Издательство иностранной литературы 14 страница

При упоминании о больнице Топека румяное лицо Джека засияло и улыбка сделалась шире. Сравнение прославленного института с захудалой больницей Траверз-Сити настолько взволновало его, что он почувствовал потребность излить душу:

— Вы спрашиваете, что значит мой персонал по сравнению с персоналом Топека? А вот что. В Топеке 1400 больных, в моем отделении 1000 больных. Топека имеет сорок три врача. Я имею только самого себя. Топека имеет двенадцать патронажных работников для наблюдения за выписанными больными. Я имею всего четверть единицы патронажного работника. В Топеке работают шесть психологов. У меня — ни одного. Топека имеет 362 человека среднего персонала по сравнению с моими 107 надзирательницами. Бюджет Топека предусматривает больше шести долларов в день на человека; мой бюджет — меньше двух долларов.

— Но какая великолепная статистика у Топека, — сказал я, — братья Меннингер приучили своих канзасцев забирать родственников домой. На каждую сотню поступающих больных ежегодно уходят домой восемьдесят два человека!

Тут глубоко затаенная гордость Джека Фергюсона вырвалась наружу.

— На каждую сотню больных, поступивших в этом году в больницу Траверз-Сити, сто один человек был выписан домой, — сказал Джек. — И учтите, что цифры Топека только первичных больных, а наши цифры выводятся из всего контингента поступающих больных, включая несчастных «кошек и собак», присылаемых сюда из других учреждений, с отдаленных ферм и из частных санаториев, включая алкоголиков и престарелых, которых Топека вообще не принимает.

И Джек закончил с гордостью:

— Больница Траверз-Сити принимает всех психически больных.

Я не знаю, было ли обращено внимание должностных лиц отдела психического здоровья штата Мичиган на достижения Джека, который с ничтожными средствами делает так много для тяжелых хроников. Если бы должностные лица знали об этом, они не запросили бы доктора Никельса, главного врача больницы Траверз-Сити, нужна ли ему небольшая финансовая поддержка.

— Хорошо, конечно, что ваша кривая отпущенных больных так быстро идет вверх, — сказал я. — Но не возвращаются ли многие из них обратно?

— Можете быть уверены, что возвращаются, — сказал Джек, не моргнув глазом. — Но число оставшихся дома в этом 1956 году втрое больше, чем в 1953 году, когда мы еще не приступили к новому методу лечения.

Джек сообщил мне, что 61 процент всех выписанных, в прошлом тяжелых хроников, показывают стойкое выздоровление. Затем он огорошил меня таким сообщением:

— Мы знаем, почему девять из десяти повторно заболевших опять сходят с ума… Потому, что нет никакого наблюдения за тем, чтобы они дома принимали свои лекарства, и никто не регулирует дозы лекарств. Они заболевают вторично из-за плохих условий, в которые попадают многие больные, отданные на патронаж в чужие семьи. Штат не дает этим семьям достаточно средств, чтобы стоило проявлять особое внимание к своим подопечным гостям. Не хватает часто любовной заботы и со стороны родственников, перенесенное сумасшествие накладывает неизгладимое клеймо на человека, и окружающие не очень-то верят, что он действительно выздоровел.

Как тут не пожалеть Джека Фергюсона? Не успеет преодолеть одно препятствие, как тут же сталкивается с другим. Он напоминает персонаж древнегреческой мифологии, Сизифа, который был обречен на всю жизнь вкатывать на холм огромный камень, но едва достигнув вершины, камень тотчас же скатывался вниз. Однако Джек никогда и не слышал об этом незадачливом человеке.

— Когда они возвращаются к нам с рецидивом сумасшествия, — объяснял Джек восторженным тоном, — мы живо можем вернуть их обратно. Пользуясь внутривенным вливанием лекарств, мы через два дня можем выпустить их на огородные работы, а через неделю отправить домой или в чужую семью на патронаж. Вы бы только посмотрели, как этот мутный или испуганный взгляд дикого животного снова становится ясным, честным и открытым.

