3 и прежде всего Меркурия, воз

'Berthelot. Alch. Grecs. III. XXXV.

^ regor. Agricola. De Animantibus Subterraneis, 1549. A. Krie cher. Mundus Subterraneus, 1678. Lib.VIII. Cap.IV. 3 M y 1 i u s. Philosophia Reformata, 1622.

К. Г. ЮНГ

рождаемого в совершенном облике' (в виде гермафродита. как filius sapientiae2 или как infans noster3). Благодаря религиозному толкованию «ребенка» у нас остались сохранными также некоторые средневековые свидетельства, которые показывают, что «ребенок» был не только фигурой, сообразной традиции, но также спонтанно переживаемым видением (в виде так называемого вторжения бессознательного). Упомяну видение «обнаженного мальчика» у Майстера Экхарда и сновидение брата Евстахия4. Интересные сообщения о таких же спонтанных переживаниях находятся также в английских рассказах о привидениях, где речь идет о видении «Radiant Boy»5, которого якобы видели на месте римских руин6. Этот образ описывается как сулящий несчастья. Мнится, что речь идет чуть ли не о «puer aetemus»7 — фигуре, которая из-за «изменения облика» стала неблагоприятной, разделяя таким образом судьбу античных и германских богов, которые все скопом стали вдруг чудищами. Мистический характер переживания подтверждает нам также Фауст Гете во 2-й части, где сам Фауст превратился в мальчика и был принят в «блаженных мальчиков», что соответствует кукольной стадии у доктора Мариануса8.

В одной диковинной истории «Царство без места» Бруно Гетца появляется «puer aeternus» — образ, названный Фо (=Будда), вместе с хором всех «злосчастных» мальчиков в исправном значении (современные произведения лучше не толковать). Я упоминаю этот случай только для того, чтобы указать на имеющуюся во все времена живучесть этого архетипа.

'«Alleg. sup. Libr. Turbae» in «Art Aurifer». Vol.1, S. 161. Filius sapientiae (лат.) — сын премудрости. — Примеч. пер. Infans noster (лат.) — наш ребенок. — Примеч. пер. 4 Texte aus der deutschen Mystik des 14 u 15. Jahrh. Masq. von Ad Spame. Radiant Boy (англ.) — сияющий мальчик. — Примеч. пер. John H. I n gram. The Haunted Homes, 1897. P. 43. 7? u e r aeternus (лат.) — вечное дитя. — Примеч. пер. Существует старый алхимический авторитет, именуемый Morienes, Morienus или Marianus (De Composit. Alch. Mangel «Bibl. Chem» I, 509). Вероятно, такая связь была бы совсем не неожиданной, принимая во внимание обнаруженный алхимический характер Фауста, ч. II.

Божественный ребенок

В области психопатологии мотив ребенка случается также нередко. Часто это фантомный ребенок у душевнобольных женщин, который, как правило, истолковывается по-христиански. Попадаются также и гомункулы, как в знаменитом случае Шребера', где они выступают толпой и докучают больному. Но наиболее вразумительно и толково манифестируется мотив ребенка при терапии неврозов в ходе созревания личности, вызванном анализом бессознательного; этот процесс я прежде обозначил как процесс индивидуализации2. При таком процессе речь идет о предсознательных событиях, которые постепенно в форме более или менее оформленных фантазий переходят прямо в сознание, или же осознаются в форме сновидений, или, наконец, делаются сознательными, благодаря методу активной имагинации3. Эти материалы в избытке содержат архетипичные мотивы, а среди них — многочисленный мотив ребенка. Часто ребенок оформлен в подражание христианскому образцу, но куда как больше он соответствует нехристианским праступеням, происходя от животных, обитающих в преисподне, таких, как крокодилы, драконы, змеи или от обезьян. Частенько ребенок появляется в цветочных чашечках, или из золотого яйца, или в виде сердцевины мандалы. В сновидениях по большей части он выступает как сын или дочь, как мальчик, подросток или девушка; иногда он имеет экзотическое происхождение (китайское, индийское — с темным цветом кожи) или даже космическое (под звездами или окруженных ореолом звезд, как сын короля или как дитя ведьмы с демоническими атрибутами). В особом случае этого мотива как «трудно достижимой драгоценности»4 мотив ребенка чрезвычайно изменчив и принимает все, какие только можно формы, например драгоценного камня, жемчужи-

'Schreber. Denkwurdigkeiten eines Nervenkranken., 1903.

2 Общее изложение в The Integration of the Personality. 1939. Cap. I. Специальная феноменология в последующих главах, а также в «Traumsymbole des Individuationsprozesses» Eramos-Jahrb., 1935.

^ie Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewu?ten., 1928. Kap. 3.

Handlungen und Symbole der Libido. S.161.

К. Г. ЮНГ

ны, цветка, сосуда, золотого яйца, четверицы, золотого шара и т. д.

Он может чуть ли не безгранично подменяться этими и другими подобными образами.

А. ПСИХОЛОГИЯ АРХЕТИПА РЕБЕНКА /. АРХЕТИП КАК СОСТОЯНИЕ ПРОШЛОГО

Теперь, что касается психологии нашего мотива, то я должен заметить, что всякое высказывание об архетипе, выходящее за пределы чисто феноменального, неизбежно подвергается уже ранее изложенной критике. Нельзя ни на миг предаваться иллюзии, будто архетип в конце концов может быть объяснен и тем самым упразднен. Даже самая лучшая попытка объяснения не что иное, как более или менее удачный перевод на другой язык образов. (Ведь язык и есть образ.) В лучшем случае миф продолжает сниться или ему придают современный облик. И то, что его объясняет и толкует, всегда затрагивает собственную душу, всегда влияет на самочувствие. Ведь архетип — о чем никогда не следует забывать — душевный орган, который находится у каждого. Плохое объяснение означает соответственно плохую установку по отношению^ этому органу, из-за чего ему наносится ущерб. В конечном счете скорбящий — это просто скверный толкователь. Поэтому всегда «объяснение» должно быть таким, чтобы функциональный смысл архетипа остался сохранным, т. е. чтобы была обеспечена удовлетворительная и сообразная смыслу связь между сознанием и архетипом. Ведь именно последний является психическим структурным элементом, а потому и витально необходимым компонентом душевного хозяйства. Он репрезентирует или персонифицирует определенные инстинктивные данности примитивной темной психики, подлинные, но невидимые корни сознания. Сколь велика значимость этой связанности с корнями, указывает нам обеспокоенность

Дата добавления: 2015-06-25