Подручный князя московского

Отфыркиваясь, Фомка сидел на земле и ругался:

– Вишь, дьяволы, пьяный я, што ли, штоб меня водой отливать!

Вокруг хохотали свои.

– Его выручили, вытащили из–под стен, водой отлили, а он лается.

– Будешь лаяться. Мало не утопили, – ворчал в ответ Фома, – а где тверичи, с которыми я вместе со стены летел?

– Оба насмерть!

– Ишь ты! А я как же уцелел?

– Тебе, дьяволу живучему, ничего не сделалось, хошь бы сломал чего.

– Сказал! Ломай сам, а мне чегой–то неохота, – огрызнулся Фомка, ощупывая себя. Все болело, и все было цело. – Как же я жив остался?

– Ты на тверечей упал, их задавил, а сам уцелел.

– Разве что так, – с сомнением согласился Фома. – А ну, робята, помогите встать.

Его подняли. Пошатываясь, он пошел к холму, на котором стояли, наблюдая за битвой, кашинские князья и московский воевода Боброк.

Подойдя, Фома с трудом согнул шею, кланяясь Боброку:

– К твоей милости, воевода. Дай коня. В Москву мне надобно немедля.

– Что так? – спросил Боброк, наклоняясь к нему с седла.

Фома придвинулся вплотную, вытянул шею и шепнул:

– Измену я открыл!

Боброк, не расспрашивая, не задумываясь, ответил:

– Бери моего гнедого. Конь резвый. Сегодня, на ночь глядя, ехать поостерегись, поезжай завтра, поутру.

Но тут вмешался князь Василий Михайлович Кашинский.

– Князь Дмитрий Михайлович Боброк, знай свое место! Московскую рать великий князь мне в помощь прислал, и хоть ты в московском полку воевода, а не волен ни в едином воине. Ишь как просто! С первого слова: «бери гнедого». Ты так всю рать по домам распустишь, меня не спросив и Твери не взяв. А ему, – князь Василий кивнул на Фому, – не то что коня давать, а кнутом по морде, чтобы знал, как от битвы бегать.

Боброк резко повернулся в седле, хотел сказать князю правду в лицо, что–де не привык воевода Боброк к таким речам, что стараниями князей Василия да Еремея стоят они под Тверью без толку, что кабы слушались его советов, так давно бы град взяли, а так, с наскока, Тверь брать – только людей переводить. Многое хотелось высказать, однако воевода сдержался, смолчал. Но не в Фомкином обычае было молчать.

– Это меня кнутом по морде?! Руки коротки, княже. Я рабом в самой Орде был и то ушел, а твоим холопом мне и подавно не бывать!

От такой дерзости князь побагровел, толкнул коня и, надвинувшись на Фомку вплотную, взмахнул кнутом. Но у Фомки от злости и силы вернулись. Уклонившись от удара, он перехватил рукоять кнута, и в его могучих пальцах она хрустнула, как соломинка.

Князь ухватился за меч, но ему на руку легла медвежья лапа Фомы, сжала кисть, и князь понял, что руки ему не поднять.

– Я же тя упреждал, княже, – спокойно, с укоризной сказал Фома, – вишь, как нехорошо получилось, а впрочем прости. – Низко поклонившись, Фома пошел с холма.

Будто ничего не заметив, воевода Боброк смотрел в сторону на башни Твери.

Князь Василий оглянулся по сторонам. Спасибо, никого на холме нет, никто сраму не видел. Рядом был только князь Еремей Костянтинович, этот сидел на земле и спокойно позевывал. Василий Михайлович спешился, сел рядом, помолчал, потом спросил негромко:

– Ерема, видел?

– Видел, – так же негромко ответил Еремей, – сам ты, Василий Михайлович, и виноват.

– Я?

– Ты! До седых волос дожил, а все куражишься.

– Что ж, от простого воина терпеть?

Еремей оглянулся на него с усмешкой.

– Ты пригляделся бы сперва, простой ли воин этот Фомка. Он даром, что татем был, а ныне только кузнец, но на Москве ему поверят, ибо князю Дмитрию он предан.

– Значит, и дерзить мне может. Воровство это!

Еремей только рукой махнул.

– Велика ты птица!

– Князь…

– Какие мы с тобой князья! Московские подручные. Вон Тверь осаждаем, этого нам племянник твой, князь Михайло, вовек не простит. Нет! Не простит! А чьими силами сражаемся? В московском полку, что нам в помощь придан, людей больше, чем у нас с тобой вдвоем. Тоже князья!

Еремей Костянтинович откинулся на спину, закрыл глаза.

Дата добавления: 2015-06-26