С некоторой точки зрения, может быть, и не так печально вернуться обратно в сумасшедший дом, если только попасть в отделение доктора Фергюсона. Такой точки зрения придерживается, между прочим, доктор Раймонд К. Пэгги, научный руководитель фирмы Уилльям С. Мэррэл. Именно эта фирма впервые прислала Джеку на испытание препарат френкель. Доктор Пэгги внимательно проверил работу Джека в Траверз-Сити, и вот отрывок из письма, которое он мне прислал:

«Я думаю, что большинство из нас — людей, интересующихся новыми методами лечения психических болезней, — более или менее знакомо с выдающимися достижениями доктора Фергюсона. Но одна вещь, которой я раньше недоучитывал, не имеет прямого касательства к лекарственному лечению.

Я говорю о том воодушевлении, которое изливается непосредственно от доктора Фергюсона на его больных и на весь персонал. Это воодушевление комбинируется со всей обстановкой больницы — прекрасными роялями, попугаями, светлыми чехлами на стульях, красивыми драпировками. Это самый приятный и веселый сумасшедший дом, какой я когда-либо видел», — пишет доктор Пэгги.

И когда Джек внутривенным вливанием возвращает повторных больных к реальной действительности, когда это состояние потом поддерживается искусным применением лекарств через рот и к этому присоединяется еще любовная забота надзирательниц, несчастные вновь выходят на гладкий путь жизни и быстро покидают больницу.

Один побочный вопрос. Действительно ли Джек делает доброе дело, отсылая больных обратно в широкий мир? Не предпочли бы некоторые из них красивую, веселую больницу атмосфере тех домов, в которых им приходится жить? На этот вопрос пусть ответят те, кто берет на себя заботу о выздоровевших больных.

По каким-то загадочным причинам подлинно революционная система Джека, принесшая выздоровление такому громадному числу неизлечимых хроников, получила лишь одну ясную оценку в отделе психического здоровья, в Лансинге штат Мичиган. Работа Фергюсона там признана «дискуссионной».

Работник отдела психического здоровья был командирован из Лансинга в больницу Траверз-Сити, чтобы собрать цифровой материал о выписанных в этом году из больницы, а затем появилось печатное сообщение отдела психического здоровья об успешной работе «мичиганских больниц» без упоминания о Траверз-Сити. Ни один ответственный работник отдела психического здоровья никогда не приезжал познакомиться с работой Джека. Комиссия отдела психического здоровья каждое лето собирается на три дня в районе Траверз-Сити, чтобы на целительном воздухе под мягкими бризами с канала обсудить свои вопросы. Ни один член комиссии не вздумал прогуляться в отделение Джека. Никто ни о чем его не спросил.

Джек обратился в Лансинг с горячей просьбой дать ему канцелярского работника, чтобы привести в порядок скопившийся статистический материал об излеченных и выписанных больных. Он умолял дать ему небольшую сумму денег на патронажного работника, который следил бы за судьбой больных, отпущенных домой или отданных на попечение других семей. На эту просьбу он ответа не получил. Этот бездушный бюрократизм возмутил меня до глубины души. А Джек только улыбался.

— Лансинговские работники отлично знают, как много больных мы выписываем из больницы, — сказал Джек, — и отделили район Флинта от Понтиакской больницы и всех больных Флинта посылают теперь к нам. Это, в некотором роде, признание наших успехов.

Джек чрезвычайно снисходителен в оценке мотивов поведения других людей, и это показывает, насколько он одолел своего старого врага — паранойю.

— Знаете, в чем причина такого, как вы говорите, пренебрежения Лансинга к нашей работе? — продолжал Джек. — Лансингу нужно значительно усилить кадры своих научных работников. Очевидно, это и есть главное основание для крупных ассигнований Мичиганскому университету и новой Лафайеттовской клинике в Детройте. А что такое Траверз-Сити? Захолустная больница, не больше.

Скромность Джека выводит меня из себя. Приняв во внимание, что он и его коллеги в Траверз-Сити сэкономили для штата Мичиган только в этом году больше 400 тысяч долларов, что они избавили так много мичиганских жителей от тягчайших душевных мук, какое разумное основание имеется у чиновников Лансинга отказать больнице Траверз-Сити в ничтожной денежной поддержке для лучшего наблюдения за сотнями отпущенных больных и усиления домашнего патронажа больных, уже излеченных и подготовленных к выписке?

Какое основание? У Джека есть иронический ответ на этот вопрос:

— Возможно, что они тоже ставят большой эксперимент. С каким результатом для мичиганских безумцев университет и Лафайеттовская клиника используют свои крупные ассигнования по сравнению с тем, что делаем здесь мы совсем без денег?

Но есть у Джека и серьезный ответ на вопрос:

— Посмотрите на дело с точки зрения лансинговских работников. Если они отпустят деньги нам, они обидят этим другие больницы штата.

Возмутительная кротость!

— Но разве какая-нибудь другая больница штата выписывает неизлечимых хроников в таком же количестве, как вы? — спросил я.

— Нет, насколько я знаю, — ответил Джек. — Но право же, не судите слишком строго лансинговских работников.

— Имейте в виду, Джек, что они распустили уже в важных политических кругах слухи о вашей «дискуссионности», — сказал я. — Вы знаете, какая участь обычно постигает людей, обвиненных в дискуссионности?

Джек не ответил на этот зловещий вопрос.

— Ну что ж, они не мешают нам и не помогают нам. Разве это не замечательно? Я похож на того парня, который боролся с медведем, — сказал Джек с веселым смехом, — Парень молился: господи, не прошу у тебя никакой помощи только, пожалуйста, господи, не помогай медведю.

Нет пожалуй, я ошибся. Джек вовсе не кроткий человек. Он работает с уверенностью, настойчивостью и трезвой головой. Никакие силы на земле или под землей не могут остановить Джека Фергюсона. У него нет чувства вражды ни к одному человеку. Он не понимает, что значит ненавидеть человеческое существо. Он ненавидит безумие. Он воюет только с фактами. Всякая неудача подстегивает его и толкает к новым исследованиям. В чем сейчас его задача? Задержать как можно больше своих бывших пациентов дома или на патронаже, вернуть их к работе, вернуть к полному выздоровлению.

Без всякой квалифицированной статистической помощи, каждый день и каждую ночь Джек пробивается сквозь растущую кору историй болезни. Что он там выискивает? Он отбирает карточки больных, которым пришлось вернуться в больницу после первичного выздоровления. В глазах его туман, руки сводит судорогой.

— Кажется, я никогда не кончу эту окаянную работу. Неужели они не могут хоть немного мне помочь? Я просто выбиваюсь из сил, — говорит он мне по телефону.

Через два дня он снова звонит, и голос его звучит уже выше его обычного низкого регистра. Он закончил наконец свою работу. Он переписал всех до одного злосчастных «рецидивистов», отметил их имена, номера карточек и те обстоятельства, которые привели их обратно в сумасшедший дом.

— Теперь дело пойдет, — говорит Джек. — Если они уж однажды поправились от новых лекарств плюс нлз (нежная, любовная забота), то мы не сомневаемся в их вторичном выздоровлении. Мы рассматриваем их как потенциально излечимых. — И в голосе его чувствуется эта вера.

Я попытался было умерить энтузиазм Джека. Это потребует, вероятно, адского труда — снова их вылечить. Джек громко рассмеялся.

— Теперь уж мы научились. Теперь мы быстро налаживаем их поведение внутривенным вливанием лекарств. Затем дня два уравновешиваем их психическое состояние лекарствами через рот и закрепляем их действие нежной любовью и заботой.

Джек Фергюсон — это танк, а не человек.

— А кто будет заниматься этим закреплением, когда они выйдут из больницы? — спросил я.

— Домашние врачи, частные практиканты, общественные работники, — сказал Джек.

Вот уже много месяцев наблюдает он больных, возвращающихся в больницу из-за неправильного пользования лекарствами. Давно уже льется к нему поток писем от родственников, которые рассказывают о состоянии выписанных больных и спрашивают, нужно ли продолжать лечение. Как всякий хороший врач, Джек не любит отвечать на такие вопросы, не посмотрев больного. Но он положительно приходит в ярость оттого, что часть его предписаний идет насмарку из-за отсутствия медицинского наблюдения.

Джек понимает, что связь больницы с домашними врачами — это главное. С каждым выписанным больным идет сопроводительная карта о назначенном ему лечении и указаниями домашнему врачу, как это лечение проводить.

— Если эта система наладится, мы основательно снизим число повторных больных, — говорит Джек. — Девять из десяти, дающих рецидивы, скисают в домашней обстановке из-за отсутствия надлежащего медицинского наблюдения.

Джек уверен, что каждый компетентный врач поймет смысл такого наблюдения. Недостаточно дать больному и его родным пузырек лекарства и уйти, как это часто теперь делается при лечении инфекций антибиотиками. Психотерапевтические средства — это лекарства другого типа. Они не лечат психическую болезнь, ведь инсулин, например, не лечебное средство против диабета.

— Возьмите диабетика, — сказал Джек. — Если он переел, доктор может повысить ему дозу инсулина. Если он недоел, доктор сокращает дозу инсулина. Это такая же качающаяся доска, как при душевных болезнях. Ни один хороший доктор не назначит больному уколы инсулина, не поинтересовавшись его диетой, — продолжает Джек. — То же самое при ненормальном поведении. Хороший доктор не станет накачивать больного новыми лекарствами, не убедившись в том, что больной получает дома надлежащую диету нежной, любовной заботы.

Джек говорит, что большинство врачей поймут это сравнение психической болезни с диабетом.

— Когда психически больной выходит из равновесия и переживает временную депрессию, — объясняет Джек, — то небольшая добавка успокоительного или стимулирующего средства поможет ему выдержать свою внутреннюю бурю.

Затем Джек открывает домашним врачам простой секрет, как держать под контролем состояние выздоровевшего больного. Доктор может объяснить сущность нового лечения самим больным и их домашним.

— Это большое достоинство домашних врачей, что они проявляют интерес к своим больным, как к людям, — говорит Джек. — Они охотно будут работать с пациентами и их семьями, обучая их пользоваться новыми лекарствами, чтобы качающаяся доска поведения всегда была в равновесии.

Перед Джеком ясная перспектива надежды, выросшая из той прозорливости, которую дал ему пережитый собственный опыт безумия.

Для врачей гораздо легче наблюдать выздоровевших психически больных, чем держать под контролем тяжелых сердечных больных с помощью наперстянки или поддерживать ровное состояние у диабетиков инсулином. Почему? Потому, что у сердечников или диабетиков разрушительный процесс может зайти очень далеко, прежде чем сами больные это почувствуют…

Малейшие признаки возврата психической болезни больной сразу чувствует в голове.

Как бы предвидя мой вопрос, Джек улыбнулся и сказал:

— Вы удивляетесь, почему мичиганские врачи уже сейчас не обслуживают выздоровевших психически больных?

— Он обезоружил меня своим ответом:

На данной стадии нельзя обвинять домашнего врача, что он этим не занимается. Все это так ново. Но образец — вот он вам налицо. Ведь это как раз то, что они сделали в своей домашней заботе о больном, выписанном из Больницы ветеранов в Индианаполисе…

«Я всячески старалась не брыкаться во время шокового лечения, — писала Елена Менцель. — После того как я начала принимать новые лекарства, последние два сеанса электрошока показались мне особенно ужасными».

Елена Менцель была выписана из больницы Траверз-Сити полтора года назад.

«Я кое-как еще сдерживалась на предпоследнем сеансе, но на последнем не выдержала и дико орала», — писала Елена.

Вскоре после того как шоковое лечение было заменено серпазилом, потом риталином, потом комбинацией серпазила с риталином, Елена вышла из своего дикого и страшного мира кошмаров и вернулась к реальной действительности. Потом она была отпущена на попечение своей сестры миссис Доротеи Шеффер, одной из надзирательниц Фергюсона — одной из его 107 «докторов».

«Дома я принимала сначала целую пилюлю, потом половинку, потом четвертинку, затем опять вернулась к половинке, тут мы с сестрой немного поспорили, — писала Елена. — Я чувствовала себя спокойнее на половинке».

Елена объясняет, почему пришлось немного повысить дозу во время рождественских праздников в 1955 году, — сказала Доротея Шеффер. — Предпраздничные хлопоты… подсчеты, сколько потратить на всяких родственников, немного расшатали нам нервы.

Доротея Шеффер рассказывает, что вскоре после возвращения из больницы Елена стала носить с собой маленькую коробочку с пилюлями.

— Когда Елена чувствует в этом потребность, она приходит и говорит мне, что увеличивает дозу серпазила или, наоборот, уменьшает ее.

Елена Менцель стала собственным врачом-психиатром на первой линии.

В записке, написанной для меня в очень разумной форме и прекрасным почерком, она выказывает большую сообразительность.

«Если я забыла принять свою пилюльку, — пишет Елена, — я чувствую как становлюсь болтливой, суматошной, и, как только я это почувствовала, тотчас же принимаю забытую пилюлю!»

Доротея говорит, что теперь она уж не беспокоится насчет лекарств для Елены. Елена очень осторожна с ними.

«Если я забыла принять пилюлю и пошла куда-нибудь, — пишет Елена, — у меня начинается внутреннее волнение и мне трудно оставаться на людях».

Доротея рассказывает, что первое время после возвращения из больницы Елена была несколько расслабленной ленивой. Но потом она словно проснулась и поняла, что не зарабатывает себе на содержание. Доротея пришла домой и увидела, что Елена возится, как крот, выскребая и наващивая полы.

— Видишь, как хорошо стало? — спросила Елена.

Она даже выключила холодильник и вычистила плиту.

«Каждый вечер я откладываю дозу лекарств на следующий день, — пишет Елена. — Я всегда говорю Доротее, когда чувствую, что надо увеличить дозу серпа… А также когда сокращаю дозу».

Доротея вспоминает, как летом 1955 года Елена сама пошла и нанялась на прежнюю работу — обирать вишню.

— Трудно было поверить, что человек может так перемениться, — такая она была веселая и чистенькая.

К сожалению, работа была сезонная.

«Я начала бегать по разным учреждениям в поисках постоянной работы, — пишет Елена. (Она отклонила предложение Доротеи обратиться к общественному работнику больницы с просьбой подыскать ей работу.) — И наконец в начале прошлого лета я устроилась на постоянную работу в прачечную».

— Елена очень гордится, что научилась сама себе делать перманент, — рассказывает Доротея. — Она прекрасно ухаживает за курами и лошадьми в нашей усадьбе. Она копит деньги, чтобы завести кроликов. Она очень любит животных.

— Когда же я получу справку о своем выздоровлении? — Елена неотступно пристает с этим вопросом к Доротее.

— Пока еще рано, Елена. Ты еще не совсем уравновешенна.

Елена очень тщательно подсчитывает расходы на свои нужды и на желательные покупки и копит для этого деньги; она добросовестно расплачивается с долгами и отдает свою долю для оплаты счетов, которые они получают.

— Елена любит иногда принарядиться и подкраситься, — говорит Доротея, — но каждому ведь надо погулять и отдохнуть в свободный день. Иногда Елена начинает уж слишком допекать меня, тогда мы немного ругаемся.

… Меня не покидало чувство, что Доротея в краткой форме описывает жизнь обыкновенной семьи…

Когда Доротея замечает в Елене что-нибудь не совсем ладное, она советуется с доктором Фергюсоном. Он говорит, что не мешает иногда попугать Елену перспективой возвращения в больницу, — если есть, конечно, к тому основания.

Этого Елена, гордая и счастливая своей работой в прачечной, весело управляющая собственными лошадьми на ферме, — этого она как огня боится.

Доротея говорит, что ей пришлось всего раза два в очень мягкой форме припугнуть Елену отправкой в больницу.

Елена, которая не знает, что я сам ежедневно глотаю небольшую дозу серпазила с риталином, в своей записке непроизвольно дает мне маленький медицинский совет. «Не слишком часто забывать о приеме лекарства», — пишет она самой себе.

Да, да, я не забуду об этом, милая Елена, не беспокойся!

Доротея Шеффер, заканчивая свою памятную записку о том, как ее сестра вышла из мрака многолетнего ночного кошмара к яркому полдню реального мира, задает вопрос:

«Действительно ли это нежная, любовная забота, а не простое подстегивание заставляет Елену выполнять своя повседневные обязанности?»

Из всего этого, Доротея, должны сделать вывод все мы, все семьи выздоровевших душевнобольных, все домашние врачи — это притча, рассказывающая о том, как одна погибшая женщина воскресла для жизни с самой собой и другими людьми, как она стала сама зарабатывать себе на жизнь и обрела человеческое достоинство…

… Благодаря вам, Доротея, и новым лекарствам.

— Когда я занимался частной практикой в Гэмлете, — вспоминает Джек, — самым печальным делом для меня было подписывать документы об отправке больного в больницу.

Это было всего шесть лет назад. А теперь Джек успешно лечит больных, у которых болезнь развивалась и углублялась значительно дольше, чем у любого психотика, попадающего на прием к частнопрактикующему врачу.

— Почему душевные болезни производят на нас какое-то особо тяжелое впечатление? — спросил я Джека Фергюсона.

Джек ответил грустной улыбкой на мой глупый вопрос.

— Когда Майнот спасал своих больных от злокачественного малокровия, когда Бантинг вытаскивал молодых диабетиков из когтей губительной комы, когда Лео Леви воскрешал больных с инфекционным эндокардитом, — сказал Джек и остановился, нахмурившись… — Все эти больные были обречены только на смерть, если бы их не спасли эти великие исследователи. Но с хроническими безнадежными психотиками дело обстоит гораздо печальнее. Им приходится жить годами в мире ужасных кошмаров, ожидая смерти и мечтая о смерти.

Эти мысли привели Джека Фергюсона к поворотному пункту в его жизни. Если домашние врачи могут добиться устойчивого поведения у вернувшихся из больницы психотиков, то почему бы не лечить дома ранние формы психозов, пока их еще не нужно отправлять в больницу? Ответ на этот вопрос либо оправдывает, либо сводит на нет всю работу Джека. Он твердит об этом и дома, и в разговорах со специалистами, и на собраниях психиатров, и в деревенском захолустье, и в медицинских обществах больших городов. Он приводит им собственные данные по больнице Траверз-Сити: триста пациентов, отпущенных домой, выздоровели основательно; более пятисот поправившихся больных ждут отправки домой или на домашний патронаж, — но, увы, им некуда идти.

— Мы никогда не искореним хронические случаи безумия, пока не научимся их предупреждать, — говорит Джек врачам. — А на кого единственная надежда, кто положит начало этой профилактике? Только домашние врачи.

Домашний врач — это отец психиатрии, — говорит Джек Фергюсон. — Это человек, который видит начало психической болезни. Незаметно для себя он ежедневно применяет психиатрические методы лечения у доброй половины их больных. Да и сама публика хочет, я уверен в этом, чтобы опытные частные врачи занялись умственными и эмоциональными проблемами в жизни семьи.

— А как вы думаете, почему люди хотят, чтобы этим занялись домашние врачи? Они предпочитают лечиться у домашних врачей, — говорит Джек с не очень веселой улыбкой, — потому что слово «психиатр» наводит на грустные мысли о больничных койках, о годах свиданий с близкими по часу в день, о больших счетах от докторов… и о выставлении себя на посмешище.

Джек одержим светлой мечтой. Но это не фантастическая мечта. Она вполне осуществима. В распоряжении домашнего врача имеются все новые психохимические лекарства. Эти лекарства недороги. Джек и его сестры-надзирательницы, поддерживая постоянную связь с домашними врачами, могли бы легко объяснить опытным врачам способ употребления новых лекарств и значение любовной заботы для успешного лечения. И когда частнопрактикующие врачи увидят больных, которые считались абсолютно неизлечимыми, — когда они увидят, что эти безнадежные больные снова заняли свои места в жизни общества, — они сами начнут применять эти лекарства, чтобы не отправлять в больницу других больных.

Осуществление этой мечты решает коренной для Джека вопрос: оправдается или потеряет смысл вся его работа?

— Единственный путь к разгрузке психиатрических больниц — это удерживать душевнобольных от поступления или возвращения к нам, — говорит Джек Фергюсон.

— Можем ли мы сами у себя поддерживать нормальное поведение, не обращаясь к врачу, а покупая эти чудесные пилюли счастья в аптечной лавке?

Это как раз то, что я попробовал сделать два года назад.

— Что же с вами было, когда вы пытались это сделать без совета врача?

— Я устроил себе две тяжелые депрессии, — сказал я.

— Точно, — сказал Джек. — Зачем же вы задаете такой глупый вопрос? Врачи обязаны предостеречь пациентов против самолечения пилюлями.

Кто, как не доктор, может судить о том, эффективны или не эффективны данные лекарства против сверх- или слабоактивного поведения? Против галлюцинаций, или паранойи или меланхолии? Или вы хотите, чтобы звезды Голливуда — те, что так назойливо рекламируют эти пилюли счастья — хотите, чтобы они их вам выписывали?

Напуганный его предостережениями, я попросил Джека объяснить, как он понимает роль психиатра в этом деле.

— Я не считаю психиатром человека, который знает только ученые слова и бесцеремонно распоряжается судьбой других людей, — говорит Джек. — Психиатр — это человек, который понимает границы своих возможностей. Это человек умеющий смягчать свое суждение о плохом поступке из чувства жалости. Какой подход успокаивает больного и заглушает его страх. Я хотел бы стать таким психиатром.

Джек признает границы своих возможностей.

— У меня нет такого чувства, что мы владеем всеми средствами против безумия, собранными в один пакет, — говорит Джек. — Но в то же время я чувствую, что все доступные терапевтические мероприятия должны быть пущены в ход. Нельзя подходить с одинаковой меркой ко всем больным. Психическая болезнь — это как боль. Некоторые боли можно успокоить таблетками. Другие — предписанием отдыха для больного. Некоторые — словесным воздействием. Другие — удалением источника боли. То же самое с психической болезнью — это боль душевная.

Джек восхищается новыми лекарствами, но в то же время побаивается их.

— Лекарства могут заставить нас забыть, что пациенты-живые люди. Тот факт, что они выводят людей из мрака, может внушить мысль, что больной — это только химический комплекс.

Джек характеризует психиатра, каким он не хотел бы быть. Такой доктор сидит часами и формулирует диагноз, чтобы подогнать и надеть его на больного, как надевается руль на велосипед. Его метод лечения — хорошая встряска электричеством, добрая доза инсулина, порция тирозина или серпазила, а все остальное, что есть в больном человеке, для него — закрытая книга. Джек не хотел бы быть доктором белоручкой. Для доктора, который боится испачкать руки, больной — это разновидность животного, в которое превратила его болезнь. Такого сорта доктор злоупотребляет тем, что он может рассуждать и делать выводы, а больной не может. Джек любит грязнить свои руки, так же как сестры-надзирательницы.

— Сестры — лучшие доктора, чем я, — говорит он. — Иногда я отчаянно утомляюсь, — признается Джек. — Теперь, когда судьба наградила меня тем, что вы называете «мокси», я мог бы уйти и заняться большой и доходной частной практикой. Но я хорошо знаю, что бросить свою работу здесь было бы для меня гибелью, не говоря уже о том, что станется с моими больными и сестрами-надзирательницами.

У Джека нет стремления сделаться начальником, важным администратором психиатрической больницы, хотя он и одержим мечтою закрыть все сумасшедшие дома и превратить их в общественные лечебные центры для людей с ненормальным поведением.

— Я уверен, что это можно сделать. Меня убеждает в этом вера моих больных и сестер в ценность моей работы. Иногда мне кажется, что я смог бы это сделать.

Какая судьба ждет Джека Фергюсона? Возможно, что его тонкие приемы борьбы с безумием будут присвоены в замаскированном виде честолюбивыми профессорами. А может случиться, что его скромные открытия будут погребены в лавине новых средств, извергаемой химическими лабораториями. Его имя может раствориться и исчезнуть в шумном потоке психофармакологической науки из университетских медицинских школ.

Но я верю, что какой-нибудь честный борец с безумием раскопает немудреную науку Джека, похороненную из-за ее простоты.

Но что случится с Джеком Фергюсоном в ближайшем будущем?

Что, если Джек со своими методами станет нагромождать все большую и большую кучу человеческих существ, излеченных в больнице Траверз-Сити? Не грозит ли их существование стать уже теперь общественным скандалом?

Итак, мы покидаем доктора Джека Т. Фергюсона за его лабораторным прилавком — в палатах, коттеджах и холлах больницы Траверз-Сити. Мы оставляем его в заботах о своей большой семье, о хронически больных женщинах, стоящих на пути выздоровления. И его семья все увеличивается, потому что ему теперь позволено участвовать также в лечении сумасшедших мужчин. Помните тех двух безнадежных кататоников, которые после впрыскивания риталина пятнадцать минут играли в мяч и разговаривали, как нормальные люди? Мы оставляем Джека растущим. Растущим для того, чтобы стать еще более тонким экспериментатором, чтобы найти еще более безвредные и сильные лекарства.

Дата добавления: 2015-06-26